Теперь она подружилась со всеми, кто бесшумно ползает по иссохшей земле: длинными и холодными, как вода, змеями, медяницами, ящерками. Крошка-Крестик и с ними научилась разговаривать. Она зовет их тихим свистом сквозь зубы, и они приходят к ней. Она их не слышит, но знает, что они приближаются, ползут от расщелины к расщелине, от камня к камню, поднимают головки, прислушиваясь к тихому свисту, и трепещут горлышками.
поет Крошка-Крестик. Не все из них змеи, конечно, но так она их зовет.
Они приходят, конечно, приходят, забираются к ней на колени, и ей нравится чувствовать их невеликую тяжесть. А потом они вдруг убегают, потому что пугаются, когда свистит ветер и трескается земля.
Крошка-Крестик слышит шаги солдата. Он приходит каждый день в один и тот же час, когда солнце светит прямо в лицо, а сухая земля теплеет под ладошками. Крошка-Крестик не всегда его слышит, потому что его каучуковые подошвы ступают бесшумно. Он садится на камень рядом с ней, долго смотрит на нее и молчит. Крошка-Крестик чувствует его взгляд и спрашивает:
— Кто здесь?
Этот человек не отсюда, он плохо говорит на языке здешних мест, как те, кто живет в больших городах у моря. Когда Крошка-Крестик спросила его, кто он, он ответил: «Солдат», и рассказал про войну в далекой стране, на которой он воевал давным-давно. И, может быть, теперь он уже перестал быть солдатом.
Он всегда приносит ей полевые цветы, которые сорвал по дороге у тропы, что взбирается по крутому откосу. Это чахлые цветочки на длинных стеблях, с редкими лепестками, и пахнет от них, как от барашков. Но Крошка-Крестик любит эти цветочки и сжимает их в руках.
Что ты делаешь? — спрашивает солдат.
Смотрю на небо, — отвечает Крошка-Крестик. — Оно сегодня синее-синее, правда?
Да, — говорит солдат.
Крошка-Крестик всегда отвечает ему так, потому что не может забыть тот свой вопрос. Она чуть приподнимает лицо и медленно проводит ладошками по лбу, по щекам, по векам.
Мне кажется, я знаю, что это такое, — говорит она.
— Что?
— Синева. Она греет мое лицо.
— Это солнце, — говорит солдат.
Он закуривает английскую сигарету и не спеша затягивается, глядя куда-то перед собой. Запах табачного дыма окутывает Крошку-Крестика, и у нее немного кружится голова.
— Скажите мне… Расскажите мне.
Она всегда об этом просит. И солдат рассказывает вполголоса, время от времени прерываясь, чтобы затянуться.
— Здесь очень красиво, — говорит он. — Вот широкая равнина и желтые поля на ней, это, наверное, зреет кукуруза. Вот красная дорога среди полей, прямая как стрела, и деревянный домишко…
— А лошадь там есть? — спрашивает Крошка-Крестик.
— Лошадь? Постой-ка… Нет, не вижу никакой лошади.
— Значит, это не дом моего дяди.
— Рядом с ним есть колодец, но, по-моему, он высох… А вон черные скалы, такой занятной формы, точь-в-точь лежащие псы… Еще дальше — шоссе и телеграфные столбы. За ними — озерцо, но, верно, пересохшее, потому что видны камни на дне… Серые, все в ракушках и пыли… А потом начинается другая равнина и тянется далеко-далеко, до самого горизонта, до третьего плато. Только на востоке возвышаются холмы, а так повсюду куда ни глянь — равнина, голая и ровная, как летное поле. Далеко на западе видны темно-красные и черные горы, тоже как живые. Ни дать ни взять, спящие слоны…
— Они не движутся?
— Нет, не движутся, они спят много тысяч лет.
— А эта гора тоже спит? — спрашивает Крошка-Крестик и трогает ладошками сухую землю.
— Да, тоже спит.
— Но иногда она движется, — говорит Крошка-Крестик. — Колышется чуть-чуть, встряхивается и опять засыпает.
Солдат долго молчит. Крошка-Крестик сидит лицом ко всему, о чем он ей рассказал, и пытается все это почувствовать. Равнина касается ее щеки, большая и мягкая, овраги и красные тропы чуть-чуть обжигают кожу, а пыль царапает губы.
Крошка-Крестик запрокидывает лицо и чувствует тепло солнца.
— А что там, наверху? — спрашивает она.
— В небе?
— Да.
— Ну… — мнется солдат. Об этом он рассказывать не умеет. Он щурит глаза от солнечного света.
— Много сегодня синевы?
— Да, небо синее-синее.
— А белизны совсем нет?
— Нет, ни единой белой точечки.
Крошка-Крестик вытягивает вперед руки:
— Да, наверное, очень синее. Так сильно жжет сегодня, как огонь.
Она опускает голову, потому что от ожога ей больно.
— А есть огонь в синеве?
Солдат, похоже, не понимает, о чем она.
— Нет… — отвечает он наконец. — Огонь красный, а не синий.
— Но огонь прячется, — говорит Крошка-Крестик. — Огонь прячется высоко в небе, как лисица в норе. Он смотрит оттуда на нас, смотрит, и глаза его жгутся.
— У тебя богатая фантазия, — говорит солдат.
Он усмехается, но сам тоже всматривается в небо, приставив руку козырьком к глазам.
— То, что ты чувствуешь, — это солнце.
— Нет, — качает головой Крошка-Крестик, — солнце не прячется и так не жжет. Солнце ласковое, а синева — она как камни в очаге, такая горячая, что лицу больно.