«Ну что, налюбовалась?»
Нет бы что толковое посоветовал, — проворчала я скорее по привычке.
«Я уже высказался по данному вопросу. Но если жаждешь услышать ещё раз — пожалуйста: нечего там перевязывать и прятать!»
Я аж задохнулась от возмущения. Он ещё и критикует!
У самого и такой нет!! — в сердцах ляпнула я, но голос на диво индифферентно отозвался:
«А она мне не нужна. А теперь одевайся обратно и на пробежку».
Я не уверена, что…
«У тебя такой редкий шанс, а ты нос воротишь. Или считаешь, что тебя здесь каждый день зельями пичкать будут?»
Я была вынуждена признать правоту голоса: мне выпал и вправду редкий шанс. Одевшись и прихватив карионит, я приступила к ночной тренировке. Выбрав один из пустующих залов подальше от жилого сектора, я изучила его на предмет просматривающих и прослушивающих устройств. К собственному удивлению, не обнаружила. Да и голос уверил, что беспокоиться не о чем. А ему я, несмотря на всё его занудство и бесчеловечность в отношении тренировок, безоговорочно доверяла.
Включив музыку, я принялась за разминку и растяжку. Вроде всё делала, как обычно, но что-то меня всё равно беспокоило.
«Может, отсутствие утяжелителей на запястьях?» — ласково спросил голос.
Точно! Похоже, я их забыла в комнате, — покаялась я, ничуть не сожалея об этом факте.
«Снимай ножные», — приказал голос.
Ты, что, серьёзно? — обрадовалась я внезапной и такой редкой гуманности шизы.
«А, что, похоже, что я шучу?»
Я быстро отщёлкнула браслеты, всё ещё не веря, что буду сегодня заниматься без этих кандалов, которые жутко надоели.
«И не мечтай, — отрезвил меня голос. — Доставай следующий набор».
Но он же тяжелее!
«Нечего быть такой растяпой! Одевай скорее».
Я с мученическим вздохом извлекла браслеты и защёлкнула. Изменение тяжести было очень даже ощутимым.
«Не ной, они всего грамм на сто тяжелее предыдущих».
Ага, а в сумме почти на полкило…
«Рассусоливаться» голос не позволил, принявшись нещадно меня гонять, так что привыкать пришлось прямо на ходу, набивая синяки и получая лишние ссадины.
Через бой даже с действием зелья я лежала пластом, не в силах поднять даже руку.
«Слабачка», — презрительно отозвался голос.
Я не слабачка.
«Тогда простой хотя бы одну песню с вытянутыми вперёд руками».
Издеваешься? Я и пары секунд не выстою.
«Я же говорю: хилячка. Оттого и кувырок с толчком толком сделать не можешь, что руки у тебя слабые. Не выстоишь песню — отберу музыку. Риока её тебе не для того дарил, чтобы ты её ночами слушала в ущерб отдыху».
И как, позволь узнать, ты собираешься её отобрать?
«Я знаю ключ-блокиратор, а ты нет. Так что выбирай: или стоишь с вытянутыми руками или не услышишь ни одной песни луны две, а то и все четыре… смотря по тому, насколько ты меня разозлишь».
Я выстою!
Поспешно вскочив на ноги, я тут же пожалела о своём порыве, но отступать уже была не намерена. Остаться без музыки как раз тогда, когда я её заполучила… ну уж нет, не дождётся.
Начался проигрыш. Я, сжав зубы посильнее, подняла руки, дожидаясь, когда пойдут слова, и едва не взвыла, услышав речитатив. На что-либо короткое можно не рассчитывать. Я попробовала отрешиться от пудовых рук, вытянутых вперёд, и сконцентрироваться на смысле диалога. Главное для меня сейчас — отвлечься. Я вытерплю. И ничего, что руки дрожат хуже, чем у закоренелого выпивохи. Чем дальше я слушала диалог, тем сильнее чувствовала, что эта песня мне не нравится. Однозначно.
Двое подростков. Мотоцикл. Дождь. Ночь…
Перед глазами сама собой всплыла полузабытая картина. Темно уже, за окном накрапывает некая изморозь. Брат свернулся клубком рядом на сиденье и дремлет, а я с интересом смотрю на нечастые проносящиеся мимо жёлтые огни фар. Я встретилась взглядом с отцом в зеркале, и он мне подмигнул. Я весело рассмеялась, отчего мама рассерженно шикнула и покосилась на Сергея. Не проснулся ли?
Внезапно мчащийся навстречу нам одинокий огонёк мигнул и резанул прямо по глазам. Папа резко крутанул руль. Я от неожиданности ударилась о дверцу и упала на пол за папиным сиденьем…
По щекам уже давно катились слёзы, но я не осознавала этого. Жалко всхлипнув, я бессильно осела на пол и разрыдалась, громко и некрасиво. Но мне было всё равно. А сквозь всхлипы молотком били по мозгам слова: «Он знал, чем обернётся школьный бал, что наяву, а не во сне».
Когда закончилась песня, я не заметила, полностью погрузившись в воспоминания и раз за разом переживая ТУ минуту. Ту последнюю минуту.
«Прекрати истерить! — ворвался в воспоминания непрошенный голос, разбивая их на ошмётки. — Из-за какой-то песни целое болото развела. Стыд и срам».
От… отвали. Там… по… погиб… гибли.
«Кошмар какой! — не скрывая презрения, отозвался голос. — Да тут каждая пятая песня — личная трагедия. И что из-за этого, повеситься?»
Ду… дурак! Моя семь… семья. Они… они… они погибли. Авто… авто… ката… тастрофа.
Я зарыдала ещё сильнее. Голос не решился больше вставлять свои язвительные комментарии, вместо этого он растерянно пробормотал:
«Ещё рыдающих девиц я не успокаивал. За что мне это?»
А потом я ничего не слышала и не чувствовала, полностью уйдя в своё горе. Но почему мне показалось, что меня кто-то обнимает и поддерживает, не давая скатиться в самую глубину беспросветности?
Обессиленная, я ещё долго икала, свернувшись клубком на полу. Мне хотелось спрятаться. От внешнего мира и от внутреннего. Но больше всего от почти физической боли, буквально разрывающей на части.
***
Очнулась я разбитой и усталой. Руки-ноги были словно налиты свинцом, всё тело ломило, а внизу живота противно тянуло.