Но на втором курсе мне пришлось на себе испытать совсем иной стиль и метод преподавания. Генерал-майор авиации Павел Ковалев лекций не читал, он проводил с группой занятия по оперативно-стратегическому искусству. В основном организовывались военные игры на картах, в ходе которых формулировались приказы, отдавались распоряжения, составлялись планы на боевые действия воздушных армий. На одном из первых занятий мы отрабатывали «Отражение массированного налета бомбардировщиков за облаками полком истребителей». Условия были жесткими. Нижний край облаков 200 метров, верхний слой — на семикилометровой высоте. Полк на МиГ-15 должен взлететь поодиночно, за облаками собраться и только потом лететь на перехват. Я был уверен, что никто из составителей этой разработки в таких сложных метеоусловиях не летал. Иначе они знали бы, что только на сбор полка за облаками в таких условиях требуется около 30 минут. Столько же нужно для того, чтобы осуществить посадку. А горючего на истребителях приблизительно на час полета. Когда же и за счет чего они будут вести бой? Я был уверен, что в изложенной преподавателем обстановке перехватчики могут действовать только парами, максимум звеньями, о чем и сказал во время занятия. Ковалев мягко, но решительно и едко сделал мне замечание: «Эта разработка утверждена начальником Генерального штаба, и нечего, товарищ Ворожейкин, мудрствовать. Критика приказов и указаний недопустима, это карается советским законодательством. Внимательно слушайте и не отвлекайте других своей недисциплинированностью».
Спокойный и мягкий голос напомнил мне восточную мудрость: «Остерегайся не тигра с тремя пастями, а людей с двумя лицами». Ковалев внешне был со мной приветливым, но за ответы и практические работы, как правило, ставил не выше тройки, нередко были у меня и плохие оценки. Сочувствие товарищей только раздражало меня. Правда, мой однокашник Яша Кутихин никогда на словах поддержку не выражал, но я видел, как он переживает за меня. Яша был хорошим летчиком-истребителем, и ему немало довелось воевать с фашистами в минувшей войне. Этот душевный, трудолюбивый и честный человек в академию прибыл с должности командира истребительной дивизии, был опытен, поэтому получал только отличные и хорошие оценки.
Однажды, когда мы отрабатывали стратегическую наступательную операцию трех фронтов, Ковалев дал нам задание составить последний зачетный документ — план боевых действий, отведя на это два дня. Я был уверен, что мой документ он «зарубит», что придется составлять другой план, а на это уйдет много времени. Родилась идея призвать на помощь Яшу Кутихина. Документы мы составили вместе.
— Как думаешь, какую оценку поставит мне Ковалев? — спросил я Кутихина.
— Двойку, — уверенно заявил он и посоветовал: — Сходи к начальнику факультета и все расскажи, ничего не скрывая. У совести вариантов нет. Если потребуется, я тебя поддержу. Многие видят, что Ковалев издевается над тобой.
— Это надо доказать. Знаешь что, — предложил я, — сделаем так: свой план боевых действий я напишу в другой книге, а ту, которую отдам на проверку Ковалеву, спишу с твоего.
— Правильно! — одобрил Яша. — Если потребуется, я о нашем сговоре расскажу.
На очередном занятии Ковалев принес проверенные работы, обвел нас лукаво-хитроватым взглядом и начал оглашать оценки. Когда очередь дошла до меня, Ковалев спокойно и вежливо сказал:
— К сожалению, Ворожейкин, вашу работу я не могу признать удовлетворительной. Придется вам составить новый план боевых действий воздушных армий.
От этих вежливо-холодных слов во мне все закипело, но, сдерживая себя, я подошел к столу, взял из рук Ковалева свою тетрадь, но в волнении так порывисто свернул ее в трубочку, что преподавателю, видимо, показалось, будто хочу ударить его по лицу. Он инстинктивно откинулся на стуле назад…
Начальник авиационного факультета генерал-полковник авиации Алексей Васильевич Никитин, бывший летчик, участник советско-финляндской войны, человек душевный, хотя и суровый на вид, принял меня тепло. Видимо, по бледности лица он заметил, что со мной случилось неладное, порывисто встал и, пожимая мою руку, сказал:
— Нам лучше походить, размяться: я насиделся, и вы, наверное, тоже. Согласны?
Я подробно рассказал историю отношения ко мне преподавателя, а также о курьезе с оценкой за последнюю работу. Генерал усмехнулся:
— Значит, Кутихину пятерку, а вам двойку? — и заверил: — Оценку мы исправим. Переделывать план не надо. С Ковалевым поговорю особо.
В тот день, придя домой, я был радостно удивлен. Жена, весело улыбаясь, вручила мне письмо, в котором сообщалось, что нашей семье решением Мосгорисполкома предоставлена отдельная двухкомнатная квартира.
После успешного окончания академии по командно-штабной и оперативно-авиационной специальности мне была предложена должность советника в Корее и пообещано, что приказ о назначении будет подписан после моего отпуска. Отдыхал в санатории. Возвратившись, сразу известил своего друга Лешу Пахомова. Он обрадовался встрече, с восторгом рассказывал о дочери Людочке, которая занималась в школе фигурного катания на льду и делала заметные успехи. Когда разговор незаметно перешел на служебные дела, Алексей огорошил меня сообщением о гибели полковника Николая Храмова. Сразу вспомнилось, как мы с ним принимали зачеты на курсах и как оба получили там звание летчика первого класса. На душе, как говорят порой, скребнули кошки. Мы с ним тогда хотя и получили классность, но в настоящих сложных погодных условиях практически не летали. Правда, в закрытой кабине и в облаках на большой высоте провели много времени, но вряд ли это можно приравнять к полетам при настоящем минимуме погоды.
Переживая трагическую гибель Храмова, я твердо решил пройти сначала всю программу обучения полетам в сложных погодных условиях, начиная с самых азов.
Я считал, что приказ о моем назначении издан, но в отделе кадров сказали, что война в Корее заканчивается, и туда нет смысла посылать советников. Мне предложили две должности: командира авиационной истребительной дивизии или заместителя командира истребительного корпуса. Я решил возглавить дивизию. Главнокомандующий ВВС маршал авиации Павел Федорович Жигарев одобрил мое решение.
— С отъездом надо поторопиться, — сказал он. — Дивизией командует старый генерал. Он давно не летает, а поэтому тормозит летную работу. Дивизия считается худшей в воздушной армии. Ваша задача исправить положение.
В Ленинграде на вокзале было великое множество людей и все вели себя необычно: разговаривали полушепотом, сидели отрешенно, многие плакали. Я испугался, что началась война, но тут же отбросил эту мысль. Война вызвала бы бурю негодования, а не всеобщую подавленность. Мое внимание привлекла старушка, вытиравшая платком слезы. Я подошел и тихо спросил:
— Бабуля, что случилось?
Она с удивлением посмотрела на меня:
— Ты, сыночек, разве не знаешь, что умер наш вождь и отец товарищ Сталин? Горе-то какое…
Я растерянно опустился рядом с ней. Сердце тревожно забилось. «Что же теперь будет? Как станем жить? Кто будет заботиться об армии, об авиации? Кто обеспечит мир и убережет нас от агрессоров? Ведь все это делал он…» Авторитет Сталина был тогда до того нечеловечески велик, что своим величием давил нас, простых смертных. И он казался нам вечным, определяющим наши задачи, думающим за нас, берущим на себя наши заботы.
Но совсем некстати вспомнилось вдруг одно событие. Когда я учился в Харьковской военной школе летчиков, нашу летную группу, состоящую из пяти курсантов, за дисциплинарный проступок хотели перевести с истребителей на бомбардировщики. Мы обратились с жалобой к начальнику училища старому коммунисту, бывшему латышскому стрелку, комбригу Заксу. Он внимательно выслушал нас и отменил перевод.
— Вы заслуживаете наказания, — сказал он. — За ваш проступок командир мог объявить вам по выговору или наложить другое взыскание, но лишать вас любимого дела нельзя. Я уверен, что вы все успешно закончите курс обучения и станете хорошими летчиками-истребителями.
А вскоре комбриг Закс был арестован как враг народа, не выдержал унижений и покончил с собой в тюрьме. Начальника училища любили за его душевность и простоту, а поэтому многие не верили, что такой человек стал врагом народа, считали это обвинение роковой ошибкой…
Прямо с вокзала я поехал в штаб ВВС округа. Генерал лейтенант авиации Иван Петрович Журавлев встретил меня в удрученном настроении.
— Да-а, приехали вы в тяжелый день, — после короткого раздумья сказал он и вздохнул. — Сталин принял Россию лапотную, а сделал атомную, — и перешел на деловой тон. — Дивизия вам досталась не из лучших. Плохая летная работа объясняется тем, что дивизия только получила реактивные самолеты, еще не закончила переучивание, к тому же вынуждена обживать новое место. А в общем, приедете на место, разберетесь. Прошу нажать на дневные и ночные полеты в сложных метеорологических условиях. Вы летчик первого класса, эти полеты освоили в совершенстве. Хотя… За время учебы летать не разучились?
— Отвык. Потренируюсь на спарке, а потом на боевом самолете восстановлю навыки.
— Разумно. Но комдив — сложная должность. Может затянуть руководство штабом и полками. Советую постоянно планировать себе полеты и обязательно этот план выполнять.
Ленинград. Яркое солнце. На улицах ручейки, а местами лужи. Нева еще покрыта льдом, однако уже чувствуется приближение тепла. Не зря говорят, что март открывает дорогу лету. Взяв билет на поезд, я зашел перекусить в ресторан. Официантка со скорбным лицом предложила:
— Выпейте с горя хоть сто грамм. Все легче станет.
В Таллинне на Балтийском вокзале меня встретил начальник штаба дивизии полковник Мельников. По пути в гостиницу, а потом в столовую он знакомил меня с дивизией. Оказывается, в ней не три, а четыре полка. Два базируются на местном аэродроме, третий — южнее города, а четвертый — у самого берега залива на полуострове Порккала-Удд. Начальник штаба на ходу давал характеристики командирам полков. Особое внимание уделил подполковнику Кадомцеву Анатолию Леонидовичу. До войны тот закончил инженерную академию, работал на инженерно-технических должностях, но устно и письменно просил командование разрешить ему переучиться на летчика. Неизменно получая отказы, он понял, что законным путем своего не добьется, и однажды без всякого разрешения вылетел на боевом самолете-истребителе, переполошив весь аэродром. Посадку Кадомцев совершил, разбив при этом машину, за что был предан суду военного трибунала, разжалован и отправлен в штрафную роту. Выручил его оттуда генерал Е. Я. Савицкий. Уже в послевоенные годы, будучи летчиком первого класса, Кадомцев закончил заочно Военно-воздушную академию.
— Значит, командир полка во всех отношениях классный? А какие у него взаимоотношения со старшими? — поинтересовался я.
— Разные. Чаще — натянутые. Очень прямолинеен и упрям. Зато подчиненные его любят за справедливую требовательность, общительность и, конечно, за летное мастерство.
— А где заместитель командира дивизии?
— Полковник Захарьев уехал на курсы. Вернется в конце года.
Вместе с Мельниковым мы объехали аэродром. Хорошая металлическая полоса. Однако при посадке нужен очень точный расчет. С одной стороны близко расположена насыпь шоссейной дороги, с другой совсем рядом начинается крутой берег Финского залива. Ошибка при приземлении чревата тяжелыми последствиями.
— На днях молодой летчик слегка промазал, — прочитал мою мысль Мельников. — Остановился в двадцати трех сантиметрах от обрыва.
— А если на краю обрыва поставить отражатель?
— Думали об этом. С саперами советовались. Но нет ни материалов, ни инструмента.
На окраине аэродрома построен авиационный городок. Щитовые домики для семей летчиков и техников, барачные казармы для солдат и сержантов, две столовые, гарнизонный клуб.
— Много, — спрашиваю, — офицеров живет в городе?
— Мало. В основном на частных квартирах.
— А капитальное жилье собираются строить?
— Обещали прислать строительный батальон, по пока его нет. Небольшая группа строителей заканчивает строительство штаба дивизии, — и Мельников показал на стены двухэтажного дома. Рядом два ангара, построенных еще в буржуазной Эстонии. Потолки разрушены, окна выбиты, крыши и полы повреждены.
— А если в одном из ангаров оборудовать спортивный зал? — спросил я.
— Была такая мысль, — ответил Мельников, — но денег для спортзала дивизии не полагается.