Мишка давно уже окоченел, топчась на берегу озера с самого утра и до полудня, но уйти в домашнее тепло в то время как там, на льду озера, продолжается великая битва, — такого бы он себе не простил до самой смерти.
Чтобы согреться, они с ребятами время от времени брались кататься с ледяной горки, раскатанной тут еще с самого начала зимы. Съедешь вниз на озеро — оттуда совсем плохо видно, что там творится у наших с немцами. Быстренько бежишь опять наверх и оттуда смотришь, смотришь, смотришь… Хотя и все равно трудно понять, кто кого одолевает. Звуки долетали страшные — удары, скрежет, конское ржанье, звон, крики, возгласы труб и бубенный бой. Если б можно было бы поближе подойти, глядишь, и понятнее бы стало происходящее.
Людей на берегу собралось со всей Узмени, и стар и млад высыпали сюда поглядеть на великое событие. Но и взрослым непонятно было, что же там происходит, кто кого одолевает. Иной раз вскрикнет кто-нибудь:
— Кажись, наша берет!
И хочется заорать от счастья, а потом — тишина, сражение там, вдалеке, продолжает копошиться и ворочаться, будто пчелы в улье — поди разберись, какие там у пчел взаимоотношения.
— Нет, зело много немца, не одолеют наши, — скажет потом еще кто-либо, и вот начинаешь с тоскою оглядываться по сторонам, так ли и остальные считают. Да разве можно опять победить немцу проклятому? Мишке-то как еще раз пережить такое? После смерти отца, матери, всех ближних своих! Что же, теперь немец придет и дядю Володю с тетей Малушей убивать?..
— А я говорю — наши победят! — крикнул он и топнул ногою, не в силах смириться с мыслями об еще одной немецкой победе. Тут ему в спину ударился снежок, да больно так! Оглянувшись, он увидел дразнящегося Уветку:
— Мишка, Мишка — тонкая кишка!
— А ты Терёха — псиная брёха! — крикнул обидчику Мишка, возмущаясь тем, как он может затевать свары в то время, как наши борются с немцами.
— Бона!
— Эх ты!
— Цьи это?
— Да наши, русские! — закричали тут все на берегу, увидев, как от дальнего берега, выскочив из леса, будто из-под земли, ринулись на врага конники и пешцы запасного полка.
— Наши! Наши! — закричал Мишка, глядя с восторгом на то, как доселе скрываемые полки бегут и скачут туда, где идет битва.
— Слава русским! Слава! — кричал рядом с ним Увет, и Мишке даже неприятно было, что и обидчик переживает за нашу победу. Уж лучше бы Уветка о немцах печалился. И он впервые в своей маленькой жизни задумался: вот как странно бывает — двое ненавидят друг друга и готовы до смерти друг с другом драться, так и пылают злобой, а однако же, оба они русские и оба за Русь хотят жизнь отдать. И если им придется бок о бок идти в бой с врагами, то надо будет на время забыть о взаимной ненависти и вместе сражаться, а быть может, даже спасать один другого от смерти. Разве это не странно?
— Уветка! Ты поцему меня обижаешь? — вдруг спросил он обидчика.
— Потому что ты Мишка-мешок — полное брюхо кишок, — дерзко отвечал Увет.
— Так ведь и у тебя в брюхе кишки, — усмехнулся сердито Мишка. — Или скажешь, у тебя там одни церви?
— Ужо я тебе покажу — церви! — вспыхнул Увет и бросился на Мишку. Пришлось убегать от него, по тому что он сильнее. Зато Мишка быстрей бегает, не догонишь. В беге малость согрелся, а то ведь ноги совсем перестали себя чувствовать. Как же хочется, чтоб наши поскорее одолели немцев, которых почемуто называют «орден».
— Стой, Уветка! Погоди! Вот скажи мне, отцего это немца называют «орден»? Прею — не знаешь!
— А вот и знаю! Потому что они орут. — Увет остановился и сам задумался над тем, что сказал.
— А давай у дяди Володи спросим, — предложил Мишка. Они нашли в толпе зевак дядю Володю и спросили его. Тот задумался и сказывал:
— Полагаю, оттого что у них орудий много…
— Аз бы инаце сказал, — вмешался тут в разговор Елисей Ряпко, известный в Узмени хытреш. — В древности исцадия ада именовались на Руси — ородь. От сего слова и пошло «орден».
— Отцего ж они сами-то себя исцадьями ада клицут? — удивился дядя Володя.
— Оттого и клицут, что они аду поклоняются, а токмо для видимости кресты на себе рисуют, — объяснил мудрец Ряпко.
Такое объяснение всем пришлось по душе, по толпе собравшихся на берегу узменцев прокатилось: «ородь», «ородь», «как-как?» — «ородь», «тоцно — ородь!»
А главное, ссора между Мишкой и Уветом временно прекратилась. Долго стояли и смотрели на продолжающуюся вдалеке битву, и снова было непонятно, кто — кого. И снова ноги окоченели у Мишки так, что он их перестал чувствовать, пора было побегать.
— Мишка-ородь, Мишка-ородь, тебя батька будет пороть! — стал дразниться Увет.
— Меня батька не будет пороть! — возмутился Мишка. — Моего батьку немцы убили.
— Не твой, а мой батька тебя будет пороть.
— На тебе! — от сильнейшей обиды набросился на Уветку обиженный сирота и крепко ударил тому кулаком под глаз. Их тотчас бросились разнимать. Вид у Увета был испуганный, и когда драчунов растащили, он злобно прошипел Мишке:
— Ну держись же теперь, ородь избороцкая! Я тебя ноцью придушу, когда ты спать будешь!
Потом их развели в разные стороны, а тетя Малуша хотела было увести Мишку домой греться, но он так расплакался, что пришлось его оставить на берегу мерзнуть. Так он продолжал стоять и смотреть на битву, а тетя Малуша сходила домой и принесла детям постных пирожков с блицами и барканом135 .
— Долго еще биться будут, шли бы вы, дети, домой, посогрелись бы, — увещевала она, но никто ее непослушался.
А Мишка вдруг вспомнил про воина Савву и подумал, что тому, должно быть, теперь особенно одиноко. Он все же сбегал домой ненадолго, перекинулся с Саввой парой слов:
— Ну как там? — спросил раненый.
— Бьются еще, — сказал Мишка.
— Чья берет?
— Неведомо. Но надо на Бога уповать, и одолеют наши.
— Это ты мудро молвил.
— Ты не скуцай тут, я к тебе мигом примцусь, когда наше одоленье придет.
В тепле дома было очень хорошо, и Мишка невольно задержался чуть подольше, чем собирался вначале. Он подкормил Савву пирожком и поведал о новых подлостях Увета, под конец горестно добавив:
— Не жить мне теперь.
— Отчего же?
— Уветка обещал ноцью убить меня, когда я спать буду. Не смогу же я все время не спать.
— Ничего, что-нибудь придумаем, — пообещал Савва, и Мишке стало легче.
— Ну ладно, лежи, а я пойду опять на побоище глядеть.
Вернувшись на берег, он как-то очень скоро вновь продрог, и хотел уж было опять идти возле Саввы пригреваться, но тут началось такое, что он вмиг забыл о тепле и уюте. Сначала на лед озера вышли двое — монах и священник. У одного в руках была икона, у другого — лампада. Тот, который с иконой, поднял ее и показал узменцам, и все радостно закричали.
— А зацем это? — спросил Мишка.
— Се знак некий, и надо полагать — знак добрый, — сказал дядя Володя.
Потом священник перекрестил иконой воздух, осеняя сим крестным знамением узменцев, и все стали тоже изо всех сил креститься. Мишка раз двадцать осенил себя.
А потом все увидели, как огромное количество немцев стало стремительно двигаться сюда, к Узмени.
— К нам идут! — тревожно воскликнул дядя Володя.
— Тоцно, что к нам, ородь проклятая! — сказал его старший сын Васильке
И многие тут стали пятиться и уходить с берега, поспешая к домам своим. Очень скоро почти никого не осталось, матери уводили упирающихся ребятишек, и лишь дядя Володя со своими оставался на берегу, споря с тетей Малушей:
— Успеем! Погоди! Сейцас!
И уж решился было бежать вместе со своими детьми, как вдруг затрещало, загремело вокруг, оглянулись — а немцы под лед проваливаются!
Никогда не забыть Мишке этого зрелища! Огромная рать, зловеще приближавшаяся к Узмени, вмиг исчезла, ушла под лед, а там, вдалеке, задние ряды немцев продолжали сыпаться в огромную полынью.
— Провалились! — закричал дядя Володя.
— Провалилась ородь! — срывая промерзшее горло, воскликнул Мишка.
Первым побежал на лед Василько.
— Василько! — истошно закричала тетя Малуша. — Куда! Тоже хоцешь провалиться?
— Всем на берегу оставаться! — строго приказал дядя Володя, устремившись следом за Васильком. И еще несколько узменцев побежали туда, где стояли монах и священник. Мишка не выдержал и побежал тоже, успев крикнуть:
— Я не провалюсь, я маленький!
На бегу он оглянулся и с удовольствием увидел, как тетя Малуша сграбастала и цепко держит остальных своих, включая Уветку. Потом он увидел, как монах и священник тащат кого-то из-подо льда, волокут подальше от провала, мокрого и жалкого. И когда узмен-цы подбежали, монах, оглянувшись на них, повторил:
— Шпильмана сберегите. Подарите его князю Александру. Пожалуй, он единственный, кто спасся, провалившись в сию великую и священную прорубь.
И дядя Володя вместе с Васильком и Юрятой Косым поставили немца на ноги.
Монах поднял со льда лампаду и пошел дальше в сторону другого берега озера. Священник взял икону и последовал за ним.
— Быстро уходим! — приказал дядя Володя, толкая перед собой немца. — Как он сказал? Шпильман?
— О, я! Я! Шпильман! — стуча зубами, поспешил якнуть мокрый пленник.
— Ну теперь уж, шпильман, конец вашей ороди!
Они благополучно добрались до берега. Мишка то и дело оглядывался и снова видел страшную полынью, покрытую плавающими, перекособоченными, налезшими одна на другую льдинами-торосами, — туда воз-вернулись исчадия ада. А когда взошли на берег, посмотрели и увидели, как наши войска гонят немцев со льда озера к Суболичскому берегу, гонят и бьют, топчут, уничтожают.
— Од оленье! — воскликнул дядя Володя.
— Побе… — крякнул Мишка и окончательно охрип, горло схватило судорогой, очень больно и обидно, что именно в такое торжественное мгновение.
— Побе-е-е-еда-а-а-а! — кричали все вокруг, прыгая и вознося к небу руки.
— Слава Тебе, Господи! Слава Тебе! — стали креститься некоторые, и все тоже принялись осенять себя крестными знамениями.
Не в силах больше претерпевать холод, Мишка вместе со всем семейством дяди Володи отправился домой. Пленного мокрого немца вели туда же, и Мишка, видя это, твердо решил, что жить сему немцу осталось немного.