Из— за постели Эрендиры медленно выросла голова Улисса. Девочка увидела жаркие прозрачные глаза, но прежде чем выговорить слово, утерла полотенцем лицо, чтобы увериться, что это — не призрак. Когда Улисс хлопнул ресницами, Эрендира еле слышно спросила:
— Ты кто?
Улисс приподнялся.
— Меня зовут Улисс, — прошептал он. И, протянув ей украденные банкноты, добавил: — Вот деньги.
Эрендира оперлась обеими руками о кровать, приблизила свое лицо к лицу Улисса и заговорила с ним так, словно у них веселая ребячья игра.
— Ишь какой! Встань-ка в очередь, — сказала она.
— Я стоял всю ночь, — проговорил он.
— А-а, значит жди теперь до утра, — сказала она. — Мне знаешь как больно! Будто у меня все почки отбиты.
В эту минуту во сне заговорила бабка.
— Вот уже двадцать лет, как не было дождя, — бормотала она. — А тогда разразилась такая гроза, что ливень смешался с морской водой, и наутро, когда мы проснулись, в доме было полно рыбы и ракушек, и твой дед Амадис, царство ему небесное, своими глазами видел, как по воздуху проплыл лучистый спрут.
Улисс снова спрятался за кровать. Но Эрендира озорно улыбнулась.
— Да не бойся, — сказала она. — У бабушки во сне путаются мысли, она не проснется, даже если дрогнет земля.
Улисс снова вырос. Эрендира посмотрела на него весело, с чуть заметной ласковой и лукавой улыбкой и убрала с постели несвежую простынь.
— Ну-ка, — сказала она, — помоги мне сменить белье.
Вот тут Улисс смело вышел из-за кровати и взял простыню за оба конца. Простыня была куда шире чем надо, и Эрендире с Улиссом пришлось складывать ее несколько раз. Складывая, они все приближались друг к другу.
— Мне до смерти хотелось тебя увидеть, — сказал он вдруг. — Кругом говорят, что ты несказанная красавица и это так и есть.
— Но я скоро умру, — вздохнула Эрендира.
— Моя мама говорит, что те, кто умирают в пустыне, попадают в море, а вовсе не на небо.
Эрендира свернула грязную простыню и положила чистую, выглаженную.
— А я никогда не видела моря… Какое оно?
— Как пустыня, но вместо песка вода, — сказал Улисс.
— Значит, по нему нельзя ходить?
— Мой папа знал одного человека, который умел ходить по воде, — сказал он. — Только это было давным давно.
Эрендира слушала, как зачарованная, но ее клонило в сон.
— Приходи рано утром — и будешь первым, — предложила она.
— Мы с отцом уезжаем на рассвете, — сказал Улисс.
— И больше не вернетесь?
— Кто знает, — ответил Улисс. — Мы тут совсем случайно, просто сбились с дороги у границы.
Эрендира задумчиво посмотрела на бабушку.
— Ладно! — решилась она. — Давай деньги.
Улисс протянул ей все бумажки. Эрендира улеглась на постель, но юноша не тронулся с места, в самую ответственную минуту он оробел. Эрендира потянула его за руку, мол поторопись, но тут заметила его смятение. Ей хорошо был знаком этот страх.
— Ты в первый раз? спросила она.
Улисс не ответил, лишь улыбнулся потерянно и виновато.
— Дыши медленно, — сказала она. — Такое бывает поначалу, а потом хоть бы что.
Она уложила его рядом, и раздевая, успокаивала тихо, по-матерински.
— Как тебя зовут?
— Улисс.
— Имя совсем не наше, как у гринго.
— Нет, как у мореплавателя.
Эрендира раздела его до пояса, покрыла грудь мелкими поцелуями и принюхалась к коже.
— Ты будто из золота, — удивилась она. — А пахнешь цветами.
— Нет, апельсинами, — сказал Улисс. И сразу успокоившись, загадочно улыбнулся. — Птица — это для отвода глаз. — добавил он. — На самом деле мы контрабандой возим через границу апельсины.
— Разве апельсины — контрабанда?
— Наши да! — сказал Улисс. — Каждый стоит пятьдесят тысяч песо.
Эрендира впервые за долгое время весело рассмеялась.
— Что мне больше всего в тебе нравится, — сказала она, — это, как ты всерьез рассказываешь всякие небылицы.
Она вдруг сделалась разговорчивой, оживленной, будто от слов целомудренного Улисса изменилось не только ее настроение, но и вся ее жизнь. Рядом, в самой близи от неотвратимого рока бредила спящая бабка Эрендиры.
— В ту пору, в первых числах марта, — бормотала она, — тебя принесли домой, — бормотала она. — Ты была похожа на ящерку, завернутую в пеленки. Амадис, твой отец, еще молодой и красивый так ликовал в тот день, что велел загрузить цветами двадцать повозок и ехал по городу, разбрасывая цветы и крича от радости. Весь город стал от цветов золотистым, как море.
Она бредила исступленно, с неослабной страстью, несколько часов кряду. Но Улисс ничего не слышал, потому что Эрендира любила его так горячо, так искренне, что потом любила за полцены, а потом, пока бабка пребывала в чадном бреду, задаром и до самого рассвета.