Поммеренке засиделся с Вайнманом далеко за полночь. Тот оказался любителем выпить. Поммеренке сначала хранил некоторую дистанцию, которая приличествует отношениям между будущим начальником и подчиненным, однако в конце концов все потуги блюсти субординацию утонули в поглощенном алкоголе.
Впрочем, Вайнман нравился Рюдигеру не только теми качествами, которые хороши для приятельской пирушки. Он действительно мог бы стать находкой для отдела. Вайнман умел вдохновляться полученным заданием; в каждое дело он буквально вгрызался и добивался успеха. Однако он никогда не лез на первый план, что тоже импонировало Рюдигеру. Кстати, эта скромность свидетельствовала об уверенности в себе и отнюдь не отрицала здорового честолюбия.
Особым плюсом Вайнмана была его внешность. Она никак не вязалась с расхожим представлением о тайном агенте, созданном левыми журнальчиками. В этом веселом прожигателе жизни никто не заподозрил бы сотрудника ведомства по охране конституции.
Несмотря па изрядную выпивку и недолгий похмельный сон, Поммеренке встал утром довольно бодро. Его окрылял охотничий азарт, подстегивало тщеславное желание справиться с предстоящей, весьма напряженной программой. Хорошо, что Барбары все еще нету дома.
Он выскочил в булочную и нарочно сделал крюк, чтобы купить в киоске все свежие газеты, где надеялся увидеть результаты своих вчерашних трудов. Приготовив на завтрак кофе, булочки с мармеладом и закурив первую сигарету, Рюдигер с огромным удовольствием прочитал большую броскую статью Бальзена. Он буквально наслаждался и успехом, и тем, что надежда на Бальзена оправдалась, и даже возможностью спокойно покурить за завтраком с газетой в руке, что обычно ужасно раздражало Барбару. Она ругалась из-за этого до тех пор, пока Рюдигер не подчинился ее диктату.
Поммеренке любил именно таких журналистов, как Бальзен. Надежен, сообразителен, все схватывает с полуслова, на удивление эрудирован. Страничка городских новостей подала его статью как сенсацию под довольно смелым заголовком. «Участник поножовщины – учитель и государственный служащий?»
В некоторых абзацах Поммеренке узнает собственные мысли. Он даже чувствует себя польщенным. Хорошо зная, с каким отвращением обыватель относится ко всяческим беспорядкам, дракам, Бальзен пишет о «непрекращающихся стычках между левыми и правыми экстремистами, которые происходят среди иностранцев, занимающихся политикой».
В этом районе едва ли не каждый день происходят драки между фанатиками-иностранцами, причем драки с кровавым исходом. Все это угрожает безопасности местных жителей. «С наступлением темноты я боюсь выходить на улицу», – испуганно говорит пятидесятичетырехлетняя Амалия С, вдова государственного служащего». «Пожилые жители района невольно вспоминают об уличных сражениях между коммунистами и нацистами, о той атмосфере террора и насилия, которая погубила Веймарскую республику. Люди с беспокойством спрашивают: когда же государственные власти положат этому конец? Почему наши границы открыты для зачинщиков беспорядков? Ведь на родине их давно бы упрятали за решетку».
Особенно рискованным показался Поммеренке переход к Феликсу Бастиану.
«Не удивительно, что в этом старинном городском районе ныне распоясались нанки и рокеры, которые даже днем пристают к прохожим, хулиганят и дебоширят. Ведь эту буйную молодежь воспитали учителя, подобные Феликсу Бастиану (37 лет), коммунисту, который открыто проповедует насилие и выступает за ниспровержение свободного демократического строя. Ведущий кандидат от коммунистов на последних коммунальных выборах, Феликс Бастиан оказался активным участником недавней кровавой стычки. Прокуратура расследует его роль в этом деле, сам же он находится сейчас в больнице. Фридолин Оксер, депутат от ХДС, выступая вчера в сенате, потребовал досконально расследовать участие Бастиана в драке и немедленно уволить его из школы. Депутат Оксер, ответственный фракции ХДС за народное образование, обратился к сенатору по делам школ с вопросом, допустимо ли, чтобы человек, подобный Бастиану, причастный к кровавой резне, оформлялся на государственную службу, да еще пожизненно? Пора, наконец, принять самые решительные меры! Нам не нужны революционеры, претендующие на пенсию от государства. Увольте его!»
«На запрос газеты по этому делу представитель управления культурно-просветительскими учреждениями дал уклончивый ответ. Дескать, происшествие расследуется. Об увольнении пока речи нет. «Однако, – успокоил он корреспондента газеты, – ведь этот человек сейчас не преподает в школе». Намек на то, что после драки коммунисту-учителю еще придется какое-то время полежать в больнице. Лечащий врач ничего не сообщил газете ни о характере ранений, ни о предполагаемых сроках лечения. Он сослался на врачебную тайну».
Поммеренке просиял от удовольствия. Это больше, чем он ожидал. Он чувствовал себя виртуозным кукловодом после удачного спектакля в театре марионеток. Впрочем, это еще не конец. Куклам еще предстоит продолжить игру. Сейчас нельзя ослаблять контакт ни с Бальзеном, ни с Оксером. Бальзен обещал поддержку других журналистов, первые шаги уже согласованы. Время от времени Бальзен будет обзванивать различные инстанции, чтобы оказать нажим якобы неослабевающей тревогой общественности. Он даже взялся переговорить с редакторами других газет.
– В конце концов, мы ведь все из одной конюшни, – сказал он.
Да, именно так и сказал, – «из одной конюшни». Единственным условием Бальзена было то, чтобы «контора» и впредь первым снабжала его жареными фактами. Это даже не условие, а просьба, поправился Бальзен, так как он не требует платы за услуги, ибо сотрудничает не из меркантильных соображений.
С Фридолином Оксером Поммеренке договорился пообедать вместе. Поскольку политика для Оксера – хобби, у него, как и у большинства парламентариев из сената, есть постоянное место работы. Ему еще не исполнилось сорока, а он уже директор школы на городской окраине. Именно поэтому он занимается в своей фракции вопросами народного образования.
Поммеренке закурил вторую сигарету. Уложив газеты в «дипломат», он отправился на службу. Грязная посуда просто составлена в мойку; для Барбары – это смертный грех.
Но Барбары дома нет. Можно наслаждаться краткой свободой. Жена и сын сейчас забыты. На какое-то время они как бы вовсе перестали существовать.
Заработавшись, Поммеренке лишь случайно взглянул на часы. О, ужа двенадцать сорок. Как пролетело время. Ровно в час он встречается с Оксером в ресторане ратуши. Это место предложил Оксер, и Поммеренке согласился, хотя и не без колебаний. Его главными правилами были осмотрительность и строгая конфиденциальность. Обычно политики не любят встречаться на людях с сотрудниками «конторы». Поммеренке даже решил, что Оксер болезненно склонен к саморекламе и недостаточно умен. Но, поразмыслив, решил, что сам он ничем не рискует и поэтому согласился с этим рестораном.
Начальник третьего отдела Рюдигер Поммеренке может на сегодняшний день гордиться результатами своих трудов. Утром он позвонил в отдел сената, ведающий приемом на работу в государственные учреждения. Личные связи помогли и здесь. Поммеренке уже несколько лет тесно сотрудничал с регирунгсратом Винклером, начальником сенатского отдела. Винклер был добродушным толстяком, расплывшимся от сидячей работы. В разговоре он часто запинался, подыскивая слова. Его мясистое, румяное лицо никак не вязалось с преждевременными сединами, особенно заметными потому, что он постоянно носил на работу один из трех одинаковых костюмов седовато-серого цвета.
Отдел Винклера уже десять лет контролировал соблюдение закона о радикалах. Преданный всем сердцем свободно-демократическому строю Винклер не жалел сил, чтобы не допустить врагов системы к государственным окладам. Нельзя поощрять тех, кто ратует за всеобщее равенство, которое выгодно лишь лентяям. Левые социал-демократы, коммунисты, иные оппозиционеры и профсоюзники покушаются на ныне действующие устои государственной службы, требуют перемен. Винклер сражался с ними; для него несомненно, что статус профессионального государственного служащего исторически оправдан и общественно необходим. «Служащие – это становой хребет государственного организма», – любил повторять он.
– На периферии нашего общества наблюдаются отклонения от нормы, часть людей выпадает из социального механизма, превращается, как говорят сегодня, в хипарей, бродяг, бездельников, тем важнее задача государственных служащих обеспечить жизнеспособность нашего сообщества, – это еще одна сентенция Винклера, которой он регулярно потчует свою жену: регирунгсрат Винклер, которому до пенсии осталось совсем немного, настолько сросся со своей работой, что не в силах забыть о служебных проблемах и дома.
Винклер охотно делится ими с супругой, которая целыми днями печется лишь о том, чтобы вечером мужу было хорошо и покойно. Когда он, отужинав, философствует с газетой в руках или поглядывает на экрап телевизора» то она сидит рядом в качестве внимательного слушателя, но одновременно делает что-нибудь для него – чистит ему яблоко, штопает, вяжет или вышивает. Время от времени она согласно кивает головой, тем более что иной реакции муж от нее все равно не ждет.
Совсем недавно Винклер получил неожиданную поддержку от конституционного суда, заявившего – «государственный служащий должен быть таков, чтобы в кризисной ситуации на него можно было бы положиться». Винклер частенько повторяет эту фразу, подняв указательный палец. Впрочем, справедливости ради следует заметить, что констатация высокого суда звучит несколько иначе. «Государство должно иметь гарантии, что государственный служащий в рамках своей компетенции готов взять ответственность за свое государство и проявить свою лояльность, не дожидаясь, пока произойдут конституционные изменения, которые соответствовали бы его представлениям».
С некоторых пор Винклер переживал кризис, но не тот «кризис середины жизни», о котором теперь столько говорят и пишут (ведь Винклеру уже за шестьдесят), а гораздо более серьезный.
Почти сорок лет он добросовестно исполнял свой служебный долг, и у него никогда не возникало чувства несовпадения между личными интересами и интересами государства. Винклер даже шел порой на известные жертвы: например, ему пришлось вступить в нацистскую партию, что, по его словам, было для молодого чиновника тех времен просто неизбежно. А вот теперь, накануне заслуженной пенсии, его вынуждали исполнять противоречивые и непоследовательные директивы, которые вносили лишь неразбериху, а может быть, даже играли на руку экстремистам.
Винклеру помог откровенный разговор с Поммеренке. Идея Поммеренке была остроумной, эффективной, а реализовать ее можно без излишней огласки.
Винклер пожаловался Рюдигеру Поммеренке на то, что ныне по политическим мотивам отменен обязательный кадровый запрос в ведомство по охране конституции, когда тот или иной человек претендовал на должность в государственном учреждении.
– Как же работать? – обескураженно вопрошал Винклер. – Раньше все было просто. Муниципальный отдел народного образования подавал список кандидатов в соответствующий отдел сената, то есть в наш отдел. Мы заводили на каждого кандидата особую карточку, чтобы обеспечить тщательную проверку. Карточки шли в ведомство по охране конституции. Там нажимали на кнопку, и компьютер выдавал нужную информацию. Если есть противопоказания, то на карточку ставился маленький крестик. И сразу все ясно. А теперь…
Но Поммеренке, человек молодой, современный, энергичный и сообразительный, сразу догадался, как помочь регирунгсрату Винклеру.
– Обратите внимание на формулировки директивы, – сказал он. – . Они же резиновые. Их можно трактовать как угодно. Да, сплошную обязательную проверку мы отменим. Но если есть сигналы, то проверку следует произвести. А что это за сигналы и от кого они исходят, в директиве не указано.
С этих пор они обходились безо всяких карточек. Поммеренке получал весь список кандидатов на учительские должности, быстро проверял этот список и результаты сообщал Винклеру. Тот брал личные дела, тщательно изучал их и придумывал другие источники, откуда якобы могла поступить компрометирующая информация. Сотрудничество шло вполне успешно. И тем не менее сенатор, решавший вопросы приема учителей на работу, в последнее время все чаще одобрял кандидатуры, по которым Винклер предлагал отвод.
Регирунгсрат Винклер был этим крайне раздосадован, даже оскорблен. Ни он, ни его отдел не желали работать впустую, им хотелось видеть плоды своих трудов.
Сотрудничество с Поммеренке и на сей раз оправдало себя. Винклер уже читал в газетах о стычке турок, однако не сообразил, что тут есть материал и для него. Он даже еще не знал, что Феликс Бастиан как учитель претендует на пожизненный статус государственного служащего. Когда Поммеренке, минуя официальные каналы, сообщил ему об этом по телефону, Винклер сразу понял, что надо делать. Получив личное дело Бастиана, он сошлется на газетные статьи и направит целевой запрос на Бастиана в ведомство по охране конституции. Благодаря журналистам и выступлению депутата Оксера назначение Бастиана не смогут решить в сенате келейно. А уж Винклер окажет необходимое давление и козырнет собранным материалом.
– Сенат будет вынужден проявить принципиальность, – твердо говорит он Рюдигеру Поммеренке.
Поммеренке доволен. Он сходил в туалет и убедился, что ранка быстро подживает. Словом, все кругом идет как нельзя лучше.
Успехом завершилась и еще одна затея. С утра он переговорил с аналитическим отделом, и там ему обещали представить завтра к началу рабочего дня магнитофонные записи телефонных разговоров Бастиана из больницы. Сначала отдел выразил некоторые сомнения, ибо Бастиан делил палату с соседом и подслушивать пришлось бы обоих. Но вскоре эти сомнения удалось рассеять. Подробностями Поммеренке не интересовался. Его лишь слегка удивил сам факт, что Бастиан, едва попав в больницу, сразу же попросил в палату телефонный аппарат. Значит, сотрясение мозга оказалось не таким уж тяжелым. С большим интересом Рюдигер занялся бы прослушиванием телефона сам. Однако кое-какие ограничения приходится соблюдать. К сожалению, больницы находятся вне сферы компетенции «конторы».
Войдя в ресторан, Поммеренке сразу увидел Фридолина Оксера. Тот сидел посередине зала, Рюдигер никогда не выбрал бы такого места. Правда, ниш здесь вообще не было. В этот ресторан приходят, чтобы на людей поглядеть и себя показать. Оксер также заметил Поммеренке и широким жестом пригласил к себе. Это тоже не понравилось Рюдигеру. Может, предложить уйти в другой ресторан? Он вспомнил слова Штофферса: «Это дельце пахнет жареным, так что поменьше поваров».
Поммеренке вновь подумал, что Оксеру нужно сообщить лишь минимум необходимой информации. Он неуправляем и может испортить всю игру.
Оксер встретил его крепким рукопожатием. Внешность у него не интеллигентная. На учителя не похож – приземист, почти квадратен, грубое лицо, большой рот, который широко раскрывается при разговоре (в минуты гнева или растерянности Оксер хватает своим ртом воздух так, будто вот-вот задохнется). Он одет в черный блейзер и белую рубашку с красным клетчатым галстуком, серые фланелевые брюки, поэтому Оксера можно принять скорее за коммивояжера, торгующего холодильниками. Говорит он громовым голосом, что также не вызывает симпатий у Поммеренке.
Усевшись, Оксер тут же заговорил о школе и ленивых учениках, которые все чего-то требуют и требуют вместо того, чтобы прилежно учиться. Затем он обругал профсоюз учителей, который, по его мнению, повинен во всех школьных бедах. Он ужасно многословен, оживленно жестикулирует, при этом, чавкая, жует шницель и шумно отхлебывает пиво.
Поммеренке смотрел на Оксера с еле скрываемой неприязнью. Но партнеров в таком деле выбирать не приходится. /
Рюдигеру хотелось поскорее закончить беседу, но тут Оксер и сам завел разговор «об этом коммунисте». Его лицо скривилось от отвращения, и Поммеренке получил возможность вставить свою реплику.
Он сообщил по существу не больше, чем уже сказал по телефону. Впрочем, Оксер большего и не требовал. Он явно ненавидел Бастиана. Ему хватало и этих данных, чтобы постараться раздавить Бастиана.
Примерно через час Поммеренке вернулся в «контору», довольный тем, что удалось предпринять еще кое-какие меры. Оксер пообещал использовать свое влияние и в районной организации ХДС, чтобы Бастиана прижали там, где это будет для него особенно чувствительно – в его школе; кстати, и там в родительском активе есть друзья Оксера, тоже члены ХДС.