— Ты предположи, а я поправлю, если что.
Чувствовалось, что вопрос с подвохом, но в чём состоит подколка, я не понимала. Наверняка, он просто старше, чем кажется на вид. Но зачем ему тогда, обладая такими колоссальными знаниями и силой, оставаться ребёнком? Ах, да. Часовщик что-то такое упоминал, но я не слишком-то прислушивалась тогда к его откровениям.
— Сианов сто, — предположила я, ничуть не веря, что мальчишка, лежащий в шаге от меня, может насчитывать хотя бы половину этого срока. Дару, выглядевшему старше источника, двадцать семь или двадцать восемь сианов.
Мальчишка вновь залился неудержимым смехом. Я старалась спокойно пережить его очередную вспышку, отдающуюся мурашками на коже и желанием отодвинуться подальше. Похоже, ему всё-таки поменьше. Успокоившись, Равианикиэль ответил:
— Мне не сто сианов, и даже не тысяча…
— А сколько? — Мне показалось, что я ослышалась. Мальчик рядом внезапно погрустнел и подтвердил:
— Это правда. Паранойя у меня развилась с возрастом. И с тобой произойдёт то же самое.
— Сомневаюсь. Во-первых, уже потому, что мне столько не светит.
— Нас боятся и пытаются использовать в своих целях. Мы для других не живые существа, а вещицы «с характером». За всю свою жизнь я не встретил никого, кому бы не нужно было от меня что-нибудь. Нас используют, а потом дарят другим, захватывают и бросают, сочтя опасными. Они знают о наших силах и боятся нас, но всё равно пытаются использовать. Подумай об этом, Дарк. И приходи завтра на то же место, если, конечно, хочешь, чтобы я начал понемногу тебя обучать.
Я потом долго размышляла над сказанным Равианикиэлем. Я хотела не думать об этом, не вспоминать, но каждый раз, когда ко мне с улыбкой приближался Люцифэ или магистр Арион пытался заниматься отдельно, слова старика-мальчишки одолевали, как стая навязчивой мошкары, отравляя существование и убивая всякую радость общения.
— Что случилось? — не выдержал как-то Часовщик. — Дарк, ты изменился. И меня беспокоит грусть всё разрастающаяся в глубине твоих глаз. Ты устал. Но отчего?
— От себя. Давай не будем об этом.
— Нет, будем, — не отступил Люцифэ. Он провёл ладонью по моему лицу и попросил: — И можно я займусь твоей внешностью? Не надо себя так запускать.
— Ты о чём? — не поняла я.
— Увидишь, — улыбнулся Люцифэ. — И почувствуешь.
Я нехотя согласилась, и мы отправились прочь из лагеря. Начал Часовщик с моих волос.
Долго я не выдержала и вывалила всё, что накопилось на душе после разговора с Равианикиэлем. После этого я почувствовала облегчение, приправленное изрядной долей сомнений. Однако я уже дошла до той точки, что не рассказать о наболевшем просто не могла.
— Ты думаешь, я поступаю глупо?
— Глупо? Нет. Просто ты запуталась, решив примерить на себя неподходящую тебе мораль. Это как одежда с чужого, первого попавшегося плеча. Вряд ли она придётся тебе впору. Но и осуждать Равианикиэля не стоит. У него была тяжёлая жизнь.
— Он и вправду такой старый?
— Старый? — Люцифэ закашлялся. Я с удивлением глянула на него, но Часовщик быстро взял себя в руки. — Он не старый. Скорее, древний. Но общаться с ним по-настоящему тяжело, и, полагаю, не только из-за характера. Наклони голову чуть вперёд. Вот так, молодец.
— Ты там ещё долго?
— Нет, сейчас закончу, а потом посмотрю, что можно сделать с твоими руками.
— Не надо.
— Ну уж нет. Мне надоело видеть эти ссадины, мозоли и обгрызенные ногти.
— Это лучше, чем постоянно прислушиваться к шепоткам за спиной, — недовольно отозвалась я. — Ты бы послушал, как тебя обсуждают остальные!
А ещё как смотрят на меня при очередном закидоне Часовщика, связанным со мной. Однако, несмотря на все мои доводы, я так и не смогла убедить Люцифэ изменить своё отношение ко мне, хотя бы внешнее, на то, что было до случая с тенью.
— Ну и какое мне дело до остальных? Я не собираюсь опускаться до их безобразного вида, лишь бы потакать чужим прихотям. Где бы ты ни была и что бы ни делала, никогда не забывай о своей внешности. Тело и душу нужно баловать, а не только изгаляться над ними всевозможными способами. Ведь сейчас ты чувствуешь себя намного лучше, чем ещё полбоя назад.
— Ну да, но это только от того, что поведала тебе о наболевшем.
— Не только. Ничего, сейчас поймёшь. А встретиться с Равианикиэлем и перенять хотя бы пару практических основ было бы полезно, раз он первым предлагает. Полагаю, источник даже не запросит за это платы, как он обычно любит. Но смотри сам. Если тебе тяжело с ним общаться, то лучше пока воздержаться.
— Не понимаю, — растерянно пробормотала я. — Не ты ли не так давно предостерегал меня от общения с ним, а теперь…
— Несмотря на свой поистине отвратительный характер, Равианикиэль может помочь почти в любой ситуации. Иногда мне кажется, что его знания и возможности практически безграничны. Другой вопрос, что он запросит в качестве оплаты за услугу. Честно говоря, я очень рад, что он отказался от своего первоначального желания пробудить в тебе силы источника. А раз уж он предложил сам, то будет нечестно с его стороны выдвигать за это условия.
— А с тебя он плату уже взял? — осторожно поинтересовалась я.
— По отношению ко мне Равианикиэль также изменил своё желание. Он, как и ты, абсолютно неприспособлен к походным условиям жизни. Проще говоря, он, за всё время своего существования, никогда не готовил. Плюс к этому, он ещё и вегетарианец. Так что с меня была стребована сносная каждодневная кормёжка.
— Так кража фруктов была твоих рук дело!
— Нет, налёт на совести нашего оголодавшего знакомого. Вообще-то он может очень долгое время практически не питаться, используя чистую энергию для поддержания жизнедеятельности своего тела, но, видимо, не хочет, так как иного объяснения его последним поступкам я не вижу.
После этого разговора я долго колебалась, прежде чем вновь встретилась с Равианикиэлем. А придя на то место, где впервые увидела мальчика, задалась закономерным вопросом: как он узнает о моём желании говорить с ним? По истечении где-то полубоя, я поняла, что источник так и не появится, и направилась было к лагерю, но в последний миг меня грубо окликнули:
— Чего припёрлась?
Я чуть было не огрызнулась в ответ, но усилием воли сдержала порыв и обернулась с абсолютно нейтральным выражением лица.
— Поговорить.
Равианикиэль оседлал широкий корень как игрушечную лошадку. Из-под жуткого балахона спичками торчали тонкие бледные голени, которые, под моим внимательным взглядом, мальчик не преминул поджать. В результате, зрелище получилось ещё более гротескное: этакое бледное и худое нечто без ног, завёрнутое в истлевший от времени погребальный саван. Наверно, на моём лице всё же отразились эмоции по данному поводу, так как Равианикиэль сделал совсем уж зверское лицо и поспешно соскочил на землю.
— Выкладывай быстрее, чего хотела. У меня не так много времени, — поторопил источник, перекатываясь с пяток на носки.
— А ты не пробовал одеваться во что-либо поприличнее? — не сдержалась я, полностью проигнорировав вопрос. — А то такое чувство, будто ты полжизни проходил в этом балахоне, ни разу его не снимая.
В синих глазах мелькнула тень бешенства, но вслед на губах появилась сардоническая улыбка:
— Вижу, Люцифэ принялся за тебя всерьёз. Вскоре, как и он, будешь причитать над сломанным ногтём или потёкшей косметикой.
— Не правда. Люцифэ не стал бы делать подобного, — принялась я яростно защищать друга. Равианикиэль расхохотался, запрокинув голову. Я с изумлением отметила, что его тонкая шея не переломилась, как спичка, от тяжести непропорционально большой головы. Отсмеявшись, Равианикиэль глянул на меня без малейшей тени улыбки.
— Ты его почти не знаешь и даже представить себе не в состоянии, во что он превращается в моменты очередного припадка. У них в народе все со сдвигом и шальными нервами. Сначала прибьют от ревности, а потом будут укорять себя и полжизни оплакивать несложившуюся судьбу, а также обижаться на эту сволочь, которая посмела помереть так не вовремя.
— Я о другом хотела поговорить, — перебила я неприятные излияния. Подобной дикости я не ожидала даже от Равианикиэля. Нарисованный им образ Люцифэ больше походил на экзальтированную шизанутую маньячку, коим тот ни в малейшей степени не являлся.
«Ага, и убить тебя не предлагал», — очнулся давно уже молчавший голос.