Просыпалось солнце, щедро раскрашивая небо всеми цветами радуги на манер перламутровой раковины. Просыпались цветы, сонно потягивали задеревеневшие за ночь лепестки. Просыпались птицы, друг за дружкой подключаясь к радостному утреннему галдежу. Только Аджей, одна из ярчайших и красивейших жемчужин в ожерелье Белогорья, и не думал просыпаться. Этот город просто никогда не спал.
Свысока Аджей походил на палитру художника. Так уж было задумано основателем города, чтобы все кварталы строго различались по цветам. Даже солнцу, казалось, было каждый раз интересно разглядывать это чудо градостроения. Свет медленно, с предвкушением подбирался с восточной стороны, чтобы перелистать город, как любимую книгу. Квартал за кварталом, улицу за улицей, дом за домом.
Первым делом свет заливал Багровый квартал, где все постройки сооружались из красного кирпича. Здесь денно и нощно дымили трубы, стучали молотки, скрипели груженые сырьем и готовым товаром повозки, деловито переругивались-переговаривались мастера в красных фартуках, суетливо сновали подмастерья, время от времени потирая багровые оттопыренные уши или ноющий зад.
Пурпурная брусчатка перетиралась сотнею подошв в рыжую пыль, незаметно, сквозь плебейские Оранжевые кварталы, переходя в желтую мостовую Золотой Середины, делового центра города. Здесь в архитектуре использовались все оттенки от спелой пшеницы до яичного желтка, а отделка вирировалась от пошлой бронзы до настоящих драгоценных металлов, янтаря и самоцветных камней. Здесь в небо поднимались согнанные служками стаи голубей, струи фонтанов, макушки памятников и шпили высоких, похожих на замки домов. Здесь не было границ ни для спроса, ни для предложения, буднично гудели рынки, тихо орудовали мошенники, надрывно вопили их жертвы и одобрительно помалкивало правосудие.
Миновав вечную суматоху Золотой Середины, солнечные лучи с облегчением погружались в сверкающие росой аллеи Изумрудных кварталов, где располагались самые красивые парки и цветники, а также лучшие школы искусств и самые удобные постоялые дворы.
Далее свет отправлялся любоваться своим отражением в витражах соборов на Улицу Лазурных Свечей, также известной своими библиотеками, тавернами, игорными и публичными домами, тихо пробегал по черепичным крышам густонаселенных Лиловых кварталов, где проживало больше половины всего населения города, и, наконец, озарял зеленые лужайки Пестрых Холмов, единственного района в Аджее, который не подчинялся строгим цветовым законам. Своим особым положением Пестрые Холмы были обязаны своим состоятельным обитателям, обладающим достаточными средствами и связями, чтобы позволить себе любые чудачества. Конкуренция среди богачей достигала самых невероятных цветов, стилей и размеров, превосходя не только самые смелые мечты, но и самые страшные кошмары.
На фоне всего этого бесчинства дом светила художественных искусств, госпожи Лу Жабо смотрелся сдержано, благовоспитанно и даже чопорно. Уютный двухэтажный особнячок белого кирпича с черными ставнями в духе эпохи Покинутого Трона.
Гармоничная отделка, искусные витражи и изящные росписи на стенах демонстрировали прекрасный художественный вкус хозяйки, золотой флигель в виде расправленных крыльев говорил о богатстве и высоком происхождении, вывешенный над входом герб «красная трезубая корона» возвещал о том, что один из предков сего высокого рода когда-то удостоился неслыханной чести личного знакомства с императором — все это давало серьезные основания для гордости хозяйки и лютой зависти соседей.
Солнце осторожно заглянуло в окно на втором этаже и, неожиданно, лицом к лицу столкнулось с самой домовладелицей. Надо сказать, что оба светила не испытали при этом особого удовольствия. Жесткие стальные глаза превратились в злые щелочки. Бледное неприветливое лицо скривилось в недовольной ухмылке. Отчасти из-за нелюбви к солнечному свету, отчасти от ненависти к беспорядку.
На подоконнике, рядом с ночной лампой валялась целая куча дохлых мотыльков. Их обгорелые жирные трупики бесстыже возлежали на белых салфетках и даже плавали в вазочке со свежими цветами. Если бы не эксцентричная прическа, вернее полное ее отсутствие, волосы на голове хозяйки встали бы дыбом. От вида этого крылатого безобразия высокородная дама так полыхнула праведным гневом, что солнцу сразу же захотелось стыдливо спрятаться за горизонт.
— Эй, девка! — Эхо низкого с хрипотцой голоса бесом заскакало по многочисленным комнатам, сплошь увешанным живописными шедеврами хозяйки. Служанка не заставила себя ждать, склонившись в вопросительном поклоне.
— Сколько же это будет продолжаться? Неужели нельзя хоть раз сделать все, как полагается? — Воскликнула госпожа, еле удержавшись, чтобы не навешать мерзавке подзатыльников. Отчасти из-за врожденного милосердия, отчасти из-за недавно введенного штрафа за избиение и убийство простолюдинов. Зато необложенные налогами оскорбления полились полноводной рекой.
Между тем девка принялась торопливо наводить порядок, умудряясь при этом виновато кивать головой и даже вставлять извинения в нужных местах.
— Ишь, деловая. — Раздраженно подумала Лу Жабо, наблюдая, как служанка с отрешенным видом сгребает злокозненных мотылей в фартук, меняет воду для цветов и задергивает плотные черные шторы. Одно хорошо — платить ей много не нужно. В последнее время дела на мыловарне шли не очень ладно. Того и гляди, скоро придется зарабатывать продажей собственных картин. И почему дурные мысли лезут именно под утро?
— Поздно, утро уже. — Госпожа грузно опустилась на спальный стул, положив на подставку перед собой полные холеные руки с длинными, выкрашенными красным лаком ногтями. Жесткие завитки тихо стукнули о маренное дерево. — Закончишь с домом и ужином, наруби дров. Принеси воды да к вечеру разогрей, изволю умыться. Платье приготовишь изумрудное, что с желтым кантом, сие обозначает благонравие и честные устремления. Только не перепутай с бирюзой, дура. Бирюза для увеселений и легкомыслия. Парик мой любимый, серебристый. Мне сегодня вечером к душеприказчику идти, а он, говорят, раньше был во дворцовую курьерскую службу вхож, так уж будь уверена, все премудрости понимает. Ногти отполируй и позолоти. Теперь модно. Видишь, вот тут с концов облупились? Видишь, я тебя спрашиваю?
— Вижу.
— Видит она… о-о-ох. — Благообразное лицо художницы исказилось широким зевком. — Да что ты в своей жизни кроме грязи и клопов то видела, плебейка малохольная. Кабы не я, так и померла бы дурой, ничего путного за свой век не узнав.
— Спасибо, высокочтимая госпожа. — Кротко пробубнила служанка. — Как изволит высокочтимая госпожа.
Но высокочтимая уже не слышала ее униженного бормотания. Закрыв глаза и выпятив влажно поблескивающие губы, женщина мгновенно погрузилась в глубокий сон, застыв бесчувственным монолитом. Бурная светская жизнь бурлила в основном по ночам, поэтому первую половину дня Лу Жабо предавалась заслуженному отдыху. Теперь ее можно было разбудить разве что прямым попаданием тарана.
Служанка еще долгое время просто стояла, бездумно глядя на пол, потом провела по лицу огрубевшими, красными от холодной воды ладонями и направилась к угловому комоду. То был обычный комод фабрики «Желудь», какие сотнями выставляли в лавочках Золотой Середины. Единственное отличие от остальной продукции «Желудя» — укороченный на четыре пальца нижний ящик, в пустоту за которым прекрасно умещался набор красок, кисти и свернутый в трубочку холст.
Краски были разложены на комоде, а чистый, загодя загрунтованный холст закреплен на хозяйском мольберте. Госпожа Жабо спала, не подозревая о творящемся бесчинстве, ее мощный художественный храп эхом разносился по опочивальне, легко заглушая утренний щебет птиц за окном.
Влажно поблескивающая кисть медленно погрузилась в баночку. Густая синяя краска довольно хлюпнула и потянулась следом длинными эластичными нитями, ловко срезанными об острые края горлышка. Светло серые, почти прозрачные глаза воодушевленно пробежались по настенным картинам, подмечая мельчайшие детали и особенности техники мастера. Впервые за все утро на отекшем, замученном лице появилась улыбка. Тонкий кончик мимолетно коснулся бесцветной поверхности воды, тут же нарядившейся в яркое голубое кружево, оставил сочный завиток на палитре, на мгновение застыл над белоснежной поверхностью холста, подрагивая от предвкушения и…
В дверь неожиданно постучали. Набухшая капля неконтролируемо сорвалась вниз, отпечатавшись уродливой вытянутой кляксой, весьма натуралистично изобразив надменный профиль почивавшей госпожи.
Девушка досадливо взлохматила и без того взъерошенные короткие волосы, вспомнив, что как раз сегодня должен был забежать мальчишка посыльный из лекарской лавки, чтобы занести травяной сбор от простуды. Отложив кисточку, она спустилась на первый этаж, открыла дверь и, сощурившись от яркого света, сверху вниз поглядела на утреннего гостя. По росту и сложению стоящая на пороге фигурка вполне походила на пресловутого мальчишку, правда со скидкой на то, что он внезапно подхватил опасное кожное заболевание и баснословно разбогател — с ног до головы неизвестного посетителя окутывал модный серый с перламутровым отливом плащ из кожи морского змея. Настолько редкого, злобного и категорически несогласного с модными тенденциями, что его шкура ценилась на тысячу мер золота и стоила, как весь хозяйский дом вместе с мебелью. Ничего удивительного, что служанка в жизни не видевшая, такую уйму деньжищ намотанную на одного человека, застыла в недоумении. Зато посетитель внезапно обрел невероятную прыть и с пронзительным визгом бросился вперед.
Служанка вынужденно попятилась, обводя округу беспомощным взглядом. Но в столь ранний час на улице не было ни души, поскольку одна половина жителей Пестрых Кварталов еще не проснулась, а другая уже спала. Странное существо вихрем ворвалось в дом и в диком прыжке настигло свою жертву, вцепившись в нее острыми когтями. Входная дверь с грохотом захлопнулась, заглушая истошный душераздирающий вопль.
После ожесточенного сражения, мне все-таки удалось оторвать от себя верещащее чудище и поднять за ворот плаща. Спавший капюшон явил на свет всклокоченную детскую головку.
— Я тебя все-таки нашла! — Мило улыбнулась девочка, шалопайски болтнув в воздухе ногами. Вряд ли когда-либо встреча великой императрицы Белогорья со своими подданными проходила на столь высоком уровне. Удивление сменилось кипучей злостью. Я скорчила зверскую физиономию, собираясь разразиться бурной приветственной речью, но тут в дверь снова постучали. Упади небо! Да что же это такое, в самом деле!
— Дуй на второй этаж. Сидеть тихо. Ничего не трогать! — Сквозь зубы приказа я, и проследив, что насупившаяся гостья точно скрылась из виду, нервно провернула круглую ручку. К моему облегчению за дверью оказался не легион вооруженных до клыков серафим из личной охраны императрицы, а всего лишь конопатый отрок из лекарской лавки. Но, как оказалось, радовалась я зря. По зловредности для организма этот лопоухий прохвост стоил целого легиона. Он поведал все последние сплетни, расспросил о здоровье хозяйки так дотошно, словно был ее единственным наследником, грустно посетовал на содранный в драке ноготь, обсудил прогноз погоды на будущий год и сточил целую гору семечек, после чего вспомнил, что забыл сверток с травами в лавке, пообещав вернуться попозже. Одна нога здесь, другая там. Я еде удержалась, чтобы не помочь ему разрывным заклинанием, но потом решила приберечь боевую магию для других претендентов и направилась к лестнице.
Мелодичные переливы храпа. Белый квадрат распятого на мольберте хоста с синей кляксой. Полоса света из-за раздвинутых штор. Конечно же, она подглядывала в окно.
— Умбра, я так соскучилась! — Девочка порывисто обняла меня за талию, уткнувшись лицом в живот. На этот раз я ответила ей взаимным объятием, ласково погладив всклокоченную макушку.
— Я тоже Шушуня, я тоже.
— Столько много всего произошло! — Взволновано затараторила она. — Я теперь императрица и мне все-все подчиняются, кто бы мог подумать, да? Все так сложно, но жутко интересно. Я теперь, знаешь, такое могу, я… я… я всегда верила, что ты жива. Но почему ты нас оставила, почему? Мы тебя чем-то обидели, да?
— Ну что ты. — Всхлипнула я. — Вы самое прекрасное, что было в моей жизни. Просто понимаешь… Шушунь… без меня вам будет гораздо легче. Ну, зачем юной императрице довесок из вредного больного на всю голову игига? Скоро у вас появятся свои семьи…
— Ты наша семья!
— Дело не только в этом. Рано или поздно Он узнает, что я жива, и найдет меня. Он не остановится ни перед чем. Хозяин…
Тут мой взгляд упал на госпожу Жабо, и слова застряли в горле промасленной тряпкой. Да, ничего так ни красит женщину, как несмывающиеся краски по серебряной двушке за баночку. Эта мелкая негодяйка раскрасила художницу моими личными красками, заработанными потом и кровью! И ведь как раскрасила! По сравнению с этим макияжем даже Аджей выглядел унылой бесцветной кучей-малой. Я отчетливо поняла, что только что лишилась работы. Да, нудной, да, унизительной, да почти не оплачиваемой, но честной, без убийств и грабежей, с возможностью заниматься любимым делом.
— Светлые воды, что ты натворила?!
— Не все же ей измываться над полотнами. — Беззаботно рассмеялась девочка. — По-моему она выглядит счастливой. Умбра ты что, расстроилась? Ерунда какая!
— Очень смешно! Конечно, для тебя это ерунда, тебя ждет дворец со всеми удобствами, а я? А по мне плачет клоповник и бьются в истерике месяцы безденежного мытарства. Знаешь, каких трудов мне стоило найти эту работу? Скажи, зачем ты это сделала, а? Что ты вообще здесь делаешь?!
Она отстранилась. Гордо вскинутый подбородок, огромные горящие глаза, волна иссиня-черных волос и небрежно расправленные белые крылья. Сказки врут. Гадкий утенок превратился вовсе не в прекрасного лебедя, а в хищного коршуна.
— Лучше скажи, что ТЫ здесь делаешь. — Шушельга ткнула когтем в мой застиранный рабочий фартук и криво улыбнулась, обнажая острые клыки. — Лучший воин, которого я когда-либо знала, лучший маг, которого когда-либо видел свет, работает на постирушках. Пресмыкается перед пресмыкающейся! Неужели тебе никогда не хотелось большего?!
— Вообще-то, если вдаваться в научные подробности, она земноводное. — Подавленно буркнула я, опираясь локтем на плечо самозабвенно храпящей госпожи. Мне тоже требовалась передышка.
— Плевать. — Властно отмахнулась девочка, а я подумала, что она все-таки очень сильно изменилась. — У меня для тебя выгодное предложение. Только не перебивай, пожалуйста. Империя долгое время существовала без правителя, и конечно теперь многое нужно восстанавливать и создавать заново. Конечно, никаких радикальных реформ я вводить не буду, по крайней мере, сразу. Но кое-какие изменения не требуют отлагательства. Городские власти уже не справляются с разгулом преступности, поэтому я решила основать специальную службу, которая будет заниматься особо сложными и опасными делами. Курировать работу буду лично я, а тебя приглашаю на должность… м-м-м… допустим… главного выяснителя. Потом придумаю что-нибудь более звучное. Но главное для тебя — большое жалованье, жилье по твоему выбору и месячный отпуск после каждого дела. И не думай, что это подачка. Ты действительно лучшая кандидатура.
— Шушунь, — я отошла к окну, скрывая ухмылку. — Скажи честно, ты это все сейгеш придумала?
— Зря прячешься, я могу читать мысли. Ничего не сейгеш. Давно хотела создать нечто подобное, просто подходящего случая не было. А теперь появилась острая необходимость. И в службе и в твоей помощи.
Я обернулась, с надеждой разглядывая свою бывшую работодательницу. Может, получится как-нибудь оттереть… или закрасить…
— Не понимаю! — Капризно топнула ногой Шушуня. — Чем плохо мое предложение? Любой другой бы на твоем месте помер от счастья!
— А я тебе объясню, малышка. — Я подошла вплотную, глядя ей прямо в глаза. Огромные искрометно черные — прямо, конец света, а не глаза. — Ты предлагаешь мне снова прыгнуть в яму, из которой я с таким трудом выкарабкалась. Опять погони, интриги, убийства. Нет уж, хватит. Мне хочется простой спокойной жизни. Так что ответ на твое предложение окончателен и этот ответ…
Входная дверь с грохотом вылетела из петель. Из окон градом посыпались стекла, а следом здоровые крылатые мужики с перекошенными от ярости лицами и мечами наизготовку.
Порою явь оказывается невероятнее любого сна. Госпожа Жабо открыла глаза и нервно заморгала, откровенно им не веря. Впервые в жизни самообладание ей изменило. Из горла вырвались нечленораздельные булькающие звуки, нечто среднее между истеричным визгом и предсмертным хрипом.
Миром правил хаос. Казалось, от дома уцелели только стены. Окна выворочены, шкафы выпотрошены, картины валяются на полу, везде пыль, а кроме того вся комната была заполнена и продолжала заполняться… если судить по форме и оружию, элитными императорскими войсками. Насчет оружия никаких сомнений быть не могло — в горло госпожи упиралось сразу шесть клинков, давая возможность во всех подробностях рассмотреть гравировку элитного подразделения серафим.
— Госпожа, вы в порядке? Что происходит?
Справедливо приняв эти слова на свой счет, художница с мольбой покосилась в сторону спасителя. Уж столько благоговейного ужаса и заботы в них прозвучало. Но высокий чернокрылый кедошим в синей шапочке первого советника обращался к какой-то девчонке, стоящей в самом центре комнаты. Темноволосой худенькой девчонки с выразительным, до боли знакомым лицом. Боль переросла в острые сердечные колики, когда за худенькими плечиками раскрылись широкие белоснежные крылья.
— Со мной все в порядке, Ханой. Нет никаких оснований для волнений. Тем более, я здесь по важному государственному делу. — Великая императрица, за честь лицезреть которую любой житель Белогорья лично бы разобрал свой дом по камушку, снисходительно улыбнулась. — До вашего появления мы как раз обсуждали его с главой императорской секретной службы по особо важным делам. Правильно, госпожа главный расследователь?
Императрица вопросительно склонила голову, приподняв широкие брови. Глаза всех присутствующих устремились к особе, к которой с таким почтением обращалась повелительница, и удивленно поползли на лоб. Послышался легкий звон выроненного советником Ханоем меча, а затем грохот упавшей в обморок госпожи. Служанка в застиранном фартуке, ставшая центром общего внимания, отрешенно смотрела себе под ноги, теребя воротник рубашки. Когда она, наконец, оставила в покое свой воротник и заговорила, многие из воинов невольно нахмурились. Столько злобы и недозволенной грубости прозвучало в этом голосе.
— Все правильно, великая императрица. — Тихо сказала она, решительно гася грустную улыбку. — Все правильно.
Небо висело так низко над землей, что Сашею казалось, будто оно всей своей массой давит ему прямо на темечко. Вот это был уже явный перебор, потому как изнутри голову старосты Серых Ив, маленькой деревеньки на севере Волчьего Лога, распирали тяжкие думы, обремененные хронической похмельной ломотой. Беда пришла два года назад по весне, когда стаял снег. Из окрестных сел стали пропадать люди. По одному, по двое, а то и целыми семьями. Кого-то потом находили, только кого конкретно понять было затруднительно. Тела всякий раз оказывались настолько изуродованы, что их не то, чтобы родная мать не могла узнать, без пол литры взглянуть духу не хватало.
Первым делом подумали на волков, их в здешних лесах водилось с избытком, но после засомневались. Вроде год не голодный, да и не было никогда раньше, чтобы волки так лютовали. Старожилы припомнили давний случай с колдуном, сглазившим соседскую скотину. Так те соседи обиделись и подожгли весь дом вместе с хозяином. На прощанье колдун, как водится, извергнул страшное проклятие. Байка долгое время пользовалась успехом. Хотели уже всем миром скинуться на кедошима из столицы[37], чтобы тот произнес очистительное заклинание. Только кровные удалось сэкономить. Отправившихся на утреннюю стирку баб в очередной раз подстерег деревенский охальник Вацу, постоянно устраивавший селянам пакости и злые шутки. На этот раз он коварно покачивался у мостков с распоротым животом. Визг стоял такой, что в реке всплыла рыба, у коров пропало молоко, а из камышей выскочил и метнулся к лесу огромный серый зверь. Версия с волком вернулась и прочно заняла логовище на верхних строках жалобных грамот к столичным властям.
За полгода в округе перебили много волков, но результат получился прямо противоположный задуманному. Если раньше люди пропадали раз в месяц, теперь, как будто в отместку, кровожадная тварь стала убивать каждую неделю, избегая всех ловушек и капканов с поистине дьявольской, несвойственной простому зверю хитростью. Неизвестно, кто первый произнес слово оборотень, но уже через пару дней его с содроганием повторяли в каждом доме. Дело принимало серьезный оборот.
Писали самой императрице, Саший даже лично в столицу к первому советнику ездил, да все без толку. Власти предпочитали отмалчиваться, рассчитывая на то, что при известной сноровке шило можно утаить в любом мешке.
Но не когда оно торчит у тебя в заднице. Люди продолжали пропадать. Жуткие слухи расползлись по всему Белогорью, и, в конце концов, достигли Повелительницы. За поимку логского зверя была назначена большая награда. Охотники слетелись в Волчий Лог, как сороки на падаль. Но время шло, количество волчих тулупов росло, а местное население продолжало медленно и неотвратимо убывать.
Сетуя на частые отлучки в столицу, жена уже всерьез предлагала Сашию обвенчаться с первым советником. Доведенный упертым жалобщиком до исступленья первый советник обещал обвенчать того сразу со всеми предметами интерьера и представители животного мира. Но вчера старосту Серых Ив приняли на удивление учтиво, вежливо попросив сопроводить до Городца важную персону из столицы. Наконец-то. Дождались…
Громкое карканье, прозвучавшее над самым ухом, вывело Сашия из транса воспоминаний. Вздрогнув, мужчина захлопал белесыми ресницами и оглянулся на ехавших рядом всадников.
Высокая фигура в темном плаще выделялась даже среди ладных парней. Всю дорогу так и просидела бесстрастным смоляным столбом, а тут резко вздернула голову, провожая взлетевшую с ветки ворону тревожным взглядом. Капюшон сполз на плечи, обнажив бледное женское лицо в обрамлении коротких черных волос придававших хозяйке сходство с давешней птицей. Только то явно была птица более высокого полета, о чем красноречиво свидетельствовал массивный серебряный перстень на указательном пальце, надетый прямо поверх перчатки. Кровавый рубин в оправе в виде четырех когтистых трехпалых лап — символ принадлежности к власти и особого расположения императрицы. Магический талисман, признающий только одного хозяина, которому он был подарен Повелительницей, в крайнем случае, его близких родственников. Говорили, что чужаку примерка такого колечка может самое дешевое обойтись в отрубленный палец.
— Бойся волка спереди, а ворона сзади! — Не удержался от смешка нахальный Вежек, самый старший и самый непутевый сын старосты, искренне считающий слово «интеллигентный» ругательством. Его товарищи с любопытством прислушались. Что-то будет. — Вы уж извиняйте, кабы заранее знали, что к нам гости из столицы приедут, справили бы ажурные намордники и пробки расписные узорные… Кстати, скажите, девушка, кто же вы будете по чину? А то к нам всякие тут приезжают… интеллигентные…
Привычный к жестким столичным нравам Сашей торопливо замахнулся, чтобы отвесить неучтивому детинушке оплеуху. Поскорей, пока имперская чиновница плетью не приложила. Но всадница лишь задумчиво повела бровями, будто не заметив дерзости, и староста в последний момент сделал вид, что чешет в затылке.
— Девка да еще совсем зеленая. — Разочарованно подумал он. — Перстень волшебный, небось, по наследству получила. Потыркается, на трупы насмотрится да со слезами обратно к мамкам-нянькам запросится. Эх, послали кого не жалко…
— Можешь называть меня достопочтенная госпожа главный расследователь тайной имперской службы по особо важным делам. — Последовал ответ. Последовавший за ответом взгляд оглушил хамоватого парня получше отеческой затрещины. Это было еще тем чудно, что в последний раз Вежек терял дар речи, когда зимой пьяным свалился в колодец.
— Э-это… допопо… допотопочтенная госпожа… — После долгой паузы подал голос староста. — Это вы что же такое делать будете?
— Расследовать.
— Правду выпытывать что ли? — Робко спросил кто-то из парней.
— Можно и выпытывать. — Всадница поджала тонкие бесцветные губы, накинула капюшон, и больше до самого города не произнесла ни слова, за что вконец расхворавшийся староста был ей искренне благодарен.
Забурившись в первую подвернувшуюся гостиницу, я повалилась на кровать прямо в одежде и проспала до вечера следующего дня.
Приятное вечернее сияние мягко окутывало комнату, проглядывая сквозь стебли цветов в вазе, перебирало хрустальные шарики огромной, на весь потолок люстры, разбрасывая солнечные зайчики на снежно белых простынях. Я потянулась, с головой зарылась в мягкое одеяло, и замерла, втягивая носом приятный аромат лаванды, не шедший ни в какое сравнение с прогорклой сыростью, которой в течение двух лет смердила моя прежняя постель.
На столике лежал конверт с приглашением на ужин к бургомистру. Так и знала, что благая весть о моем «тайном» приезде обгонит меня на несколько дней. Но должность главного расследователя уже не представлялась мне в том мрачном свете, в каком виделась три дня назад, когда пришлось поспешно выехать из Аджея и тащится через всю империю к бесу на рога. Бадья воды с розовыми лепестками и поднос, полный снеди, окончательно примерили меня со своей тяжкой долей. Таким образом, несмотря на приобретенную помятость и наследственную угрюмость, мое лицо, высунувшееся между ставнями, можно было назвать вполне жизнерадостным. Живописный вид, открывающийся из окна, закрывала замшелая полуразвалившаяся башня, которая наперекор земному притяжению плавной дугой нависала над гостиницей. Я заметила у окна на самом верхнем этаже высокого темноволосого мужчину. Поймав мой взгляд, он отвесил грациозный полупоклон и, прежде чем я смогла ответить, скрылся в полумраке своей комнаты.
Внизу меня встретил конюх, спешивший донести благую весть о том, что моя чудесная, бесподобная, чистопородная кобыла давно вычищена, напоена, накормлена и заседлана. При упоминании седла мой зад налился свинцовой болью, а от воспоминаний о едком запахе лошадиного пота моментально скрутило желудок, отбивая всякое желание садиться на это пыточное приспособление. Ненавижу лошадей. Я собиралась высказать все это конюху, но взглянув в его чистые, горящие добротой и участием глаза, поняла, что не смогу. Это все равно, что сообщить ребенку, что доброго дедушки Ухты не существует. Стараясь отсрочить момент возвращения в седло, я морально и материально поблагодарила мужика за старания, заодно осведомившись, кто живет в старой башне напротив.
— Да там уже лет сто, как никто не живет.
— Но я видела силуэт в окне…
— Да вы что, госпожа, здесь все окна еще при моем прадеде замуровали, после того, как тогдашний начальник тюрьмы, знатный упырь, оттуда по пьяни вывалился. И главное ведь не случилось же с ним ничего, с начальником, только обе руки сломал. Так потом ходил еше кажный день лично проверял, чтобы, значит, совестливее закладывали…
Тут мужика окликнули, и конюх торопливо (от беды подальше) скрылся за углом, оставив меня самостоятельно переваривать услышанное. Я недоуменно пожала плечами, и тут же вышвырнула из головы мысли о таинственном окне, сконцентрировавшись на покорение конского хребта.
На поверку оказалось, что мои представления о городе, его жителях и царивших среди них настроениях, настолько же соответствовали реальности, насколько похоронная процессия соответствует свадебному картежу. Вместо заколоченных кривыми гвоздями ставень — открытые настежь окна с веселенькими занавесками, вместо пустынных улиц — оживленные толпы народа, вместо подозрительного прищура — улыбки и приветливые кивки. Я долго разглядывала ощеренную волчью пасть, намалеванную на вывеске харчевни «серый волчок». После ознакомления со вторым десятком подобных вывесок (одна висела даже над входом в булочную), в сердце стали закрадываться нехорошие подозрения. Количество волчьих атрибутов, названий и символик в Городце не поддавалось исчислению. Бойкие лоточники, торговавшие фарфоровыми фигурками, салфетками, гобеленами и коврами, подробно изображающими особо красочные моменты из трудовых будней логского оборотня, легко перекрикивали своих конкурентов, предлагавших населению серебренное оружие, чеснок, освященную воду и обереги.
Скоро на глаза мне попался красочный плакат, призывающий гостей и жителей города принять участие в охоте на оборотня. Достаточно было получить разрешение на уничтожение нечестивого зверя у городского охотничьего комитета. Стоило оно сущие гроши, зато сулило непередаваемые ощущения, бессмертную славу в веках, благодарность от последующих поколений, и баснословную награду в случае удачи.
Сумму награды разглядеть не удалось. Последняя строчка, в которой указывалась заветная цифра, была вся в разводах и затертостях, как если бы в нее часто тыкали пальцами в назидание ленивым мужьям.
По мере приближения к городской ратуше, на пути стали попадаться шумные компании в охотничьих костюмах, вооруженные луками и мечами. Некоторые гордо тащили за собой бездыханные волчьи туши — видимо на опознание. У главного входа в здание местного правительства царило настоящее столпотворение, в котором с трудом угадывалась очередь. Очередь галдела, ругалась и извивалась, словно гигантский морской змей. В последний раз такое скопление, многонациональных, раздраженных и подозрительных физиономий мне довелось повидать при пожаре в общественных купальнях Ниппура. Тогда для многочисленных потерпевших была организована выдача экстренной помощи в виде полотенец, накидок и фиговых листов, посмотреть на оную тут же сбежалось все население столицы.
Всегда знала, что для стоящих в очереди мужчин, слово «дама» — это совсем не повод пропустить кого-то вперед, а подсказка для употребления ругательств правильного рода, но продолжала упорствовать из чистой вредности. Назревал конфликт. Ситуацию разрядили мои коллеги по полу, заодно разрядив в меня парочку арбалетов. Я отступила назад, пропуская особо «наглый» болт рыжеволосой наемницы, метившей мне в голень, пожала плечами и уже собралась отступить окончательно, как вспомнила о перстне.
Императрицу здесь действительно уважали. Не просто подчинялись по праву сильного, костеря за кружкой пива последними словами, как у нас в Шумбере, а любили и почитали за высшее божество, всезнающее, всемогущее и справедливое. Возмущенная толпа смутилась, застыв в немом благоговенье, будто им показали не рубиновый перстень, а, по меньшей мере, тайный лаз в императорскую пивоварню. Смотрящий за порядком чиновник, подобострастно согнулся в три погибели (с непривычки разом хрустнув всеми суставами) и, талантливо выдавая приступ радикулита за почтительный полупоклон, повел меня на второй этаж.
Из распахнутых настежь дверей в коридор выливались потоки света, смеха и музыки. Несмотря на то, что до темноты было еще далеко, здесь уже вовсю жгли свечи и прожигали жизнь. Невидимый глазу лютнист из последних сил отрабатывал гонорар. Время от времени его мощный, прочувствованный бас, заставляющий гудеть пол под ногами, заглушался хором «подпевающих» луженых глоток. Тут уже содрогалось все здание. Никогда раньше не слышала, чтобы баллада о кровавых злодеяниях ужасного оборотня исполнялась с таким воодушевлением и весельем, бьющим аж через дверной косяк. Да что здесь, к ушам удужьим, творится?
Моему заинтригованному взору предстала просторная зала, походившая на филиал таверны и лесную поляну одновременно. Обитые зеленым сукном стены украшали дубовые ветки, из-за которых, любопытно выглядывали отрубленные волчьи головы. Столы, словно поганки, образовывали ведьмин круг, в центре оного, возвышался огромный «мухомор», застланный красной скатертью и уставленный всевозможными блюдами и напитками. Среди всего этого роскошества, обняв друг друга за плечи, лихо отплясывало пятеро здоровенных мужиков, умудряясь не задеть ни одного прибора. Зрители поддерживали их истошными воплями, колошматя пивными кружками по своим коленям, столешницам и соседям. Стоял такой грохот, что закладывало уши, и казалось, будто волчьи головы на стенах, одобрительно кивают в такт задорному танцу. Если эти ребята хотя бы вполовину такие же хорошие охотники, как лицедеи, у логского оборотня нет шансов.
Представление как раз подошло к логическому завершению. Наскоро расчищенное от постанывающих танцоров и обломков стола место занял очередной активист местной самодеятельности. Маленького роста, нервный, с всклокоченной седой шевелюрой, вытаращенными глазами, голубыми бусинами блестящими между кустистыми бровями и тонкой щеточкой усов. Он поднял над головой надкушенную курью ножку, привлекая к себе всеобщее внимание.
— Дамы и господа…
— Не визжит свинья в хлевочке, не скулит с цепи кобель. Ой, не к счастью во садочке распустилась конопель… … — Прочувственно внес свою лепту лютнист.
— … имею честь сообщить вам радостное известие о том, что…
— … темной ночкой, летней ночкой девы к озеру пошли-и-и…
Оратор нахмурился и замолчал, нетерпеливо дожидаясь конца куплета.
— Сегодня совет назвал имя достойнейшего из достойных. Нет нужды перечислять все его добродетели…
— … харя вшивая кривая, ой, косой недобрый взгляд. Чу, сестрицы, разбегайся, э… — Дальше лютнист продолжал перебирать струны молча, потому как из его рта, наглухо перекрывая потоки творчества, торчала метко брошенная куриная нога.
— И в такой вот связи, — удовлетворенно заключил седоволосый, вытирая ладони о штаны. — Прошу любить и чествовать барона Ивона Пылного, лучшего охотника на оборотня этого сезона!
Под бурю оваций, величаво кивая и кланяясь, в центр вышел высокий крепко сбитый бородач.
— Стараниями этого благородного мужа было поймано тринадцать страшных зверей, каждый из которых мог оказаться кровожадным людоедом. Своей храбростью он тринадцать! Тринадцать раз спас наших женщин и детей от страшной участи. Мы долго думали, что может послужить достойной платой за проявленную смелость, отвагу и самоотдачу. Слава? Хороший клинок? Деньги? Драгоценности?
Ивон алчно раздул ноздри и сверкнул глазами, одобряя заданное направление мысли.
— Нет! Все это тлен и суета не достойное настоящего мужа. Заносите же! Пусть награда найдет своего героя!
Распахнулись двери. Семеро угрюмых мужиков втащили и бухнули на пол огромную гранитную статую кошмарного мускулистого типа, сосредоточенно разрывающего пасть гигантскому волку.
Да… титул героя можно было давать уже только за удачную попытку просмотра этой жути без нервной икоты, а желающих транспортировать сей шедевр собственноручно следовало вообще посмертно причислять к лику святых. Судя по ужасной композиции и унылому виду, статуя как раз была выдолблена с перспективой на надгробие. Во всяком случае, ничего кроме глухой скорби эта глыба не вызывала.
— Ваше имя будет написано золотыми буквами на постаменте!
— Не надо! — Пискляво выдавил побледневший охотник, красочно представив себе под буквами еще и две даты. — Я… хочу принести это… произведение искусства в дар городу, чтобы…
— Какая неслыханная щедрость! — Седовласый умиленно промокнул глаза кружевным платочком, заодно вытирая масло с губ и подавая знак носильщикам. — Благодарю вас, барон от всего сердца. Обещаю лично проследить, чтобы сей почетный дар нашел заслуженное место в музее нашего города. А вы веселитесь, пейте, ешьте, сегодня же ваш праздник!
Народу не нужно было повторять дважды.
Музей располагался на том же этаже в самом хвосте коридора в комнате подозрительно напоминавшей старый захламленный чулан. Заглянув внутрь, я с любопытством ознакомилась с основной экспозицией, представленной метлами, вилами, лопатами, сломанными стульями и прочим хламом. Давешний седоволосый мужичок как раз смахнул платочком пыль с постамента и отечески похлопал волка по хвосту, благодаря за сотрудничество в экономии городского бюджета.
— Самому оборотню вручать не пробовали? Авось тоже удерет ни солона хлебавши.
Вопреки моему ожиданию, он не выказал малейшего испуга или удивления. Медленно обернулся и ответил мне обаятельнейшей улыбкой.
— А, госпожа, главный расследователь! Заметил вас еще на церемонии. Должен признать, прекрасно выглядите. Ужасно рад, что вы любезно решили принять мое скромное приглашение. Все давно собрались. Пойдемте же. — Он подхватил меня под локоть и целеустремленно поволок в неизвестном направлении.
— Куда? — Спросила я, настороженно склонив голову. Всклокоченная седая шевелюра едва доставала мне до груди.
— Ну как же, ко мне на ужин. О, боги, конечно же! Позвольте представиться, Курц Семга, бургомистр, благословением великой императрицы уполномоченный управитель Волчьего Лога.
Где мне только не приходилось бывать за время службы у своего бывшего Хозяина, но только не на званом ужине. Вот не зовут люди игигов на ужин и все тут. Обычно наоборот.
За окном сгущались сумерки. Свечи отбрасывали на стены длинные замысловатые тени сидящих за столом людей. Чем ярче разгорались свечи, тем гуще становились тени. Их было шесть, не считая моей.
Тень колеблющаяся, постоянно подпрыгивающая, всклокоченная, похожая на треплющийся на ветру клочок шерсти, приставший к ветке.
Бургомистр Курц Семга, маленький, непоседливый, забавно чудаковатый, но, несмотря на потешный вид излучающий силу, уверенность и острый практичный ум. Он явно пользовался здесь большим авторитетом.
Тень широкая, бугристая, постоянно дергающаяся словно гора, недра которой подверглись вспышке трудового энтузиазма барбегази.
Младший лесничий Жаг Фетер, понурый, молчаливый детинушка, ерзающий на стуле, как на сосновых иголках. Ему явно было скучно, неинтересно и совершенно некуда деть молодецкую силушку, избыток которой заставлял его постоянно двигаться: крутить шеей, перебирать под столом ногами, разминать плечи, мять в руках салфетку и «незаметно» ковырять в зубах вилкой.
Тень широкая, бугристая, большую часть времени неподвижная.
Старший лесничий Лунь Фетер, отец Жага. Угрюмый мужик лет сорока, со злой, встревоженной мордой, застуканного за разграблением улья медведя. Он почти не вмешивался в разговор, глаза от тарелки отрывал лишь изредка, чтобы метнуть в меня недобрый опасливый взгляд.
Тень плавная, грациозная, похожая на игриво струящийся водопад.
Госпожа Лива Плес, богатая вдова, владелица сиротского приюта, остроумная, красивая женщина с белоснежной кожей, длинными огненно-рыжими волосами и привычкой надсмехаться над каждым неосторожным словом собеседника.
Тень пятая, застывшая карающим топором палача.
Барон Ягор Мари Грибон де Мандрагор, прославленный борец с нечистой силой. Приятный мужчина, обходительный. Почти моего роста, темноволосый, темнокожий, светлоглазый, с доброжелательной чуть ироничной улыбкой. Я бегло примерила на него роль человека, увиденного мной в окне старой тюрьмы, но ничего определенного решить не смогла. На эту роль столь же прекрасно подходил каждый пятый мужчина в городе.
Тень шестая здорово смахивала на нахохлившегося ворона.
Чернокрылый кедошим, городской маг Агайа Нарда неопределенного возраста. Бледный, остроносый с неестественно желтыми, будто чем-то выжженными волосами. В разговор поддерживал вяло, но по существу, грубостей и глупостей не говорил.
Незнание местных обычаев, правил игры и просто реального положения вещей делало свое черное дело. Меня нагло обыгрывали по всем фронтам. Талантливо, красиво и без особых усилий. Последнее раздражало особо сильно.
— Бургомистр, давайте поговорим серьезно. — Я задействовала свой коронный взгляд номер пять, медленно обводя им всех присутствующих. — Вам не кажется, что творящееся в городе больше похоже на дешевое балаганное представление? Хотя, может, и не такое уж дешевое?
— Что… — Начал было старший егерь, но закончить я ему не дала. Расследователь я или нет?
— Я имею в виду очереди в ратушу, занимательные картинки над корчмами, предметы народного рукоделия и веселые тематические вечеринки. Вы этой твари, что поклоняетесь? Может, еще и молитвы за ее здравие перед сном читаете? Скажите, во сколько намечено посещение жертвенного алтаря?
— Вы в своем уме? — С усмешкой поинтересовалась рыжеволосая госпожа Лива.
— А то в чьем же. По-вашему я должна уверовать, что толпа вооруженных до зубов наемников за три года не смогла поймать одного вшивого оборотня?
— Вас подводит молодость и недостаток знаний. Вы не знаете этого леса. Вы не знаете этого зверя. — Медленно проговорил Ягор, явно сдерживаясь, чтобы не послать зарвавшуюся чиновницу в далекий и экзотический турпоход. — И благодарите богов, ибо возможно именно благодаря этому незнанию вы все еще живы и можете нести этот откровеннейший вздор.
Старший лесничий, пораженный моим провокационным трепом до полной потери речи, закрыл вхолостую распахнутую пасть, и энергично закивал, поддерживая слова охотника.
— Но вы-то тоже еще живы. — Улыбнулась я, с удовольствием наблюдая как, багровеет шея старшего лесничего, чернеют глаза кедошима и белеют костяшки пальцев барона. Теперь, вынырнув из фальшивой лести и условностей, я снова была в своей привычной стихии людской ненависти.
— Императорское кольцо дает вам некоторые привилегии. — Прошипел маг Агайа Нарда, подаваясь вперед и пачкая кружевные сборки рубахи в недоеденном салате. — Но не дает права равнять себя с держателями власти, прославленными воинами и кудесниками! Вы далеко не первая и не последняя из императорских чиновников, кого присылают следить за положением дел. И всех других из отары ваших предшественников впоследствии отсылали или снимали с должностей, а мы оставались. Понимаете?
Так, Умбра, похоже, ты немного переоценила значимость кольца. И вот теперь тебя прилюдно именуют овцой, бараниной с императорским клеймом, которое означает высший знак качества и защищает от сторонних шампуров, но не прибавляет уважения окружающих. Вот только лично я видала все их кольца, чины, привилегии и обиды оптом глубоко и безысходно в одном безрадостном несолнечном месте.
— Сдается мне, — вопреки ожиданиям общественности моя улыбка становилась все шире и гаже. — Живы вы именно потому, что хорошо знаете этот лес и этого зверя. Хорошо и близко!
Молчавший до этого времени бургомистр вскочил, так шандарахнув кулаком по столу, что подпрыгнули близлежащие тарелки и близсидящая к нему маркиза. Младший лесничий сполз под стол, а старший так натуралистично схватился за сердце, что я невольно улыбнулась. Как же, решили устроить бесплатное представление для особо впечатлительных расследователей. Буря в стакане воды. Знаем, плавали.
— Что-о?! — Дико вращая глазами, взревел Курц Семга. — Вы смеете намекать на сговор!? Сговор между людьми и нежитью!?
Красивый хрустальный бокал разлетелся с положенным ему хрустом. Следом отправилась высокая бутылка темного стекла. Разъяренный бургомистр колошматил ею о столешницу, до тех пор, пока у него в руках не осталось лишь узкое горлышко. При этом взбесившийся Курц Семга не замолкал ни на мгновенье. Глаза его горели безумной яростью, волосы вздымались над головой грозовыми тучами, губы кривились, усы топорщились, по пальцам стекала кровь, не хватало только реквизита из охапки молний и огненной колесницы. Беру свои слова обратно. Похоже, вместо воды в стакане оказалось вино, и оно успело порядком перебродить.
— Они убивают наши семьи, наших детей, жен и матерей! Они лишают нас надежды и веры в будущее! Они безжалостны, бессердечны, отвратительны! Они отнимают все только ради утоления собственных низменных потребностей! Они дарят нам смерть, боль… увечья. И вы считаете, что мы пойдем с ними на сделку? Вы, правда, думаете, что после всего содеянного, мы унизимся, чтобы плясать под их дудку? Ни за какие деньги мира! Слышите?! Ни за что! Кем бы они ни были, под какой бы маской не прятались, для них существует только одна награда — смерть!
Я медленно поднялась и направилась к выходу. Спасибо, наслушалась досыта. Как любой не в меру живучей нежити, мне довелось услышать сотни подобных отповедей, в тысяче исполнений, так что фальшь или наигрыш я улавливала без труда. Оснований сомневаться не было. Этот явно не врал. Это была искренняя, лютая, бескомпромиссная, абсолютная ненависть. Такие умирают, но не идут на сделку с нежитью. Или скорее убивают.
— Бургомистр.
— Что?! — Все еще не в себе, задыхаясь от злости, проорал он.
— У вас на руках кровь.
Итоги душевных посиделок у бургомистра вкупе с тем фактом, что за всю ночь на мою особу не было совершенно ни одного покушения (если не считать нападения шайки клопов), заставили меня окончательно распрощаться с версией о преступном сговоре между добром и злом. Приходилось признать, что оборотень, если он все-таки где-то существует, работает без посредников. Видно и мне придется трудиться самостоятельно. Для начала следовало хорошенько осмотреть окрестности, определиться что тут, кого и как.
На выходе из конюшни меня поджидали два делегата из городской ратуши: чернокрылый маг и темноволосый охотник. Не моргнув и глазом, они осыпали меня градом комплиментов, отдельно упомянув мою неземную красоту (помятое ото сна лицо с припухшими веками и всклокоченными волосами), грацию (шаркающая походка портового грузчика), проницательный ум (ну, что есть, то есть). Быстро исчерпав мои немногочисленные достоинства, они переключились на кобылу. Как мне показалось, с куда большим энтузиазмом и откровением. Это уже походило на форменное издевательство. Я не выдержала конкуренции и громко кашлянула, вопросительно поднимая брови. Какого черта? Оказалось, что делегаты принесли извинения от имени бургомистра и благую весть о том, что зла на меня не тот держит, чего и мне желает. Извинения я приняла, вежливо поблагодарила за участие от своего лица и морды кобылы, но от сопровождения на прогулке отказалась. Ибо собиралась увидеть все, что есть, а не только то, что мне покажут.
К сожалению, без сопровождения все-таки не обошлось. Бегать от тайных соглядатаев в городе, который они знали, как свои пять пальцев, было глупо. Вылавливать юрких мужиков по подворотням, отчитывать их или окончательно портить всем настроение не хотелось, они тоже люди подневольные. Поэтому проще всего просто не обращать внимания на слежку.
Первым делом я посетила главные городские рынки и корчмы, основательно затарившись продуктами, напитками и, конечно же, слухами. Надежные источники, как то «лучший друг знакомый жениха троюродной косоглазой племянницы супруги старшего вороватого брата помершего в прошлом году от сенной лихорадки деверя моей младшей сестры» с достоверностью вплоть до «совру, гадом буду» и «чтоб мне попухнуть» удалось узнать следующее:
— Облавы на оборотня устраиваются до того часто, что всем героям «материала для подвигов» уже не хватает. Городскому правительству приходится тайком завозить хищников из других регионов. Менее щепетильные личности, вроде корчмаря Дрыни Седого с улицы Висельников наловчились устраивать для приезжих платные незаконные облавы, привязывая волчьи шкуры на молодых кабанчиков, диких козлов, и даже своего конюха Ирдюка.
— В самом существовании оборотня никто не сомневался. Видел его каждый второй, правда показания «свидетелей» так разительно отличались, что можно было заподозрить, что в Логе орудует целая шайка разномастной нежити.
— Те же источники утверждали, что радоваться гаду (то бишь оборотню) осталось не долго, ибо справедливость все же существует, чему имеются серьезные подтверждения. На прошлой седьмице бессовестные Дрыня Седой и его конюх Ирдюк, потеряв всякий стыд, вылакали бочку дорогого велицского вина, ни с кем из добрых людей не поделившись, и вломились в дом к девице Ивонне Жиарской, перепутав тот с борделем. Более трезвый и тренированный Ирдюк успел сбежать, побив все свои старые рекорды. Менее сильный духом и телом корчмарь рухнул в обморок прямо в изящные, но крепкие руки правосудия. Народ, конечно, взволновался. Ибо девица Ивонна была широко известна своим целомудрием, набожностью и еще тем, что прошлым летом этими самыми руками в одиночку заломала некстати подвернувшегося ей медведя. Помолвка с корчмарем объявлена на завтра.
— Оборотень — гад, и это бесспорно. Но всего за три года Волчий Лог превратился из обнищавшей лесной глуши в процветающий и развивающийся торгово-промышленный центр. Отстроились постоялые дворы и корчмы. Буйно зацвела торговля чесноком, оберегами и оружием. Наладился экспорт тулупов и шапок. Смертность от этого не уменьшилась, но зато благодаря приезжим охотникам заметно повысилась рождаемость и пополнилась городская казна.
— На вырученные деньги сноровистый бургомистр поправил крышу городской ратуши, обновил крепостную стену, назначил хорошие пособия для стариков, вдов, сирот и увеченных. Себя, конечно, тоже не забыл. Но, вообще, бургомистра трогать не следует. Он мужик вспыльчивый, однако ж справедливый, за него любой горожанин грудью встанет, как за отца родного.
Короче, картина вырисовывалась вполне жизнерадостная, но бесперспективная. Выходило, от оборотня одна сплошная благодать, в самую пору действительно устанавливать ему памятник и выставлять почетный караул. Вот всегда удивляла меня способность людей находить выгоду даже в самых тяжких ситуациях. Эпидемии, природные катаклизмы, войны и даже общественные уборные неизменно оборачиваются для какой-то части человечества источником повышенного дохода. Но, заходя с другого бока, бургомистр никого не убивал, не грабил, просто сумел вовремя распознать выгодный источник финансирования и правильно организовал городское управление.
Заплутав в доводах без всякой надежды на получение дельных выводов, я вынужденно перешла к следующему этапу расследования. Оставила кобылу в конюшне и отправилась осматривать окрестности. Логский лес произвел на меня впечатление. С первого взгляда лес, как лес. В меру дремучий, заросший колючим кустарником, мхом и грустными осенними деревьями. Пользуясь отсутствием листвы, солнце заливало все вокруг сказочным золотым сиянием, рисуя на ресницах семицветные радуги и переполняя сердце ожиданием чего-то нового, волнующего, необычного. Я невольно замечталась и… дождалась.
Пришла в себя уже вниз головой, подвешенная за ногу к ветке здоровенного дуба. На звуки ругательств появились два неизвестных мужика, извинились, быстро спустили меня на землю, скрутили веревку, и, жутко смущаясь, удалились в ближайший орешник. Дальше я была уже настороже. Только это помогло избежать десяти таких же гостеприимных, заваленных листвой петель, трех спрятанных в траве сетей, тринадцати капканов и бессчетного количества ловчих ям, которые попадались едва ли не на каждом шагу. По мере углубления в чащобу, становилась все необычнее. То и дело встречались неунывающие грибники, которых не пугало даже полное отсутствие грибов, на удивление крупные старушки-травницы, целые отряды одиноких лесорубов, юные девы с трехдневной щетиной, одиноко и беспомощно блуждающие вдали от города, не говоря уже про такие чудеса природы, как говорящие деревья, возмущенно сопящие пригорки и матерящиеся кустарники.
На постоялый двор я вернулась только за полночь. Страшная, замерзшая, злая, как застрявший в дупле удуг, и окончательно утвердившаяся в мысли об отъезде. Логика моих размышлений была проста. Если логского оборотня до сих пор не поймали, значит, он не полный гидж. Отсюда следует, что в окрестностях Городца его искать бессмысленно. Только полный гидж будет промышлять в лесу, забитом по самые макушки алчущими наживы охотниками. Любая здравомыслящая тварь поискала бы более спокойное и полезное для пищеварения местечко.
Я стащила влажные осточертевшие сапоги, и, не зажигая свечей, уселась за стол, развернув приобретенную утром карту, в которой на протяжении всего дня старательно отмечала места предположительных нападений красными кружками. Топография Волчьего Лога затейливостью не отличалась. Обозначенный жирной кляксой Городец находился в центре, от него отходили кривые лучики-дороги, соединявшие город с многочисленными, затерянными в глуши селами. Для разнообразия подумаем. Где бы я обосновалась, будучи коварной нежитью? Юг пока оставим, слишком близко главный тракт. На западе и востоке слишком много красных кружков, неприлично ставить кровать вплотную к обеденному столу. Значит, остается север. А здесь у нас сплошные болота и три непотопляемые деревеньки. Крайние мне что-то не очень приглянулись, уж слишком далеко пилить до других районов. А вот эта деревенька Серые Ивы, что ближе к центру очень даже ничего. Конечно, никаких гарантий, что мы с оборотнем мыслим одинаково, но оставаться в Городце ни ему ни тем более мне не разумно.
Накрапывал дождь. День уже окончательно склонился к вечеру, окутав дорогу сиреневыми сумерками и густым непроглядным туманом. Непроглядным — это для людей, но не для игигов. Я очень даже хорошо разглядела редкий ивняк, притопленный водой, заросли сухого камыша, позднюю лягушку, в последний момент выскочившую из-под копыт лошади, и даже первые признаки человеческой цивилизации в виде дырявого сапога и деревянного указателя. Сразу за указателем обнаружились два дюжих молодца, увлеченно переводящих наименование родного населенного пункта на менее культурный, но более доступный в их понимании язык. Кобыла натянула поводья, недовольная тем, что ее одернули от аппетитного куста, и возмущенно всхрапнула.
Парни разом присели, испуганно уставившись на выплывающую из тумана зловещую черную фигуру, на поверку оказавшуюся не шибко фигуристой девицей на безобидной лошадке. Даже со скидкой на отсутствие макияжа, прически и платья с модными кружевными оборками, вряд ли я представляла собой настолько печальное зрелище, насколько погрустнели их лица. Не проронив ни слова, парни быстро нырнули в высокие заросли сухой травы.
Странно. Что-то мне их физиономии показались знакомыми…
Воспользовавшись моим замешательством, коварная кляча поднялась на дыбы. Мое настроение резко упало, а я отправилась следом, вынужденно пересев из седла на влажно хлюпнувшую кочку. Агхруш! Зато сразу вспомнила, где видела этих парней. Вежек и Арко, они сопровождали меня до Городца вместе с местным старостой Сашеем.
Лошадь меланхолично обгладывала веточки на полюбившемся кусте, бессовестно игнорируя мои обличительные речи. Только что хвостом, как от надоедливого овода не отмахивалась. Я устало вздохнула, изловила саботажницу за поводья, и уже не рискуя, собственоножно зашагала по натоптанной тропинке туда, где брезжили огоньки человеческого жилища.
Мне глянулся маленький аккуратный домик у самой дороги. Из трубы столбом валил дым. Пахло свежими поленьями и мясным пирогом. В хлеву мычали коровы, блеяли овцы. Воображение тут же красочно изобразило горячий ужин, стакан парного молока, мягкую пуховую перину и белоснежное одеяло с отогнутым уголком. Императорское кольцо и деньги давали мне все основания надеяться на самый радушный прием. В самом деле, стоило только ступить во двор, как на встречу оживленно выскочили все домочадцы, включая мужчин, женщин, детей и стариков. Несомненно, это был случай редкого гостеприимства. Так меня не встречали нигде и никогда.
Никогда раньше передо мной не бухались на колени, не рыдали, не хватали за рукава, не пытались облобызать мои сапоги и копыта лошади. А таких надрывных истеричных завываний не смогла бы воспроизвести даже стая голодных экимму. Впечатленные неожиданной звуковой атакой мы с вороной попятилась и, чуть не застряв в калитке, опрометью выскочили наружу, подальше от этого сумасшедшего дома.
Но, видимо, других домов в Серых Ивах не держали. Три последующих попытки обрести стол и кров (стойло и корыто) проходили точно с таким же нездоровым ажиотажем. Как будто заранее репетировали.
Полное уныние застало меня сидящей на краю колодца в обнимку с деревянной кадушкой. Уныние тоже явилось не одно, а в компании трех развеселых мужичков, по нашему с кадушкой примеру, сжимающих друг друга в приятельских объятиях. Троица сделала несколько кругов вокруг колодца, попутно распадаясь на составные части, наконец, собралась в единое целое, синхронно икнула и остановилась прямо передо мной.
— А-а-а! Вот она! — Широкоплечий бородач по центру обличающе ткнул пальцем в кадушку. — Говорили ж вам, ядрена выпь… а вы и н-не верили.
— Кара наши головы покладет, отнюдь пощады вручивши за безочьство! — Непонятно, но жарко поддержал его тощий длинноносый мужчина слева, прожигая кадушку осудительным взглядом. — Мирский мятежь, ослепление уму, началница всякой злобе, бесовска мытница, поборница греху, засада от спасениа. Всем нам им без вины расправа, и стар и ун возраст имевши. Кому вадити?
Я покосилась на «мытницу бесовску» до этой реплики подобных садистских наклонностей не проявлявшую.
Тем временем правый с трудом поднял голову, предъявив для досмотра круглое морщинистое лицо.
— Здраствуй-те, дорогие наши гос-с-пода выпыты… выты… пытыватели! — Щербато улыбнулся он, попытавшись изобразить приседание в церемониальном поклоне, чуть не завалив всю троицу. Я с некоторым отставанием от развития беседы осознала, что обращаются именно ко мне.
— Мы, конечно, дико извиняемся, но может вы все-таки это… не будете нас пытать, а? У нас и народу-то почти нет, развернуться вам н-негде. Хотите, я на колени встану?
— Только если вам так удобнее передвигаться. — Кажется, до меня понемногу стало доходить, из-за чего весь сыр-бор. — Я что похожа на разъездного палача, зачем вас пытать? Я приехала здоровье подправить, отвлечься от столичной суеты. Думала, здесь свежий воздух, природа, простые открытые люди, пиво неразбавленное…
— Да вы что? На отдых?! — Клокочуще расхохотался бородач. — Ядрена выпь! Ну, Вежек, ну волчий сын, всех взбаламутил, понимаешь. Едет, говорит, чиновница от самой эмпиратрицы, будет увсех пытать, огнем жечь, мечом колоть, гнусности непотребные над честными людями творить! Обырытня не отыщет, так на деревенских отыграется….я же вам говорил, брешет. А ну, мужики, разворачивай! Надыть народ успокоить.
— Извиняйте. — Дедок все-таки умудрился изобразить галантное приседание, и веселая троица короткими перебежками направилась к ближайшему дому.
— Стойте! — Спохватилась я. — У вас в деревне случайно нет одинокой, подслеповатой, слабо слышащей старушки, проживающей где-нибудь на самой дальней окраине?
Бородач обернулся, поверх голов своих друзей, едва достававших ему до плеч, грозно нахмурил высокий, перехваченный кожаным ремешком лоб. Казалось, что ремешок вот-вот не выдержит тяжких мыслительных усилий и лопнет, но складки на лбу великана разгладились так же быстро, как появились. — Так ты к бабке Глашире? Точно, мужики! Она ведь все рассказывала, что ейная внучка в столице чиновницей, а ведь не верил же никто! Так вон за тот холм иди, там через два дома репейное поле будет, через него выйдешь к озерцу там домик деда Богдоя, ежели заплутаешь, справа по берегу, где между стволов сети натянуты и стол накрыт. Под скамьей дед Богдой лежит, у него поинтересуйся. Там дальше дорога идет, потом заброшенный колодец, вот за ним у самого леса халупа твоей бабки и стоит. Да, то-то я гляжу лицо у тебя такое зловредн… знакомое. Нет, только глянь, а!
Я глянула. Указанное направление было ничем не хуже любого другого.
— Говорю, это я, ваша любимая внучка. — Уже в пятый раз проорала я, уже сильно жалея, что ввязалась в эту сомнительную авантюру. Лучше бы сразу отправилась к старосте.
— Приехала погостить из столицы!
— Вну-у-чка? — Бабка придвинулась вплотную, как будто собиралась меня не разглядывать, а обнюхивать. На вид ей было все триста-четыреста. Некогда голубые глаза побледнели, затянутые бельмами. На подбородке и под носом топорщилась седая щетина.
— Это ты Арискина дочка что ли будишь? Или Горкина?
Болотный гнус завывал все злее, заглушая даже урчание моего живота, не говоря уже про тихие укоры совести.
— Арискина.
— Ась?
— Арискина!
— Как?
— Говорю, Арискина дочка!
— Радость-то какая! — Морщинистое лицо расплылось в счастливой беззубой улыбке. — Я уж и не чаяла. Надолго ли в гости?
— Могу заплатить… у меня деньги есть. — Зачем-то ляпнула я.
— Да ты что! Совсем вы там в своем городе с ума посходили. Места много. Да и на что мне деньги-то? Все свое с огорода. Ну, заходи уже, не стой на пороге. Лошадь свою в овчарне оставь. Удумала тоже «заплачу»! Вот по хозяйству помочь, это другое дело. Умеешь хоть по хозяйству?
— Угу.
— Вот и хорошо, будет мне подмога на старости лет. Пойду пока стол соберу, оголодала, небось, с дороги.
Я тяжко вздохнула, рассматривая сгорбленную хрупкую фигурку, окруженную золотистым свечным ореолом, словно божественным сиянием. Милая старушка. Так и кажется, что она не в дом пошаркала, а отправилась прямым ходом на небеса. Почувствовав грубый толчок в спину, я поспешно оглянулась, встретившись с укоризненным взглядом из-под мокрой черной гривы.
— А что мне еще оставалось делать, на улице под дождем ночевать?
Лошадь ехидно фыркнула и демонстративно отвернулась.
Знала бы она тогда за кого заступается. Четыре дня проведенных в Серых ивах оставили за моей спиной целый ворох покорно выполненных заданий, просьб, указов и просто бессовестных требований. Один бабкин огород я перекапывала три раза, полдня выкорчевывала огромный старый пень, потом вкапывала его обратно (с ним привычнее, и можно присесть, передохнуть), собирала урожай, обновляла забор по всему периметру, латала крышу, выскребала двор до последней травинки, выкапывала яму для перегноя, носила воду, колола дрова, стирала белье, лущила фасоль, перебирала зерно, боролась с муравьями, кормила кур, чистила печку, стригла деревья… и так далее и тому подобное. Но вот сегодня фантазия этой старой горчичницы, превосходящая даже выдумку моего бывшего Хозяина, величайшего колдуна Сайтаса, дала слабину. Я не преминула воспользоваться передышкой, устроившись на чердаке с позаимствованным еще из главной городской библиотеки бестиарием. Кто знает, может, в этом мире мне придется столкнуться с неизвестными ранее существами.
Все-таки мне очень повезло застать Белогорье в период, когда бумага уже изобретена. Разве могла бы я в своем мире так же спокойно листать книгу, положив ее себе на колени? Да шумберское глиняное издание с аналогичным содержанием просто похоронило бы меня заживо.
Но определенные недостатки все же имелись. Точнее, отсутствовали определенные достоинства: ни намека на содержание, нумерацию страниц или алфавитный порядок. Автор просто записывал всю информацию, как попало, по мере посещения вдохновения и новых знаний. В результате этих сомнительных встреч, на свет родился научный труд толщиной в два моих запястья, нареченный «Прилежное описание всех занятных существ больших и малых, составленное рукой ученого мужа, мага, путешественника, придворного советника, кедошима Забиры Ойро».
Бегло просмотрев первый раздел «О бестиях земных, небесных и морских, бездумных, обычных и редких, полезных и вредоносных», я обнаружила поразительное сходство фауны двух миров. Отличались только названия и некоторые частные характеристики. Только обычная зоология меня интересовала мало, поэтому я также быстро пролистала второй раздел «О созданиях мудрых, первородных и наивысших, наделенных языком и всяческими благодетелями, к сути бестиария не относящихся, но приведенных исключительно для сравнения и примера», сосредоточившись на третьем под кратким названием «О монстрах», оставленном без дополнений и комментариев (не иначе как по причине их полной нецензурности). Я устроилась поудобнее, цапнула одно из схороненных под соломой яблок, и принялась за чтение.
«Гурах-и-рибин, или «старуха порога». Сия тварь суть похожа на бабу, но не бабой, а противным естеству чудовищем является. Встречается все больше у ручья или у колодца. Прикидывается немощной старухой и просит одиноких путников о помощи. Ежели кто страдает тугоумием либо мягкосердечностью и соглашается, на того бросается и замаривает насмерть».
Через многочисленные щели и дыры чердачной стены обильно проникал солнечный свет, и отлично просматривался колодец с приуроченной к нему скамьей, обычно использовавшейся бабкой для полуденной медитации. Мой подозрительный взгляд застукал хозяйку на месте преступления за вдумчивым созерцанием опустевшего, безукоризненно чистого огорода. Судя по тому, что время перевалило через обед, а новых поручений все нет, у старой карги творческий кризис. Еще бы! Любой нормальный человек давно бы окочурился, а мне все нипочем.
«Характер имеет премерзкий, вид весьма отвратный и способна находиться в нескольких местах одновременно без особых для себя усилий, а ежели разгневается, то бранится так, что бывалые воины копья роняют».
Что-то подсказывает мне, что автор трактата лично бывал в Серых Ивах…
«Однако ж не это в ее природе отвращает нас более, потому как свойственно многим бабам, а то, что коли Гурах прознает о чьей близкой кончине либо горе великом, тут же является тому и оную страшным воем да криками предрекает, хотя ее никто об том не просит. От себя сообщу, что еще неизвестно предрекает ли сия тварь погибель либо сама же и насылает ее. Повествуется о некоем крестьянине, к дому которого ночью подошла Гурах и стала рыдать и стонать; собрав все свое мужество, он высунулся из окна и крикнул: «Уходи, иди в Дрыздень (от себя замечу, что сие не грубости проявление, но название соседней деревни) и больше никогда не возвращайся!». Гурах ушла, и на следующий день стало известно, что живший на краю обозначенной деревни молодой крепкий здоровьем мужик ночью внезапно скончался. Надежных средств избавиться от этой напасти не существует. Если уж довелось встретить кому Гурах-и-рибин, то не должно кричать и печалиться, а следует тому спокойно надеть приличное одеяние и принять вид достойный, чтобы опосля перед людьми не посрамиться».
— Внученька!
Я поперхнулась яблоком, подскочила на месте, зацепившись воротником за какую-то ерунду, и распорола любимую теплую рубаху до середины спины. Ну вот, единственное приличное одеяние безнадежно испорчено. Но принимать достойный вид все же рановато. Я с дурашливым гиканьем сиганула из чердачного окна спиной назад, два раза крутанулась в воздухе, на ходу стягивая с веревки один из сушившихся там халатов, и, легко приземлившись напротив застывшей с открытым ртом бабки, выскочила за калитку. Быстрее, пока меня не привлекли к возведению фортификационных сооружений против нашествия муравьев или прокладыванию дренажного канала от бабкиного сортира до столицы ближайшей вражеской державы.
Халату следовало возблагодарить меня за спасение от участи половой тряпки, которая была для него единственной перспективой. Он оказался вылинявшим почти добела, протертым во всех возможных местах, а в дополнение ко всему широким и длинным, как саван. Зато в этом облачении я не бросалась в глаза — так одевались добрая половина ивовцев и все огородные пугала. Неспешно прогуливаясь по деревенским улочкам, я попутно набрасывала в голове схематический план населенного пункта. В общей сложности получалось около трех десятков дворов, разбросанных, как попало. Условно Серые Ивы можно было разделить на северную, южную и западную части, где жилище старосты исполняло роль центрирующего элемента. Любопытно, что мнения ивовцев в отношении меня тоже растроились. Одни были настроены дружелюбно, искренне принимая меня за родную внучку бабки Глаширы. Другие враждебно, по той же причине. Третьи упорно настаивали, что я трусливая соплюха, сбежавшая из Городца, чтобы отсидеться в глуши, только бы не попадаться на клыки оборотню. Нетрудно было предположить, что причина такого неординарного подхода к моей личности скрывается где-то под резным козырьком дома Сашия.
Двери мне открыла красивая дородная женщина. Красоту немного портил грязный платок, завязанный кривым узлом на макушке, и просто невероятно поганило склочное выражение лица.
Нет, мужа нет, не было, и не будет потому, как, во-первых, какой же это муж, если в самый разгар дня от работы отлынивает, а во-вторых, она этого гада все одно домой сегодня не пустит. Но ежели по недоразумению Саший еще кому-то на этом свете нужен, то его можно наверняка найти либо в луже за корчмой, либо около амбара дядьки Шповника. Там Пацек опять на воровстве попался, так, поди, уже все бездельники собрались.
Проследовав в указанном направлении, я действительно обнаружила скопление оживленно галдящего народа. Общественное внимание заслуженно занимал здоровенный зад в ярко-красных штанах, торчащий из маленького амбарного окошка.
Староста обнаружился неподалеку в компании двух членов пресловутой троицы: бородача в прожженном кожаном фартуке, выдававшем в своем владельце кузнеца, и престарелого любителя церемониальных поклонов, на этот раз самым невоспитанным образом костерящего всех направо и налево.
— Стену ломать надыть. — Глубокомысленно произнес Саший, выгадав брешь в частоколе ругани. Кузнец поддержал старосту степенным кивком, ссыпая в его протянутую ладонь щедрую горсть семечек.
— Что, не свое не жалко? Ну уж дудуки! — Взвился дед, бросаясь к закупоренному окну, и пытаясь рывками вытащить несчастного вора за ногу. — Не дам! Не для того я все прошлое лето его строил!
— Дядько Шповник! — Жалобно пробасили изнутри амбара. — Больно!
— Больно ему! — Возмутился дедок, удваивая усилия. — Погоди Пацек, вот вылезешь наружу, тогда узнаешь, к чему люди такое слово придумали!
Скоро громкость внутриамбарных стонов и причитаний значительно возросла, соразмерно с увеличением прикладываемых усилий. После истощения запаса семечек к процессу вытягивания присоединился кузнец, а вслед за ним еще два мужика. Добротная деревянная стена лишь ехидно потрескивала, явно намереваясь пережить всех собравшихся. А вот голая полоска загорелой спины растягивалась и наливалась кровью, сравниваясь цветом со штанами. Конечно, одна голова — хорошо, но с телом — еще лучше.
Я наскоро сотворила матрицу заклинания, и вытянула руку, посылая сформированный сгусток энергии в нужном направлении, но тут внезапно…
Вежек подмигнул Арко, приложил ладони ко рту и завопил высоким бабьим голосом.
— Ой, мамочки! Бык с привязи сорвался! Бык!!! Ой, спасайся, кто в красном!
Парень рассчитывал всего лишь немного развеселить друзей, не возлагая особых надежд на свою шутку. Как оказалось, совершенно напрасно. Пацек издал сдавленный крик, и, со всех сил молодого жизнелюбивого организма, убежденного в своей полной несовместимости с быками, рванулся внутрь.
Дальше вообще произошло нечто странное. Деревянные доски, словно заговоренные, разошлись в стороны, высвобождая человеческое тело, и тут же сомкнулись… на трех новых.
В следующее мгновенье из амбара грянул такой мощный душераздирающий вопль, что из-под порога выскочили и бросились врассыпную перепуганные до смерти мыши, с которыми дядька Шповник безрезультатно боролся уже второй год. Вежек так и не понял, что произошло. Наверное, первой не стерпела и проломилась та самая передняя стена. А может быть, Пацек впопыхах вынес лбом несущий столб. Но в результате, от нового амбара осталось только плотное снежно-белое облако муки.
Занималась алая заря. Сочная, как спелый помидор.
Кузнец и еще двое присыпанных мукой молодцев торжественно несли над головами деревянную дверь, на которой возлежал бесчувственный дядька Шповник. От похоронной процессии отличало только то, что Шповник лежал на животе, так крепко вцепившись в единственную уцелевшую часть амбара, что разлучить их так и не удалось. Следом шумно тащили скромно упирающегося Пацека. Пацек выглядел бледно, жалко, непрестанно бубнил извинения, но его никто не слушал. Замыкала шествие любопытная ребятня и отчаянно блажащая рыжая собачонка.
На развалинах остался только староста, под толстым слоем муки напоминающий неприкаянный призрак, отягощенный каким-то невыполненным обязательством. Саший оттряхнул ладони от шелухи и мрачно зыркнул в сторону своего дома, после чего перевел взгляд на удалявшуюся процессию. Судя по тому, как весело при этом заблестели его глаза, выбор между общественным и супружеским долгом состоялся явно не в счет последнего.
— Куда его, в сруб? На кол? На дыбу?
— В корчму.
— Куда? — Опешила я. Обычно с ворами не церемонились, считая кражу самым тяжким после убийства преступлением.
— В корчму, госпожа расследователь. — Повторил Сашей, иронично улыбаясь краешком губ. Не люблю такие полуухмылки, словно тебе специально показывают, что полной улыбки ты уже/еще не заслуживаешь.
— Пацеку расслабиться надобно, а то сам не свой, да и Шповника надобно скорее на ноги ставить, все-таки у человека горе. Зима на носу, а припасы хранить негде. Да не подумайте чего, Пацек не вор, про то вам любой скажет. Ну не может парень день прожить, кабы кражи какой не учинить, — это да. Только воры, они ведь для чего крадут? Для выгоды. Правильно? А наш Пацек украденное завсегда возвращает. Обязательно придет, вежливо так извинится, по хозяйству, если надо поможет. Мы уже и привыкли, парень он хороший, ворова… то есть работящий…
— Только и успевай из окон вытаскивать. — В тон ему поддержала я.
— Да уж приходиться иногда. Вот, например, приключился в прошлом году один каверзный случай с Пацеком, жареным поросем, дымоходом и корчмарем. У нас тогда чуть вся деревня в нашествие мракобесов не уверовала… даже ополчение создавать начали… эх, госпожа расследователь, да что ж мы с вами на улице? Пойдемте в корчму, я вам там все доскажу и покажу!
— Простите, как-нибудь в другой раз. Меня больше интересуют не мракобесы, а оборотни. Может, немного прогуляемся?
Староста страдальчески скосил глаза в сторону корчмы, но все-таки нашел в себе силы кивнуть.
— Значит, вас прислали сюда из-за зверя? — Кроме горечи утраты нескольких чарок пива, в голосе Сашея прозвучал искренний интерес.
— Пусть это останется между нами.
— Да уж я не из болтливых, все понимаю. Только зря вы у нас ищете, я всех деревенских почти с рожденья знаю, нет его у нас в Ивах, оборотня этого.
— Обязательно учту ваше мнение. С оборотнями теперь у всех туго. А с лекарями как?
— Есть один. Лумием зовут. Приезжий. Уже два года, как нам помогает.
— А говорили, всех чуть ли не с пеленок помните. — Пожурила я.
Староста почесал безволосый затылок, и смущенно улыбнулся. На этот раз более чем добросовестно, отведя под улыбку все свободное пространство от уха до уха.
— Выходит, приврал чуток. Но Лумий человек ученый, мухи не обидит, вы уж поверьте. Сколько народу от смерти и увечий спас, не сосчитать.
— Понятно. С кем мне нужно поговорить, чтобы составить подробный план местности на предмет буераков, опасных трясин, пещер, медвежьих берлог и других достопримечательностей?
— Да чего там говорить? — Староста беспрерывно метал взгляды в сторону корчмы с усердием многозарядной штурмовой катапульты. Лицо его выражало крайнюю степень нетерпения. — Приходите завтра после полудня, я вам карту сам нарисую, какую хотите. Договорились? Ну, тогда до завтра. Бывайте, госпожа выпытыватель.
Мне оставалось только вежливо помахать рукой стремительно удаляющемуся затылку.
Репейное поле вплотную подходило к тропинке, почти закрывая проход округлыми широкими листьями. Вызревшие корзинки соцветий, затянутые тонкой серебристой паутинкой, вглядываясь в безоблачное закатное небо. Я последовала их примеру и тут же горько пожалела, что у меня нет с собой красок и кистей. Закат был прекрасен.
Так и простояла вдохновленным столбом, пока последний краешек солнца не скрылся за щетинистым хребтом леса, и только потом мечтательно вздохнула. Обязательно вернусь сюда завтра. С холстом, красками, кистями и прочим необходимым скарбом. Отличный пейзаж получится. Между прочим, здесь навалом красивых видов. Меня никто не подгоняет и не контролирует. Сама себе хозяйка. Так почему бы не отвлечься от бесплодных поисков и не посвятить время чему-нибудь полезному?
Воодушевившись подобным образом, я даже позволила себе то, что обычно не позволяла никогда. Потому что не умела. Но душа требовала, и, набрав полную грудь прохладного пряного воздуха, я затянула лиричесекую балладу о прекрасной царевне соколе. Сия баллада была недавно услышана мной в дорожной харчевне, полюбившись неглупым сюжетом и красивой переливистой мелодией. Я как раз подошла к тому моменту, где отважный герой обнаруживает, что подстреленная им в шутку птица, на самом деле его возлюбленная. Момент был трагичный, и требовал большой самоотдачи. Пришлось даже остановиться, иначе бы не получилось вытянуть куплет до конца. Когда я почти что уже взяла самую высокую ноту, из ближайших кустов с диким воплем выскочило нечто лохматое. Неведомое существо споткнулось, выронило мешок с репейными корешками, и бухнулось на колени прямо передо мной, оказавшись всего лишь перемазанным в земле пареньком. Ну вот, опять за старое. Странные они какие-то все в этой деревне. Сразу и не поймешь, что от них ожидать.
— У-у-у! — Жалобно пробасил он, тыча в меня пальцем.
— Ну, чего тебе нужно, блаженный? — Я еще не растеряла романтический настрой, но уже начинала понемногу сердиться. — Утку? Удавку? Удило?
Он ожесточенно замотал головой, так, что выбившиеся из косы волосы захлестали по загорелым щекам.
— У-у-у…
— Ужин? Урожай? Укроп? Усы? Урюк? Углярку? Уху? Унты? Ушастого ежика?
— У-у-ходи! Уходи в Дрыздень и больше не возвращайся!
Вот дела. Может, бестиарий у местных кашцехлебцев что-то вроде любимой настольной книги, а сегодня творческий вечер, посвященный памяти Забиры Ойро? В отместку я предложила декламатору альтернативный маршрут, немного витиеватый, но не менее увлекательный и уж точно куда более познавательный, чем прогулка в село на южной окраине Волчьего Лога.
— Обалдеть! — Резко охрипшим голосом констатировал этот ненормальный, вытаращившись на меня самым глупым образом.
Я тоже вытаращилась на него, пытаясь понять, что мне показалось странным во внешности этого чудака. Черные кудри, собранные в косу. Искристые янтарные глаза. Располагающее к себе мужественное лицо, сильно повзрослевшее за два года, и от этого казавшееся совсем незнакомым.
— Умбра, как ты меня напугала! — Тимхо Митич улыбнулся своей эксклюзивной обворожительной улыбкой, развеяв мои последние сомнения. — А я думал, что ты экимму, или как там ее… гурах-и… а, не важно! Честно говоря, выглядишь, словно только из-за загробной плиты вылезла. Да еще так жутко вопила. У меня аж кровь в жилах застыла!
— Ногу ушибла. — Чувствуя, что краснею, я опустила голову и развела руки в стороны, окидывая себя критическим взглядом. Да, бабкина рубаха вкупе с разгромом амбара очень своеобразно дополнили мой милый облик…
В следующее мгновенье Тимхо с радостным гиканьем повис на моей шее. От неожиданности я так и осталась стоять в позе огородного пугала.
— Обалдеть! Мы с Шушуней всегда верили, что ты вернешься! Я знал, что ты нас не бросишь!
— Тим… погоди… — Я смущенно кашлянула, отстраняя парня на расстояние нормального разговора. Боги, как он умудрился так вымахать за два года? Скоро и на меня будет сверху вниз поглядывать.
— Слушай, Митич, ты, что здесь делаешь?
— Исполняю свою мечту!
— Прослыть лучшим в империи пропольщиком лопухов?
Паренек проследил за моим насмешливым взглядом, красноречиво задержавшимся на горстке рассыпанных по дороге корешков, и уязвлено передернул плечами.
— Стать лучшим в империи охотником за чудовищами! Я выслежу логского оборотня и прославлюсь на все Белогорье, как самый…
— Быстрый бегун или изобретатель самого гиджского способа самоубийства.
— Умбра, прекрати! Почему ты всегда все омрачаешь?
— Потому что я тень. Тим, ты понимаешь, что еще слишком молод, чтобы в одиночку управиться с оборотнем?
— Гильгамеш победил своего первого монстра еще в колыбели, а мне уже восемнадцать весен! К тому же я не один, мне помогает учитель. Он один из самых лучших охотников в целом мире, и когда-нибудь я займу его место.
— Лучше найди свое. — Сквозь улыбку проворчала я, потрепав его по макушке. Наставник в корне менял дело. С моей души прямо упал камень, здоровый такой булыжник. — И кто этот упорный, терпеливый и оптимистичный трудяга, который добровольно втянулся в черную кабалу твоего обучения?
— Он… он…! — От гордости и обожания у Тимхо прямо перехватило дыхание. — Он научил меня драться на мечах, стрелять, метать нож, ставить ловушки…
Да, а помнится, когда-то он говорил с таким же восхищением обо мне…
— … читать следы, готовить магические зелья, различать нежить…
А что ты хотела, Умбра? Сама решила уйти из их судьбы. А теперь, когда нашелся тот, кто заботой и добротой заслужил их любовь, начинаешь злиться. Это глупо.
— … плести поисковые чары, определять направление, рыбачить, строить плот…
Место в человеческом сердце не должно пустовать. Кто-то заполнил эту пустоту за тебя. Интересно знать, кто…
Я отвела взгляд от вдохновлено бормочущего мальчишки, и только теперь заметила высокого мужчину, неподвижно стоящего по пояс в репейнике, опираясь на древко лопаты. Наверняка, это и был тот самый несравненный учитель, сумевший так быстро заграбастать мое место в сердце Тима. Камень, упавший с души, внезапно застрял где-то в горле, перекрыв дыхание.
— … видеть в темноте, прыгать через голову… Умбра? Ты куда? Подожди, давай поговорим!
Но разговаривать я не собиралась, как и останавливаться.
Свеча была зажжена чисто символически, чтобы не оставаться наедине с тьмой.
Или нет, небольшая поправка. Наедине с собой.
Я ожесточенно откидывала в сторону вещи, мешавшие добраться до цели. Самой еще было непонятно, зачем он мне так срочно понадобился. Но одно было точно, если я сей же геш не увижу его, просто помру от разрыва сердца, отзывающегося в груди гудящими толчками. Наконец пальцы нащупали мягкую рифленую кожу перевязи. Наконец то.
С тех пор, я не доставала его ни разу. И теперь по мере того, как клинок выскальзывал из ножен, из прошлого возвращались давно позабытые запахи, звуки, образы, чувства, мысли…
Свежий, наполненный пряным ароматом цветов ветер. Тихий шум волн. Круглая, невероятно огромная луна. Я стою на четвереньках на границе между водой и берегом и таращусь на сапоги охотника, потому что взглянуть ему в лицо нет ни сил ни смелости. Всегда страшно глядеть в лицо смерти…
Меч с нетерпением выскальзывает из ножен. Совершенный, прирожденный убийца, такой же, как его хозяин. Говорят, что с момента посвящения и до конца жизни каждый охотник получает только один меч — символ возмездия и чести. Потерять оружие для клана храмовых убийц, значит признать свою трусость. Дингир-ур может оставить на поле боя друга, может остаться сам, но оружие не оставит никогда….
Холеное, заточенное лезвие с чувством превосходства поднимается над моей головой. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Уже ничего нельзя изменить. В последний момент я трусливо зажмуриваюсь, стараясь отрешиться от всего происходящего, хотя это еще никому не помогало.
Свист рассекаемого воздуха. Обрывистый хруст где-то совсем близко. Возможно, что как раз в районе моих шейных позвонков.
— Спасибо тебе. — Его низкий голос пробирает до сердца, а смысл слов пронизывает насквозь не хуже металла.
Я не верю своим ушам, поэтому широко распахиваю глаза и… обмениваюсь ошарашенным взглядом со своим отражением на серебристой полоске клинка, вогнанного в песок перед самым лицом. Какого беса? Поднимаю переполненный безумием и недоумением взор на охотника, вернее то место, где он только что стоял. Там уже никого нет.
До сих пор не понимаю, что это было. Больной бред перегруженного сознания? Сон? Сумасшествие? Но меч охотника-зу лежал на моих ладонях, подтверждая реальность воспоминаний. Что тогда? Пощада, прощение, благодарность… за что? Не верю. Дингир-ур не такой человек, он вообще не человек, и все человеческое ему чуждо. Кроме ненависти. Конечно же, скорее всего это какая-то игра, хитрая комбинация, чтобы заставить меня мучиться и страдать, перед смертью. Подарить мне жизнь, а потом отнять все самое дорогое… начиная с Тимхо…
Из груди вырвался горький стон. Ложь! Все это ложь. Умбра, кому нужны твои страдания? Да если бы он захотел, ты бы в полном объеме получила их еще там, на берегу Нефритового Озера, когда беспомощная и униженная валялась в его ногах. Уж кто-то, а храмовые охотники всегда знали толк в пытках. Ты просто врешь сама себе. Тебе не хочется верить, что Асеер оказался достаточно сильным, чтобы простить, поверить и начать новую жизнь. Потому что у тебя самой этого никак не получается. Не хочешь верить, что Тимхо мог стать самостоятельным и больше не нуждается ни в твоей помощи ни в советах. Потому что все это время жила лишь надеждой, что нужна кому то на этом свете. Ничего, скоро он станет настоящим охотником и будет сотнями крошить таких как ты по лесам и буеракам. Страшно тебе. Поэтому и придумываешь всякую ерунду. Поэтому ты постоянно врешь. Хватит.
— Внученька, у тебя усе в порядке?
Я по-звериному ощерилась, порывисто разворачиваясь на голос.
— Никакая я тебе не внучка! Все это ложь! — Частичная трансформация зажгла в глазах дикое зеленое пламя, пальцы сжались вокруг рукояти меча.
— Та, знаю. — К моему удивлению бабка даже не подумала пугаться или расстраиваться, лишь плотнее укуталась в шерстяной платок, поджав бескровные губы. — У мени сроду не было внучков. Потому как никогда не было детей.
— Боги, но зачем же тогда… — Пораженно прошептала я себе под нос. Невероятно, но безнадежно глухая перечница без труда уловила мое сбивчивое бормотание.
— Зачем, зачем… — Прошамкала она, качая головой. — Скучно одной то, да и трудно ужо самой по хозяйству справляться. А на тебе еще пахать и пахать.
Вот дает! У меня вырвался нервный смешок. И я ведь действительно все это время безропотно надрывалась с рассвета до заката, как каторжник в рудниках, при этом мучаясь от чувства вины и искренне считая себя коварной обманщицей, воспользовавшейся доверием наивной беспомощной старушки! Представляю, как она веселилась, когда я пыталась до нее докричаться, повторяя все по три-четыре раза. Кто же знал, что слух у бабули острее, чем у дикой рыси. Полагаю, что и ругательства, которыми я ее костерила, тоже не остались без внимания.
— Мне… выезжать?
Глашира подошла ближе, быстро провела желтым растрескавшимся пальцем по лезвию меча, который я все еще сжимала в руках. Шершавая ладонь на мгновение коснулось моей руки.
— Добрый клинок, добрый. — Довольным голосом похвалила она, и уже на пороге, не оборачиваясь, сухо добавила.
— Можешь оставаться.
С восходом солнца я уже была в сарайчике, в котором бабка обычно проводила утреннюю дойку овец перед тем, как выгнать их на пастбище. Во-первых, было на что поглядеть, потому как бабкин метод дойки отличался изобретательностью и даже изобиловал акробатическими трюками. Первым делом бабка запирала дверь на засов, потом залазила на овцу задом наперед, обхватив ее руками и ногами, и в таком неудобном положении умудрялась как-то пополнять ведерко. И это все со слабым зрением, почти в полной темноте, действуя исключительно на ощупь.
Во-вторых, мне очень хотелось с кем-нибудь поговорить.
— Бабушка Глашира, может вам помочь? — Я долго обдумывала, как начать разговор, рассматривая императорское кольцо, подвешенное к шее на шнурке, чтобы не пугать простой народ без надобности. Решилась подать голос только на третьей овце. Получилось слишком громко и неожиданно, но старушка в очередной раз удивила меня своей выдержкой. Ни вскриков, ни резких движений. Лишь недовольное покачивание головы и ворчливое. — Уж без тебя обойдусь. У меня скотина нежная, чужие руки не признает.
— Понятно. А давно вы в Серых Ивах обосновались?
— Ой, давно, не помню уже. А чаво спрашиваешь?
— Места у вас красивые. — Окончательно загрустила я. Разговор все никак не клеился.
— Красивые. Леса да болота, болота да леса. — Глашира отвлеклась от своего основного занятия, чтобы затянуть узел на косынке. — Говори чаво нужно или проваливай, не мешайси тут.
— Мне бы посоветоваться…
— Ась? Посоветоваться? С выжившей из ума зловредной древней каргой?
— Ну, тот пень мне сильно на нервы действовал…
— Та ладно. — Неожиданно легко отмахнулась старушка. — Так меня половина деревни кличет. Так что давай, спрашивай. Внученька.
— Вам когда-нибудь случалось разочаровываться в жизни?
Бабка надолго замерла, беззвучно шамкая губами, будто не поняла вопроса.
— Ой, святой Ухты, насмешила. Ты хоть знаешь, об чем говоришь то?
Я многозначительно промолчала, позволяя собеседнице самой осмыслить всю глубину моей жизненной трагедии.
— Знаете, порой мы не в силах бороться с обстоятельствами, и если уж судьба кого невзлюбила, то…
— Замуж тебе пора. Вот что. Детишек побольше, и некогда будет разочаровываться то.
— Мне и одной неплохо. — Огрызнулась я, разочаровавшись в качестве бабкиной советоспособности. Гиджская была идея.
— Одной завсегда плохо. — Серьезно сказала бабка. — Ты уж мне поверь. Я ведь раньше точь-в-точь, как ты была. Молодая, красивая, гордая и глупая. Всякое у меня в жизни случалось. Да все не по мне было. Оттого-то одна и осталась, что все по себе мерила.
— А что, нужно мерить по другим?
— Нужно. Потому как, чем больше отдаешь другим, тем своя жизнь полнее делается. А для себя копить, только пустоту настаивать.
— Ерунда. — Убежденно заявила я. — Бескорыстное добро лучше либо вообще не делать, либо продавать подороже. От людей все равно никакой благодарности не дождешься.
— Так тебе любовь нужна или благодарность?
— И то и другое. Хотя, конечно, больше то, чем другое. — Я основательно задумалась. — Кстати, а откуда вы так хорошо разбираетесь в оружии?
— Ась?
— Я спрашиваю, где вы научились разбираться в оружии?
— Не слышу ничаво! Чевой-ты там шепчешь?
Наверное, глухота, как и память, у хозяйки была сугубо избирательная. Догадавшись, что со мной просто не хотят больше разговаривать, я вежливо попрощалась, и отправилась к старосте за обещанной картой.
Старосту я застала на пороге собственного дома. Опухшие веки, и стойкий пивной запах, убедительно говорили о том, что хозяин только-только добрался до родового гнезда. Мой визит пришелся как раз вовремя, потому как сразу за порогом обнаружилась хозяйка со скалкой наизготовку.
Пришлось громко объявить, что приехала столичная чиновница по важному государственному делу и даже предъявить кольцо. Я еле удержалась чтобы не прочитать бесогонный экзорцизм — такое жуткое зрелище представляла собой разгневанная жена Сашия. Но императорский перстень подействовал безотказно, жажда расправы уступила долгу примерной подданной. Боруся (так звали эту милую селянку) выгнала многочисленных детей во двор, сноровисто накрыла стол, и оставила нас со старостой наедине, отправившись разбираться с соседкой, пришедшей вершить возмездие над старостиным котом, задушившим ее цыпленка. Во дворе затрубили зычные, пробирающие до костей голоса. Можно было подумать, что во дворе соревнуются два отряда тугоухих горнистов.
Несмотря на скандальный нрав, готовила Боруся просто сказочно. До таких высот не добирались даже лучшие повара Сайтаса, а он считал себя столь же великим гурманом, как и колдуном. Мы ели молча, потому что от угощения просто нельзя было оторваться. Чудом спасенный Саший нащупал на столе домашнее вино, и теперь прямо таки светился от счастья.
В конце концов, почувствовав, что скоро лопну, я с сожалением откинулась на спинку стула, принявшись рассматривать подаренную старостой карту. Следовало признать, Саший оказался отличным топографом. Талант не пропьешь… и не переспоришь. Я с трудом оторвалась от интересного поворота скандала. Боруся перешла к наступлению, требуя компенсации за «самого ласкового и любимого мурлыку», цинично отравленного «издыхающим болезным куренком».
— Скажите, а кто-нибудь в курсе, где точно происходили нападения в последнее время?
— Ну… — Староста задумался, почесав блестящий затылок. — Я тут отмечал кое-чего на одной из своих карт… вот глядите, черными крестами.
— Можно мне ее забрать на время?
— Для вас, госпожа расследователь, все что угодно! Через неделю вернете?
— Конечно. У меня еще вопрос, что вы знаете о мужчине и пареньке, что живут в доме у озера?
— Ну, мужчину Асеером зовут, наружность у него, конечно, не приведи господь, а так мужик хороший, ладный, не конфликтный. Только на солнце без плаща не выходит, ожогов боится. Бабы интересуются, да он пока бобылем живет. Паренька, вроде бы Тимом кличут… или Тимхом… про него ничего плохого не могу сказать, золотые руки. Все мастерит чего-то, изобретает. Вон мельницу нам так справил, что она теперь вдвое больше муки за день дает. Короче, если у вас что сломалось, смело к нему идите, все может! И денег не берет. Чем занимаются, не знаю, хозяйства не ведут, скотины не держат, в лесу все пропадают. Приехали к нам в начале лета. Живут у деда Богдоя. Ну что еще…
Староста замолчал, подозрительно прислушиваясь. Я тоже насторожилась. Уж больно тихо стало во дворе. Они что там поубивали друг друга?
Тут дверь распахнулась, и в дом, тяжело дыша, ввалился незнакомый рыжеволосый мужчина, из-за его спины выглядывали щекастые, пышущие здоровьем и любопытством лица Боруси и ее соседки.
— Беда. — Сразу выпалил он низким, охрипшим от бега голосом. — На дальнем ельнике оборотень всю семью вырезал.
Староста резко вскочил из-за стола, больно саданув меня локтем по лбу. Я не возражала, тупо наблюдая, как из опрокинувшейся бутылки на белоснежную скатерть выливается яркое неприятно красное вино.
Дальний ельник, как ему и полагалось, располагался довольно далеко. Добрались туда только к полудню. Злосчастный дом принадлежал семье проповедника новой веры. Вера эта заключалась в отрешении от всего и мира и гнала своих приверженцев на поиски самых глухих и безлюдных мест, не особо заботясь о старой мудрой истине. Там где нет людей, очень скоро объявляются нелюди.
Они лежали прямо в доме. Сам проповедник, совсем еще юный паренек с простым веснушчатым лицом и по-детски удивленными голубыми глазами. Его молодая жена, хрупкая темноволосая девушка, судя по небольшому животику, так и не дождавшаяся ребенка. И еще старая женщина, свекровь. Кровь…
Казалось, весь дом погряз в крови. Жутковатое зрелище, а запах…
Характерный сладковатый душок, смерть, кроваь и стаи мух. Даже у видавшего виды и нюхнувшему жизни Сашия комок к горлу подкатил, заставив помянуть нехорошим словом кулинарные таланты жены.
Мужики вынесли тела, сложили их на телегу, и теперь усердно заливали впечатление от увиденного прихваченным с собой самогоном. Староста тоже было решил присоединиться, но, тут ему явился утренний образ Боруси со скалкой, подействовавший не хуже божественного откровения. Сонм мучеников Сашия откровенно не привлекал, поэтому ряды праведников на время пополнились новобранцем. Чиновница осталась в доме, и, от нечего делать, Саший решил пока за ней приглядеть. Девушка подметила целостность дверных петель и засова, закрытые ставни на окнах. Медленно прошлась по комнатам, суеверно обогнула пустую, так и не пригодившуюся колыбельку, заглянула в нетронутые тарелки с засохшей кашей, задумчиво провела пальцем по свечному огарку в центре стола, окинула Сашия задумчивым взглядом, и только потом вышла на свежий воздух. Осмотрела землю вокруг дома, досадливо тряхнула черными волосами. Да уж, слишком поздно спохватилась. Если там и были какие-то следы, мужики давно затоптали их своими ножищами. К тому же вчера вечером шел дождь.
Рыжеволосый купец Теуш, от самогона тоже отказался и, теперь со сдержанным интересом, наблюдал за передвижениями столичной чиновницы. Его жена приходилась троюродной сестрой Боруси. Староста сразу почувствовал родственную душу и достойного собеседника.
— Я же говорил ему, перебирайся к нам, в Ивы. Как-никак, мать старая, скоро дети пойдут. Что им в глуши делать то? — Посетовал он. — Так нет, уперся, как баран. Не силком же его тащить… эх…
— Вот-вот. — Охотно поддержал разговор Теуш. — Мы с братьями к ним в начале каждого месяца заезжали, продукты кое-какие привозили. И ведь каждый раз предупреждали — слишком уж далеко забрались, случись что, помощь не подоспеет! А он, мол, меня небо бережет. Сберегло вон…
— Надеюсь, в округе больше нет приверженцев новой веры? — Внезапно вмешалась чиновница. Вот же пронырливая девка, староста даже не заметил, как она подкралась. С испугу даже забыл, что хотел сказать.
— Нету. — Ответил менее впечатлительный купец, приседая, чтобы затянуть шнуровку на сапоге. — Раньше отшельник на болтах один жил, да в позапрошлом году от старости помер.
— Понятно… — Она развернулась, на ходу разворачивая карту. Едва заметно провела над листом указательным пальцем. Староста с любопытством глянул ей через плечо и окончательно утвердился в правильности решения, завязать с выпивкой. По крайней мере, на сегодня. А то уже чертовщина всякая мерещиться. Ему почудилось, что с кончика девичьего пальца на карту спрыгнула маленькая красная искорка, а в следующий миг на бумаге появилось ярко алое пятно.
Ярко алое солнце медленно опускалось за горизонт. У меня, опять, как назло, не было с собой ни красок и ни кистей, ни времени за всем этим бежать. Зато за спиной шумно топтался и вздыхал староста в компании бородатого кузнеца Клюпа и деда Шповника.
— Да как же это людей по-человечески и не похоронить? — В десятый раз спросил Саший.
— Завтра похороните. — В десятый раз повторила я. — Пусть пока в леднике полежат. Сначала дождемся вашего лекаря. Нужно, чтобы он осмотрел тела.
— Да на что там смотреть лекарю-то? И так видно, что они мертвые!
Одна картина заменяет тысячу слов, то же дает один хороший удар в морду. Я с трудом заставила себя оторваться от созерцания заката и посмотреть в мутные глаза старосты.
— Ну, нужно, значит нужно… — Стушевался он, отступая за широкую спину кузнеца. — Скоро уж Лумий подойдет.
Поскорей бы. Поскорей бы поговорить с умным человеком. Есть вероятность, что он осматривал других жертв, и теперь сможет пролить свет на эту запутанную историю. По характеру и форме ранений хороший лекарь может рассказать многое и об убийстве о самом убийце. Главное задать правильные вопросы.
— Яви ми зрак лица своего, яко глас твой сладок и образ твой красен. Мед истачають устне твои, и послание твое аки рай с плодом! — Жизнерадостно произнесли у меня за спиной.
Обернувшись, я нос к носу столкнулась с тем самым тощим черноволосым типом, недостающим элементом веселой троицы, которая встретилась нам с кадушкой в самый первый день нашего пребывания в Серых Ивах.
— Живота прошу, был увлечен вельми, в оно же время твориху седалище в своем жилиште. Только молот подвогнул, гонец пришедши, весть благую возвезтивши.
— Что он сказал? — Сдавленно спросила я у старосты. В прошлый раз я списала необычную манеру речи на счет сильного злоупотребления спиртного, но теперь лекарь выглядел трезвым, как стеклышко. Может, у меня с головой не все в порядке?
— Говорит, раньше прийти не мог, занят был. Только табурет мастерить собрался, а тут Вежек примчался. Вы не обращайте внимания, он же иностранец, из ихнего заморского храма, язык наш лет десять учил, старался. Только потом уж выяснилось, что по старым книгам. Ничего, мы уж обвыклись.
— Пошто госпожа останки возжелаху? — Деловито вклинился лекарь. Я беспомощно посмотрела на старосту, и тот быстро перевел.
— Он спрашивает, зачем вам понадобились мертвецы?
— Скажи ему, что я хочу знать, когда они были убиты и каким образом.
— Да будет вам! Он и сам все понимает! — Громко расхохотался кузнец. Наверное, он легко находит общий язык с лошадьми. Веселый парень, ржет после каждой фразы.
— Понимает. — Кивнул Лумий, также как я, поморщившись от зычного кузнецкого хохота. — Добро. Очи мои узреть жаждут. Сколько человецех вкупе?
— Трое… и народившийся ребенок. — Кажется, у меня понемногу стало получаться расшифровывать его изречения.
Лекарь вышел из ледника уже затемно, старательно вытирая руки полотенцем, и не давая мне открыть рта, сразу спросил.
— Паки были останки в жилиште алебо в кущах дерев?
— В жилиште… тьфу ты, то есть в доме.
— Жилище отверзте пребываху?
— Отвер… да, дверь была открыта, замок не сломан, я сама проверяла. И давайте уже ближе к делу!
— Въструбим, яко во златокованыя трубы, в разум ума своего и начнем бити в сребреныя арганы возвитие мудрости своеа!
Я бросила несчастный взгляд на мужиков, но те только пожали плечами, мол, сама разбирайся. Слава богам следующая тирада была уже более понятной.
— Раны можаху нож анебо плоския длинныя кохти также зубья наносивши три нощи вспять алибо четыре. Токмо аз не ведати, што сие за зверь бысть. И жилище отверзте пребываху…
Я с вновь проснувшимся интересом взглянула лекаря. Луний понял, что я уловила его мысль, и многозначительно кивнул. Волчьим когтям до ножей далеко. От клыков, как правило, остаются другие следы. Оборотень, что решил соригинальничать и воспользовался ножом? Маловероятно. Также как и предположение, что кто-то из домочадцев, услышав рычание чудовища или голос незнакомого человека, гостеприимно распахнул ему дверь. Значит, что они знали этого человека… или не значит. Это же другой мир, кто знает, какие здесь оборотни. Может, они все поголовно ходят с именными кинжалами и умеют подражать чужим голосам…
Видно, лекарь пришел примерно к такому же выводу, потому что азартный блеск в его глазах поугас.
— Малую толику разумею. Аз бо есмь, аки она смоковница проклятая: не имею плода покаянию; имею бо сердце, аки лице без очию; и бысть ум мой, аки нощный вран, на нырищи забдех! — Покаянно произнес он, но тут же снова оживился. — Оште! Убивец троих человецех сердце и печень забравши. Пошто?
— Для этого вида нежити, сердце и печень настоящие деликатесы. Сытый оборотень может не заинтересоваться всем телом, выбрав только самое вкусное.
— Убивец уж ходит окрест на круги своя. — Хмуро подытожил Лимий. — А кто суть сие есть, мы не ведати.
— Страхи-то какие рассказываете, едрена выпь! — Хохотнул купец. — Тепереча точно не засну!
Староста и дед Шповник поддержали его согласными кивками.
Мужики с ослиным упорством, не слушая возражений, проводили меня до самой калитки. Я не торопилась входить в дом, просто стояла во дворе, вглядываясь в серную громаду леса, поднимавшуюся сразу за забором.
Никак не давали покоя слова лекаря о том, что раны могли быть нанесены не только волчьими клыками, но и человеческим оружием. Волки-обротни… странные отношения у людей с волками. Что-то сродни дикой смеси из страха, зависти, нездорового любопытства и необъяснимого магического притяжения. Древние люди, селившиеся кланами, часто выбирали животных своими покровителями. Ни один зверь не был столь почитаем охотниками и воинами, как волк. Мощь, скорость, свирепость, выносливость и хитрость — вот что непреодолимо влекло одного хищника к другому. Мне сразу вспомнилась волчья морда, вышитая на плаще Асеера.
На восточной окраине Шумбера проживал племя, члены которого искренне считали себя детьми волков. Их воины шли в бой с голыми руками, надев волчьи шкуры и, предварительно накушавшись ритуальных галлюциногенных грибочков. Не всем после сражения удавалось снять эти шкуры. Некоторые превращались в кровожадных двуногих зверей, без разбору бросавшихся на людей и скотину. Таких либо изгоняли, либо убивали.
Слишком долго человечество прикрывалось звериной шкурой, чтобы безнаказанно совершать бесчеловечные поступки, на которые не осмелился бы и самый лютый хищник. И вот, природа потребовала свою законную плату, вместе с набежавшими за столетия процентами. Безумие охватило людей, словно моровое поветрие. История помнит множество случаев, когда, возомнив себя волками, люди убегали в лес, жили там и охотились точно дикие звери, не гнушаясь нападением на себе подобных. Так возникло большинство легенд об оборотнях. На самом деле перевертышей очень мало. Причиной тому, людская ненависть и, как ни странно, любовь. Смешанные браки между оборотнями и людьми не редкость, в результате на свет появляются совершенно нормальные человеческие дети. Оборотничество проявляется крайне редко, и лишь через несколько поколений. Иногда человек даже не догадывается о своей сущности, пока не увидит полную луну или не услышит протяжный волчий вой…
Тут я потеряла нить рассуждения, потому что по всей деревне разом взвыли собаки, словно предупреждая о какой-то одним им ведомой угрозе. Интересно, почему бабка не держит собак? Мало ли кто подкрадется из чащи… тем более теперь, когда убивец шастает тут, как у себя дома.
Я зыбко повела плечами и вдруг уловила среди деревьев какое-то быстрое, смазанное движение. В десяток шагов преодолела весь огород. Перемахнула через изгородь. Неподвижно застыла, выжидая. Гнетущая ночная тишина вперемежку с пронзительным воем никак не давала сосредоточиться, и здорово давила на психику. К моей гордости, у того, кто сидел в лесу, нервы сдали первыми. Раздался хруст ломающихся веток, и шелест потревоженной опавшей листвы, словно этот кто-то целеустремленно ломился вглубь леса.
Я рванулась следом, но тут же чуть ли не с головой окунулась в лужу, зацепившись ногой за торчащую из земли корягу. Нет, ерунда. Так я его не догоню. Нервы у него, конечно слабые, зато ноги сильные. Вон как быстро драпает.
Оставалось либо повернуться и отправиться спать, либо…
Стыдно признаться, но за все это время я еще ни разу ни рискнула переступить Порог.
Наполовину из-за опасения, что Сайтас каким-то образом сможет выследить меня, наполовину из-за страха неизвестности, ведь никто не знает, во что я теперь превращусь после полной трансформации…
Трусиха. Я в сердцах стукнула кулаком по воде, окатив себя фонтаном грязной воды. Трусиха и паникерша. Давай, поднимайся и беги следом, может, еще догонишь. Не ты, так твои кинжалы. В коем-то веке тело решило внять возмущенному голосу разума.
Ветки хлестали по лицу, ноги постоянно проваливались в какие-то бочаги и буераки, но у меня получалось не сбавлять ход. Единственное чего я действительно опасалась, так это выткнуть глаз шальным сучком. Хотя и это не будет такой уж большой потерей. Специфика моего зрения позволяла мне видеть даже с мешком на голове. Зрение игига — это восприятие за гранью простого преломления света, ощущение каждой частицы теплоты, излучаемой предметом или живым существом. Вот и теперь, крупный алый сгусток жизненной энергии едва заметно пульсировал между светло синих стволов деревьев и разноцветных огоньков лесных обитателей. Мой напарник по оздоровительному вечернему бегу уже не торопился. Иногда мне даже удавалось различить поджарый четвероногий силуэт крупного животного. Ничего, догоню. Он раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре, а я раз-два, раз-два. Как в той притче про хитрого конокрада, убедившего богатого господина, что пешком он попадет в город гораздо быстрее, чем на коне.
Я широко улыбнулась, прибавляя ходу, и тут же поплатилась за неуместную веселость. Императорское кольцо, подвешенное на шнурке к моей шее, выскочила из-за ворота куртки, со всего размаху саданув меня по передним зубам. Почти одновременно с этим пришла резкая боль и испуг, отозвавшийся тревожным уханьем внизу живота. Только не это! Вряд ли я в ближайшее время решусь перейти Порог, только чтобы регенерировать. Так и придется доживать век с искусственной вентиляцией.
Я красочно представила себя с внушительной черной дырой вместо передних зубов, и обреченно застонала, пытаясь на ощупь определить масштаб катастрофы. Моя улыбка и так не вызывала добрых чувств, а теперь… теперь мне прямая дорога в художественные свистуны или разбойники. Как ни странно, но ощупывание не выявило особого ущерба для моего здоровья, и я немного успокоилась. Сняла с шеи кольцо. Раздраженно сунула его в карман. Потеряется, и гёт с ним. Все равно из-за него оборотня упустила…
Если, конечно, это был оборотень, а не местный волк-горемыка, оголодавший загнанный, измученный постоянными облавами. Разве стал бы кровожадный оборотень, гроза всей округи, удирать от какой-то дурной бабы, которая потащилась одна ночью, в самую чащу леса.
Только, чтобы заманить ее поглубже и разделаться с этой идиоткой без свидетелей. Как раз когда я додумывала эту оригинальную самокритичную мысль, оборотень перешел к ее осуществлению. Стремительный толчок в спину сбил меня с ног. Каким-то немыслимым образом, еще падая, мне удалось извернуться, закинув руки за плечи, и схватив его за лапы, швырнуть через голову. Ничем не защищенное лицо удачно приземлилось в мокрую грязь, проделав в ней довольно широкую борозду. Отплевавшись, я со злорадством убедилась, что оборотень тоже послужил на пользу сельскому хозяйству, вспахав носом нетронутую целину между двумя соснами. Здоровый, зараза. Ростом с теленка.
В следующее мгновенье зверь был уже на копытах, то есть на лапах, приготовившись для нового прыжка, который я без труда отбила, саданув его кулаком по клыкам. Не мне же одной из-за прикуса переживать. Он явно не ожидал от дурной бабы такой силищи и сноровки, с хрустом проломив спиной кусты шиповника.
— Ну, кому еще бодрой питательной селянки? — Голосом рыночно зазывалы прокричала я, прыгая следом. — Налетайте, пока не остыла!
Но бодрые селянки почему-то больше не вызывали у оборотня энтузиазма. Он судорожно встряхнулся и перешел к стремительному отступлению. Я бросилась за ним, запоздало вспомнив о спрятанных за голенищами сапог кинжалах. Сталь сверкнула в ночи и глубоко вонзилась в ствол дерева, пришпилив к морщинистой коре сухой лист. Идиотизмом занимаюсь. Ежу понятно, что специально попасть в мелькающего среди деревьев зверя можно только в сказках или пьяных фантазиях.
Зато в реальной жизни всегда есть место случаю. Волк коротко взвизгнул, с удивлением оборачиваясь на торчащий из правого предплечья кинжал. Вообще то, я метила в шею, но это тоже не плохо… или плохо?
Оборотень сомкнул пасть на рукояти, быстро выдернул клинок, и развернулся ко мне, вздыбив загривок, предъявляя свой оружейный арсенал. Два ряда длинных, острых клыков. Я попятилась, пораженная нешуточной угрозой, полыхнувшей в его глазах. Шутки кончились. Одно дело бороться за случайный кусок мяса, и совсем другое защищать собственную жизнь. В таких ситуациях опасными становятся даже робкие песчаные гули.
Ощущение опасности нахлынуло так неожиданно, что у меня даже защемило в груди, словно я внезапно оказалась на краю бездонной пропасти. Смерть рыскала где-то рядом, около деревни. Это было что-то незнакомое, враждебное и невероятно могущественное. Я резко крутанулась на месте, поворачиваясь лицом к этой неведомой опасности и… спиной к оборотню. Идиотка!
Зверь пришел к аналогичному выводу. Причем гораздо раньше меня. Острые клыки, мстительно рванули плечо, добравшись чуть ли не до самой кости. Всепоглощающая злая обида затмила даже боль, что уж там говорить о здравом смысле. Мне даже в голову не пришло воспользоваться магией, хотя ничего приличного при таком раскладе, я бы наколдовать все-равно не успела.
Мы бились молча, страшно, и отчаянно, расходясь лишь для небольшой передышки. Кровь, похожая в темноте на ртуть, катилась пузырями. Не помню, когда и как я пересекла Порог, должно быть инстинктивно. Заметила это только, когда зверь вдруг отшатнулся, словно разглядел у меня на лбу моровую язву.
— Вот черт! — Прохрипел он, оторопело мотая башкой. — Нежить!
— На себя погляди. — Я тут же воспользовалась своим советом, и только тогда в полной мере осознала что произошло. Ран, как не бывало. Ощущения были разноречивые. Вроде бы все осталось, как и прежде, а вроде что-то изменилось. Внутри меня снова клубился упругий, извечный мрак, но кое-что было в новинку. Словно разжались невидимые тиски, державшие меня в рамках чужого отражения, отдалив от всего человеческого, и опасно приблизив к необузданным природным стихиям и первозданной дикой тьме.
— Ты хоть не заразная, а? — Осведомился оборотень, брезгливо кривя морду.
— Ядовитая. — Я на пробу нырнула в ночную черноту, на удивление легко заскользив по холодной земле, поднялась по стволам деревьев до самых макушек, играючи тронула не успевший облететь лист, а потом вернулась к зверю, который, ошеломленно поджав хвост, кружился на месте, как волчок. Подгадала момент и со всего размаху залепила ему хорошего пинка под волосатый зад. Оборотень подпрыгнул от неожиданности, и необычайно проворно развернулся, припав к земле.
Мы с ненавистью уставились друг на друга, готовые выяснять отношения до посинения и остывания противника, но тут предчувствие опасности накатило с новой силой. На этот раз оборотень тоже почувствовал угрозу. Ее было трудно не почувствовать, воздух вокруг буквально гудел от переизбытка неизвестной магии. Оно приближалось, стремительно набирая скорость, словно хищник почувствовавший добычу.
Я даже не успела понять, как оказалась на высоком скалистом выступе, увенчанном засохшим дубом. Огромное, выжженное в половину человеческого роста дупло походило на кривую усмешку. Дальше бежать было некуда, обрывистые, увитые могучими корнями склоны уходили куда-то вниз, откуда приглушенно журчала вода.
А оно уже выбиралось из леса. Злобное, бесформенное, похожее на уродливую черную тучу. Я малодушно нырнула в дупло, которое оказалось неожиданно просторным, пронизывая дерево по вертикали. Наверное, здесь раньше ночевали местные охотники. Спина неожиданно уткнулась в чей-то меховой бок. Оборотень ощерился, я угрожающе сжала кулаки, и…. через мгновение мы уже прижимались друг к другу, как мать и сын, наконец обретшие друг друга после долгих лет разлук. Прямо на нас с оглушительной скоростью несся сгусток черной смерти.
Если бы не дуб, нас бы просто размазало на месте. Могучее дерево лишь отмахнулось облаком щепы, со скрежетом повалилось набок, пару раз подпрыгнула на булыжниках, и полетело вниз, вертясь словно прялка. Мы, конечно же, принимали в этом процессе самое живое участие. Пока что живое. От толчков, кульбитов, и постоянного кружения у меня потемнело перед глазами, я даже не смогла обрадоваться, когда вместо заключительного глухого треска раздался спасительный хлюп. Хотя радоваться, в принципе, было еще рано. Река с интересом завертела новую игрушку, оживленно перебрасывая ее из одного потока в другой. О том, чтобы отыскать выход, и речи быть не могло. Не знаю, как там оборотень, а лично я уже была в предынфарктном состоянии, и не смогла бы отыскать даже собственных рук-ног. Только много позже, когда ужас постоянного движения исчез, ко мне вернулся здравый смысл, напомнив, что можно перейти Порог и воспользоваться магией.
После тряски в обгоревшем стволе дерева, заплыва в ледяной воде и продолжительного барахтанья в береговой грязи, я в полной мере оправдывала гордое звание нечисти. Даже самые скрупулезные критики не смогли быть обнаружить на мне и одного чистого места. После происшествия в Нефритовом Озере, у меня появился скромный, но вполне приличный магический резерв. Я, не задумываясь, истратила остатки энергии на возвращение себе приличного вида.
В деревню вернулась за полночь. Спасть не хотелось совершенно, поэтому прямиком направилась в корчму. Как оказалось старосту, лекаря, кузнеца и деда Шповника тоже одолевала бессонница. А, кроме того, если судить по обилию костей, крошек и захмелевшим лицам, уже давно мучили голод и жажда. Меня радушно пригласили объединиться для активной борьбы со всеми тремя бедами. Отказываться было неприлично и неохота.
Ничего не бодрит так, как ледяная колодезная вода, щедро выплеснутая в ваше лицо.
— Очнулась, голуба. — Довольно улыбнулась бабка Глашира, скрупулезно вытрясая из ковша последние капли прямо мне на макушку. — Полдень ужо. Что, хорошо вчера погуляли то?
Я села, облокотившись на влажную подушку, даже не подумав возмущаться столь радикальным способом побудки, и честно попыталась вспомнить, чем окончился вчерашний вечер. Вроде бы мы хорошо посидели, выпили за здоровье императрицы, первого советника, корчмаря, его супруги, детей, тещи и дворовой скотины, за мир во всем мире, чтоб все было, чтобы оборотень облез, попух и издох, за новый амбар, за мужиков, за присутствующих прекрасных дам (из женщин за столом была только я, но мужчины почему-то упорно настаивали на множественном числе)… потом начало светать… мы выпили по последней… потом долго успокаивали загоревавшего старосту… я обещала объяснить Борусе, что мы всю ночь исполняли государственный долг, разрабатывая план по поимке оборотня… Сашей бросился меня обнимать, в свою очередь пообещав вразумить зловредную каргу, не дававшую покоя дорогой гостье… дальше все окутывала загадочная, бередящая душу темнота.
Интересно, к кому мы добрались в первую очередь. Я ожесточенно растерла щеки и понуро, исподлобья поглядела на Глаширу, однако вместо угловатого бабкиного лица увидела стремительно приближающееся круглое донышко.
— Молодая да, видать, из ранних. Ух, я тебе, чтоб знала! — Карающий ковш ощутимо приложился к моему лбу. Оба сосуда, и пустой и порожний, отозвались звонким протяжным гулом.
— Явились тут под утро вдвоем со старостой. Оба хорошие, лыка не вяжут. Этот что-то про государственный долг плел, про обырытня, все просил, чтобы я мужа не ругала! Якобы грех это, столько годков вместе прожили. И не постыдился же глумиться, паскудник, одна ведь век коротаю! Ничаво, долго ишо помнить будет, как старую одинокую женщину обижать. Ты так ему и передай… говорю, передай ему, что ежели тепереча токмо сюды сунется… я ему для его морды бесстыжей не токмо метлы ивовой, я прихвата не пожалею!
Все ясно, Саший вчера сокрушительно ошибся полномочиями, домами и бабами. Остается надеяться, что он протрезвел по дороге домой, не успев «вразумить зловредную каргу», иначе ивовцам вскоре предстоит подыскивать себе нового старосту.
— Ишь, нашла с кем связаться! Гляди, пьяных да гулящих не терплю. В следующий раз выгоню, так и знай! — Закрепив результат хлестким ударом полотенца по моему загривку, бабка гордо удалилась. Но ворчать так и не перестала. Ее визгливый голос, не замолкая, раздавался то из одного, то из другого угла дома.
Все, достала. Сегодня же съеду от этой ворчливой грымзы. Я выпутала ноги из-под пухового одеяла и отрешенно повозила ступнями по деревянному полу. Взгляд упал на открытую книгу. Наверное, бабка случайно задела обложку, когда затевала оздоровительно-воспитательные водные процедуры.
«Упир, оно же упырь, оно же убыр, мяцкай, бурколак, оно же вампир (хоть и разумом нескудным наделен, а все туда же). Что за мерзость сие есть, давайте вам расскажу. Оно ни мертво, ни живо, но живет в смерти. Пуще всего народ пугать любит, також до крови лакомый и мясом никаким, даже самым залежащим не брезгует. Наяву оно тощее и волосатое, а когда кровищи насосется, становится таким жирным, что само дивиться, как не лопается. Свежая кровь сочится изо рта, носа, и ушей его. Клыки и когтища имеет загнутые, словно у дикого кота. Силы из ночной тьмы черпает и может оборачиваться зверем, пиццей али черным туманом, враждебным для всего живого».
Я невольно зачиталась, не обращая внимания на старушечье бормотание, доносившееся из соседней комнаты.
«Ночным туманом проникает оно в дома. Бывает что сложенные накрест руки упыря окоченеют, не развести, так у него вместо рук вырастают крылья. Родится сия тварь от мертвецов неуспокоенных, самоубийц, колдунов или ведьм, и убить ее можно только заточенным колом в сердце или отрубанием башки. Чтобы покойник не встал, в гроб кладут веточку боярышника, а если нет таковой под рукой, можно и зубок чеснока, ежели не жалко. Также можно воткнуть на могилу семь ножей и окурить место серой и дымом от лимонного дерева.
Ночью упир могуч, а днем хил и потому в земле скромно хорониться, засыпая непробудным сном. Вот тогда-то его и промышляют. Для того нужно пустить на кладбище белого племенного жеребца, который ни разу не спотыкался. Благородная скотина легко перешагнет через все могилы, кроме одной, где упир прячется…»
Меня отвлекла тарелка каши, накрытая сверху толстым ломтем свежего хлеба, поставленная прямо между страницами. Каша оказалась горячая, щедро приправленная большим куском золотисто-желтого масла, а хлеб мягким, с поджаристой хрустящей корочкой. Решимость срочно переезда таяла на глазах, вместе с маслом. Бес с ней, с бабкой, пусть ворчит. Так и быть, поживу еще пару денечков.
— Спасибо большое. — От души поблагодарила я Глаширу, молча стоявшую над ней (над душой), сцепив костлявые, увитые венами руки на фартуке. — Было очень…
— Тарелку давай, раз наелася… — С неожиданной неприязнью перебила бабка. — Не подлизывайся, не люблю… ишь ты, спасибо… и иди давай, там тебя во дворе с утра дожидаются.
— Кто? — Вопрос оказался чисто риторическим. До ответа на него так и не сподобились.
Странная старушка. Вроде бы вот-вот рассыплется, а раскусить все никак не получается.
Я растеряно поглядела ей вслед, покачала головой, и потянулась за валявшимися под кроватью сапогами. Ну, кого там еще принесло?
На улице ярко сияло солнце, а небо было как-то непривычно, поражающе синим и безоблачным. Прощальный фортель осени, чтобы пустить пыль в глаза вечной сменщице зиме. Гость стоял у колодца, практикуясь в метании ножа в старый пень, довольно хмыкая при каждом попадании. Пень страдал молча, не разделяя радости метателя. Я полностью поддерживала пень, радоваться пока было нечему.
— Давно ждешь?
Паренек, обернулся, озарив меня одной из своих неподражаемых улыбок.
— Да нет, нормально. Умбра, лучше скажи, как твои дела? Как здоровье? У тебя все в порядке?
— Не дождетесь. — Мрачно буркнула я, поплотнее застегивая куртку, в которой, несмотря на все старания солнца, было холодновато. Возможно, так давал о себе знать недавний переход Порога. — Тимхо Митич, ты, что торчал здесь с самого утра, только чтобы поинтересоваться моим чахлым здоровьем?
— Да нет. — Он замялся, взлохматив кудрявый затылок, отчего аккуратная короткая косичка перекосилась и встала дыбом. — Я хотел пригласить тебя на прогулку. Что-то вроде обзорной экскурсии по местным достопримечательностям.
— А что, здесь есть что-то достойное примечания? — Обреченно спросила я, понимая, что соглашусь в любом случае, даже если он пригласит меня просеивать муку или перебирать пять мешков крупы из амбара дядьки Шповника. Я слишком сильно соскучилась по этому неугомонному кучерявому мальчишке.
— А как же! Один храм святого старца Ухты чего стоит! На него даже из столицы посмотреть приезжают. Там даже саркофаг с его мощами есть, представляешь? Здесь совсем недалеко, если верхом…
Я слегка прикрыла глаза, слушая его веселый, давно позабытый голос, и словно возвращаясь на пыльные дороги Шумбера, узкие улочки Гуабы, в бескрайние степи Элгая Зарече, таинственный лес дор-доу, темные пещеры барбегази, цветущие берега Нефритового Озера…
— Так что, Умбра, поедешь со мной?
Сдалась тебе такие спутники, человек. Ты ведь давно идешь другим путем, путем охотника, на котором таким как я места нет. Для них уготовлена засыпанная землей яма в лопухах на обочине.
— А что, Асеер знает, что ты собираешься на прогулку с игигом?
Он слегка удивился, приподняв угольно-черные брови. Правильно, мне самой интересно, с чего я так взбеленилась.
— Конечно! Зря ты так. Учитель не разделяет людей и нелюдей. Он говорит, что добро и зло не имеют расовой принадлежности. Настоящие охотники борются с истинным злом в любом обличье, а с суевериями сражаются проповедники.
— Асеер так говорит?
— Да. И еще он говорит, что игиг — это тяжелый диагноз, но не смертельный приговор.
— Ну… тогда… поехали. — Сбивчиво пробормотала я, слишком пораженная, чтобы отбить булыжник, нагло брошенный в мой огород. Как он сказал? Игиг — это тяжелый диагноз? Ну, дингир-ур, мы еще поглядим, кому на самом деле потребуется помощь лекаря.
Пригретый, расцвеченный солнцем лес выглядел куда лучше обычного. Рыжая, упорно не желающая опадать листва молодых дубков и ярко зеленая сосновая хвоя придавали ему нарядный, даже несколько щеголеватый вид. Я бы непременно залюбовалась такой красотой, если бы не постоянная тряска, от которой мутнело в глазах, а к горлу поступал солоноватый комок. Моя вороная кобыла скакала словно сеголеток, впервые почуявший свободу. Она то норовила пуститься в галоп, то резко притормаживала, чтобы щипнуть чего-нибудь вкусного или почесать брюхо попавшимся на пути низкорослым кустарником. Зад ныл, требуя независимости от дурной головы, решившейся на конную прогулку. В контраст моему бодрому клячетрясению Тимхо плавно и спокойно скользил чуть впереди на своем светло желтом жеребчике. Золотистый конь, будто плыл по воздуху, поочередно выбрасывая вперед то обе левые то обе правые ноги.
— Здорово у тебя конь вышагивает. — Высказала я вслух свои наблюдения. — Никогда такого не видела.
— Он иноходец. — Гордо приосанился паренек, похлопывая жеребчика по изогнутой шее. — Большая редкость, особенно правильно обученный. Я на него все деньги с первого заказа потратил.
— Может, махнемся? С доплатой.
— Нет уж. — Тим хитро улыбнулся, пригибаясь, чтобы пропустить над головой коварно нависшую ветку дерева. — Лис мне почти как друг. А как твою лошадку зовут?
— Я зову ее гнусная скотина.
— Нет, ну какое у нее имя?
— Откуда мне знать. При покупке нас друг другу не представили, а потом мы с ней на эту тему не заговаривали.
— Тогда ты должна ее назвать. — Убежденно заявил паренек.
— Ну, хорошо. — Я в некотором замешательстве уставилась на взлохмаченную гриву между любопытно встопорщенных ушей, казавшуюся на общем фоне случайно поставленным чернильным пятном. — Пусть будет Кляксой. Пойдет?
— Ничего. — Серьезно тряхнул кудрями Тим. — Но ей больше подходит имя Слива, вон какой у нее бочок синевой отливает.
— Лучше Редька.
— Нет, тогда уж Черника или… Чернушка.
— Ты ее еще Черноземом назови…
За спором мы и не заметили, как добрались до храма. Опомнились лишь, когда из-за деревьев показалась невысокая скособочившаяся башня в окружении облезлой лужайки. От леса лужайку отделял забор, представляющий серьезную преграду разве что для кур, важно расхаживающих по двору. Такой низкий, что его можно было запросто перешагнуть, а при желании, и вышибить одним пинком. Зрелище жалкое. Но несмотря ни на что, для меня этот храм выглядел более убедительно, чем многие другие вместилища истинной веры, отгораживающиеся от «добрых людей» заточенными кольями, рвами или твердокаменными стенами в три ряда.
Про самого святого старца Ухты (цвет глаз, рост, вес в обществе и на весах) лично мне было известно маловато. Вроде бы, еще при жизни дед занимался широким кругом общественно полезных работ: исцелял безнадежно хворых, помогал сирым, не особенно издевался над убогими, изгонял бесов, активно перевоспитывал блудниц, безжалостно доводил преступников до горьких слез раскаяния и прочих нервных припадков, а также творил многие другие не менее славные деяния. Как показывает история, народная любовь не покидает столь великих людей и после смерти, увековечивая их в молитвах, на лубочных картинках и амулетах от запора.
Тимхо дернул за веревочку, и нехитрый механизм отомкнул задвижку с внутренней стороны, пропуская нас во двор. Архитектурный ансамбль башни дополнялся хлипким сараем и крепкой деревянной будочкой стратегического назначения — единственным строением не вызывавшим у меня опасений. Подробное описание храмового хозяйства емко укладывалась в двух словах «разруха» и «запустение». Похоже, кроме нас единственными посетителями и стражами скромной обители святого Ухты были местные квочки.
— Что-то здесь не людно. — Я поддала под зад особо фанатично настроенной несушке, нагло загородившей мне дорогу. — И не ладно.
Паренек недовольно покосился в мою сторону, явно осуждая акт глумления над гордой священной птицей.
— Просто не сезон. Обычно посетители приезжают летом. Да и оборотня все бояться. — Нехотя буркнул он.
— И чего же обычно алчут страждущие? — К углу сарая был прибит ящик для пожертвований, поэтому интерес прозвучавший в моем вопросе был почти искренним, и мальчишка снизошел до более вежливого ответа.
— Святой великомученик Ухты творит всевозможные чудеса и исполняет самые заветные желания.
Так он еще и великомученик. Все понятно, деду круто не везло. Особенно если учесть, что все его прихожане были неприлично скупыми людьми, либо их здесь вообще давненько не было. Всего две медных монетки, окислившихся так, что профиль последнего императора больше походил на осклабленную упыринную морду. Только магию зря потратила.
Тимхо, конечно, не мог видеть, как я использую заклинание взлома, но все равно что-то заподозрил и, бесцеремонно оттащил меня за рукав.
Сразу за углом сарайчика, где ограда выглядела почти прилично, а лужайка еще каким-то чудом зеленела, обнаружился вход в небольшую башенную комнатку, в которой стоял массивный каменный гроб, накрытый толстой монолитной плитой. Над гробом висел поясной портрет старца, вероятно, еще прижизненный, потому что по своему опыту знаю — с трупа великомученика ничего путного не нарисуешь. На портрете был изображен не дряхлый старикан с бородой по пояс, как я собственно его себе и представляла, а мужчина в самом расцвете сил с большими синими глазами, облаченный в пурпурную шапочку с белым мехом и пурпурного же цвета плащ весьма зажиточного имперца. Единственное, что в нем было от старика, это длинные седые волосы и короткая щегольская бородка. Если побрить, посадить на строгую диету, а потом заставить полдня резать лук, будет здорово похож на Асеера…
— Вот он, саркофаг! Здесь хранятся мощи святого… — Донесся до меня голос Тима. От избытка чувств паренек выпустил мой рукав, чтобы тут же вцепился в крышку гроба. Прикрыл глаза и быстро задвигал губами, словно читал молитву.
Ничего себе. Похоже, действительно читал. И куда только глядит дингир-ур?
— Тим, — ехидно окликнула я. Он отмер, уставившись на меня таким затравленным взглядом, от которого дрогнуло даже каменное игигское сердце. Боги, да пусть верит в кого хочет, хоть в праведного удуга вегетарианца.
— Я… просто… хотела узнать поподробнее про святого старца.
Паренек просиял, словно заядлая бабка-сплетница, в дом которой негаданно ввалилась толпа столичных дознавателей.
— Один раз в году, в ночь после третьего снега — вдохновлено начал он. — Святой Ухты спускается с небес в наш мир, чтобы покарать зло и наградить добрых людей. Особенно святой благосклонен к детям. В эту ночь святой старец преподносит подарки для тех, кто светел душой, чист помыслами и совершал достойные поступки… так было раньше, пока люди не пропитались злобой насквозь.
Он вышел во двор, а я так и осталась стоять на месте, задумчиво разглядывая испещренную знаками каменную крышку саркофага. Тимхо еще что-то говорил. Слова доносились непонятными едва слышными отголосками. Да особенно и не хотелось вникать в их смысл. Созерцание гроба направило мои размышления в новое русло. Из головы все никак не шла утренняя статья из бестиария. Если верить написанному, местные упыри могут превращаться в черный туман. Интересно, имеет ли упыринный туман какое-нибудь отношение к тому дурно воспитанному туману, что ни с того ни с сего атаковал меня в лесу? Если да, то получается, что логский оборотень идет в комплекте с логским упырем.
Как найти и убить оборотня я еще представляла, а упырь? Упырь — это же совсем другое дело. Ночью за ним гоняться себе дороже, а днем гад может скрываться где угодно.
Нужно хоть как-то ограничить круг поисков. Если рассудить, упыри сами по себе, на весенней лужайке не родятся. На той стороне, за границей жизни и смерти кишмя кишат жуткие, тупые, вечно голодные твари, которые готовы в лепешку расшибиться, лишь бы проникнуть в мир живых. Но Порог они сами перейти не могут, тварям нужно особое приглашение от людей. И люди приглашают их. Сами. Приглашают, когда не могут отпустить умершего, оплакивая его денно и нощно, привязывая его к Порогу своими слезами и страданьями так, что он не просто может уйти. Люди связывают себя любовью, обязательствами, ненавистью, болью. И по этой связи твари, точно крысы по швартовочному тросу, перебираются в опустевшие, мертвые тела. Редко, но случается, что из-за Порога возвращаются настоящие хозяева тел, но для этого они должны быть либо игагми, специально созданными для подобных путешествий, либо людьми c огромными энергетическим запасами. Например, магами или… я задумчиво уставилась на портрет.
Во взгляде святого старца читался укор. Правильно, я бы тоже не созналась. Очень может быть, что по ночам дедушка Ухты спокойно сдвигает крышечку и разгуливает по окрестностям целомудренно скрываясь под черным туманом.
Тимхо копошился на улице, вкапывая в землю какую-то корявую палку, и не обращал никакого внимания ни на меня, ни на саркофаг. Самое время проверить, полна ли коробушка.
Ы-ых. Тяжелая зараза. От напряжения у меня заломило спину, но плита даже не шелохнулась. Если внутри действительно упырь, то ему оставалось только искренне посочувствовать. Это как же бедняга каждый раз корячится.
Я расставила ноги на ширину плеч, основательно поплевала на ладони и уже приготовилась ко второму заходу, как за моей спиной раздался протяжный скрип. Оказывается, в самом конце комнатки находилась потайная дверь. Теперь на ее пороге стоял страшный тощий, лысый, как черепаха, старикан. Такой древний и кардинально усыпанный пигментными пятнами, что с испугу я приняла его за припозднившегося упыря, но потом разглядела плешивые изгибы черных крыльев над плечами.
Пока мы внимательно изучали друг друга, на лице служителя храма не дрогнул ни один мускул, но легче было вынести гробовую плиту, чем его холодный, колюще-режущий взгляд.
— Жестокость к тварям безмолвным объясняется ущербностью либо недоразвитостью ума. — Наконец, проскрежетал он. — Низкую тягу к легкой наживе можно истолковать души изъяном, и попробовать излечить молитвою и покаянием…
Я почувствовала, что краснею. Надо же было так проколоться, совсем забыла, что кедошим прекрасно разбираются в магии, и могут учуять ее на любом расстоянии, как стервятники дохлого онагра. Не объяснять же теперь, что я залезла в ящик для пожертвований из любопытства…
— Но попытка осквернения святыни, безусловно, свидетельствует о полной испорченности человека, и можно с уверенностью сказать, что таковой прогнил до основания, потому как безнадежен. — Взгляд храмовника стал откровенно расчленяющим, я практически чувствовала, как он мысленно распиливает меня на части. Религиозные фанатики вообще социально опасны. Просто рассадник психических заболеваний. Помнится, толпа вот таких же активистов из одного аккадского храма целый день гоняла меня по пустыне, не отвлекаясь на отдых и обеденный перерыв. Всего лишь из-за того, что я наступила на молитвенный коврик их настоятеля. И это тогда они еще не знали, о пропаже своего священного голубого алмаза…
Я стала медленно отступать спиной назад, мучительно ожидая, когда же чернота арки над головой наконец-то сменится синим небом. Так увлеклась, что едва не сшибла Тимхо, который упоенно любовался результатом своих трудов — торчащим из земли колышком. Хрыч, выползший за мной на свет божий, смотрелся на этом самом свету еще страшнее. Да на его фоне любой самый залежалый упырь выглядел бы розовощеким карапузом. Но вместо того, чтобы пасть хладным трупом или задать стрекача, как поступили бы все нормальные люди при виде этого облезлого реликта, ненормальный Митич бросился к нему навстречу с какой-то бурной, непонятной мне радостью.
— Здравствуйте, настоятель Вербит!
— А, юный Тимхо… — Взгляд кедошима потеплел, хотя лицо оставалось все таким же мертвенно-неподвижным. — Рад тебя видеть. Как твои успехи в ученье?
— Спасибо, хорошо. Я уже выучил молитву «об отвращении зла».
— Весьма похвально.
— Так вот откуда крыша подтекает…
— Что? — Раздраженно вздернул крылья Вербит.
— Да ничего, я не вам. Я говорю, Тим, зачем ты похоронил здесь это полено?
Храмовник засопел во гневе, но уже привыкший к общению с игигами Митич легко отделил суть от плевел, охотно пустившись в объяснения.
— Есть традиция, по которой в последний месяц осени любой может загадать самое заветное желание, и закопать еловый кол рядом с саркофагом святого Ухты. Если человек чист душой и достоин помыслами, святой вскоре ниспошлет ему свое благословение.
— Это как?
— После первого снега на месте колышка вырастет высокая молодая ель!
— Угу. — Только теперь я заметила рядом со свеженькой вновь вкопанной палкой целую кучу старых наполовину сгнивших и покрытых мхом черенков. И что-то ни одной елки…
— Я загадал, стать великим воином. — Мальчишка принял мечтательный вид, какой обычно бывает у малышей в предвкушении балаганного представления. — Давай приедем сюда после третьего снега и посмотрим? Вдруг чудо случиться!
— Чудес не бывает. — Отрезала я. — И это я говорю тебе, как профессиональный маг. Чудо — это усиленная, кропотливая работа, требующая большой самоотдачи и удугову кучу времени. Только при наличии всего вышеперечисленного оно имеет шанс случиться. А все эти ваши ритуалы — пустая трата времени.
— То есть ты хочешь сказать, что все зря, да? — Начал кипятиться мальчишка. — Нет, ты скажи, скажи, что из меня не получиться хорошего охотника!
Я как раз собиралась, но меня перебил кедошим. Сначала жестким колючим взглядом, и только потом словом.
— Вы сами себе противоречите. Говорите, что чудес не бывает, и тут же даете им определение. Чудеса случаются повсеместно. Почитайте хотя бы древние свитки, труды святых и ученых… везде найдется упоминание об удивительных вещах, творящихся в мире по воле всевышних сил. Это, несомненно, свидетельствует об истинности божественного откровения. Вера в чудеса помогает справиться с любыми трудностями. Верь, юный Тимхо, и у тебя все получится. Святой Ухты всегда с нами. — Закончив на этом, старик ободряюще кивнул мальчишке и пополз обратно в свою нору стеречь саркофаг.
Я примирительно улыбнулась Митичу, но тот лишь насупился еще больше и отвернулся. Надо же, обиделся. Лучше бы тратил время на тренировки, а не на всякую романтическую ерунду, уже не маленький. До каких пор еще с ним нянчиться? Всю дорогу мы не сказали друг другу ни слова.
Колюче попрощались на репейном поле и разъехались в разные стороны. Тим — к дому деда Богдоя. Моя разнузданная кобыла — в компанию к бабкиным овцам, где ей, кстати, было самое место, а я — поскорее в дом с целью проспать до самого вечера. Но стоило переступить порог, как в лицо неожиданно метнулось нечто черно-серое, похожее растрепанный клок тумана. Настолько неожиданно, что не успела даже прикрыться руками, только зажмурилась. Кожу больно хлестнуло чем-то мокро-шершавым.
— Путаисся! — Раздался следом ворчливый старушечий голос. — Ни прибраться, ни печь почистить!
Я возмущенно выругалась, попытавшись быстренько проскочить мимо воинственно настроенной Глаширы, но здорово просчиталась. Легче было проскочить между смыкающихся волчьих челюстей. Шустрая бабка с криками и позором выгнала меня во двор, охаживая смердящей, измазанной в золе тряпкой.
Делать было нечего. Я подалась к озеру. Может быть потому, что там в отличие от бабкиного дома и моей души было спокойно.
Вот что значит переменчивая осенняя погода. Куда успел подеваться безоблачный теплый денек? Наверное, туда же, куда мое хорошее настроение. Небо затянули караваны серых туч. Ставший пронизывающим ветер поднимал холод с воды и гнал его шипящими бурунами по высокой выцветшей добела траве.
Недалеко, съежившись на холодной земле у самой кромки воды, дремал старый рыбак Богдой. Длинная тростниковая удочка с прилаженным колокольчиком не в пример хозяину удобно устроилась на рогатине, а прибитый волнами поплавок степенно покачивался в зарослях кувшинок у самого берега.
Зато середина озера безраздельно принадлежала припозднившимся с отлетом диким гусям, беспокойно сновавшим туда-сюда, словно проверяя напоследок, не забыли ли они чего важного.
Наконец, водную гладь испещрили светлые древки срезанных волн. Следуя за протяжно гомонящим вожаком, стая поднялась в небо. Единым живым существом, точеным наконечником стрелы, нацеленной куда-то за горизонт. Одна птица почему-то задержалась внизу.
— Эх, пропадет. — Оказалось, что дед Богдой проснулся, смотал удочку и теперь осторожно поднимал связку насаженных на прут карасей. — Из всего выводка ужа такая несуразная, что хоть плач. Так и не смогла на крыло встать-то. Совсем квелая, вон даже головы не поднимает.
Словно разобрав его слова, гусыня отчаянно вытянула шею, закричав-заплакав вслед ускользающему вдаль косяку. И они услышали. Вожак развернул стаю, описывая над озером прощальный круг, словно давая понять «мы тебя помним».
Но с заснеженных гор уже подкрадывались холода. А в стае кроме нее были и сдающие, но еще не сдающиеся старики, и несмышленый едва окрепший молодняк, и просто ослабленные болезнями и недугами. Все они могут выжить только если не останутся. И калека замолчала, понимая. Они были в своем праве. Они улетали.
А она оставалась. Одна. Лишь потому, что судьба создала ее не такой, как всех. Просто ради эксперимента, из научного интереса. И судьбе нет никакого дела, каково это быть уродом, изгоем, тем, кто всегда остается один…
Я обернулась. Старик уже ушел, и это все решало. Потому что я никогда бы не осмелилась на подобную глупость при свидетелях.
Отражения грозовых облаков плыли по холодной осенней воде, быстрее и легче лучших имперских судов. Перебирали мелкую рябь потревоженных ветром волн, словно струны, чередуя мрак тени с золотисто-синими прожилками чистого неба. Серая птица даже не успела испугаться, когда скользнувшая по ее спине тень внезапно сомкнулась вокруг тела крепкими тисками и потащила на глубину.
Я с головой ушла под воду, оттолкнулась, вынырнула на поверхность, и снова пошла на дно. Благо последнее было не глубоко, а то бы я точно захлебнулась, пытаясь удержать отчаянно вырывающуюся гусыню. Кто додумался назвать гусей неповоротливыми? Да легче удержать ушами шапку при штормовом ветре.
Но, несмотря на все трудности, собственная жизнь всегда являлась для меня хорошим стимулом, поэтому скоро я уже уверенно стояла на твердой почве, правда по пояс в ледяной воде.
Убаюканная магией, птица прекратила трепыхаться, притихнув в моих руках, меня же наоборот начало потряхивать от холода, но я лишь упрямо сжала зубы. Если уж совершаю идиотский поступок, то не привыкла отвлекаться на всякие глупости.
Это было трудно объяснить. Легче объяснить, зачем козе клепсидра. Но мне было очень важно, чтобы эта птица смогла улететь вместе со всеми. К бесам судьбу, к черту законы природы, к удугам этот вшивый здравый смысл!
Серебристое свечение бережно окутало каждое перышко, впитываясь все глубже. Оставалось надеяться, что хворь не серьезная. Я закрыла глаза, сконцентрировавшись на волнах силы, разливающихся по всему существу, упорядочивая и выявляя огрехи строения. Болезнь нашлась быстро, она чернела на общем серебряном поле двумя кривыми кляксами. Пострадали поднимающая крыло нижняя мышца в области груди под основной грудной мышцей и сухожилие, перекинутое через блок, позволяющее нижней грудной мышце поднимать крыло «снизу». Смертельно для птицы, трудновыполнимо для меня, но, в общем, — ничего страшного. Просто нужно очень постараться…
Несмотря на холод, пот градом стекал со лба. Как любил говаривать знакомый военный лекарь — легче добить, чем вылечить. Одному небу было известно, сколько прошло времени, но от страшных клякс остались лишь еле различимые тени, еще немного и о них не останется и следа…
Неожиданно серебряная сетка заклинания предательски дрогнула, начиная блекнуть. Черные кляксы радостно раздулись до прежних размеров. Упади небо! Только не это. Я со скрипом сцепила зубы, пытаясь выбрать остатки резерва, но выбирать уже было нечего.
Озверевший ветер плетью хлестал по коже, высекая из глаз пустые, бессмысленные слезы, но я ничего не чувствовала. Только злую обиду. Напрасно. Все напрасно. И ведь не хватило совсем чуть-чуть… а может, как раньше…
Обида на миг отступила, уступая дорогу удивлению. Чьи-то ладони легли поверх моих, щедро раздаривая жгучее тепло и силу. Даже более щедро, чем было нужно. Заклинание достроилось за считанные мгновения, выбросив избыток энергии искрящимся потоком солнечного ветра. Если отпустить птицу, какое-то время ее будет нести вверх просто за счет магии. Осталось только раскрыть ладони.
Ветер.
Свобода.
Ликующее счастье, в которое трудно поверить.
Расправленные крылья.
Сияющий силуэт на фоне серых грозовых туч.
В груди защемило от пьянящего ощущения полета. Магия так тесно связала нас, что общим стал каждый удар сердца, каждый толчок крови, даже небо, скользящее сквозь трепещущие перья стало общим.
На западе догорала заря, на востоке зажигались первые звезды. Мир остался далеко внизу. Внизу больше ничего нет, ничего больше не нужно. Только вверх и вперед, следом за стаей. Вперед! Быстрее! Еще быстрее! Наперегонки с облаками, подальше от боли, страхов, одиночества, пустоты, безнадеги…
Колючий толчок импульса. Темнота. Резкое головокружительное падение.
— Очнись. — Услышала я негромкий, спокойный голос, и открыла глаза. Гусыня по-прежнему продолжала полет, плавно и уверенно, не проявляя малейших признаков усталости или признательности. Я перевела взгляд на склонившегося надо мной человека с перепачканным сажей лицом, недовольно поджала губы, но следовать дурному примеру не стала.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
Мы сидели, молча, провожая улетающую птицу. Я ерзала, кутаясь в его длинный серый плащ. Асеер был неподвижен и спокоен, тем спокойствием, которое сведущие узнают, как спокойствие свернувшейся в кольцо кобры, притаившегося хищника, спокойствие несущее смерть…
Но ведь именно этот человек только что спасал со мной гуся, вытащил меня на берег, потратил магию на сушку моей одежды и отдал мне свой плащ. Тот одержимый жаждой мести фанатик, что встретился мне на дорогах Шумбера, пугал намного меньше, чем этот непонятный, спокойный, умиротворенный человек, способный, кстати, на что угодно.
— Я тебя искал.
— Вижу. — Я приподняла уголки губ, покосившись на черное пятно, размазанное по щеке охотника. — Зачем?
— Чтобы поговорить… о Тимхо. Мальчик вернулся сам не свой… и…
— И, конечно же, ты решил, что во всем виновата мерзкая тварь. Ты не ошибся, это дело моих грязных лап! — Запланированный злодейский хохот был неожиданно прерван приступом кашля. Я постучала кулаком по груди и проникновенным голосом добавила. — Меня печенкой новорожденных младенцев не корми, только дай поизмываться над молодыми охотниками…
— Умбра, тебе не надоело?
— Не поняла.
— Притворяться мерзкой тварью.
— Я и есть мерзкая тварь, порождение тьмы, страх, ужас, безжалостное создание черного колдовства, бессердечный монстр, проклятье богов…
— Какая чушь.
— Вот и нет! Я злобная и бессердечная!
— Ты оставила жизнь смертельному врагу, спасла детей, истратила весь резерв, чтобы помочь… хм… гусю.
— Если бы я тогда случайно не свалилась в озеро, ты бы теперь жаловался другим жмурикам в подземном царстве на изощренные бесчеловечные пытки и долгую мучительную смерть, а не нес здесь какую-то ересь про гусей.
— Ну хорошо. — Вздохнул он. — Оставайся задницей, если хочешь.
Я усмехнулась. Еще бы. Картина «дингир-ур убеждает игига в добродетели и благородстве» могла бы пополнить лучшие коллекции абстрактной живописи.
— Что там насчет мальчишки?
— Перед прогулкой с тобой он прямо светился от счастья, а вернулся мрачнее тучи. Даже со мной не захотел разговаривать. — Асеер заглянул мне в глаза. — Умбра, что там у вас произошло?
— Ты в курсе, что твой воспитанник разучивает молитвы во славу одного древнего ископаемого под руководством другого?
— Да. И не вижу в этом ничего страшного.
— Ничего страшного?! — Всплеснула руками я. — Да парню окончательно запудрили мозги! Того и гляди будет в рубище ходить, горланить священные гимны, и бичевать себя крапивой куда не попади!
— Тимхо взрослый, здравомыслящий молодой человек. Он никогда не опуститься до таких крайностей. К тому же каждому охотнику необходим храм, место, куда можно прийти за советом, за поддержкой, за отпущением, за надеждой… а эта вера не требует ни кровавых ни финансовых жертв, лишь соблюдения законов совести и чести, доброты и участия к близким. По-моему, мальчику это только на пользу.
— Ты еще скажи, что сам к саркофагу наведываешься. — Буркнула я из чистой вредности. Слова охотника меня убедили, успокоили, заставив посмотреть на ситуацию с другой стороны.
— Наведываюсь. — Не стал отнекиваться дингир-ур. — Кстати, тебе тоже бы не помешало. Настоятель храма очень мудрый и интересный собеседник.
— Спасибо, мы уже беседовали. — Я задумчиво почесала переносицу, шерстяной охотничий плащ колюче огладил щеку. — Из-за этого-то и весь сыр-бор…
— И ты сказал ему, что он никогда не станет настоящим охотником? — Сдавленно спросил Асеер, в конце моего короткого живописного рассказа.
— Немного в другой формулировке, но смысл верный. Признаю, немного погорячилась. Но я всегда говорю, что думаю и…
— Лучше бы та сначала думала, а потом уже говорила. — Грубо оборвал меня охотник. — Ты должна поговорить с ним, извиниться, убедить в том, что у него все получиться!
— И не подумаю. — Я закусила удила. — С какой это стати мне переживать из-за чьих-то там переживаний?
Асеер угрожающе сжал пальцы, предвкушая мое удушение, но все-таки сумел сдержаться, продолжив переговоры.
— Понимаешь, Тимхо стал мне очень дорог… я никогда не видел его таким… потерянным, разочарованным. Твои слова очень многое для него значат. Умбра, поговори с ним. Пожалуйста. Сегодня вечером в деревне будет праздник с народными гуляньями по случаю. Тимхо участвует в боях, ты могла бы…
— Не могла бы. — Стыдно признаться, но мое озлобленное упорство удивляло даже меня. Ведь на самом деле я уже давно осознала, что была неправа, и сама собиралась извиниться. Просто какое-то пока неосознанное мерзкое чувство засело глубоко в душе, заставляя говорить гадости. — Я тебе уже сказала, что не буду ни перед кем извиняться! Я не подвязывалась возиться с сопливыми щенками! Разбирайся с ним сам, если хочется…
— Понятно. — Подозрительно, но Асеер ничуть не рассердился, как будто заранее знал, что я от всего отопрусь.
— Чего тебе понятно?
— Что с тобой по-хорошему нельзя.
— Ну, попробуй по-плохому!
Он потянулся к ножнам на поясе. Я, ухмыльнувшись, вытащила из рукавов тонкие метательные ножи, готовая к любому удару. Только не к такому. Увиденное настолько меня потрясло, что я в ужасе отпрянула назад.
— Ты ничуть не изменилась, лысая. Разве что волос стало побольше, но мозгов так и не прибавилось! — Уперла руки в боки Стрекоза. — И не надейся сбежать, моя милая, я не люблю неоконченных разговоров. Буду приходить к тебе во снах, мы жмурики это умеем, и всю ночь рассказывать занимательные истории из моей недолгой, но увлекательной двухсотлетней жизни.
— Чего ты хочешь?
— Нет, она еще спрашивает! — Многочисленные черные косички раздраженно запрыгали по загорелым плечам. — К чему эти дешевые понты и гнилые базары, подруга? Бросила мужчину с двумя детьми, жила все это время в свое удовольствие. Хорошо, хоть девчонку пристроили. Хотя знала бы, чего нам это стоило! Асеер, значит мальчонку одни кормил, поил, воспитывал, душу, понимаешь, вкладывал, отношения выстраивал все эти годы, а она тут заявляется, как шмон среди ясного неба, и все снова к песчаному гулю под хвост?
Я только хватала ртом воздух от возмущения, не в силах вымолвить ни слова. Обвинять меня после всего случившегося?! Да я это их спасла! Я! А не этот белобрысый подхалим. Я пожертвовала своей жизнью и имею право…
— Ничего ты не имеешь, девчонка! — В голос заорала Лайдэ-дзи, испугав меня до нервной икоты. — Отказалась от обязанностей? Вот и о правах забудь! Одно без другого не бывает. Это тебе не щенок, это человек, и возможно в будущем великий, нечета тебе! Поняла, кошелка?
— Асеер, убери ее… — Взмолилась я.
Охотник иронично приподнял брови, не сводя с меня хитрых рубиновых глаз.
— Ну, хорошо! Хорошо! Шантажисты дхэровы, я поговорю с Тимхо!
— Вот видишь, а ты сомневался. Пойдем, Асеер, сил моих больше нет глядеть на эту бесстыжую морду. — Душа меча погрозила мне кулачком и растаяла. Охотник тоже не стал задерживаться.
Как конкретно назывался праздник и к чему он был приурочен так и осталось для меня загадкой, разгадывать которую, кстати, не было никакого желания. Если бы не Асеер, сам факт существования торжества вообще благополучно обошел бы меня стороной.
Я бесцельно бродила по берегу, кутаясь в охотничий плащ, все больше склоняясь к тому, чтобы все-таки разбавить собой праздничную бочку меда. Наставления дингир-ура и ворчание призрака тут не причем. Мне действительно было стыдно, погано и немного больно от собственной грубой, бескомпромиссной, непробиваемой, глупой упертости. Да пусть верить в кого хочет, только бы верил. Пусть мечтает о чем угодно, только бы не превратился в кого-нибудь, вроде меня.
— Госпожа расследователь. — Из кустов показалась щекастая физиономия с отчетливым черным пятном на лбу. Глашира, явно вошла во вкус. — А я везде вас искал…
— Чего тебе, Пацек?
— Вот. — Детинушка робко вытянул руку, в которой была зажат серый кожаный мешочек.
Приглядевшись, я с удивлением опознала в нем свой дорожный кошель, который потеряла еще на прошлой неделе. Точнее, это так я думала, что потеряла…
— Все на месте, вы не подумайте… — Вор пламенно зарделся, отводя честные голубые глаза. — Я вам там его заштопал кое-где… и отдельный кармашек для мелочи…
Я зачарованно развязала горловину, высыпав содержимое на ладонь. Кроме изначальных десяти золотых наружу высыпались три медных монетки незнакомого происхождения.
— За моральный ущерб. — Сдавленно пробормотал Пацек в ответ на мой недоумевающий взгляд. Мысль о воре, охотящемся за кошелем только чтобы его простирнуть, заштопать и доложить туда денег, была сродни бойкому улыбчивому покойнику, и никак не желала укладываться у меня в голове.
— Хотите, я вам еще кобылицу вычищу или набойки на сапоги слажу?
— Нет.
— Да? Тогда может тыкву возьмете, у нас в этом году во-о-от такие уродились!
— Не стоит.
— Тогда, может, заплату на рубахе поставлю, вон на локте у вас поистерлось…
— Слушай, парень, ты просто спер мой кошель! — Не выдержав, я сорвалась на дурной бабский крик. — Не порвал семь томов собственноручно написанных наставлений потомкам, не плевал в мой колодец, не предавал огню и мечу мое родовое, нежно любимое с детства гнездо! Поэтому вовсе не обязан теперь заменять мне отца и старушку мать!
Здоровенный детинушка неожиданно и как-то совсем по-детски потупился и шмыгнул носом.
— Э-эй, ты чего? Ну вот… — Я притушила саркастическую ухмылку, смущенно потерев бровь. — Ладно, прости, погорячилась. Тыква всегда в хозяйстве пригодиться. К тому же, я тут вспомнила. У меня к тебе одна очень важная просьба.
— Правда?
— Честное расследовательское. Проводишь меня на праздник?
Население Серых Ив отнеслось к празднику ответственно. Явились все, от грудных младенцев (громко выражающих свои впечатления о самом празднике и матерях, додумавшихся их к нему приобщить) до древних стариков (еще с утра оккупировавших все сидячие места). Хотя даже полная явка не могла объяснить, откуда в такой маленькой деревне взялась такая уйма народа. Зато смог Пацек. Оказалось, что многие из присутствующих — родственники и друзья местных жителей, съехавшиеся в Ивы из окрестных сел, чтобы поучаствовать в празднике.
Проводник из Пацека, вообще получился намного лучше вора. Ненавязчивый, лаконичный, смышленый. Он сам получал удовольствие от прогулки, и бескорыстно делился им со мной, комментируя все происходящее вокруг. Как то: «Парный забег молодоженов на дальнюю дистанцию. Аника, дочка скорняка из Липок, уже третий год участвует. Каждый раз с новым мужем». Или вот: «По гонкам в мешках среди мужчин у нашего лекаря во всей округе равных нет. Уж как до мешка доберется, так бывало и на коне не догонишь. Правда, как протрезвеет, ничего потом не помнит, и нипочем не верит, когда ему про то рассказывают». А также: «В прошлом году то староста наш прямо на празднике крепко поссорился с женой и пошел топиться на бывший Кривой Мост, что через озеро. Боруся — следом. Не, не топиться. Проследить, чтобы, значит, не передумал. Почитай тогда все наши собрались поглядеть. Мост старый уже был. Не выдержал. Сашию хоть бы что, а Борусю потом еле откачали».
В толкотне у лавки с пирожками моего проводника оттеснили куда-то в за пределы видимости, зато я наткнулась на старосту, кузнеца и деда Шповника, оживленно обсуждавших что-то с купцом Теушем. Со мной вежливо поздоровались, приняв в узкий кружок.
— Ты у себя в Липках умничать будешь. — Ругался Саший, почему-то шепотом. — А мы тебе дело верное говорим. Надыть вскладчину на Ерку ставить.
— Я же не спорю. — Вежливо соглашался купец. — Но вам не кажется, что для забега с яйцом и ложкой среди девиц она немного крупновата в кости… в смысле тяжеловата… на подъем? Тем более она раньше и не участвовала никогда…
— Зато у нее рука крепкая. — Возразил староста, почему-то потирая поясницу, а потом окинул округу подозрительным взглядом и, наклонившись поближе к собеседнику, добавил. — У нас есть информация!
— Ага! — Хохотнул Купец. — Мы вчера из харчевни возвращались, а девки-то деревенские как раз гадать на женихов удумали. Со свечкой в ночь по двору ходили. Якобы на свет должен дух нечистый явиться и рассказать, когда сватов ждать. Так во двор возьми да забеги заяц-беляк. У них в это время самая кормежка. В потемках то не видать ничего, токмо тень черная ушастая. Все в крик «демон, демон!», а Ерка, та не испугалась. Она чтобы у демона про жениха выспросить, через плетень одним махом перепрыгнула и беляка до самой опушки гнала. А свечка то и ни разу не погасла.
— И я тебе скажу, Теуш. — Значительно погрозил пальцем дед Шповник. — Тот заяц только потому ушел, как фору хорошую взял. Мы бы, может, тоже ушли… ежели бы Клюп не засмеялся…
Я добавила одну медную монетку к общей ставке на Ерку в забеге с яйцом и ложкой среди девиц, две других к общему недоумению поставила на Тимхо в боях на шестах среди мужчин. Тут же отыскался Пацек с пирожками, о происхождении которых можно было легко догадаться по хитрому прищуру и стыдливому румянцу на щеках, а также с вестью, что бои на шестах вот-вот начнутся.
На месте соревнований в землю было вбито четырнадцать бревен по одному уровню, два ряда по пять, и только центральный из четырех. Вооруженные длинными, в три локтя палками, противники должны были гонять и мутузить друг друга до первого падения. Призом назначили племенного бычка, в связи с чем участников набралось разве что чуть-чуть поменьше зрителей. Очередь до Тимхо дошла только спустя десять глубоких разочарований, шесть расквашенных носов, один отбитый копчик и три подвернутых лодыжки. Толпа встретила щуплого мальчишку, вышедшего против мускулистого кузнеца из Липок смехом и улюлюканьем, которые смолкли лишь на мгновенье, когда кузнец распластался на траве, после чего возобновились с удвоенной силой, дополнившись одобрительными выкриками. Скоро определились двое главных претендентов на рога и копыта: Тимхо, и, как ни странно, сын старосты Вежек, показавший необычную сноровку и находчивость. Последний настолько изводил своими шуточками противника, что тот иногда падал от злости еще до начала поединка. Финальный бой, традиционно начался с перечисления выдающихся недостатков соперника. Тим стоял красный, как ошпаренный рак, стараясь не замечать остроумных уколов Вежека. Он так увлекся, что за словесными выпадами едва не пропустил настоящего. Начался серьезный бой. К чести обоих парней, можно сказать, что зрелище было увлекательным, где-то даже красивым. Похоже, никто, кроме бычка, не пожалел, что пришел. И вот, наконец, мать сыра земля приняла в свои утешительные объятия побежденного. А победитель остался наверху, счастливо потрясая шестом над вихрастой головой.
— По-моему, самый подходящий момент. — Асеер незаметно вырос у меня за спиной, словно насланный злой ведьмой горб. Ведь как раз сама подумала то же самое, но после этих слов зверски захотелось сделать все наоборот. Упади небо! Что же мне теперь постоянно на всяких дингир-уров оглядываться. Я не удостоила охотника даже полуоборотом, прямиком направившись к торжествующему Митичу.
— Умбра! — Красуясь, мальчишка раскрутил шест так, что тот стал почти невидимым, чем вызвал новый восхищенный гвалт толпы и мою старую недобрую ухмылку.
— Ну, что ты теперь скажешь? Видела, как я их всех победил?!
— Тим, я хотела бы…
— Нет! — Требовательно перебил меня он. — Скажи честно, что ты теперь думаешь. Как я сражался?
— Ну…
— Ну?! Да они падали, как подкошенные! Благословление святого Ухты со мной! Я почти готов стать охотником!
— Почти… — Я внимательно посмотрела ему в глаза, раздумывая, что лучше, подслащенная пустышка-лесть или горькая, но полезная правда. Если бы он был мне чужим, хватило бы и первого, лишь бы отвязался. Но чужим Тимхо мне не был. А правда, чем горче, тем полезнее.
Пацек плохо разбирался в людях, но то, как изменилось лицо его черноволосой спутницы, ему очень не понравилось. Оно, напряглось, растеряв всю привлекательность и человечность. В один прыжок девушка оказалась напротив победителя боев, вскочив на соседний столб. Толпа удивленно примолкла.
— Нападай.
— Но… ты же без оружия. — Смутился паренек.
— Нападай!
Тимхо сделал неуверенный выпад, но его соперница только поморщилась, отмахнувшись, точно от комара.
— Нападай по-настоящему, дурак! Пустомеля! Размазня! Девчонка!
Такого оскорбления Пацек бы ни за что не спустил. Паренек также разразился серией резких, целеустремленных ударов. Но цели ни один из них так и не достиг, и это было еще удивительнее тем, что сама цель, казалось, не прилагала к этому никаких особых усилий. Наконец, противник вышел из себя, и раскрутив посох вокруг себя огромной двукрылой бабочкой, с криком побежал вперед, словно под ногами были не редкие расшатанные бревна, а мощеная дорога. Пацек плохо разбирался в боях на шестах и без, но исход был очевиден даже ему. Ловкой девушке не устоять против такой атаки.
Кто же мог предположить, что в последний момент она птицей взлетит вверх, завертится в воздухе тугим клубком, и поднимется уже за спиной нападающего, как ни в чем не бывало. По толпе пробежал изумленный вздох. Такого в Ивах еще не видели. Тимхо так вообще не понял, что произошло. Он резко остановился, едва не потеряв равновесия, и теперь стоял, глупо хлопая глазами.
— Ты почти готов. — Тихий спокойных голос заставил Тимхо вздрогнуть. Даже Пацек почувствовал себя густо перенаселенным муравейником. — Ты почти идеально двигаешься, ориентируешься и почти совершенно владеешь техникой боя. Позволь я объясню тебе, что это значит.
Неуловимое движение, и посох оказался в руках у черноволосой, а паренек, кувыркаясь полетел на землю, упав лицом вниз. Большая часть грязи осела на лицах и рубахах предыдущих поверженных бойцов, но и победителю хватило с лихвой.
— «Почти» значит «не». Это значит ты не готов. Ты слишком поздно начал заниматься. Игиги — не деревенский сброд. За промахи с ними ты будешь расплачиваться не гордостью, добрым именем, а ногами, руками, потрохами, жизнью, и хорошо, если сразу и если только своей…
Шест полетел в след, приложив лежащего одним концом по макушке, а вторым пониже спины. Толпа, до этого готовая носить победителя на руках, окатила его волной насмешек, отправившись смотреть на прыжки через плетень. Почти победитель был никому не интересен. Паренек с трудом поднялся, размазывая по щекам размокшую от слез грязь. Зло пнул посох. Медленно побрел прочь, точно собака подбитая своим любимым хозяином. Пацек сам едва не расплакался, и с горя срезал у стоявшего рядом мужчины суму, даже толком не рассмотрев владельца.
Спрыгнув на землю, я обессилено прислонилась к столбу, старясь ни с кем не встречать взглядами. И извинилась и ободрила. Молодчина, Умбра.
— Тим, стой. — Асеер придержал мальчишку за локоть. — Вспомни, что говорил Вербит, основа любой веры — это вера в себя… Все, хватит! — Вызверился Митич, отбрасывая руку учителя. — Хватит с меня вашей гиджской веры! Сказки для детей! Чудес не бывает! Умбра права, из меня никогда не получится хорошего охотника! Так зачем в пустую тратить время?
— Тим… — Осипшим от волнения голосом позвала я, подходя ближе. Он не захотел даже выслушать. Ушел, не оглянувшись. Он уходил, слегка подволакивая правую ногу, а во мне, казалось, все рушилось, с грохотом срываясь в бездонную черную пропасть. Асеер развернулся, уставившись на меня со злым, бешеным прищуром.
— Какая же ты дрянь, Умбра…
Я зажмурилась не из страха, просто чуть прикрыла глаза, подавляя защитные рефлексы. Мне не хотелось защищаться, мне впервые захотелось, чтобы меня ударили. Отметелили до полной потери моего паршивого сознания.
Но удара не последовало. Напряженная до дрожи ладонь остановилась, так и не коснувшись моего лица, и медленно опустилась, обжигая кожу чужим, не предназначенным мне теплом.
Асеер, молча, растворился в толпе, оставив меня в обществе призового бычка, который отныне уже не являлся самой главной скотиной на празднике.
Я сидела в обнимку с деревянной кадушкой на краю того самого колодца, что приютил меня в первый день пребывания в Серых Ивах, и, наверное со стороны здорово походила на старуху Порога из бестиария. Страшная, злобная и неприкаянная. Но подмечать сходство было некому. Праздничный люд давным-давно разошелся-разъехался-расползся по домам. Только дурной на всю голову нелюдь сидел неподвижным изваянием, храня их покой. За неимением собственного.
Меня заинтересовало тихое поскрипывание досок. На заборе соседнего дома, пытаясь отцепить край длинного красного плаща, ворочался неизвестный тип с туго набитым мешком за плечом. Этот дом принадлежал вдове с тремя детишками, итак еле-еле сводящей концы с концами, без пожертвований в фонд защиты редких беспринципных идиотов. Ничего, парочка кинжалов, и скоро этот вид из редкого превратиться в вымирающий.
— Мешок не подержать? — Участливо предложила я, попутно прикидывая как бы побыстрее дотащить труп до репейного поля.
Вор рухнул с забора, оставив о себе на память яркую тряпочку. Через узкое отверстие между красной шапкой и длинной накладной бородой на меня с ужасом уставились честные, прозрачные, как роса, глаза.
— Госпожа расследователь. — Хрипло пролепетал Пацек. — Как же вы меня напугали!
Я спрятала кинжалы за голенища, потеряв всякое желание удобрять лопухи, но от чувства глубокого презрения к вору отделаться так и не смогла.
— Что, у вдовы был?
— Ага. — Довольно кивнул он. — У нас тут еще две есть, трое недоедающих малышей и одна бедная сиротка. Со мной не хотите?
— Чего?! — Это было через чур даже для мерзкого бессердечного игига. — Чтобы я помогала тебе грабить сироток? Даже, если ты все потом вернешь, это… это… слов нет…
— Да как вы могли такое подумать! Я же не грабил, я наоборот! — Вор так искренне возмутился, что заставил меня смутиться.
— Какое еще, гёт, наоборот?! Тебя, между прочим, только что застукали с мешком краденного на чужом заборе!
— Это не краденное. — Насупился вор, прижимая к себе мешок. — Это подарки. Между прочим, на собственные честные деньги купленные. Орехи там на меду, игрушки, ленточки цветастые, жилетки шерстяные на зиму, прялки, котелок новый один есть…
— Так что же ты, дубина, их днем не мог подарить?
— Не мог! Сегодня же как раз праздник святого старца. А добрый дедушка Ухты приносит подарки именно ночью, пока никто не видит… людям нужно во что-то верить, во что-то хорошее, понимаете? Человек потом этим чудом будет весь год жить и радоваться, что о нем помнят, любят и заботятся. Чудеса должны хоть иногда случаться. Что, скажете, глупости все?
— Не скажу. — Я впервые за весь день по-настоящему улыбнулась. Подумать только, вор, подрабатывающий по ночам святым! — Это одно из самых нужных и важных дел, которые мне когда-либо предлагали, не считая похода в столичную картинную галерею и уменьшения популяции шумберских дингир-уров. Кстати, предложение еще в силе?
— А? — Ничего не понял парень. Бес, никак у меня не получается завязать с пустой болтовней.
— Ну, пойти с тобой можно?
— Конечно! — Пацек тут же достал из мешка и протянул мне какой-то сверток. — Вот, наденьте. Мы раньше с Вежеком ходили, но он сегодня на боях голень подвернул.
— А это обязательно? — С надеждой спросила я, брезгливо перебирая комплект из красной изъеденной молью шапочки, плаща и пыльной измочаленной бороды, идентичной натуральной.
— Обязательно. — Вор был непреклонен. — Это на тот случай, если кто увидит. Чтобы волшебства не спугнуть. А, если увидят, сразу кричите хо-хо-хо, и убегайте.
— Хо-хо-хо?
— Ну да, только голос веселее и пониже. Во всех легендах дедушка Ухты именно так и приветствует своих друзей. Добрым задорным смехом.
— А старец случайно не родственник вашему кузнецу?
— Не знаю, вряд ли… Так вы согласны или как?
— Согласна. Только давай потом заглянем еще в один дом. Тут недалеко, у озера.
У озера Пацек честно признался мне, что у него закончились маслы для собак. Кроме того, они с Вежеком знакомились с нужными псинами за неделю, задабривая их вкусностями, а дом деда Богдоя в план не входил. К тому же парень вообще не помнил, есть ли у деда собака. Мы обошли двор по кругу, даже слегка постучали веткой по забору, но никаких признаков сторожевого пса не обнаружили.
— Давайте как мы вот что, госпожа расследователь: я лезу первым и осматриваюсь. Если все чисто, я три раза промяукаю, и вы пойдете следом.
— Может, лучше, мне пойти?
— Что вы! У меня как-никак опыта поболя вашего будет.
Наличие указанного опыта, собственно, и пугало. Я потеребила бороду, нервно перекинула ее за спину, но обижать парня не решилась. Устроилась ждать на корягу под забором, положив на колени свои новенькие кинжалы, купленные перед самым отъездом. Некоторые считают, что оружие должно быть простым, надежным, функциональным и недорогим, чтобы было не жалко потерять в бою. С этим трудно не согласится, но в душе я эстет и всегда выбираю лучшее из возможного. На этот раз с выбором повезло. Исключительно удачное соотношение цены, длины клинка, с шириной и размерами рукояти. Настоящее совершенство — от окованных металлом шляпок загвоздок до вороненых полосок между долами и лезвиями. Тиму они точно должны понравиться. Особенно в наборе с леденцами и шерстяной жилеткой от Пацека.
Время шло, но засланная кошка упорно молчала. Зато лая или шума сражения тоже пока не слышно. — Наверное, опять плащом зацепился или застрял где-нибудь. — Решила я, бодро перелезая через забор. Воображение рисовало неудачливого вора, запутавшегося в веревке здоровенного спящего волкодава.
Что-то тихо зашуршало в зарослях полыни.
— Хо-хо-хо! — На всякий случай произнесла я, памятуя о конспирации. В следующее мгновение меня здорово треснуло по затылку. Начавшие было светлеть небеса резко погрузились в кромешную тьму.
Первое что я увидела, придя в сознание, было задумчивое лицо Асеера на фоне быстро летящих по черному небу туч. Ожидаемая, но все равно неожиданная встреча.
— Пацек жив? — Первым делом поинтересовалась я, и, дождавшись молчаливого кивка охотника, блаженно откинулась на фальшивую бороду, как на подушку. Затылок пульсировал малозначительной, почти незаметной болью мастерски нанесенного удара. Все-таки я добилась, чего хотела. Не по морде, но на душе полегчало.
— Умбра, что происходит? — Злобным шепотом осведомился дингир-ур. Шепотом, значит, Тимхо спит и не видит моего позора. Это не могло не радовать.
— А что подсказывает тебе интуиция и жизненный опыт?
— Боюсь, здесь они бессильны, как и здравый смысл. — Асеер широким жестом осенил заросший травой угол сада, где под яблонькой между подгнившими паденышами и желтыми листьями ровным рядком лежали… еще четыре бородатых тела в красных одеяниях, в которых (если, конечно, хорошенько приглядеться) можно было без труда узнать моего коллегу Пацека, старосту, кузнеца и деда Шповника.
— Заходите еще.
Четверо святых старцев и одна святая старуха мрачно, без особого энтузиазма, кивнули, подталкивая друг-друга к выходу. Только когда стоящий у калитки дингир-ур и его злосчастный дом пропали из виду, мы перевели дух и весело переглянулись.
— Опасная работенка у этого святого. — Заметил Саший, почесывая затылок. — Тут и впятером не управишься.
— Ага. — Хохотнул кузнец. — Весь хмель, как ветром из головы вынесло.
— По-моему это был кистень. — Подал голос дед Шповник, державшийся бодрее всех нас вместе взятых.
— Или кулак. — Предположила я. — Был бы кистень, мы бы уже скорее всего обменивались опытом с самим святым.
— Кстати, госпожа расследователь, вы-то тут как оказались? — Обернулся ко мне староста.
— За компанию с Пацеком. Вежек ногу потянул.
— А вы?
— И я из-за Вежека. Он, расстроился. Говорит, Арко отказался, а Пацек один точно не пойдет. Пропадет праздник. Ну, мы и решили тряхнуть стариной…
— Ага. — Весело поддержал кузнец. — Мы мальчишкам, считай, завсегда подарки разносили, чтобы, значит, людям радостней было.
Я тайком наблюдала за этими людьми, которым все святые и волшебники вместе взятые даже в подметки не годились. Каждый скучный, прагматичный сухарь вроде меня тем и жив, что постоянно критикует наивных мечтателей с их слащавыми сказками. Мол, только одному ему известна правда жизни, голая, безрадостная, уродливая, зато такая родная и настоящая. А правда-то оказывается многогранна, как и мироздание, в котором возможно абсолютно все, только выбери, что тебе ближе. Вот поэтому кому-то всю жизнь сидеть у моря, тщетно ожидая, когда из синих волн вынырнет золотая селедка, а, кому-то, поймав волшебную рыбку, варить из нее уху, горько вздыхая над выпачканной требухой разделочной доской, что чудес не бывает…
— Мы тут в трактир собрались пропустить по одной. — Донесся до меня рассудительный голос Сашия. — Госпожа расследователь, вы с нами?
— Как-нибудь в следующий раз.
Они не стали ни настаивать, ни застаиваться, скрывшись за холмом так быстро, словно за ними по пятам гнался недовольный жесткой конкуренцией святой. Я же задумчиво потеребила бороду и устремила исполненный надеждой взор на темную громаду леса.
Лес моих надежд не оправдал. Единственная найденная мною более-менее приличная елка оказалась высоченной, кривой на один бок и лысоватой. Магия прекрасно заменила лопату и телегу, но чтобы не привлекать нездорового интереса кедошима, рядом с храмом от нее пришлось отказаться, транспортируя елку волоком. Последнее только усугубило негативные елкины качества и обострило мои. На месте я мстительно грохнула тяжеленное дерево оземь, попытавшись распрямить спину, да так и застыла в полускрюченном положении, уперев руки в ноющую поясницу.
Через забор с царственным величием перекидывал ногу некто бородатый, широкоплечий в красном праздничном плаще.
— Пацек? — Уверенности в моем голосе не было.
Он съежился, резво, как-то по-звериному, отпрыгнул в сторону, выжидающе усевшись за изгородью на корточки, словно раздумывал, а не пуститься ли вприсядку. Только теперь мозг додумался до того, что зрение игига уловило с самого начала. От этого человека не исходило тепло, точнее исходило, но примерно столько же, сколько от забора или соседних деревьев. Это был не Пацек, даже не человек. Это был упырь.
Конечно, черствый сухарь Вербит ни на главное блюда, ни на десерт не тянул, но в целом выбор я одобряла. Одинокого вредного затворника, живущего в глухом лесу, не скоро хватятся.
Навскидку выпустила плазмоид, но промазала. Упырь только гаденько хохотнул и легкой спортивной трусцой направился к лесу. Издевается! Погоди, зараза, ты мне ответишь за веселый сплав по осенней речке. Еще три шаровых молний подпалили траву под когтистыми лапами, но особого ущерба самим лапам так и не принесли. Зато мой резерв окончательно оскудел.
Кажется, стремительные забеги по ночному лесу скоро войдут в мой привычный образ жизни. Холодало. Небо посерело, но не в преддверье рассвета, а от избытка мохнатых, нависавших над головой туч. На их фоне голые ветки казались черной запекшейся на царапинах кровью. Упырь петлял между деревьев, будто гигантский патлатый заяц, застигнутый дочкой кузнеца в разгар гадания. Мне пришлось задействовать все свои игигсксие способности, чтобы не отстать, но, как оказалось, не у одной меня были скрытые таланты.
Крутой вираж. Почти вертикальный взлет в густую крону дуба. Издевательский смех. Серия молниеносных прыжков от дерева к дереву. Тишина. Только слышно, как крупные белые снежинки с вкрадчивым шелестом опускаются на прошлогоднюю листву.
Мне оставалось только в бессильной ярости прочесывать окрестности, прикрывая нос и уши от колючей хватки мороза. Этот когтистый гаденыш совсем не прост. Знал, как от меня спрятаться, значит, знал мои слабости. Значит, знал, как меня можно убить. Знал и даже не попытался?
Короче, рассвет я встретила в одиночестве, окончательно окоченевшая и запутавшаяся. Утро было ничуть не мудренее вечера.
Глашира ушла на утреннюю дойку. Процедура это долгая. Поэтому никто не мог помешать мне прямо в сапогах и одежде закутаться в теплое, нагретое на печи одеяло, неспешно ополовинить разогретый в печи горшок каши, и блаженно завалиться спать.
— Умбра!
Я недовольно приоткрыла один глаз.
Лучащаяся радостью физиономия Тимхо. Не хмурое, как обычно, а скорее слегка пасмурное лицо Асеера. Недосып — коварная штука. Того и гляди Сайтас с распростертыми объятьями привидится, одетый в рубище, босоногий, с выбритым теменем и непокрытой головой. Я поежилась, поплотнее зажмурила глаз, и тут же встретилась с насмешливым взглядом Лайдэ-дзи.
— Хватит дрыхнуть! Солнце давно встало. Подъем!
Кошмаров я никогда не любила. Особенно, когда они происходили не во сне, а наяву. Глаза распахнулись, как ставни дома алхимика после неудачного эксперимента со взрывчатыми веществами. Наверное, со стороны это было похоже на бодрое пробуждение.
— Доброе утро! Смотри, что я нашел сегодня, когда проснулся! — Я осмотрела свои старые кинжалы с запоздалым чувством раскаяния. — А еще леденцы и вот эту жилетку! Обалдеть, да?
Отличная балансировка. А ведь жилетка с леденцами вполне бы справились и без кинжалов. Что-то я погорячилась. Лучше бы сапоги свои старые подложила, на вырост…
— Учитель мне все рассказал!
— Да? — Гёт, пустила таки испуганного петуха.
— Он видел в саду бородатого человека в красном плаще! Учитель никогда не врет. Это был святой Ухты!
— Это… учитель так сказал?
— Нет, я сам догадался! А еще мне учитель сказал, что вчера ты тоже приходила, чтобы извиниться, только он тебя не пустил, потому что я спал. Но ты не волнуйся, Асеер мне все объяснил… в общем, я больше на тебя не злюсь. Ты ведь просто хотела уберечь меня от лишней горделивости и будущих разочарований, да?
— Ну…
— Ведь горькая правда всегда лучше медовой лжи, да?
— Нет, Тим, не всегда. — Я долго репетировала эту речь, но все подходящие слова, как нарочно, выпали из памяти. — Правда у всех разная… то есть я хотела сказать, не вся та истина, что горчит… короче, забудь эти дурацкие поговорки. Забудь все, что я тогда наговорила. На самом деле я хотела сказать совсем другое. Да, у тебя нет талантов прирожденного воина, но героями не рождаются, а становятся. У тебя благородное сердце… лучший из возможных учителей и целая жизнь впереди — этого более чем достаточно, чтобы достичь чего угодно. Знаешь, я никогда не отличалась особой религиозностью… но в тебя верю больше, чем во всех богов и святых вместе взятых. У тебя все обязательно получится.
— Спасибо! — Он по-детски беззаботно бросился мне на шею, без расчета на свой давно уже не детский вес. Любого приличного человека бы попросту расплющило по стене. Но мерзкий игиг лишь сграбастал паренька в охапку, и довольно зажмурился, положив подбородок ему на плечо.
— Сегодня выпал первый снег. Поедешь со мной в храм? Мне кажется, что чудеса еще не закончились.
— М-м-м… а до завтра отложить нельзя?
— Нет, нужно обязательно приехать сразу после первого снега.
— Нужно, так нужно. — Вздохнула я, косясь поверх его плеч на нежелательных свидетелей нашего разговора. Асеер взирал на меня с недоверчивым умилением матери страдающего врожденным слабоумием дитяти, который наконец-то сподобился одеться самостоятельно, впервые за сорок лет не перепутав рубаху с портами. Лайдэ-дзи и та приторно улыбалась, растрогано сцепив руки на груди. Только соловьев, розовых кустов и вдохновенных святых с дудками не хватало. Ладно они! Но я точно знала, что никакого дедушки Ухты не существует, что вместо сугроба из деревянного обрубка так ничего и не выросло, что где-то затаился оборотень, что упыря никогда не отучишь кушать, что мне все равно придется оставить тех, кого я люблю, потому что Хозяин рано или поздно найдет меня и уничтожит. Знала. Но, все равно не смогла сдержать ответной улыбки.
За ночь дорогу здорово замело, а снег все падал и падал. Густой, пушистый, как загривок у ночных мотыльков. Мы двигались цепочкой, и так как я ехала самой последней, сразу за Асеером, то успела продумать утешительную речь, а также заодно вздремнуть. Разбудил меня громкий возглас Тимхо.
— Ты главное не… — Я хотела сказать «не расстраивайся», но вдруг поняла, что в голосе мальчишки не было и намека на расстройства. Это был не сиплый стон глубоко разочарования, а ликующий вопль потерявшей надежду жертвы кораблекрушения, заметившей берег или голодного морского змея заметившего эту самую несдержанную жертву.
Из разошедшихся на миг туч на храмовый двор хлынул широкий поток света, рассыпавшийся по пушистым ветвям яркими разноцветными звездами, отчего елка стала похожа на хрустальную пирамиду. Мне даже почудилось, что в воздухе раздались звуки дудок, и запахло розовыми кустами.
Я помотала головой, прогоняя наваждение, спешилась вместе со всеми и подошла к дереву. Коснулась колючей ветки, растерла хвою между пальцами, понюхала, даже попробовала на вкус, проверила магическое поле, несколько раз обошла вокруг, подергала ствол, разрыла сугробы до земли — все было вопиюще пристойно и натурально. Шел снежок. Светило солнышко. Елочка росла. Но еще ночью тут торчали только заплесневелые пеньки!
— Ну как, Умбра? — Вкрадчиво поинтересовался Тимхо. — Признаешь, что была не права, и чудеса бывают?
— Прости, Тим… я… ошибалась.
— И я стану самым великим охотником?
— Определенно.
— И святой Ухты существует?
— Как видно, существует.
— Вот видишь. — Довольно кивнул он. — Главное верить. Мы с учителем собираемся зайти к саркофагу, хочешь с нами?
Я только вяло отмахнулась.
Солнце скрылось. Брешь в тучах теперь зияла как раз над моей головой, обнаруживая глубокий синий провал в небо. Даже глаза заслезились от такой пронзительной, яркой синевы.
— Никогда не поздно признать свои грехи и приобщиться к истинной вере.
— То есть вашей? — Я даже оборачиваться не стала, этот скрежещущий голос мог принадлежать только грозному старцу Вербиту.
— Истинно все, что исходит от Бога и утверждается Им в жизни, истина — источник подлинной свободы, обретаемой в результате серьезных духовных усилий, отсюда любая искренняя, свободная вера.
— Вера может и ошибаться и обманываться.
— Все же это прерогатива не веры, а человека. Я вижу, ты запуталась, женщина. Но тебе не безразлична истина, значит, ты еще не безнадежна. Можешь приходить в храм. И не только по ночам…
Я все-таки обернулась. Кедошим стоял закутавшись в крылья, словно в плащ, степенно оглаживая длинные черные перья тощими пальцами. Серые мышиного цвета глаза пристально смотрели на меня.
— Говорят, ты признала существование святого Ухты, женщина.
— Да я готова уверовать хоть в святого ростовщика, лишь бы Тимхо был счастлив и верил… в себя.
— Забота о счастье ближнего и есть главная основа истинной веры. — Нравоучительно произнес Вербит. — Веры в добро.
В его серых глазах мелькнула странная тень, похожая на улыбку, но лицо было, как обычно, невозмутимо, сморщено и возвышенно, словно пыльный хоругвь в безветренную погоду. Я нахмурилась и перевела взгляд на руки настоятеля. Под желтыми загнутыми когтями отчетливо чернели широкие полумесяцы грязи.
В небе неспешно двигалось месиво черно-серых туч. В кронах деревьев перекрикивались птицы. За забором изредка всхрапывали лошади. Из храма веяло теплом, пригорелой кашей и куриным духом, доносились приглушенные голоса. Высокая темноволосая девушка и древний старик стояли бок о бок, улыбаясь, будто два старых заговорщика, смотрели, как идет снег, и молчали. Оба об одном и том же.
Зимняя ночь окутывала лес, черным колдовством превращая его в свое страшное враждебное человеку царство. Только звезды холодными зеркалами отражали воспоминания об ушедшем тепле. Снег и ветер. Тьма и вьюга. Время голода, ужаса и дикой охоты. Волчье время.
Черные подушечки лап мягко опускались на ледяную коросту сугробов. Поджарое серое тело призраком скользило сквозь ночные тени, все ближе подбираясь к спящей деревне. Опытный охотник всегда знает, как выследить и подкараулить жертву, безошибочно выбирая из всего стада самую слабую и беззащитную овцу.
Желтые горящие светом двух лун глаза внимательно изучали маленький домик на краю деревни и овчарню. Только на этот раз ночного охотника интересовали совсем не овцы. Если бы кто-нибудь мог видеть в этот момент оскаленную морду зверя, он бы сказал, что тот зловеще или даже нет, предвкушающее улыбается.
Утро выдалось мрачным, ветреным и скучным. Я закуталась в шерстяной плащ и побрела искать бабку, чтобы спросить, куда она дела мою любимую рубаху. В это время для поисков Глаширы лучше всего подходил хлев. Рубаха нашлась по пути — висела на веревке вместе со свежевыстиранным бельем, хотя с учетом утреннего морозца правильнее было сказать «стояла колом». Если бы она случайно упала, наверняка бы вонзилась в землю, подобно боевому топору. Обретя рубаху, от посещения хлева я все равно не отказалась. Вид размеренной бабкиной деятельности на этом поприще наполнял мою душу невыразимым умиротворением, домашним теплом и ощущением семьи, не говоря уже о тех приятных моментах, когда очередь доходила до вредной бодливой овцы по имени Ашка, всякий раз сполна отплачивавшей Глашире за все издевательства над бедным игигом. Саму же Глаширу почему-то мой вид жутко раздражал. Пережив череду позорных гонений, я снизила частоту посещений, переведя их в разряд тайных вылазок через дыру в крыше.
В этот раз мне посчастливилось незамеченной обосноваться на своей смотровой площадке. Я следила за происходящим краем глаза, попутно складывая из компонентов заклинания императорского кольца разные комбинации.
Вот Глашира зашла в хлев, быстро закрыла за собой дверь на крючок, чтобы не успела убежать норовистая Ашка, огляделась и, уперла руки в бока.
— От ты где затаилася, холера! А ну, выходь немедля! Я тебя вижу!
Я не тронулась с места. Все шло по плану. Из-за невиданной бабкиной жадности, распространявшейся на свечи и масло для ламп, в хлеве по утрам всегда царил глубокий полумрак, надежно укрывавший меня от бдительного, но близорукого старушечьего ока. Глашира еще немного постояла, придержав коленом рванувшуюся к выходу Ашку, и, успокоившись, приступила к обычному делу. То есть уселась на овцу, обхватив ее ногами, и потянулась к вымени. Дотянулась она или же нет, история умалчивает, но это и не важно. Важно то, что мятежная овца, и так-то не отличавшаяся устойчивой психикой, взбесилась окончательно. Она принялась скакать по хлеву, словно одержимая, а потом вообще бросилась на дверь и, выбив ее башкой, вырвалась наружу. Либо Глашира прошла отличную школу верховой езды, либо просто была не в состоянии разжать сведенные судорогой пальцы, но держалась она, как влитая. Мгновенье, и всадница смазанной тенью скрылась за углом. Я кубарем скатилась со стога сена, в котором пряталась, и бросилась следом.
Ускакали они не далеко. Волк, а это оказался именно он, а не Ашка, пал у самой калитки, и, судя по неподвижным бокам, издох. Вероятно, сердечный приступ. Бабка стояла над покойником, беззвучно шевеля губами, будто все порывалась что-то сказать. Потом обреченно махнула рукой и неспешно побрела в сторону хлева. Несомненно, чтобы продолжить прерванную дойку. С глашириной точки зрения событие более важное и масштабное, чем какой-то там дохлый волк. Я осталась стоять столбом к изгороди, впечатлено рассматривая оскаленную пасть с высунутым языком. Впечатлений становилось все больше и больше. Тело волка передернулось судорогой Порога и стало меняться. Спустя пару мгновений, передо мной лежало бездыханное тело сухопарого пожилого мужчины. Надо же! Неуловимый логский оборотень с доставкой на дом. Можно смело свежевать, паковать и ехать в императорский дворец за наградой…
Я быстро оглянулась по сторонам и опустилась рядом на колени.
Есть дела, за которыми лучше не подглядывать, чтобы спать спокойно.
Под серией мощных магических разрядов тело выгибалось дугой. Веки открылись, обнажив пустые белки закатившихся глаз. Выпирающие ребра грозили вот-вот проколоть кожу. Седая голова безвольно моталась из стороны в сторону, подметая грязный снег волосами. Когда судороги закончились, сменившись мерным движением грудной клетки, я завернула его в свой плащ, взвалила на плечо и потащила в сторону дома.
Он быстро пришел в себя. Оборотни вообще очень быстро регенерируют, обновляя ткани и органы после каждой трансформации. А вот нервы, к сожалению, не восстанавливаются даже у самой живучей нежити.
— О, господи, что это было? — Жалобно простонал мужчина.
— Это был сердечный приступ. — Охотно объяснила я, с хрустом разминая пальцы. — В вашем возрасте нужно лучше следить за своим здоровьем, бургомистр.
Мы внимательно посмотрели друг на друга.
— Почему вы не убили меня? — Порывисто спросил Курц Сёмга.
Я пожала плечами. Честно говоря, меня саму одолевал этот вопрос, только он был не единственным.
— А как вас угораздило? Нормальная человечина надоела, решили сесть на овечно-старушечью диету?
— Не надо, я никогда не ел людей. А эти овцы… — Курц Сёмга покачал головой, болезненно прикрыв глаза. — Никакого страха перед хищником. Ужасные твари, особенно одна, с черным пятном на лбу.
— Ашка. — Догадалась я. — Да, у нее сложный характер, совсем как у хозяйки.
— Давайте не будем вспоминать про этот кошмар! — Взмолился оборотень.
— Нет, не давайте! Я, может, еще научный трактат напишу про охоту на оборотней с помощью бабок и подойников. Или про интересную модель формирования бюджета города за счет распродажи шкуры бургомистра!
— Я не совершал ничего дурного, поверьте!
— Верю. Всего лишь несколько десятков невинных убийств, случайное, ничего не значащее покушение на имперского расследователя, и трогательная ночная засада в хлеву с целью перегрызть мне глотку.
— Вы все не так поняли! — Возмущенный бургомистр так резко вскочил с моей лежанки, что укутывавший его плащ крылом отлетел в мою сторону, оставив Курца Сёмгу в первозданном, открытом всем сквознякам виде.
В дверь постучали. Оборотень застыл, жалобно вперив в меня выпученные, лихорадочно блестящие глаза. Я злобно натянула плащ ему на голову.
— Тихо, это не Глашира, постучат и уйдут.
— Вы все не так поняли. — Послушно прошептал бургомистр из-под занавеса. — Все это страшная череда случайностей. К убийствам я не причастен, просто пользовался ситуацией, на вас тоже не хотел нападать, вы сами напросились… я защищался… простите, я думал вы меня зарежете или сожрете, я не знал, что вы монстр… о боже, мой, что я говорю…
— Умбра, я знаю, что ты дома. Нужно поговорить. — Это было плохо, это был Асеер. Какого беса ему от меня понадобилось? Небось, еще и мелкого с собой притащил…
Курц Сёмга неожиданно схватил меня за плечи, разворачивая к себе. Взгляд оборотня обрел зловещую твердость дикого зверя.
— Я здесь с одной единственной целью. Сообщить вам, что в логском лесу твориться нечто странное и зловещее, вызывающее опасение даже у местной нежити. Сегодня ночью у нас всеобщее собрание по этому поводу. Так как вы одна из нас, вы тоже приглашены. Буду ждать вас на закате у развилки перед храмом святого Ухты.
— Я вхожу. — Голос охотника под аккомпанемент приближающихся шагов выбил меня из гипнотического омута желтых волчьих глаз. Я отшвырнула Сёмгу и выскочила из комнаты, захлопнув за дверь за своей спиной, прямо между носами оборотня и человека.
— Чего тебе нужно?
— Поговорить. Пойдем, прогуляемся на свежем воздухе.
— Нет. Там грязно и холодно. Приходи летом.
— И не говори, слякоть везде. И жутко холодно. Даже в доме сапоги снимать не хочется. Ну, ладно, пока. — Асеер развернулся и подозрительно резво направился к выходу. — Да, извинись, пожалуйста, перед Глаширой за грязь на ковре, а то я сам не успею. Еще подумает, что это ты натоптала. Она там как раз хлев запирала, значит, наверное, уже сюда идет…
Я заглянула в комнату, обнаружив лишь свой плащ, бесформенной кучей валявшийся на полу, и распахнутое настежь окно. Похоже, оборотень уловил основную идею намного быстрее меня. Вот гёт! А ведь у меня и моих сапог уже было три последних предупреждения. Страшно представить, что устроит бабка, если снова застанет нас на месте преступления…
— Асеер, зараза, подожди меня!
Как, собственно, я и думала, при виде меня, настроение у природы испортилось еще больше. Холод пробирал до костей. Выл и плевался мокрым снегом ветер. Грязь хватала за ноги липкими лапами, стараясь сдернуть сапоги.
— Знаешь, по-моему, свежего воздуха становится слишком много. — Асеер приподнял капюшон, одновременно придерживая хлеставшие по воздуху белые волосы. — Может, зайдем ко мне? Мы как раз рядом.
— Конечно, Стрекоза очень обрадуется. Чудом сбежать от одной скандальной старухи, чтобы добровольно сунуться в лапы другой? Нет, уж лучше замерзнуть.
— Лайдэ-дзи нет дома. Тимхо взял меч с собой.
— Куда? — Насторожилась я.
— Об этом я и хотел поговорить. Давай сначала зайдем в дом.
Кухня больше походила на алхимическую лабораторию. Соленья, мешки с травами, настойки, клепсидры, мерные чашки, сообщающиеся сосуды, и совсем уж непонятные устройства и приспособления.
— Это что? — Я кивнула в сторону весов, на одной чаше которых лежал какой-то пористый материал, а на другой — воск.
— Сыромер. Если воздух сырой, воск поднимается. Помогает следить, чтобы не портились травяные сборы… Тим придумал.
— Не знала что ты еще травник. — Я взяла с полки длинную металлическую трубку, посмотрела сквозь нее на висевшую под потолком деревянную птицу с кожистыми, как летучей мыши крыльями, и чуть не заорала от неожиданности, потому что это чучело хищно бросилось прямо мне в лицо.
— Осторожно, не урони. — Сдавленным от сдерживаемого смеха голосом предупредил Асеер. — Не бойся, это называется дальнозор.
На проверку выяснилось, что птица так и осталась висеть под крышей. Просто трубка сделала ее раз в десять больше. Немного успокоившись, я снова заглянула внутрь странного предмета, на этот черед увидев только один огромный красный глазище в обрамлении белесых ресниц.
— У него на одном конце две плоских стекла, и еще два на другом. Только не плоские, а сферические — выпуклое и вогнутое… его тоже Тим придумал, чтобы рассматривать вещи издалека. Ты бы знала, сколько мы намучились со шлифовкой… месяца два, наверное.
— Лучше бы просто подошли поближе. А вообще… — Меня заворожил здоровенный ящик с полукруглой миской у основания, куском трубы посередине, и торчащей сверху деревянной рукой, державшей шарик пемзы. Я осторожно взяла шарик — рука неожиданно втянулась внутрь ящика, а из трубы потекла вода. Через какое-то время струя иссякла, и вперед опять вытянулась деревянная длань с новым куском пемзы.
— Упади небо.
— Что ты сказала? — Не расслышал копошившийся у печи охотник.
— Так, ничего. — Я заглянула ему через плечо в котелок с травяным отваром. — Занятные тут у вас штуки.
— Да уж. Хочешь, еще парящий шар покажу? Его последнее изобретение. — Не дожидаясь согласия, дингир-ур принес какое-то загадочное приспособление из пары трубок и металлическим шариком с двумя отверстиями, водрузив всю эту красоту сверху котелка. По мере закипания воды, пар белыми струйками поднимался по трубкам в двух трубах, и установленный в их центре шарик начал медленно поворачиваться. Струи пара били через две дыры в шаре все настойчивее, постепенно заставив его шустро вертеться, как прялку в руках у прядильщицы, получившей разнарядку на обмундирование семисотенного пехотного полка.
— Ну и для чего это все?
— Не знаю… просто так. Тиму нравится. Возможно, в будущем люди найдут этому применение.
— Чему? — Презрительно хмыкнула я, усаживаясь за стол. — Искусственным птицам? Паровому шарику? Или этому, как его… дальнозору? Смешно! От этого не будет толку, ты уж мне поверь. Лучше бы этот курчавый гений побольше с мечом практиковался, все равно никакой практической пользы от этих дурацких изобретений нет.
— А от твоих картин есть?
Я перестала ухмыляться и заткнулась, чувствуя, как каменеет лицо под испытывающим взглядом охотника. Злобно нахмурилась. Побарабанила пальцами по столу. Поерзала на стуле. Обреченно ссутулилась.
— Я самая мерзкая и склочная баба на свете.
— Не обольщайся, до Боруси или Глаширы тебе еще далеко. — Он был абсолютно серьезен, но глаза светились колючие смешинки. — Зато ты уверенно опережаешь Стрекозу и Лианю с приозерной улицы.
У меня вырвался смешок.
— Это та бабка, которая бросается гнилой картошкой? У нее меткий глаз.
— И крепкая рука. Говорят, в молодости она воевала наемницей где-то на севере.
Мы примолкли, погрузившись в воспоминания о прогулках по приозерной улице. Приглушенный двумя стенами храп деда Богдоя вполне сошел за мурлыканье большого кота и ничуть не раздражал, а даже создавал атмосферу домашнего уюта. Я прижала ладони к горячей кружке, разглядывая плавающие в ней листики и палочки. На вкус декокт мне понравился больше, чем на вид. Сочетание зверобоя, малины, ромашки, с приятной кислинкой дикого винограда. Кстати, Асеер сегодня выглядел не лучше своего варева. Непривычно суетливый, какой-то рассеянный. Несуразный. Вон, зачем-то опять полез на полку за сухарями, хотя только что их туда сам убрал за ненадобностью, точнее ненадкусываемостью.
— Так. — Я перехватила его взгляд, кивнув на место рядом с собой. — По-моему, мы отвлеклись от главной темы разговора. Куда подевался Тимхо?
— Мы на днях немного поспорили. — Неохотно поделился дингир-ур. — Тим собирался наняться охранником в обоз Теуша до Городца, мне эта идея не понравилась. Он сделал вид, что послушался моего совета, а потом сбежал, прихватив Стрекозу. Оставил только записку. Якобы он уже взрослый, хочет отдохнуть от занятий и прикупить кое-какие вещи.
— Вот подлец! — Возмутилась я, заслужив одобрительно-сочувственный кивок охотника. — Мог бы забежать ко мне, я бы ему тоже пару заказов сделала.
Одобрительный кивок завершился осуждающим взглядом исподлобья.
— А что такого, Асеер? Паренек просто хочет стать самостоятельнее, денег заработать, завести новых друзей. Не понимаю, чего ты волнуешься. Стрекоза о нем позаботиться. Ты же знаешь, этот меч остудит любую горячую голову и отразит любое холодное оружие.
— Но не магическое.
От неожиданности я сделала слишком большой глоток. Кипяток опалил глотку и сгустком нестерпимого жара ухнул куда-то под ребра.
— Чего!?
— В последнее время в лесу по ночам происходит что-то странное. Я чувствую энергию огромной силы. Трудно объяснить… даже не знаю на что это похоже…
— На злобный черный туман. В быту зовется треклятым упырем и прогоняется освященными кольями… хотя можно попробовать бабок с подойниками…
— Упырь? — Дингир-ур категорично качнул головой. — Нежити способной концентрировать магию, тем более в таком количестве, не существует.
— Я, например, очень даже существую. Может это необычный упырь, штучное издание. Это же не наш мир. А, как говорится, со своими упырями в другой мир не ходят.
— Умбра, если бы здесь был упырь, я бы об этом знал. — Процедил Асеер тоном престарелого царя, которому намекнули, что одна из его любимых жен на самом деле переодетый камнетес.
— Похоже, ты сдаешь, старичок, теряешь хватку. Я видела и туман и упыря собственной персоной, как тебя. Так что не волнуйся, упыри нападают только ночью. Когда выехал обоз?
— Сегодня с рассветом.
— Вот видишь! Вечером они будут уже в Городце, переночуют и к закату уже вернуться.
— Знаю. Но у меня дурное предчувствие…
— Что же ты не отправился следом?! — Раздраженно прошепелявила я, трогая языком обожженное небо. Ну и гад ты, охотник. Нет бы промолчать. А так и сам извелся, и у меня теперь душа не на месте.
— Тимхо и так злится, что я забочусь о нем, как о маленьком. Если он узнает о слежке, то может решить, что я ему не доверяю и наделать глупостей. Учителю нельзя терять достоинства перед учеником…
— А игигам все равно терять нечего. Правильно?
— Я такого не говорил.
— Зато подумал. Так и быть, вечером у меня дела, а утром сразу поеду на встречу обозу. Можем поехать вместе, чтобы тебе было спокойнее. Если что, скажешь Тиму, что просто не доверяешь мне и следишь, чтобы я не наделала гнусностей.
— Думаешь, он в это поверит?
— Нет — По здравому размышлению признала я. — Я бы на его месте сразу заподозрила коварный сговор нянек. Заброшенное здание на пустыре. Густые черные сумерки. Горящие свечи. Склонившиеся над столом зловещие фигуры в чепчиках. В их глазах пляшет бесовское пламя, а в руках трепещутся свежевыстиранные накрахмаленные пеленки, и корчится в муках плюшевый зайка.
— У тебя больное воображение. — Посетовал Асеер, пряча улыбку за сцепленными в замок пальцами.
— А у тебя его вообще нет. Нет в тебе творческой искры. — Я не удержалась от соблазна и пару раз стукнула его по лбу в надежде высечь упомянутую искру. Стук отозвался в пустом охотничьем лбу громким эхом. Ладно, на счет эха я пошутила, просто кто-то заколотил в дверь. Только это и спасло меня от немедленной расправы.
— Тим! — Закричали мы, бросаясь к засову. Ну, точно же, купец решил не бултыхаться в грязи, а отложить поездку до заморозков. Еще бы, вон как все дороги развезло!
На правах финалиста в коротком забеге я распахнула дверь и от неожиданности отступила назад, больно стукнувшись затылком о подбородок конкурента. На пороге топталась невысокая тощая фигура в черном плаще.
— Госпожа расследователь? — При виде меня дед Шповник тоже отшатнулся, но потом нащупал взглядом охотника, и смущенно улыбаясь, занял исходную позицию. — К вам сегодня Пацек не заходил?
— Нет. — Качнул головой Асеер. — А он собирался?
— Кто ж его знает… — Обреченно повторил за ним Шповник. — Ну, тогда я пойду. Прощевайте.
— Всего хорошего. — Охотник прикрыл за ним дверь, и многозначительно посмотрел на меня сверху вниз.
— Ты куда-нибудь спешишь, Умбра?
— Нет, а что?
— Может, составишь мне компанию до вечера?
— Спасибо, но нет. Я лучше пройдусь немного.
— Тебе неприятно мое общество?
— Асеер, — я прямо посмотрела ему в глаза. — Ты ненавидел меня. Ты пытался меня убить. Не оригинально, но, согласись, накладывает некоторый отпечаток.
Охотник нахмурился, сдернул с вешалки плащ, и, не глядя, точным отлаженным движеньем, швырнул мне. Хваленой игигской реакции хватило только на то, чтобы нелепо вскинуть руку, наматывая на кулак летящую в лицо ткань. Если бы это был кинжал, хрипела бы уже на полу. В луже крови.
— Всего хорошего, Умбра.
— Так за тобой утром заезжать?
— Не нужно. Сам разберусь.
— Асеер, ты чего обиделся, что ли? Асеер!
Но дверь уже захлопнулась, оставив меня в раздосадованном одиночестве.
— Вы опоздали. Все уже собрались и ждут только нас. — Сказал оборотень, вильнув хвостом. Хотя, если выражаться точнее, не сказал, а очень громко подумал. Нежить очень редко может похвастаться достаточно развитыми голосовыми связками, и чаще пользуется разновидностью телепатии, облекая слова и предложения в мыслеобразы. Но привычка — страшная сила. При разговоре волк раскрывал и закрывал пасть, хотя оттуда не вылетало ни звука. Забавно. Я и сама не могу никак отучиться имитировать мимику во второй ипостаси, в которой у меня и лица-то толком нет.
Мы продрались сквозь какие-то терновые кущи или пущи и выбрались к небольшой каменистой гряде, прямо у входа в аккуратно оформленную круглую пещерку. Внутри казалось холодно и сыро, будто в брюхе морского змея. Важно сидящая вокруг стола нежить несколько портила сходство — никакой змей бы никогда и ни за что не согласился жрать такую гадость. Да, такое скопление нечисти в одном месте можно увидеть нечасто. Игиги прибегают к общению друг с другом только в крайних случаях.
Здесь было, отчего впасть в истерику юной селянке и где разгуляться Забире Ойра: стая перехихикивающихся нетопырей-кровососов, смердящая тиной старуха-водяница, двое мрачных бородатых домовиков, скромно приютившийся с краю скелет, в которого какой-то сумасбродный колдун вселил неприкаянную душу, и бриллиант коллекции — упырь. Поджарый, мощный, лысый, но с полинялой бороденкой, грязными когтями и длинными желтыми клыками, торчащими из нижней челюсти двумя потухшими свечками. Выяснять отношения на глазах у публики не хотелось, поэтому я благоразумно затаила зло, отложив разборки до конца совещания.
— А вот и наши блудные агнцы. — Упырь кивнул нам с таким царственным видом, что, увидь его какой охотник на нежить, непременно бы пал ниц и принялся на коленях молить об аудиенции. — Мы как раз перешли к основной теме собрания, вынудившей нас сплотиться против общего врага. Бургомистр, пожалуйста.
Оборотень вежливо кивнул ему и продолжил.
— Всем вам хорошо известно, что в лесу появилось нечто странное. Оно убивает людей и нелюдей на нашей территории. Уже семеро нетопырей… да, всего? Тогда извиняюсь, пятеро нетопырей, болотная гидра, целое гнездо гарпий. Так больше продолжаться не может. Нужно понять, кто или что скрывается за этим черным туманом! Есть версии?
Я вежливо, но непреклонно отобрала свою руку у предвкушено распахнувшей пасть водяницы, вытерла о куртку и жестом примерного ученика подняла над головой. — Есть! Убийца — это он!
— Я-я-я?! — Упырь изумленно выпучил сплошь черные, сетчатые как у стрекозы глаза.
— А разве здесь кто-то еще умеет превращаться в туман?
— Но я не умею, дочь моя!
— Да умеете, умеете, не скромничайте.
— Откуда ты это взяла?
— Из сочинения Забиры Ойра!
После небольшой заминки со всех концов пещеры стали раздаваться сдержанные смешки и покашливания. Столь деликатная воспитанная нечисть попадалась мне впервые. Я почувствовала себя вахлаком на светском балу.
— Знаешь, Курц, — проскрипел упырь. — Мне уже не кажется, что твоя идея пригласить кого-нибудь со «свежим взглядом» была удачной. Как сказано в писании…
— Погодите отец, Ухты. — Возразил волк. — Она смыслит в магии и…
— Как ты его назвал? — Не поверила я, впиваясь взглядом в упыриную морду.
— Прости, дочь моя, я не представился. Святой отец Ухты Арх, урожденный Вельских Пущ, умертвие Логского Леса. Безвременно покоюсь в саркофаге монастыря собственного имени.
— Святой? — Подозрительно уточнила я.
— Святость есть устремленность к безгрешности и совершенству. — Упырь пожал плечами. — Жизнь и смерть мои были посвящены этому принципу и борьбе со злом. Только все те, с кем я боролся и те, против кого, уже давно на небесах. А я очнулся в каменном гробу со зверским чувством голода, который оказался для меня сильнейшим из всех поверженных врагов. Но вера была со мной, я боролся с искушением, молился, и одержал эту победу! В награду было мне послано откровение — небеса предначертали мне великую судьбу — уничтожать зло не во плоти, а в душах. Предназначение мое — нести свет во тьму, помогая обрести веру тем, от кого отвернулись люди, сама жизнь, но не боги! Я много трудился, искал, проповедовал и, в конце концов, обрел свою паству.
Когтистая лапа широким жестом обвела собравшуюся аудиторию.
— Для нас человеческая жизнь для нас бесценна. Мы возносим молитвы всевышним богам, вкушает лишь мясо и кровь зверья дикого, неразумного, постимся по великим праздникам, творим благо, и радуемся, глядя на дела рук своих. Радуетесь ли вы, дети мои?
— Радуемся. — Вяло вторил ему дружный хор голосов. Еще бы, последняя фраза больше походила на рык голодного льва.
— Веруете ли вы в искупление грехов наших?
— Веруем.
Упади небо. Святой упырь-проповедник. Есть в этом нечто восхитительно нелепое, этакая вещь в себе. Какой же ужас нужно внушать нежити, чтобы эти козлища превратилась в стадо агнцев, безропотно снося жесткую диету с заправкой из нудных проповедей?
— Но появилось это воплощение зла, Черный Туман, и страх поселился среди нас. Стали пропадать братья и сестры по вере. Двенадцать упырей, две гидры болотных, семиголовых, гнездо гарпии… тоже два…
— Тихо, не мешайте. — Поморщилась я, задумчиво теребя императорский перстень на шее. Все это походило на плохую театральную постановку, где вдрызг пьяные актеры перепутали все роли. Неужели меня так бездарно пытаются обмануть? А может быть, главное действующее лицо все еще прячется под колосниками за бутафорскими упырями и оборотнями…
— Тебя опять озарило прозрение, дочь моя?
— Нет еще.
— Тогда вот. — Ухты изогнул руку под немыслимым для человека углом, запустив ее в заплечный мешок, вытащил оттуда свернутый в трубку кусок кожи подозрительного происхождения и всучил мне. — Взгляни на эту карту, здесь отмечены места последних преступлений. Возможно…
Упырь настороженно умолк на полуслове, резко повернувшись мордой ко входу в пещеру. Послышался хлопанье крыльев, и в зал совещаний влетел здоровенный угольно-черный нетопырь.
— Простите, но встречу придется перенести. — Пропищал он, спланировав на стол. — Там такие дела творятся! Я самолично видел, как с запада что-то полыхнуло на пол неба, и взошла красная звезда. В серых Ивах вот-вот начнется переполох, о конце света уже заговорили. Как бы облавы не было. Там еще какого-то Пацека убили…
Может, нетопырь говорил что-то еще. Вероятно даже что-то важное. Наверняка, меня звали, что-то кричали, пытаясь остановить. Но я уже не слышала, сломя голову, несясь к дому лекаря.
Расчеты оправдались, и я выбралась из тени как раз, когда староста настойчиво постучал в дверь Лумия. За Сашием толкались мрачные мужики с косами и вилами, обступившие телегу с окровавленным телом Пацека и всхлипывающим над ним дедом Щповником.
— Странно. Спит что ли? — Пробасил кузнец, с энтузиазмом присоединяясь к старосте. Под его мощным кулаком дверь затряслась, словно в лихорадке. Зазвенели стекла в окнах. Но Лумий не открывал ни на стук, ни на крики, ни на откровенно наглые пинки в дверь. От толпы мрачных мужиков отделился Асеер, оттеснил старосту с кузнецом, и сделал остальным знак замолчать. Как ни странно, но его послушались. Я подошла ближе, почти вплотную к охотнику, только он, по-моему, этого даже не заметил. Как раз в этот момент изнутри раздался грохот и звон бьющейся посуды. Не раздумывая, мы одновременно налегли на дверь.
Внутреннее убранство дома поражало оригинальностью. Шкафы с книгами, банки, склянки, извилистые стеклянные трубки, две клетки с крысами на полу, чучело совы в углу, лошадиная голова на стене. Особенно поражали ноги в полосатых шерстяных носках, лихо отплясывающие в воздухе. Над опрокинутой табуреткой. Прямо перед лицами обалдевших гостей. Мы с дингир-уром вышли из ступора одновременно, интуитивно, не сговариваясь, взялись каждый за свое. Асеер подхватил тело Лумия, а я прицельным броском перерезала веревку.
К счастью, позвонки не были ни сломаны, ни смещены.
— Ну, как он, жив? — Спросил Саший, бухаясь рядом на колени.
— Жив. Кажись, очухивается. — Определил кто-то из набившихся в домик ивовцев.
— Дай святой Ухты вам трясцею болети! — Подтвердил его догадку висельник, открывая глаза. — Да избави мя от гостей безумных, яко серну от тенета, аки птенца от кляпци, яко овца от уст лвов….
— Нет, вы поглядите только. — У кузнеца вырвался осуждающий смешок. — Взрослый, здоровый мужик а занимается всякой срамотой!
— Ащи полный протест имея. — Еще больше разнервничался Лумий. — Сие не срамота, а труд ученый езмь!
— Какой еще труд? — Я непроизвольно скривилась, хотя честно старалась не обращать внимания на жаркое дыхание селян, овеивавшее мой затылок запахами пива, чеснока и кислой капусты.
— Наверное, вот этот. — Асеер протянул мне свиток, испещренный записями и рисунками, изображавшими строение дыхательной системы человека. Из всего написанного мне удалось разобрать только заглавие «Действо и степени асфиксии».
— Ничего себе эксперименты! — Наконец дошло до меня. — И зачем вам оно надо? А если бы, правда, удушились?
— Псом бо и свиниам не надобе злато, ни сребро, ни безумному драгии познания. — Лекарь выдернул у меня из рук свой бесценный труд, и гордо отвернулся. — Бых мыслию паря, аки орел по воздуху, азм все предусмотревши. Воззри!
Я проследила за его указующим перстом, и как раз в этот момент мне на плечо куцей девичьей косой шлепнулся остаток веревки, пережженный прикрепленной к потолку хитрой установкой из свечи и пропитанного маслом шнура. А-а, понятно. Неплохо придумано, хотя все равно рискованно.
Запоздало вспомнили про Пацека. Лумий, к его чести, сразу сменил гнев на бурную деятельность, в ходе которой выяснилось, что Пацек жив, но находится в очень тяжелом состоянии. Из дома были изгнаны все, кроме воспрянувшего духом Шповника, ни за что не соглашавшегося оставлять внука. Народ еще немного потоптался во дворе, посудачил в свое удовольствие о логском оборотне, Пацеке, ценах на репу, красной звезде, конце света, и, окончательно успокоившись, разошелся досматривать сны. Остались только мы с охотником. Оглядевшись по сторонам, я незаметно зачаровала засов, и заглянула в дом.
— Простите, что потревожили. — Моя вежливая улыбка нее произвела на Лумия благоприятного впечатления. — Но мне нужно знать, что случилось с парнишкой.
— Утра ждать не можаху? — Лекарь быстро понял, что своими силами вытолкать наглую посетительницу у него не получится, и счел наилучшим выходом просто меня игнорировать. Зато дед Шповник отнесся к вопросу более внимательно. Тем более пережитое волнение требовало немедленного выхода.
— Об камни разбился. Как же он так, на ровном месте-то? — Старика еще здорово лихорадило. У меня весь день на сердце тяжело было. Чуяло оно, сердце-то.
Действительно, как Пацек при всей своей неуклюжести умудрился так расшибиться? Даже при активной посторонней помощи невозможно получить столь обширные ушибы и примечательные переломы. Ну не бывает таких синяков от простого падения! Разве что, если бы парень перед этим забрался на вековую сосну, которых в округе сроду не водилось… или если бы что-то приподняло его на пару десятков кушей, а потом резко отпустило…
— Пацек с самого утра куда-то запропал. Весь день его искал и только к ночи нашел, на выезде к городу. И чего его туда, дурня, понесло? Наверное, обоз ходил высматривать. Все беспокоился, не вернется ли. За суму эту все переживал…
— Суму? — Зачем-то спросил Асеер. Зря только спросил, дед Шповник даже ухом не повел в его сторону.
— Вы госпожа расследователь разберитесь, не мог этот паразит сам о камни головой! Эх, говорил я ему, точно сума эта проклятая была!
— Какая сума? — Опять прицепился охотник. Сдалась ему эта сума.
— Да уж история вышла накануне, не приведи святой. — Вздохнул старик. — Тогда на празднике Пацек мой не удержался и срезал суму какого-то почтенного господина, который следил за борьбой на шестах. Он ведь как хотел? Той же ночью вернуть, но потом, видно, запамятовал. Мы после народ расспросили, так узнали только, что из Городца он приезжал, хозяин сумы-то. Ну, и вещицы еще проверили, нашли платок с цветком вышитым. Нож затейливый трезубый, склянку пузатую и перстень толстый золотой с каменьями. Вещица приметная, поди, магическая, целого состояния стоит. Вот, думаю, хорошо бы в Городце поспрашивать, у кого такой видели, сразу хозяин бы и отыскался, или еще лучше — в ратушу отдать, бургомистру. Он говорят, человек честный. Вот… а тут Пацек с мальчишкой вашим на улице разговорился, и все, как на духу выложил. Тимхо ваш сам и предложил вещи хозяину передать, якобы он как раз сам в Городец собирался. А на утро мой остолоп как пошел обоз провожать, так с тех пор я его не видел… до самой ночи…
— Тимхо? — Внезапно отмерз Лумий. — Пригожий отроче, зрел днесь, помятую. Был еси внегда инцидент тот вечор. Аще имея вопрос по некому сосуду. Вельми желавши знать, што там.
— И что? — Резкий звеневший от напряжения голос Асеера заставил лекаря удивленно вскинуть брови, а меня инстинктивно потянуться к оружию. — Что там было?
— Азм узревши и возомниху — бысть сие зелие составом печень, сердце такожь кровишща…
Кровишща. Интересно, откуда у Тимхо эта гадость? Разве что речь идет про ту самую склянку из проклятой сумы Пацека. Странная рецептура для праздничного супчика. Подозрительно знакомые какие-то ингредиенты. Больше подходят для рациона нежити… старой и беззубой. Или, что еще вероятнее, для магического зелья. Похоже, некто из Городца тайно творит запрещенную волшбу на крови, скромно прикрываясь черным туманом и злой славой логского оборотня. Конечно же, наш Тимхо не дурак и тоже догадывается, где упырь зарыт. Ничтоже сумняшеся, мальчишка сбегает из дому с зачарованным мечом и отправляется в Городец не за новыми сапогами, и не баранками с маком. Этот доморощенный герой решает с помощью украденного скарба вычислить опасного буйно помешанного колдуна и в одиночку с ним разделаться, чтобы доказать, что он достоин звания настоящего охотника. С этим идиотом все понятно, а что со вторым?
Итак, первый идиот еще ничего не подозревая, мечтает о великих подвигах, а второй во всю творит злую волшбу, ответственно так творит, как все порядочные злодеи, маниакально, самоотверженно, упорно. Устает, конечно, куда без этого? Решает сходить на праздник, передохнуть, развеяться. Только расслабился, а тут раз — и все наработанное нечестным трудом исчезает в неизвестном направлении вместе с Пацеком. Бедолаге уже не до праздничного пирога. Он рвет на себе волосы, мечет из глаз молнии, пытаясь вызнать, кто осмелился на подобное. Только найти вора в разгар праздника все равно, что отыскать иголку в заднице лысого дикобраза. Но идиотам везет. Он каким-то образом узнает про Пацека и мрачным холодным вечером настигает его. Он не учитывает одного — Пацек тоже идиот, и даже не помышляет оставить себе дорогущие побрякушки. Порочащие колдуна вещи уже, давно едут по дороге в Городец, на встречу к позорному разоблачению своего хозяина. Обезумевший от ярости колдун вымещает злобу на Пацеке, и даже не убедившись, жив ли тот, бросается в погоню… в погоню. О боги, Тим!
Не успела я еще толком отойти от ужасного прозрения, как обнаружила, что уже нахожусь на улице и удаляюсь от дома лекаря со скоростью обезумевшего от волнения дингир-ура.
— Подожди! — Мне пришлось подкрепить слова упором на обе ноги и резким наклоном назад. Еще какое то время мы успешно изображали плуг и борону, пока Асеер не соизволил остановить и оглянуться назад.
— Быстрым спортивным шагом его уже не догнать. Даже бегом. Даже на самой быстрой лошади.
— Знаю. — Взгляд у него был потерянный и какой-то совсем беспомощный. — Что мне делать?
— Вызывать скорую игигскую помощь.
Ночной мрак сгустился, превратившись в клубок длинных извивающихся щупалец. Антрацитовый копошащийся шар быстро раздувался, покрываясь все новыми отростками, принимая форму огромного зверя, подобного которому охотнику еще никогда не приходилось видеть. Мощное, похожее на медвежье, тело. Три пары длинных когтистых ног. Пушистый хвост. Узкая, чуть загнутая вниз морда с треугольными ушами. Чудовище повернулось к дингир-уру, оскалив клыкастую пасть.
— Ну и как я тебе?
— Похожа на горбатую белку. — Без тени испуга ответил охотник.
— Это не подходящее имя для твари, которой предначертано войти в летописи, как самому жуткому порождению тьмы! — Ворчливо отозвалось чудовище. Черные провалы глаз раздосадовано сузились. — Последующие поколения должны содрогаться от страха, а не от хохота. Ладно, забирайся быстрее.
Зверь услужливо подогнул лапы и опустился на брюхо, помогая человеку взобраться в седло, которое росло прямо из звериного загривка.
— Готов?
— Готов. Только, Умбра…
Беловолосый хотел что-то добавить, но передумал. Чудовище неожиданно и неосязаемо перетекло в бег, сразу из лежачего положения. Деревья по обе стороны дороги стремительно поплыли назад, слившись в единую размытую полосу, а потом резко ухнули куда-то вниз, заставив охотника судорожно вцепиться в луку седла.
Тварь зачастила лапами по стволу и, мазанув на прощание верхушку чернильным хвостом, заскользила над лесом, едва касаясь ощетинившихся голыми ветками крон. Не было ни тряски, ни намека на дыхание, движение мышц или суставов. Только свист ветра в ушах, ощущение свободного полета и мутный свет красной звезды, пробивавшийся даже сквозь облака. Немного обвыкнув, дингир-ур ослабил хватку, и даже осмелился запустить ладонь в темно-серую, полупрозрачную шерсть, похожую на грозовую тучу. На ощупь шерсть оказалась такой же холодной и безжизненной, как лука седла, но в то же время мягкой и шелковистой. Казалось, выдернешь клочок из такой сказочной шубы, и он тут же растает в ладони.
— Эй, ты чего творишь? — Взвизгнуло чудовище, сбиваясь с размеренного шага.
— Экспериментирую. Слишком уж ты неправдоподобно выглядишь. Вроде бы ты есть, а вроде бы и нет.
— Лучше представь, как правдоподобно будет выглядеть твой оттиск вон та той скале!
— Извини. — Человек виновато улыбнулся. — Я не знал, что ты такая чувствительная.
— Я умею терпеть боль, я просто не ожидала!
— Почему ты раньше не использовала эту ипостась? Она намного быстрее, сильнее и выносливее, чем та, прежняя.
— Я должна тебе что-то объяснять?
Улыбка слетела с лица охотника, вернув ему прежнюю неподвижность каменной маски.
— Нет. — Ответил он после короткой паузы. Отрывисто. Холодно.
— Ну и все. — Тон в тон огрызнулось чудовище. Повисло напряженное молчание. Не надолго.
— Ночь — это одна огромная тень мира. — Ни с того ни с сего начала тварь. Спокойно, словно не неслась быстрее ветра, а травила байки, сидя у костра. — Став частью которой, уже трудно поверить в свою самостоятельность. Это не обычная тень, ограничивающая суть каждой вещи. Она уничтожает все границы, беспощадно стирая частности и личности, а поэтому опасна. Сайтас всегда предостерегал меня об этом. Я остерегалась, и всегда предусмотрительно ходила по краюшку тьмы. Тем более, хозяйская магия, как поводок, всегда удерживала меня от сумасбродных поступков, не позволяя сделать ни шагу дальше дозволенной границы. Но поводок оборвался… Однажды нечто подобное мне довелось почувствовать в Нефритовом Озере. Но теперь я не гость, теперь я сама стала хозяйкой. Я больше не часть чужого отражения. Теперь я просто тень. Я просто тьма. Тьма — это Я.
— Что ты чувствуешь? — Тихо спросил человек. Тварь задумалась.
— Дикая свобода. Безграничное могущество. Бешеная сила. Кажется, я начинаю понимать Сайтаса. От такого действительно можно свихнуться… Ты первый, кому я это все рассказываю. И, скорее всего, последний. Заметил красную звезду?
— Да, она взошла сегодня в полночь.
— Фирменный знак Сайтаса, моего прежнего хозяина. Это значит, что он уже в этом мире. Рыщет по округе в поисках прежней собственности. Наверняка уже пустил по следу своих ищеек шаготтов.
— Шаготтов?
— Его последнее изобретение. Такие мерзкие летающие угри, похожие на клочки пены. Пролезут во все щели, найдут кого хочешь и где хочешь, даже если ты совсем не хочешь. Гады. Так что недолго мне осталось. Надеюсь, хоть Тима успеем отыскать… до того как Он отыщет меня…
Охотник долго молчал, нахмурив молочно-белые брови и прищурившись от встречного ветра.
— Ты не можешь так просто смириться.
— А что мне остается, бороться? С самым великим колдуном на свете?! — Тварь искренне расхохоталась. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Я знаю его, сколько себя. Если понадобиться, Сайтас разберет Белогорье по камешкам, в лепешку разобьет всех и вся, но получит, чего хотел.
— Посмотрим.
Чудовище иронично и вместе с тем удивленно покосилось за спину. Если забыть, что эту фразу произнес самый лучший и безжалостный охотник Шумбера, можно было решить, что она принадлежит запальчивому юнцу, пообещавшему соседской девице добыть голову дракона.
В конце концов, игнорировать радикально настроенную нежить, верхом на которой ты скачешь, весьма затруднительно.
— Ну что? — Тихо откликнулся он, обреченно склонив голову.
— Ты… предлагаешь… Мне… защиту?
Ночной мрак, длинные волосы и плотно надвинутый капюшон надежно укрывали лицо охотника от сторонних взглядов. Даже самый зоркий наблюдатель не мог бы заметить мелькнувшую на его губах хитрую улыбку.
— Нет. Бронирую место в первом ряду.
Осиротевшая ось опрокинутой телеги каким-то чудом не выткнула охотнику правый глаз, содрав длинный лоскут кожи ото лба до самого подбородка, а обод самого отвалившегося колеса ударил в висок, на пару гешей потушив свет красной звезды. Дингир-ур пришел в себя, зажмурился от стекающих ручейков крови, и медленно сел, ощупывая ноющий от удара висок. Падение было настолько неожиданным, что совершенно выбило его из колеи.
— Ты как, в порядке? — Голос принадлежал высокой девушке, склонившейся над Асеером. Он даже не сумел вспомнить ни одного стоящего ругательства, лишь злобно зарычал, отпихивая протянутую для помощи руку.
— Ну, извини, для поддержания новой ипостаси нужна постоянная концентрация. — Убедившись, что с ним все в порядке, она незаметно перевела дух. — А какая тут может быть к гёту концентрация, когда видишь такое…
Охотник поднялся, хмуро огляделся, и внезапно пошатнулся, едва не повторив падение, потому что тоже увидел. Такое могло привидеться только в кошмаре. Перевернутые телеги, рассыпанные кули с товаром, мертвые лошади, мертвые люди. И все это вперемешку с грязью, кровью, вывороченными кишками, опавшими листьями и зловещим светом красной звезды. Он бросился к лежащему неподалеку кучерявому мальчишке.
— Это не он. — Сухо опередил его ровный сухой голос. — Я проверила все тела и даже прочесала лес вокруг. Тима здесь нет. Меча тоже.
— Кто-нибудь выжил?
— Из людей нет. Только несколько лошадей… разбежались по лесу… только Тима нигде нет….не мог же этот поддонок его забрать…. я вот думаю, может он где-то прячется или в поселок побежал за помощью… зачем ему мальчишка… что он будет с ним делать… он ведь еще совсем ребенок…
Асеер встревожено оглянулся. Уж слишком ровно и сухо звучал голос. Тень, стоявшая, горделиво держа спину, прямая и бесстрастная, как обычно, внезапно начала медленно оседать в грязь. Охотник выругался и бросился на помощь, ожидая увидеть торчащую из спины рукоять кинжала или древко стрелы. Но вместо того чтобы испустить дух, девушка закрыла лицо руками и громко, безнадежно разревелась. Известно много занятных и проверенных народом способов прерывания женской истерики: проигнорировать, хорошенько прикрикнуть, напугать, облить холодной водой, расплакаться самому, дать в лоб, надавать пощечин, оттаскать за волосы, вырубить, в конце концов. Широкий выбор, практически на любой вкус.
Дингир-ур тяжело вздохнул, осторожно поднял обезумевшую от слез девицу на руки, и зашагал по дороге в сторону Городца.
Я вздохнула и открыла глаза. Обычно с этого начинаются большинство глав в романах бездарных писателей и большинство неприятностей в моей жизни. Впрочем, вопреки укоренившемуся правилу, вид измазанного кровью покрывала, погруженной в зловещий полумрак комнаты, и дингир-ура старательно натачивающего меч у изголовья моей кровати не внушил мне должного пессимизма. Хотя для оптимизма еще также было рановато.
Угораздило же меня сорваться в самый неподходящий момент перед самым нежелательным свидетелем. Какой позор. И еще вместо того, чтобы искать Тима, валяюсь здесь уже бес знает сколько времени! Сия мысль мигом поставила меня на ноги, однако воспользоваться последними я так и не успела, потому что дорогу внезапно перегородил охотник, бесцеремонно схватил меня за плечи и усадил обратно на кровать.
— Асеер, какого беса?! Нужно что-то делать….
— Успокойся… пожалуйста. — Он поднял на меня лицо, перечеркнутое от правого виска до подбородка широкой еще кровоточащей раной. Смрад дешевого курева и пивных паров, повеявший от дингир-ура, никак не вязался со спокойным, сосредоточенным голосом. — Мы в Городце, в гостинице. Я уже сделал все возможное. Расспросил людей о хозяине примечательного золотого кольца. Ничего полезного, в основном пьяная болтовня. Узнал только, что бургомистр, уже три дня отсутствует где-то на охоте. Даже сообщил о нападении на обоз. Через поставное лицо, чтобы не привлекать лишнего внимания.
И когда только он все это успел? И главное как…
— Ты что, наложил на меня усыпляющее заклинание?
— Тебе требовался отдых. — Он отвел взгляд. — А мне покой. Нельзя решать одну проблему, опасаясь, что вторая может в любой момент очнуться, испепелить пол города и исчезнуть в неизвестном направлении.
— Это не оправдание. — Хмыкнула я, сменяя гнев на легкое раздражение. — Мог оставить записку. Сама решу, когда мне отдыхать. Без тебя. Понятно?
Дингир-ур молча взял со стола ворох каких-то листов и бросил на покрывало.
— Еще и в моих вещах копался. — Ворчливо констатировала я, опознав в ворохе стопку карт даже кожаный лоскут, который, вероятно, был второпях прихвачен из упыриной пещеры. Тут даже имелся лист незнакомого происхождения, испещренный черными крестами, что придавало ему сходство с проектом кладбища. Особо унылый колорит придавала намалеванная в верхнем углу жуткая лохматая баба в помятой куртке. У меня забрезжило нехорошее подозрение, но охотник поспешил отвлечь внимание, неожиданно ткнув пальцем в середину произведения картографических искусств и по совместительству в мое колено.
— Взгляни. Я обобщил всю информацию по нападениям в логском лесу. Чтобы не сойти с ума от безделья. И кое-что нашел. Если объединить все точки, то со скидкой на огрехи получается нечто отдаленно похожее на шестиконечную звезду с центром в Городце. Правда, не знаю, какой от этого толк….
Наверное, следовало сказать что-нибудь умное или хотя бы обидное, а не сидеть полным гиджем с выпученными глазами и отвисшей челюстью. Упади небо, Асеер ты гений!
— Асеер, ты законченный идиот! Ты должен был разбудить меня сразу, как только это обнаружил!
— Не кричи. Насколько это важно?
— Еще не знаю. — Чуть охолонулась я. Этот спокойный, чуть ироничный голос легко выводил меня из себя и также легко заводил обратно. — Перед тобой матрица для заклинания, усиленная магией крови, когда недостаток силы колдуна компенсируется энергией предсмертных страданий жертв. Подходит для построения одного из двух заклинаний: плодородия и подчинения. Но во благо сельского хозяйства даже в самые засушливые годы на такие радикальные меры пойдут немногие, а вот ради власти над кем-то…
— Сотни жизней, чтобы подчинить кого-то своей воле? — Усомнился охотник.
— Для людей это обычная цена вопроса. Разве не так ведутся войны между вашими царями? Вспомни только кровавую войну между Шумбером и Аккадом из-за священного скипетра власти, которая продолжалась пять долгих лет. Пока нефилемский посол случайно не опознал в реликвии потерянную во время прошлого визита погремушку своего сына.
— Что еще скажешь?
— Скажу, что с матрицей такого размера это будет очень мощное заклинание. Самое мощное заклинание на крови, которое мне встречалось. Зато теперь понятно, откуда взялся черный туман — это не сам колдун, как я сначала решила, а просто хороший такой шмат магической энергии, подчиняющийся его воле. Убивать неоформленным сгустком — это… даже не знаю… это очень круто. Все равно, что забивать гвозди головой, когда сила есть, а ума нехватка. Обычно контур замыкается на несколько вещей — на передатчик и приемники. Можно наклепать себе целую армию, готовую для тебя на все. Только для настройки каждого приемника нужна кровь будущего носителя и никак иначе. Короче, это очень сложная и опасная работа. Кого-то действительно приперло, если он выбрал такое решение своей проблемы…
— Не продолжай, я знаком с общей теорией. Это может помочь найти Тима?
Я непривычно долго думала, прежде чем ответить.
— Нет. Раз его не убили со всеми, то взяли, чтобы достроить какую-то часть заклинания либо для какой-то иной непонятной мне цели. Вряд ли злодей заварил всю эту кашу, чтобы завладеть помыслами местных тружеников полей и монополизировать цены на репу. Кого еще здесь колдурить, бургомистра, святого Ухты? Нет, скорее всего, у него где-то поблизости заначен портал. Волчий Лог — это всего лишь секретный испытательный полигон, демонстрация запланирована совсем в другом месте…
Асеер, молча, остановился у окна, спиной ко мне. Распущенные белые волосы, несправедливо поделенные между утренними сумерками и чадящей лампой, спускались по черной коже куртки сапфировым водопадом с едва заметной позолотой. Я поднялась и встала рядом, чтобы видеть его лицо. Для обзора мне досталась лучшая половина без кровавой отметины, правда и она выглядела неважно — уставшей, постаревшей и какой-то совсем человеческой. От уголка глаза по щеке расходились тонкие морщинки вперемешку с мелкими ямками пор. Глубокая складка, пролегающая от носа до рта, казалась вырезанной чеканом.
— Нужно решить, что теперь делать. — Еле слышно сказал охотник, почти не двигая губами. Наверное, рана на второй половине все-таки причиняла боль.
— Будем искать портал.
— Можно начать с Городца… потом осмотреть близлежащие села…
— Да, может быть, кто-то слышал или видел что-нибудь странное… — Я замолчала, тупо уставившись на маячившую в окне башенную стену. Интересно, у кого из нас первого хватит духу признать, что все кончено. Вероятнее всего, Тима уже давным-давно нет в живых. Небо упало. Жуткие твари пожрали солнце. Реки вышли из берегов и наполнились кровью. Боги и демоны маршируют колоннами, верша страшный суд. Но мы, как два старых упертых атеиста, продолжали делать вид, что все в порядке, надеясь невесть на что. На чудо?
Предрассветное затишье и черная громада башни, загораживающая собой все небо, действовали подавляюще. Ни звука, движения, ни огонька в окне. В окне…
Перед глазами почему-то возникло лицо конюха с округленными от удивления глазами.
— Да вы что, госпожа, здесь все окна еще при моем прадеде замуровали, после того, как тогдашний начальник тюрьмы, знатный упырь, оттуда по пьяни вывалился. И главное ведь не случилось же с ним ничего, с начальником, только обе руки сломал. Так потом ходил еше кажный день лично проверял, чтобы, значит, совестливее закладывали…
Я подключила зрение игига и осмотрела башенную стену еще раз, более внимательно.
— А скажи-ка мне, Асеер, как общая теория магии объясняет внезапное исчезновение кирпичной кладки?
Резкое изменение моего настроения и направления разговора весьма удивило дингир-ура.
— Внезапным появлением кого-то сильно нуждающегося в кирпичах. К чему вопрос?
— К тому, что пару месяцев назад я видела человека в окне вот этой самой башни, а потом узнала, что все окна уже много лет замурованы. Теперь посмотри — снова сплошная стена, без намеков на амбразуру, если не считать пары прорех. Но через них не то чтобы человек, тощая кошка наружу не выглянет.
— Вижу. И что?
— А то, что стены башни, как и полагается, сложены из керамического кирпича, а окна замурованы силикатным. Из чего делают силикатный кирпич? Из кварцевого песка, извести и воды! Эти три элемента используются любителями для изготовления магических алтарей и прочего обрядного хлама благодаря своей дешевизне, доступности и высокой проводимости, но профессионалы высокого уровня предпочитают не связываться с силикатами. При высокой концентрации поля материалы этого ряда быстро разрушаются, а что самое неприятное — становятся абсолютно прозрачными, как стеклышко…
Асеер сделал мне знак замолчать, а другу руку поднес ко лбу. У него самого лицо стало похоже на кирпич, которого просит чья-то морда.
— То есть, возможно, в тот день в башне кто-то воспользовался порталом.
— Вероятность есть, но если бы… эй, Асеер, подожди! Мы же еще… а, ладно, бес с тобой…
Я покачала головой, быстро проверила оружие, и по ходу сдернув со спинки кресла куртку, выбежала следом.
В отличие от окон двери никто замуровать не удосужился, забив их полусгнившими досками. Так что взлом бывшей городской тюрьмы прошел без сучка, задоринки, и, ввиду отсутствия прохожих, без свидетелей. Вероятно колдун попадал внутрь как-то иначе, но выяснять, как именно было некогда. Асеер несся впереди. Бесшумный, стремительный, опасный, словно моровая язва. Я двигалась чуть поодаль в кильватере разорванных паутин и растревоженных залежей пыли, за столько лет превратившейся в приличный слой пахотной земли, и все сильнее сомневалась в своем предположении. Уж больно девственно грязно все вокруг выглядело. Но тут Ассер неожиданно остановился, воздев ладонь в знак предостережения. Я послушно укоренилась рядом, обострив все свои органы чувств до предела. Охотник, как всегда, не ошибся. Над нами явно кто-то был. Не скрываясь и не заморочиваясь особой конспирацией. Время от времени раздавались шаркающие шаги, звон посуды или скрип двери. Количество и качество такого наглого противника внушало справедливые опасения.
Пока дингир-ур предавался размышлениям, я миновала Порог и проворно поднялась по лестнице. Последний этаж раньше, вероятно, отводился под нужды стражей и начальника тюрьмы, теперь он также сохранил респектабельный вид, радуя глаз свежевымытыми полами, ярким факельным освещением и длинным коридором между двумя рядами дверей, по которому как раз шествовал благообразный старичок с огромным медным тазом.
Тень недовольно качнулась, когда я вынырнула из тьмы и приставила к горлу ее хозяина кинжал. Дедок попытался ненавязчиво уйти в обморок, так что пришлось срочно подхватывать угрожающе булькнувший содержимым таз. В результате рука кинжалом дрогнула. Лезвие окрапилось брызгами подогретой воды и кровью. Порез был несерьезным и, видит небо, непреднамеренным, так что осудительный взгляд подоспевшего Асеера пропал даром. А вот кровопускание начало давать неплохие результаты, клиент даже не стал дожидаться вопросов, зачастив бодрым шепотом, как ретивый храмовник на образцово-показательной молитве.
— Они все в третьей по левой стороне комнате. Шестеро. Вооружены. С ними мальчишка. Курчавый, сегодня ночью привели. Больше никого нет. Пощадите, мне ничего не известно. У меня больная жена, четверо детей, двенадцать внуков, а в этом году умерла младшая дочь, оставив на нас еще трех сироток. Если бы не нужда…
Пришлось остановить жизнеописание, подтолкнув мученика к указанной двери.
— Как ты обычно входишь?
— Стучу.
— Стучи.
Изнутри послышались грузные шаги.
— Это ты, старая каракатица?
— Я, ваше благородство.
— Ну, залетай…
Вряд ли говорящий рассчитывал на такое доскональное толкование своих слов. Финалисты стремительного залета распределились в следующей последовательности: кипяток, таз, несчастный дед. Открывший дверь мужик кубарем откатился в сторону, приложившись затылком о стол, и затих, в полной мере прочувствовав силу образных выражений. На этот раз о площади покрытия медных тазов.
Их оставалось пятеро сильных, здоровых, спортивных, хорошо вооруженных наемников. Всего пятеро. Спустя несколько мгновений в комнате, не считая нас с охотником, из живых остались лишь удалившийся в обморок дед, всполошенная грохотом крыса и привязанный к креслу Тимхо. Дед все еще внушал мне подозрения. Я в раздумьях склонилась над ним, нервно перебирая пальцами рукояти кинжалов.
— Умбра, не нужно! Он хороший человек.
Я пришла примерно к такому же выводу, поэтому убрала оружие, и обернулась к мальчишке. Асеер уже перерезал веревки и теперь внимательно осматривал вяло вырывающегося Тима. Кучерявый бедокур выглядел необычно бледно, словно после излома тяжелой болезни. Голый по пояс, осунувшийся, с широкими окровавленными повязками на локтях. Но живой. Живой.
Только теперь я поняла, какую жуткую тяжесть таскала на себе все это время. Коленки задрожали, чуть не подогнувшись, в горле запершило. Следовало взять себя в руки, но они тряслись, как при хореи, да и вчерашняя буря в груди снова разбушевалась не на шутку. Мне было уже все равно. Я подковыляла ближе, обняла Тима и закрыла глаза, прижавшись щекой к его вихрастой макушке. Живой. Боги, как хорошо стоять и чувствовать, как бьется его сердце… как он недовольно ворочается… обхватывает меня руками и с жалостным всхлипом утыкается в мою куртку…
— Умбра… Убмра… все случилось так внезапно… прости… я полный гидж… балбес… я…
— Ты все, что у меня есть, малыш. Ты и Шушуня.
— Как бы семья?
— Семья… думаешь… у меня бы… получилось?
— Мне кажется, у тебя есть все, что для этого нужно. Даже больше.
— И мне. — Признался прочувствованный, но немного сдавленный голос.
Я растерянно заморгала. Не каждый день вот так вдруг обнаруживаешь в своих объятиях дингир-ура. Надо отдать ему должное, Асеер терпеливо пересидел приступ игигских чувств, на корточках, притулившись к моему боку, в том же положении в каком его шея попалась под мою дрожащую руку. Балбес…
Раньше я бы резко отстранилась и еще более резко выразилась, но сейгеш просто улыбнулась, и сжала обоих балбесов покрепче, старательно запоминая свои чувства. Потом все-таки, нехотя, отстранилась.
— Все, проваливайте.
— Что?!!
— Тиму нужно поесть, выспаться и отдохнуть. Тебе, кстати, тоже. А у меня остались дела. — Я как можно небрежнее махнула рукой в сторону дальнего угла комнаты, где на полу был начертан круг с двенадцатью знаками перемещения. Рисунок слабо светился. — Портал еще не успел закрыться, значит, им воспользовались совсем недавно. Отправлюсь следом и, возможно, успею найти того гада или гадов, которые все это заварили и хорошенько насолю, а то и наперчу.
— Даже не думай. Это может быть ловушкой.
— Ну, конечно, Асеер, лучше сидеть и ждать: а кого же там они на этот раз прикончат? Все, давайте, идите уже.
— Никуда я не пойду. — Дингир-ур невозмутимо перешагнул через труп наемника и встал напротив меня.
— В смысле ты никуда не пойдешь?! А Тим?
— Серьезных ран нет. До гостиницы рукой подать. Или поддать… хотя он уже достаточно взрослый, чтобы самостоятельно о себе позаботиться и может принимать взвешенные решения.
— О! Тогда я тоже пойду с вами. — Влез Тимхо. — У меня с этим типом личные счеты.
— Ни за что! — В один голос рявкнули мы, и снова уставились друг на друга.
— Не ори на ребенка.
— Не указывай мне, на кого орать! — Потеряла всякий стыд я. Давно было пора поставить белобрысого на место. — Как лицо, обличенное властью императрицы, приказываю тебе немедленно уйти!
Он ничего не сказал, лишь пренебрежительно приподнял бровь. Здесь следует заметить, что меня очень сложно вывести из себя. Самообладание — предмет моей гордости, хлеб, соль, основное средство существования и главное достоинство. Даже Хозяину приходилось здорово потрудиться, чтобы довести меня до потери сего ценного качества. Охотнику хватило одного движения брови.
— Убирайся! — Проорала я, со всей дури толкая его в грудь. — Пошел вон, тебе говорят! Идиот упертый! Скотина! Одно мое слово — и тебя сегодня же шельмуют на главной площади, понял? За оказание сопротивления власти. Высекут! Клеймят! На кол посадят! Четвертуют!
Асеер пошатывался под градом тычков, пятился, но ни коим образом не мешал моему самовыражению, лишь слегка приподнимая брови в ответ на особо неуместные и грязные ругательства. Серьезные проницательные глаза спокойно смотрели на меня сверху вниз, и было непонятно, куда подевался тот неуравновешенный фанатик, который гонялся за мной по всему Шумберу с мечами наголо. И откуда интересно взялась эта буйно помешанная истеричка с голосом и замашками мелкочинушеской сволочи?
Что-то новое появилось в охотнике, чего я раньше не замечала. Какой-то Порог, преграда, от которой все оскорбления и грубости отскакивали, как крысы от огня. Нет, не порог, не преграда — внутренняя опора, уверенность в своих мыслях и действиях. Та самая, которой мне всегда так не хватало, которой мне так не хватает теперь. Но как у него получилось?
Я завидовала ему, ужасалась собой, но сделать ничего не могла, словно заклинатель духов, которого разбил паралич в самом разгаре магического ритуала — бесы вырвались и творили, чего хотели прямо на глазах у беспомощного господина.
— Смотри! Ты хоть понимаешь, что это за кольцо? Его дала мне сама императрица…
— На, держи, пусть у тебя будет два. Только успокойся. — И пока я, одурев до немоты, перекатывала в ладони кольцо на серебряной цепочке, как две капли дождя похожее на мое собственное, тихо добавил. — Все равно зря стараешься.
Одновременно с этим раздался знакомый чавкающий звук сработавшего портала. Прозрачный силуэт Тимхо еще несколько мгновений висел над площадкой перехода до того, как бесследно раствориться на фоне кирпичной кладки.
Мы появились из портала довольно эффектно. В яркой вспышке света. В классических боевых позициях. С клинками на изготовку. Встречай нас злодей с приспешниками, они непременно немедленно бы бросились малевать портрет или лепить статуи. Но единственный, кто мог оценить наше образцово-показательное выступление, увлеченно разглядывал переплетение труб, рычагов и зубчатых колес на стене. За спиной несколько раз моргнуло и погасло остаточное магическое свечение, до поры до времени улегшись обратно в знаки на полу. Во всем остальном темный, освещаемый единственным факелом (в руке у Тимхо) чулан остался совершенно равнодушным к незваным гостям.
— У-уй, Умбра-а… прекрати-и… — Огрызнулся пойманный за ухо паренек.
— Немедленно возвращайся в Городец! — Прошипела я, испытывая жгучее желание переключиться с уха на шею.
— Но ты даже не поинтересовалась моим мнением!
— Хорошо. Чего ты хочешь?
— Пойти с вами!
— Отлично. Очень за тебя рада. А ну лезь обратно в портал, паразит!
Но этот паршивец неожиданно больно вывернул мне запястье хитрым приемом и отступил в сторону. Мальчишку тут же заслонил Асеер. Судя по их решительным лицам, они собирались стоять до конца. Я постояла с ними за компанию, разминая пальцы и выпуская пар, а потом медленно отошла в сторону, притворившись, что изучаю путаницу труб, соединяющую сифон и огромную бадью с водой, подвешенную на цепях системы весов и шкивов. Сдался мне этот логский колдун, в самом деле. Подумаешь, провел, как человеческого младенца, выставил в полных геджах, заморил кучу народа, пытался убить Тима. Навряд ли следующий пункт в его плане — перевести старушку через дорогу… смешно, но я чувствовала на себе ответственность за все случившееся. Если бы вместо того, чтобы предаваться радостям сельской жизни, я серьезно занялась поручением, исследовала магический фон, наладила сеть поисковых заклинаний, хорошенько прочесала территорию, да хоть бы хоть раз задумалась дольше одного геша, то много чего не случилось бы. Еще эти два героя лезут, сломя голову, сами не зная куда! Идиоты. И я тоже идиотка. Надо же было им про портал сболтнуть! Критинка. Ослица безмозглая. А теперь все. Теперь наши благородные борцы за справедливость уперлись своими ветвистыми рогами, и не угомонятся, пока им эти рога не обломают, вместе с хребтом. Неожиданно половая плитка под моим сапогом вдавилась в пол. Что-то хрустнуло, скрипнуло, на том месте, где раньше был портал, образовался черный провал, потолок начал медленно опускаться, выставив вниз острые металлические шипы. Я в отчаянье приложилась лбом о бадью. Нижнюю челюсть даю, где-то среди этой дхэрни навинченной запрятан ключ к спасению, но где? Я еще пару раз боднула чугунок, начиная входить во вкус. Закончив с самоуничижением, организм целеустремленно стремился к самоуничтожению.
— Умбра… — Подал голос белобрысый.
— Хорошо, ты был прав, это ловушка. Уйди, не мешай мне думать.
Так, своим резервом мне потолок долго не продержать, а блокировать механизм, не зная его местоположение и устройство, даже Хозяин не смог бы. Комната слишком маленькая, если пробить стену, нас, скорее всего, завалит обломками… бесы, что же делать… что делать?
— А нас в храме всегда учили философски относиться к уходу из жизни. Один мой знакомый с детства мечтал прославиться и войти в ряды святых великомучеников. В конце обучения он с благословления наставников сложил меч, покинул храм и отправился нести учение об истинной, то есть нашей вере в дикие аморейские племена. Там детская мечта и исполнилась. Его забросали камнями возмущенные проповедью кочевники.
Я повернулась к охотнику. Шипы поблескивали уже в какой-то половине локтя от хвоста на его макушке.
— Нет, я не рехнулся. — Опроверг ход моих мыслей дингир-ур, предусмотрительно пригибая шею. — И мы не пропадем.
— Ты знаешь, как отсюда выбраться?
— Нет. Но если отсюда есть выход, то он его найдет.
— Кто? — Не поняла я, следуя взглядом за кивком охотника, но ничего обнадеживающего не узрела. Увитая трубами и увешанная непонятными устройствами стена. Копошащийся рядом Тимхо. Мальчишка? Да здесь даже легендарному совету семи мудрецов не разобраться. Я саркастически ухмыльнулась, хотя, честно говоря, хотелось заплакать. В тот же миг шипы с громким щелчком втянулись. Затем раздался бряцанье наматывающихся на барабан цепей, и потолок проворно пополз вверх. Асеер спокойно кивнул сияющему от счастья ученику, принимая спасение, как само собой разумеющееся. Тиму здорово повезло с учителем. Более чем повезло.
— Кажется, я разобрался с запирающим устройством. — Митич с важным видом снял со стены факел и подошел к высокому квадратному выступу в стене, на проверку оказавшимся чем-то похожим на деревенскую печку, и разжег огнь. — Смотрите, здесь внутри есть металлический шар. Огонь нагревает воздух, который, расширяясь, проталкивает воду через сифон вот в эту огромную бадью. Когда сосуд станет тяжелее весы и шкивы должны повернуть запорную плиту на осях… … если огонь угаснет, дверь закроется… если хотя бы один из этапов будет нарушен, запустится очередная ловушка… уф, надеюсь, я не ошибся.
В этот раз даже я уже не сомневалась. Он не ошибся. Часть стены отъехала сторону, открывая узкий темный лаз. Темный лаз соединялся с длинным темным коридором, в кишке которого мы уныло скитались несколько гешей, словно постный обед в желудке послушника, пока Пока не наткнулись на лестницу. Все взбодрились, но ненадолго. На пять-шесть десятков узких пыльных пролетов, каждый из которых настырный отпрыск Митичей оглашал торжественным «где-то здесь колдун и притаился». Потом бодрость кончилась, а высокие кривые ступеньки даже не планировали. На пятнадцатом десятке мальчишка замолчал, на двадцатом мы все переругались, на тридцатом окончательно пали духом. Тела тоже уже были на грани, но на очередном пролете проведение сжалилось и ниспослало нам высоченную в четыре моих роста дверь. За дверью таился очередной зловещий коридор, извилистый хвост которого уходил неведомо куда. Я перевела взгляд на убегающую вверх вереницу бесконечных ступеней, явно нацеленных за пределы солнечной системы, и внутренне содрогнулась. Эх, знать бы, какое из этих зол меньше, вернее короче.
— Смотрите! — Зловещим шепотом возвестил Тим. — Там кто-то есть!
— И пить. — Добавила я, приглядевшись внимательнее. В шагах тридцати вокруг масляной лампы сидела компания мышеголовых существ неопрятной наружности, активно пуская по кругу укутанную в мех флягу. Рядом стояла груженная углем тележка. Говорят, крысаки начали втихую просачиваться через границу из южных степей много столетий назад. Они были непритязательны в быту, довольствуясь любым теплым углом, брались за любую работу, ели все, что не прибито гвоздями, короче завоевали неприступную Империю без единого взмаха меча, уступая теперь по численности только людям и тараканам.
— Послушать бы, что они там замышляют. — Хищно сузил глаза Митич. — И, главное, не пройти, уселись прямо на дороге!
— Что будем делать? — Асеер стоял позади. Так близко, что мне показалось, что его голос прозвучал у меня в голове.
— Давай я выйду в новой ипостаси, поздороваюсь, они и разбегутся.
— А если не разбегутся? — Серьезно спросил охотник. — Уверена, что крысаков можно напугать горбатой белкой?
— Тогда иди и сам их пугай.
— Боюсь, у меня еще меньше шансов. Другие мысли есть?
— Есть одна, но, боюсь, она тебе понравится еще меньше.
Кирпичная кладка закончилась. Лапы мягко легли на потолочную плиту, перевернув мир вверх тормашками. Я остановилась, вытянула шею, заглядывая себе за спину, чтобы убедиться, что примотанные к ней черными щупальцами люди на мете.
— Ну, как, держитесь?
— Ага! — Перевернутая физиономия Тимхо с покачивающейся надо лбом косичкой расцвела восхищенной улыбкой. — Эта твоя новая ипостась — что надо! Не пойму, почему учитель против…
— Потому что это даже не ипостась, а просто кое-как слепленная тьма, которую она и контролировать толком не может. Так что…
— Не нравится, можешь сойти! — Оборвала я, резко останавливаясь. Как оказалось, прямо над головами оживленно галдящих крысаков.
— А еще сказывають, водиться прямо издесь в энтом самом ярусе… бе-елый кедошим. — Самый старый, плешивый и уважаемый крысак в клане обвел взглядом притихшую молодежь и зловеще поднял трясущийся палец, указуя в кромешную темень, окутывавшую высокие каменные своды.
— Врешь, дядько. — Отмахнулся его сосед справа. — Кедошимы все, как уголь черны.
— Вот ты и слушай. Приключилось энто в сей же самый день, што и нынче, ровно сто пять годков назад, при последнем ампираторе. Тогда на пир съехалось народу со всего Белогорья и запредельных земель — не сосчитать. Вино лилося рекой. Много отважных мужей тады в салатах головы сложили. Но был средь гостей один кедошим, колдовством могуч и в хмельных баталиях грозен, дольше всех за здоровье ампиратора за столом ратовал, а потом даже сам, своими стараниями поднялся и из парадной залы вышел. С тех пор его никто живым и не видел. Только через седьмицу, когда протрезвели, нашли его тело вот в энтом самом тоннеле, инеем покрытое. Видать блуждал, да так выбраться и не сумел, околел от холода. Сказывають, шастает теперь его дух по подземельям, от вечного похмелья и жажды маючись. От энтого не шибко добрый, зато к гостям приветливый. Как приветит кого, так сразу в шею впивается, и пока всю кровушку не высосет, не отпустит. Наших только в прошлом году пятеро пропало.
— Тоже с императорского пиру? — Неуверенно хохотнул кто-то. Его никто не поддержал, потому что рабочие пропадали в самом деле.
— Кто же нас тудыть пустить… — С притворной грустью вздохнул старик, по правде жутко довольный собой и своей коронной байкой, которая безотказно действовала на всех новичков. — Было бы об чем правнукам рассказать. Теперь честному крысаку и выше сотого яруса не подняться… век ходить по замковым подвалам… как белому кедошиму.
— Ну не знаю. Моя жинка сегодня на самом верху при столах помогает. — Невзначай заметил юноша с зеленым платком на голове, топорщившимся на затылке второй парой ушей. — Может, даже саму императрицу увидит!
— Да ты что! — Грянули крысаки, от удивления не сразу заметив, что к их хору прибавились три новых исполнителя.
Череда догадок вражеской конницей ворвалась в неспешное копошение моих мыслей, посеяв панику и ужас. Императрица! Мы в императорском замке! Оставленная без контроля ипостась тут же попыталась раствориться в темноте подземелья. Я запоздало осознала, что натворила, судорожно дернулась, чуть не потеряв опору, но все-таки в последний момент успела схватить Тима за ногу. Асееру повезло меньше. Последним, что удалось рассмотреть из-за спины мальчишки, были стремительно удаляющиеся подошвы охотничьих сапог. Внизу истошно закричали. Поднялась такая суматоха, будто в самый разгар совместного кутежа в честь ввода в эксплуатацию секретного тоннеля между женским и мужским монастырем на стол с выпивкой неожиданно спланировал святой. Какое-то время внизу проникновенно вопияли и энергично топотали. Потом воцарилась тишина. Ненадолго.
— А ну, спускайся! — Раздался снизу злобный голос людоеда, требующего свой обед.
Перед глазами предстала череда возможных вариантов изменения внешности Асеера с разными решениями по компоновке и количеству глаз, носа, ушей, зубов, рук, ног и прочих органов. Нижней строкой шли возможные варианты моего преображения после нашего разговора.
— Спускайся, идиотка. — Голос смягчился, перейдя в вегетарианскую тональность. — Не трону. Обещаю.
На охотнике не было ни одной новой царапины. Только печальный блеск в глазах выдавал пережитые лишения и окончательно сформированное мнение о моих умственных способностях. Честное игигское, в моих планах «нижайше извиниться перед Асеером» стояло первым пунктом, было выделено жирным шрифтом и даже несколько раз подчеркнуто красным, но я не успела и рта открыть. Вышедший из оцепенения Митич, компенсируя вынужденный простой, разразился бурей слов и эмоций.
— Учитель с вами все в порядке? — Подскочил он к беловолосому. — Ничего не болит? Вот это переворот! Меня научите? Видели, как они улепетывали? Только пятки сверкали. Обалдеть! Вы слышали? Они говорили про императрицу! Мы в императорском замке! Можно повидаться с Шушуней!
— Погоди, ты ничего не понял. — Асеер крепко сжал его плечо, заставив утихнуть. Паренек недоуменно вскинул голову.
— Этот кудесник дхэров тоже здесь. — Объяснила я. — Мы не знаем, что он точно замыслил, но…
— Думаешь, он решиться напасть на Шушуню? Ха! — Мальчишка состроил насмешливую гримасу. — Ему же хуже. Серафим — лучшие воины в мире! Перед императорской армией никто не устоит!
— Потому-то, он ей и воспользуется. — Идея Асеера была настолько страшна и очевидна, что даже меня бросило в жар.
— Упади небо! Точно, все сходится. Мы узнали… послушай, Тим, мы узнали, что колдун приготовил в Волчьем Логе заклинание, которое позволяет заставить кого угодно сделать что угодно. Нужно только получить его кровь и надеть на него приемник — кольцо, браслет, серьги… сойдет любая металлическая безделушка с кристаллом… до активации заклинания зачарованный даже не догадывается о его существовании. А значит, способность читать мысли Шушельге не поможет, потому что до самого последнего момента в них ничего подозрительного просто не будет… значит…
— Да понял я, понял… — Не дослушал он. Паренек уже не улыбался, но и впадать в истерику вроде не собирался. — Опять придется ее спасать.
— Я понимаю, что ты чувствуешь. Но нельзя исключать, что уже может быть… — Охотник так и не собрался с силами.
— Еще не поздно. — Непривычно серьезным голосом закончил за него ученик. — Нет. Эта козявка жива и здорова. А если я буду думать иначе, я не смогу ей помочь.
Он вывернулся из-под ослабевшей учительской длани и ринулся вперед. Потом недоуменно обернулся.
— А вы чего стоите? Учитель, садитесь на Умбру, нужно спешить… ну чего вы так смотрите?! Она же знала! Знала, что ей угрожает опасность. Поэтому-то тогда и отослала меня из замка так быстро!
Митич не перестает меня поражать. Временами в этом несуразном мальчишке просыпается такая сила убеждения, что хоть ниц падай. Я беспрекословно усадила себе на спину, молчаливого и податливого, как тряпичная кукла, Асеера, в три прыжка поравнявшись с курчявым предводителем.
— Ты бывал в замке?
— Ну конечно! Асеер довел нас до столицы и сдал этому… главному. Когда после всего Шушуня воцарилась, я жил в замке пол года в качестве гостя. Она запретила даже упоминать, что мы родственники. Говорила, так будет спокойнее, а то придется, как члену правящей династии, тяжелую мантию таскать, на всех приемах присутствовать… — Мальчишка проворно взобрался по моему боку и, видимо, заговорившись, дал мне шенкеля. Я, не иначе, как, заслушавшись, перешла на бег. — Этот дворец, хуже тюрьмы. Мне чтобы в город выбраться приходилось каждый раз вызывать носильщиков и обязательный почетный эскорт из двенадцати серафим. Да и сама Шушуня в последние дни сильно изменилась, стала совсем чужой. С утра до вечера на церемониях и аудиенциях пропадает, а вечером запрется у себя в комнате и вообще ни с кем не разговаривает. Лишь накануне коронации удалось наконец-то ее в коридоре подкараулить и все высказать. Так она такое в ответ выдала… якобы я только и делаю, что ей править мешаю, дни напролет без дела шатаюсь и доходы империи проедаю. Короче, орала на весь дворец. Я потом весь день ходил, как оплеванный, а на коронации случайно встретил Асеера, который к тому времени уже считался самым лучшим охотником на нежить в столице. Конечно, попросился к нему в ученики, уехал из города и больше не возвращался. Теперь то понятно, что эта козявка специально меня разозлила, чтобы отправить подальше из дворца.
— Ты не был первым, кто просил взять тебя в ученики. — Внезапно подал голос дингир-ур. — За три дня до нашей встречи мне сделали предложение, от которого невозможно отказаться. Но… за все время… я ни разу не пожалел, что согласился.
— Честно?
— Честное дингир-урское. Я солгал лишь однажды, когда сказал, что логский оборотень — это обычный заказ от лишившегося единственной дочери купца. Это был личный приказ императрицы… Шушельга также настоятельно просила не торопиться, а в случае неожиданно быстрого решения вопроса взять еще пару заказов…
— Узнаю свою сестренку. Эй, Умбра, а тебя она, о чем просила?
Вместо ответа у меня вырвалось такое жуткий рык, что они благоразумно решили повременить с вопросами. Внизу мелькнули и быстро затерялись позади силуэты бегущих крысаков.
Никогда. Ни на кого. Так. Не злилась! Меня использовали. И самое обидное, что использовали бездарно! Чего стоило просто все мне рассказать, поделиться подозрениями? Если бы я хотя бы примерно знала, что происходит, что искать, чего опасаться, всего этого можно было избежать. Так не, эта малолетняя интриганка возомнила себя великой всемогущей императрицей! Решила поиграть чужими судьбами! Все, доигралась, пигалица! Ну, Шушуня! Если только останусь в живых… если только ты останешься в живых… сниму ремень и отдеру так, что потом месяц на трон сесть не сможешь!
— Умбра, стой! — Внезапно закричал Тим, больно потянув меня за уши. — Мы нужный поворот пролетели!
— Раньше сказать не мог? — Огрызнулась я.
— Ну, я же пока его не увидел, не знал, что он нужный… да, вон справа свет, видишь?
Это был просторный зал, заполненный крысаками, вяло подтаскивающими тележки с углем к огромному, закручивающемуся куда-то вверх желобу. На приемке груза дежурили два кедошима. Чернокрылые маги взмахивали руками, и тележки, забыв о силе притяжения, грациозно воспаряли вверх, уступая место новой партии.
— Это магопровод. — Шепотом прокомментировал Тим. — Такие желоба установлены по всему замку. На каждом ярусе дежурит постоянная смена лучших магов, которые принимают и направляют посылку по нужному направлению. Осуществляется доставка угля для отопления, продуктов, вещей. Его изобретение здорово помогло разгрузить армию. Раньше транспортировкой всего необходимого занимались серафим…
— Заканчивай экскурс в историю. Эта штука выходит в тронный зал?
— Ну, теоретически…
Неожиданно затрубил горн, проняв так, что у меня внутри все опало. Тревога? Так быстро? Слава богам дальше внутренностей дело не пошло, и седоки остались на месте. Мы настороженно замерли. Народ же внизу, наоборот оживился. Маги потянулись, расправив крылья, и весело переругиваясь, двинулись в середину зала, где шумели и рассаживались крысаки, разворачивая принесенные из дому харчи. Удачно!
Никто не обратил внимания на мелькнувшую по стене тень. Зубы самых голодных еще не успели сомкнуться на обеденной краюхе, а мы уже ползли вдоль рядов ожидающих своей очереди тележек.
— Не понимаю, зачем мы теряем здесь время! — Возмущенно пыхтел тащившийся в хвосте Тим. — Даже если нам удастся незаметно проскочить на этом ярусе, поймают на следующем! Нужно искать другой выход! Слышите?
— Слышим. Подожди. — Охладил его пыл Асеер, ползущий со мной плечом к плечу. — Умбра наверняка что-то придумала. Правда, Умбра?
Я зачем-то кивнула. На самом деле никакого плана у меня не было. Так, какая-то смутная надежда на его появление. Надежда на то, что никто не обратит внимания на огромную горбатую белку с двумя седоками, тоже теплилась, но никакой критики не выдерживала. Прикрыться заклинанием невидимости? Энергозатратно. Долго не выдержу. Да и все равно, если они действительно лучшие маги, то заметят. Я бы заметила. Вот гёт!
Мы с охотником срочно сдали назад, едва не задавив курчавого ворчуна. С воздуха приближался долговязый мальчишка-кедошим с лотком в одной руке и огромным кукрузным початком в другой. Он неуклюже приземлился в шагах двадцати от нас и сразу приступил к общественно полезной деятельности по приклеиванию к тележкам пестрых бумажных листков. Трудился он сноровисто, было видно, что с удовольствием. С таким же удовольствием, не отрываясь от основного процесса, он вгрызался в сочную золотистую мякоть. У Асеера некстати заурчало в животе. Мой желудок тут же вспомнил, что пустует вторые целые сутки, разразивашись гневной тирадой. Вот зараза! Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы нас заметили…
Я высунулась из-за тележки.
Замах. Резкий удар. По лицу медленно поползла вязкая теплота. Отрок размеренно продолжил свой путь, как будто ничего не случилось.
— Что за дхэрень?! — Прилепленный ко лбу листок отлепился вместе с челкой а, если верить ощущениям, еще и с приличным куском кожи.
— Похоже на обычный раствор-индикатор, который использовался раньше для поисков магических ловушек…
— Без тебя знаю! Не вижу ничего смешного, Асеер! Для чего это здесь?
— Под действием магического поля запись на листке начинает светиться большими зхнаками и показывает кедошим, по какому каналу и на какой ярус направлять груз. Вот, сто пятьдесят три, «К» 12. Это, вроде, картинная галерея…
— Здорово. — Оживилась я. — А ну-ка сползай, проверь все тележки, нет ли здесь посылки в тронный зал.
— Но этот еще не улетел! Вдруг, он меня заметит?
— Не позорь знамя, юный дингир-уровец. Докажи, что учитель не зря на тебя время тратил.
Мальчишка насупился, как чучело сыча после обильной набивки, но пополз.
— До тронного зала, на трехсотый, ничего не идет. — Докладывал он через пару гешей. — Ближе всего двухсот девяностый ярус, но он нам не подходит.
— Это почему?
— Там сплошные воинские казармы. Есть еще двухсот семидесятый. Северное крыло, где серпентарий, южное — это императорская кухня, еще западное… там…
Мы единогласно выбрали кухню. Туда, кстати, отправлялись самые крупные тележки. Я цапнула черный глянцевый камешек с одной такой и задумчиво прокатила его между ладонями. Шершавая, как у дерева поверхность, царапнула кожу, оставив поле себя темный след. Тяжелый. Каменный уголь, а может, антрацит. Никогда особо не разбиралась, да и бес с ним. Мне же не заклинание гидрализации выстраивать — сиди потом по уши в вонючем масле…
Я отшвырнула уголек и закатала рукава, разминая запястья, только дальше дело не пошло. Тим и Асеер накинулись с двух сторон, как ретивые стражники на цареубийцу, едва не размазав меня по полу. — Индикатор! Забыла? Он же полыхнет!
— Не полыхнет. — Мне стало смешно. — Я вам тень великого колдуна или призрак отравившегося колбасника? Да эту дрянь еще в прошлом веке научились обманывать!
Груда угля медленно поднялась в воздух и грозовой тучей поползла вдоль рядов тележек, обрушиваясь в них кратковременными, точно дозированными осадками.
— Тимхо, залазь. Асеер, приготовь горизонтальный щит Даггара с компенсацией давления, достроишь надо мной на счет три. Раз…
Угольную кучу начало пошатывать из стороны в сторону, вниз бесконтрольно посыпалось мелкое крошево. За то и не люблю четырехмерные матрицы, что фиг уследишь. Вечно норовят развалиться в самый неподходящий момент.
— Два…
В зал с криками ворвались наши знакомые крысаки, неся какую-то чушь о белом кедошиме. Краем глаза я видела, как Тим машет мне из тележки, сама понимала, что рискую, но спешить было нельзя. Еще немного. Магия не любит спешки.
— Три!
Толчок. Переворот. Боль в груди от столкновения с чьим-то коленом. Щит сомкнулся у меня над головой, а в следующее мгновение сверху с глухим перестуком обрушилась черная лавина. Стало темно.
Мы затаились, как три упыря в одной могиле, преследуемые разбушевавшимися крестьянами. Нам везло. Раскопок, всенародного чествования и торжественного награждения осиновыми кольями не последовало. Щит достойно выдерживал нагрузку. Правда, на проверку он оказался не классическим высокопрочным экраном Даггара, а его совковой версией. Ничего, как говаривали аккадские головорезы, подрабатывающие во время войны продажей вражеских скальпов в столичные цирюльни, — с паршивого шумберца хоть шерсти клок. Главное, что Асеер предусмотрел воздуховоды, а то ведь смерть от удушья — самая ходовая цена за ошибку в таком заклинании.
Снова раздался рев горна, возвестивший окончание обеда, и нашу тележку потащили к желобу. Непродолжительная встряска. Рывок. Ощущение бешено скорости, замедлявшейся лишь на тягучее мгновение, когда нас перехватывала очередная смена кедошим. Получилось! Мы в пути! Давление, несмотря на компенсацию, быстро увеличивалось, отдаваясь болью в ушах. Становилось холоднее. Проклятый смертельный холод, который извечно мучает игигов, тех, которые не могут согреться даже в полуденном шумберском зное, привычно потянул ко мне свои костлявые загребущие лапы. Но внезапно наткнулся на дыхание Тима, исходящее от него тепло, и отступил. Асеер придвинулся ближе, и я почувствовала тепло другим плечом. Было еще какое-то тепло. Незнакомое раньше. Неожиданное тепло с той стороны, где сердце. Окончательно отогревшись, тело размякло, сознание затуманилось. Веки неожиданно сделавшиеся непомерно тяжелыми стали предательски опускаться.
Вода. Мутная зеленая вода Нефритового Озера. Или нет, это волны на набережной Гуаба. Темная вода, переходящая в ало-золотую полосу у далекого горизонта, мерно обрушивается на заваленный кучами водорослей пустынный берег, с клокочущим гулом перекатывая мелкие камешки. Тихо вслед за солнцем ускользает за море день. По берегу идут люди. Семья. Тим крепко держит меня за руку и, как всегда, болтает без умолку. Беловолосый мужчина обнимает меня за плечи. Я время от времени поворачиваю голову, чтобы видеть его глаза. Мне холодно, когда я их не вижу. Асеер улыбается. У него самые красивые глаза на свете, глаза цвета закатного солнца. От кромки воды к нам несется растрепанная, довольная до невозможности Шушуня, за ее спиной на фоне слепящего света темный силуэт человека с гигантской, как раскрытый веер створкой гребешка в руках.
— Мы такую ракушку нашли! Обалдеть! Правда, дедушка? Давай скорее, дедушка! Человек подходит ближе, и вижу Его лицо. Широкое лицо с большими на выкате глазами заслоняет весь мир. Он хочет что-то сказать, уже слышно, как голос клокочет у него в глотке.
— Умбра, деточка моя…
Рот страшно искажается, превращаясь в огромную черную, всепоглощающую дыру. Тьма засасывает, поглощает меня без остатка. Дикий ужас. Хочется бежать. Хочется кричать, но здесь мои желания больше ничего не значат. Картинка сменяется. Теперь передо мной новое лицо.
— Умбра! — Карие глаза Лайдэ-дзи блестят, руки безостановочно перебирают ворох косичек. — Боги, а я-то уже боялась, ты не дотумкаешь про сон! Слушай внимательно, нас с Тимхо повязали! Навалилась разом целая кодла наемников, а при ней колдун. Никто и пикнуть не успел. Колдун приказал везти мальчонку в старую тюрьму, а меня забрал и при себе таскает. Для этого пришлось посулить ему вечную жизнь. Представляешь? И этот туда же! Все думают, что это чего-то хорошее, нектар, повидло из райских яблок с небесной патокой. И только я знаю, что на вкус это сущее дерьмо! Вечную жизнь ему! Да пусть поцелует меня в задницу!
Стрекоза замолчала, нахмурив лоб. А у меня прямо таки чесались руки, дать ей затрещину. Хватить жужжать! Говори по сути! Ну же!
— Так, о чем это то я… ах да! Знаю я, что он замыслил! Представляешь, этот хреноплет…
Резкий удар сотряс тележку, словно клятвопреступника после прямого попадания молнии. Я проснулась обиженная на весь мир и на Стрекозу в особенности. Убила бы, если бы не двухсотлетний мертвецкий стаж! Почему так не во время? Нельзя было выйти на связь, когда я отлеживала бока на постоялом дворе Городца? И почему сразу не сказать самое главное? Если мне еще и доведется уснуть в ближайшее время, то только вечным сном. А ведь самое обидное, что могло получиться… ладно, судьба тетка вредная, но отходчивая. Может еще повезет, главное не терять время.
Тим и Асеер, с интересом выглядывающие в щель между бортом тележки и приподнятым магическим щитом, посторонились, пропустив меня в середину. Глаза обдало жаром от множества огромных печей, в которых потрескивали, булькали, шкварчали, посвистывали самые немыслимые блюда. Вокруг мельтешили, сбивались в группы, рассыпались в стороны, крутились в пируэтах, застывали в сложных поддержках, повара в снежно белых одеждах, поварята в остроконечных колпаках, широкоплечие носильщики в красных кафтанах — и всем этим представлением дирижировало здоровенное чудовище, похожее на клыкастую черную саламандру. Мне попадалась похожая картинка в бестиарии под названием «донестры», но в натуре представителей этого вида встречать, еще не доводилось. Это племя людоедов-гурманов, обитающее на островах, затерянных далеко в Южном океане, редко заглядывало на материк, зато охотно принимало у себя путешественников, купцов и исследователей со всех континентов. Немногие вернувшиеся помимо неврастении и ночных кошмаров привезли с собой удивительные рецепты, перевернувшие материковые представления о кулинарии. Как ни странно в лучшую сторону. И теперь повара донестры ценились на вес золотого запаса среднего государства.
Судя по витавшим в воздухе запахам, вполне заслуженно.
— Сколько ярусов осталось до тронного зала? — Обратилась я к Тиму, чтобы хоть немного отвлечься от чувства голода, выворачивающего желудок наизнанку.
— Тридцать. — Ответил за него Асеер, жадно провожая глазами проплывавший мимо поднос с жареными перепелками. У мальчишки хватило сил только на глотательное движение.
— Гёт! Далековато. Что на пиру принято подавать остывшие и зачерствевшие в пути деликатесы?
— Все продуманно. — Исчезновение блюда из поля зрения подействовало на Митича благотворно. — Кухня расположена на максимально возможной высоте. Выше готовить будет уже невозможно. Вода кипит, но не нагревается, понимаешь? К тому же здесь отдельный магопровод, ведущий прямо в пиршественный зал. А тепло сохраняется с помощью специальной посуды, которые… вон, гляди, нас как раз везут мимо отправочного стола.
Отправочный стол представлял собой длиннющий помост, на котором готовые блюда укладывались в разногабаритную тару с выстланным раскаленными камнями поддоном и накрывались высокими куполообразными крышками, после чего переходили в ведение кедошим. На столе уже выстроилась приличная съестная очередь, которую замыкал давешний поднос с перепелками. Я огляделась. Из дальнего конца кухни группа носильщиков под предводительством донестра как раз транспортировала исполинское блюдо, с трудом вмещавшее в себя целого лося, вместе с рогами, копытами и годовым урожаем овощей.
Ни Асеер ни Тимхо не повернулись в мою сторону. Работники были слишком заняты, чтобы смотреть по сторонам. Даже чернокрылые маги бровью не повели, хотя уж им-то по статусу было положено сразу почуять неладное и сделать стойку. Выпущенное заклинание растеклось над полом, тремя расширяющимися от тележки кругами, каждый из которых оставлял за собой отчетливо различимый дрожащий шлейф искривляющегося пространства. Но не все, не все на кухне остались безразличны к магическому искусству.
Протяжный визг вышел таким слаженным, словно поварихи специально репетировали, оставаясь после работы. У трудящихся на ниве общественного питания женщин вид крысы, бесстыдно разгуливающей перед носом, не вызывает бурных чувств. А вот бродячий крысиный скелет возымел куда больший успех. Одновременно с этим перепелки на блюде встрепенулись, завертели обрубками шей и проворно бросились врассыпную. На разделочной доске пришла в себя выпотрошенная рыбина, возмущенно отхлестав наглеца фаршировщика по щекам. Защелкали клешнями вареные омары. Где-то заухала невидимая глазу лесная птица. Жаренные молочные поросята визжали не хуже резанных. Мимо нашей тележки с грохотом и воем пронесся бородатый мужик в кожаном фартуке верхом на освежеванной кабаньей туше. Из кастрюли с кипящим супом высунулась осьминожье щупальце, выхватило у опешившего от такой наглости донестра поварешку и торжествующе потрясло ей в воздухе, призывая соратников к победе.
Призыв возымел действие. Лось одним мощным броском раскидал гарнир с носильщиками в стороны, вторым снес сразу три шкафа с посудой, а дальше, уже не размениваясь по мелочам, принялся вдохновлено крушить все подряд.
— Твоих рук дело? — Низкий тембр Асеера с трудом пробивался сквозь вопиющее снаружи многоголосье.
— Исполнение мое. — Осклабилась я. — Слова одного сумасшедшего некроманта, музыка народная.
Охотник кивнул и неожиданно приказал.
— Тим, квалифицируй созданные объекты…
— Но учитель!
— И предложи способы ликвидации. Когда еще доведется проконсультироваться у самого создателя заклинания.
— Некромантия… — Мальчишка увлеченно взлохматил волосы. — Кадавры. Неживые объекты органического происхождения, третьего класса активности… уровень стабильности невысокий. В зоне призыва обычно наблюдается большая концентрация магического поля, поэтому пользоваться боевыми заклинаниями или плазмоидами не рекомендуется. Предпочтительно механическое уничтожение… из заклинаний либо двухкомпонентный чебрец либо другая схожая по структуре магическая перемычка. Правильно?
Я уважительно кивнула, оттопырив большой палец. Молодчина. Нет, правда, отлично! Асеер сумел воспитать себе достойного преемника. А вот некоторые общую теорию некромантии явно прогуливали. Чернокрылые кедошим спикировали к лосю, вдарив по нему мощными боевыми плазмоидами из обеих рук.
Рвануло так, что дрогнули стены. Дымящиеся горе-маги очумело стекли со стеночек в груду покореженной посуды. После короткой заминки паника возобновилась с куда большим задором, с огоньком, и даже начала перерастать в ожесточенные боевые действия между отрядами поваров-партизан и восставшим императорским ужином. Лучшего момента для вылазки было трудно себе представить, и мы, естественно, не преминули им воспользоваться. Уют просторной тележки сменился узкими застенками бака из-под капустного салата. Времени рассесться со всеми удобствами, не было, поэтому пришлось утрамбовываться, как попало. Вокруг скорее ощущались, чем виделись локти, затылки, плечи, чья-то нога лежала у меня на плече. О месте нахождения своих конечностей я догадывалась весьма отдаленно, исключительно по болезненным ощущениям, которыми наслаждалась благодаря нелепому положению. Долго мне так не протянуть, это точно. Я дернулась вперед, суетливо продралась сквозь белые спутанные волосы, отшвырнула капусту и приложила указательные пальцы к металлической стенке. Вот же гёт! Чугун. Ненавижу. Тугоплавкая железоуглеродистая дрянь. К счастью, резерв сдюжил, стенка не лопнула, пальцы не отвалились, зато у меня появились два смотровых отверстия. Ну, все, уважаемые пассажиры, молитесь. Наш бак-самолет отправляется.
Только заступивший на службу Аджой нетерпеливо обежал вокруг выходного отверстия магопровода в полу, нервно поправил воротничок, проверил на месте ли праздничная перевязь. Можно было подумать, что под крышкой бака к нему нагрянул не капустный салат, а, по меньшей мере, первый советник императрицы с тайной проверкой. Не выдержав ожидания, паренек бросился навстречу, размахивая и руками и крыльями одновременно.
— Держу! Держу! — Трудно было догадаться, что он пытается сделать, но бак завис над его головой и стал опасно накреняться. — Ой, не держу! Не держу!
Ерия широко зевнула. Одним четким отработанным пасом перехватила груз и мягко опустила его на пол рядом с собой. На время, пока служанки протирают разгрузочный стол. Новичок ее раздражал. В пропасть этот пир. Хотелось домой, к мужу, к дочке, под любимый плед с красными котами… но ради великой императрицы можно и потерпеть.
— Не суетись, магия не любит спешки. — Собравшись с силами, улыбнулась женщина-птица. — Следующий твой.
— А больше не-е-ет. — Удивленно пожал плечами Аджой, склоняясь над магопроводом.
— Хм? — Ерия неосознанно повторила его движения, послав вниз поисковый импульс, вернувшийся ни с чем. — Заснули что ли?
— Что происходит? — Рядом нарисовался приземистый светловолосый сарим с красным лицом, большую часть которого занимал широкий приплюснутый нос.
— Уважаемый господин главный уполномоченный распорядитель, имею честь вам доложить, что дело в том…
— Нет подачи. — Перебила напарника Ерия. Уже было скорчившееся в гримасу лицо серокрылого разгладилось. Главный распорядитель Флук устало кивнул. — Так ничего и не было?
— Салат прислали. Написано капустный. — Магичка приподняла бровь. Бака на месте уже не было.
— Салат! — Флук вскинул сложенные щепотью ладони, едва не выколов женщине глаза. — В пропасть салат! Мне жаркое нужно, понимаешь? Мне горячее скоро подавать! Скоро императрица изволит благословлять будущих молодоженов, а у меня столы пустые! Ох, грехи мои тяжкие… пустила бы птенца, пусть поторопит.
— Аджой?
Лицо молодого кедошима застыло, только взгляд лихорадочно метался по сторонам. Ясное дело, что перебой с подачей груза — дело темное. Что-то там внизу явно не в порядке. Возможно, образовался блокирующий энергетический сгусток или антиматерия. Но на нижнем ярусе дежурят опытнейшие маги, которым он и в подкрылки не годится. Да что он вообще может? Разве что на посмешище себя выставить. Тем более, в голове, после выпускных экзаменов, как назло, вертится только жалкий чебрец, заклинание более подходящее что для борьбы с зомби, чем с магическими неполадками на линии. Но отказаться — и это прекрасно читается в красных от недосыпа глазах напарницы — себе дороже. Юноша взял волю в кулак, укротил трясущиеся поджилки, и, сложив крылья, нырнул в огромную черную дыру на встречу судьбе, то есть позору. Хотя кто знает?
— Вот что значит эквинокциум. — С мрачной торжественностью объявил Флук. — Зимнее солнцестояние. Помню, дед рассказывал, как в его деревне, когда он был ребенком в ночь на эквинокциум мертвецы выбирались из могил и принимались отплясывать прямо на улицах, духи гор и лесов входили к домам, чтобы напиться, молока или свежей крови, оживали и начинали летать по воздуху самые обычнее вещи, с неба дождем сыпались звезды, в горах зажигались волшебные огни, в ураганном ветре слышались вещие голоса и…
— И тихо догорало конопляное поле. — Презрительно фыркнула чародейка.
— Зря насмехаешься. В этот день издревле странные дела творятся. И дают знать о себе высшие силы, о которых даже вам магам неведомо.
Кстати, про странности. Ерия поймала за рукав пробегавшую мимо служанку.
— Ты здесь бак не видела? Большой такой, двое без труда поместятся.
Девушка испуганно замотала рыжими кудряшками.
— Нет, госпожа, все, что было, уже разнесли!
— Ладно. Свободна. — Смирилась Ерия, разглядывая переполненный народом, тележками и посудой зал. В сердце закреблось нехорошее предчувствие. Сдался ей этот бак. Больше тревожило странное затишье внизу… эквинокциум. Будь он не ладен, старый Флук, со своими суевериями!
Так уж получилось, что в этот вечер чудеса эквинокциума обсуждались еще чаще и оживленнее, чем императорский прием. Несмотря на противодействие официальных лиц, слух о восстании жареных поросят пронесся по замку быстрее передового отряда серафим. Поползли разговоры о белом кедошиме, зверски истребившем половину крысаков на нижнем ярусе. Трое разливщиков вина в один голос утверждали, что видели, как из воздуха материализовался демон, выпил целую бочку коллекционного рубинового и, грязно бранясь, скрылся в дымоходе. Еще несколько слуг встречали пресловутый блуждающий бак с капустным салатом, который то исчезал, то появлялся в самых необычных местах. Среди посудомоек имел успех рассказ развозчика блюд про то, как его тележка решила поработать сама и сбежала от него в центре пиршественного зала, а потом нашлась у того самого стола, к которому он ее и вез, уже наполовину разгруженная. Кто-то верил, кто-то нет, но все единогласно признавали, что дела творятся странные и с увлеченно гадали, что же еще выкинут таинственные силы в этот необычный день зимнего солнцестояния.
Я приподняла край скатерти и выглянула из-под стола. Жаркий полдень! К такому зрелищу нужно готовиться заранее. Месяца за три. В специальной лечебнице. Богатое убранство внизу постепенно переходили в голые стены с выступами каминных труб и рядами полукруглых ниш, количество которых покидало рамки числительных и превращалось в фантастическую абстракцию. В нишах, заменяя собой мраморные статуи, стояли крылатые воины и маги. Элитные императорские войска. Взведенная боевая машина. Страшная и беспощадная к врагам. Особенно страшная из-за того, что пока не известно, кто и для кого ее взвел.
В центре зала, словно в маслобойке, болтались сливки общества. Еженедельные или, не дай бог, ежедневные омовения считались в империи уделом простолюдин, и заменялись обильной поливкой ароматическими маслами. Посему надменно перекатывающиеся потоки расфуфыренной знати, ни цветом, ни запахом, ни содержанием не отличались от сточных каналов на окраине столицы. Интересно, в замке имеется отдельный гостепровод или случаются накладки? Я живо представила себе, как какой-нибудь служка, сомневаясь до последнего, рассортировывает поступившую партию на визжащих свиней и негодующе вопиющих дворян.
Изредка толпа замирала в искреннем раболепии, чтобы поднять глаза на пустующую ложу. Настолько невесомую, что, казалось, она парит над бренным миром в свободном полете. Гёт, почему у этих ан'геллу все не как у всех? Трон под потолком. Это вонючее столпотворение… смешно даже мечтать о том, чтобы добраться до Шушуни… да нас затопчут при первом же шухере.
— Кто-то потянул меня за руку, выводя из ступора. Асеер. Я осторожно отпустила скатерть, едва сдерживаясь, чтобы не схватится за голову.
— Как думаете, есть шансы, что эта крылатая пигалица спустится в зал?
— Если только упадет, задохнувшись… — Проворчал Тим, кривя нос. — По церемониалу императрица поприветствует гостей из своего ложа, но ужинает всегда в отдельном зале с приближенными. Разве что…
— Что? — Мне показалось, паренек ухватил зерно истины.
— Благословление. Есть старинная традиция, согласно которой из каждой провинции приглашается во дворец на пир в честь зимнего солнцестояния самая прекрасная пара влюбленных, которая избирается на общем сходе. Император или императрица читает их души, и если чувства их истинны, дарует свое благословение на брак и процветание для всего рода… ну, конечно, пока пустовал трон, все это превратилось в формальность, которая позволяла детям зажиточных господ потолкаться во дворце и…
— Тим! — Оказывается нервы у Асеера все же не железные.
— Понял, покороче. Двенадцать пар от каждой провинции поднимутся сегодня в хрустальную комнату и будут лично приняты повелительницей!
— Ага! — Все-таки хорошо, что этот курчавый всезнайка с нами. Я снова высунула нос наружу, оглядывая окрестности уже более осмысленным взглядом. По логике вещей, где-то здесь должен быть и наш злодей. Достаточно далеко, чтобы не попасть в телепатическую зону императрицы и достаточно близко, чтобы дергать за ниточки своих марионеток. Количество отирающихся поблизости подозрительных типов и влюбленных пар переваливало за сотню, но плаката «а вот он я, мерзкий колдун!», «тили-тили тесто» или «для благословления» ни на ком не висело. Неожиданно громко грянул оркестр, заглушая восхищенный вздох толпы. Взоры обратились к парящему трону, над которым медленно распускались два прекрасных крыла, по сравнению с которыми белый мрамор казался замусоленной половой тряпкой. Внутри перьевого бутона смутно угадывалась знакомая изящная фигурка. Жива. У меня прямо отлегло от сердца.
— Я же говорил, что с ней все в порядке! — Повысил голос Тим, пытаясь втиснуться между загробными завываниями, на стихи официального гимна Белогорья. — Жених с невестой одеты в официальные подвенечные наряды своей провинции и связаны за запястья шелковой лентой. Смотри-ка, вон те двое справа…
Асеер открыл рот, тоже порываясь что-то сказать. Но мне ничего не нужно повторять дважды. Поговорку про двух зайцев придумал ленивый человек с комплексом неполноценности и плохой реакцией, а талантливый игиг с выдающимися способностями не рассусоливает, он трансформируется и действует. Короче, луженные глотки хористов еще не закончили сообщать алчущим шпионам и страдающим амнезией соотечественникам, насколько широка империя родная и сколько в ней озер, полей и рек, а мы с охотником уже облачались в подвенечные саваны под неустанным руководством Митича. С платьем пришлось повозиться не меньше, чем с его хозяйкой. Прекрасная невеста оказалась буйной теткой в тяжелой весовой категории, и так активно боролась за процветание своего рода, что едва не перевернула стол. Впрочем, небольшое применение силы вкупе с усыпляющими чарами смягчили отходчивую девичью душу. По крайней мере, от обмякшего тела никаких возражений больше не поступало. Жених, симпатичный светловолосый мужчина, напротив, обрадовался нам, как смертник помилованию. Он благодушно позволил себя связать, и, если бы не кляп, возможно, даже пожелал бы на прощание удачи.
Появление влюбленных из-под стола совпало с началом бала, не вызвав особого резонанса. Хотя благообразные дамы у бадьи с пуншом еще долго качали головами и цыкали вслед. Мы быстро затерялись в толпе, расплачиваясь за сердечные поздравления благодарностями по текущему курсу фальши. А котировки здесь были высокие. Местные лицемеры готовы были восхищаться прозорливостью дубового полена, красотой плешивой макаки, да что там говорить, на императорском балу даже упавший в тарелку таракан сошел бы за деликатес. В одном они были правы, мы действительно выглядели гармоничной парой. Горбатый (надо же было куда-то прятать примечательно длинную косу) жених в нахлобученной едва не до самого подбородка шляпе и мрачная, явно страдающая нервным тиком невеста, передвигающаяся кривыми перебежками. Из всего, костюма ненависти у меня не вызывала только юбка. Пышный шатер свекольного цвета, под которым с удобством расположился бы целый табор кочевников. На настоящий момент полезную площадь занимали старые штаны, заправленные в грязные сапоги, с которыми я так и не пожелала расставаться, общий арсенал оружия и согнувшийся в три погибели Тимхо, то и дело норовивший наступить мне на ногу.
— Прекрати так хищно таращиться по сторонам. — Строго приказал Асеер. — Тебя уже пугаются. Вон Силлийский посол чуть серебряные ложки мимо кармана не положил. Хочешь, чтобы нас задержали по подозрению в массовом сглазе?
— Может, я подыскиваю себе партию получше, пока не поздно!
— Ты еще плакат нарисуй. Меняю старого горбатого жениха в приличном состоянии на одного полуслепого графа. Хромого герцога с доплатой. Или на полтора барона. Срочно. — Ядовито ухмыльнулся охотник. — Пока и этот не сбежал.
Я представила, как ударяю по рукам с могучей зверевидной бабой и помогаю закинуть на плечо поникшего охотника. Забавно, конечно. Вроде бы, забавно. Но странная резь в груди в компании с накатившей следом бессознательной злобой подсказывали, что ни воображаемая, ни тем более, реальная баба далеко не уйдет.
— Ага! — Многозначительно сказала я сама себе. — Ну, надо же.
Асеер еще что-то говорил, насмешливо кривя губы, но потом осекся и вопросительно нахмурился, как бы интересуясь «что случилось?». Ха! Если бы я знала! Нечто подобное было, когда на тренировке Хозяин засветил мне кулаком в лоб. Вырубить, не вырубил, но потом долго объяснял, где я, кто я и зачем оскверняю этот мир. Мир неубедительно симулировал свое существование рваными клочками звуков или цветовых пятен, которые огибали рифы моего сознания с искусностью опытных мореходов. Море. Гуаба. Закатный берег. Рассказать ему про сон? Нет, пожалуй, не стоит. Он меня на смех поднимет. А нет, так самого придется поднимать и откачивать.
Время таяло, вытекало, словно кинжал из руки. Молчание затягивалось. Теперь дингир-ур тоже смотрел на меня, почти не мигая. В расширившихся глазах сквозило недоверчивое удивление, испуг, словно он говорил «вот тебе бабушка и тройное сальто со шпагатом». Можно было подумать, что мы видим друг друга в первый раз. Или в последний…
— Что вы там делаете? — Заволновался Тим.
— Что вы тут делаете?! — В отличие от предыдущего, этот голос было трудно игнорировать. Покойник бы и тот ожил, выбрался из могилы и послушно вытянулся по струнке.
— Церемония вот-вот начнется! — Толстый носатый сарим обрушился сверху разъяренным коршуном, и, не успели мы опомниться, как очутились в хвосте очереди будущих молодоженов. Рылом очередь утыкалась в длиннущую узкую лестницу, на первых ступенях которой напутственно шумел давешний сарим, почти невидимый из-за макушек женихов и широких спин невест. Выглядело так, будто все провинции хотели продемонстрировать свое благосостояние на наглядном примере, прогнав всех претенденток через городские ворота, и выбрав, тех которые застряли. Чтобы ни у кого язык не повернулся сказать, что, там-то и там-то, мол, женщины и дети не доедают. Да. А женихов наоборот подыскали таких, чтобы возрыдали даже самые безжалостные армейские вербовщики.
— Что он там так долго болтает? — Проворчала я. — Чего мы отираемся у этой лестницы?
— Он как раз про это и рассказывал. — Охотник со свойственным ему отсутствующим видом почесал рассеченную щеку. — В этой лестнице, ровно триста ступеней, она называется дорогой любви. По ней согласно традиции невеста должна вознести жениха на самый верх, дабы доказать крепость чувств и здоровья.
— Все всё поняли? Выдвигаемся! — Дал отмашку серокрылый. — Осторожно! Будет тяжело! Если почувствуете сильную отдышку или, что теряете сознание, не пугайтесь, у нас лучшие лекари. Красавицы мои, помните, на вас смотрит вся империя!
Теперь габариты невест не казались мне такими забавными. Перед глазами предстала ужасная картина: я с трепетом ссаживаю суженного на последнюю ступеньку и падаю замертво под осуждающий ропот толпы: «значит, все-таки не любила»…
— Поэтому в Белогорье выгодно брать сразу несколько жен. — Наставительно проговорил Асеер, беря меня за безвольно обвисшую руку. — Тогда можно устроить эстафету. Три по сто.
— Ах ты! — До меня, наконец, дошло, что дингир-ур попросту издевается. Я наградила тычком мерзко хихикающую юбку, но вырываться не решилась. На нас и так уже стали оглядываться.
Скоро я поняла, о чем на самом деле говорил сарим. С каждым шагом дышать становилось все труднее. Небо давало людям понять, что им здесь не место. Ноги заплетались, как у старого забулдыги. Музыку заглушало натужное пыхтение потенциальных новобрачных и противный шум в ушах. Перед глазами рябило. Но все это окупалось.
Стены над ступенями разверзались окнами с видом на весь мир. Внизу, окрашивая алым облака, догорал закат. Заснеженные горы сменялись пестрым лоскутным одеялом полей, лентами дорог, городами, реками, деревушками, темными лесами, казавшихся клочками черного дыма. Можно подумать, что смотришь на волшебное полотно перемещений… или летишь.
В зале хватило места не всем, так что некоторые пары танцевали прямо в воздухе. Не думала, что в этом мире остались вещи, способные восхищать до слез. Может быть, я опьянела от высоты, а, может, просто становлюсь сентиментальной с годами. Но даже если бы у меня заранее вынули душу и выковыряли сердце, все равно бы подтвердила, что ничего прекраснее не видела. Струились ткани. Сплетались пальцы. Крылья складывались и распускались гигантскими веерами, партнеры то взмывали вверх, то резко ускользали вниз, приближая тени, то замирали друг напротив друга, то перетекали в искрометное вращение, от которого у меня кружилась голова. Отзывались тревогой старые несбыточные сны, хотелось вспомнить и понять что-то важное, безысходно ускользающее из памяти, как небо из слепнущих глаз.
Я даже не сразу заметила, как высокий потолок превратился в низкий пол. Жаркий полдень! К такому зрелищу нужно готовиться заранее. Месяца за три. В специальной лечебнице. Богатое убранство внизу постепенно переходили в голые стены с выступами каминных труб и рядами полукруглых ниш, количество которых покидало рамки числительных и превращалось в фантастическую абстракцию. В нишах, заменяя собой мраморные статуи, стояли крылатые воины и маги. Элитные императорские войска. Взведенная боевая машина. Страшная и беспощадная к врагам. Особенно страшная из-за того, что пока не известно, кто и для кого ее взвел.
Здесь в отличие от предыдущего яруса присутствовали только ан'геллу, и за столами не стояли, а сидели. Вдалеке виднелся хрупкий девичий силуэт в резной оправе кресла. Но меня заинтересовал не он. Видение было мимолетным, на самой грани восприятия. Полупрозрачный призрак с копной черных косичек взмахнул руками, растаяв за спиной чахнувшего справа от императрицы темноволосого бескрылого мужчины. Судя по красным глазам, бледному лицу и синюшным губам, такое высокое положение в обществе давалось ему нелегко. Человек?
Так вот ты где притаился…
Но как этот агхруш умудрился протащить с собой меч? И как ему удалось подобраться так близко?! Неужто и всемогущих белокрылых можно обмануть?
Оркестр встретил нас веселым тушем, хотя в пору было исполнять похоронный марш. Астматически сопящая, пошатывающаяся колонна уныло вползла в живой коридор из стражников с торжественно поднятыми алебардами и магов с волшебными обручами на широких лбах. Рубины в обручах вспыхнули красным. Лицо ближайшего ко мне кедошим, прежде красивое и улыбчивое, внезапно исказилось, словно он распробовал в брошенной за щеку горстке орехов мышиную какашку. Вот гёт. Я уже знала, что он сейгеш скажет.
— Нежить!!! — Гневно выкрикнул чернокрылый. — Она прячет под юбкой оружие!..и еще одного сообщника!
— А еще стенобитную машину, народное ополчение, взвод аморейских всадников верхом на слонах, а также обоз с провиантом и маркитантками. — Мрачно ухмыльнулась я, пытаясь держать взглядом всех противников и одновременно не смотреть в глаза Асееру. У меня точно проблемы с головой. Неопытный новичок и тот озаботился бы маскировкой перед тем, как сунуться во вражий стан. Нет, а Шушуня, конечно, тоже молодец. Неужели она не чувствует нас? Может, покричать?
Стражники оттеснили перепуганную толпу, перегородив дорогу. Сверху доносился угрожающий шелест тысяч расправляющихся крыльев.
— Шушуня! Шушельга! — Заорал выкарабкавшийся из укрытия Тим, но тонкая фигурка уже скрылась за живой и очень недружелюбно настроенной изгородью. Изгородь медленно сжималась в кольцо, тесня назад и обрастая боевыми плазмоидами, как будто остро заточенных алебард было недостаточно.
— Подождите! Ханой! — Мальчишка побил свой предыдущий рекорд по жутким воплям и тут же поставил новый. — Это же я, Тимхо! Ты что, не узнаешь меня? Императрице грозит опасность! Мы должны с ней поговорить!
Как ни странно, сработало. Один из магов внезапно вскинул руку, делая шаг вперед.
— Стоять! Я сказал оставаться на своих местах, Алерия, Эртнар! Сгною в нижних ярусах! Кто посмеет тронуть этого человека, до утра не доживет! — Судя по гнусавому голосу, у него был страшный насморк. Судя по реакции, он не только узнал Митича, но и хорошо знал, кем тот приходится великой императрице. Кедошим бегло оглядел нас с Асеером, шмыгнул растертым до красноты носом, и снова уставился на Тима. Теперь я вспомнила его. Первый совтеник и по совместительству главный придворный маг, которого мы некогда прижали к ногтю в Западной Сторожевой Крепости.
— Императрице грозит опасность. — Повторил Тимхо, делая глубокий вздох перед каждым словом, будто боялся задохнуться. — Мы должны с ней поговорить.
Ханой на несколько мгновений зажмурился. Судорожно сглотнул, выпятив острый кадык, и, наконец, кивнул.
— Хорошо, мой господин. Возможно, вы появились как раз вовремя…
— Ханой. — Воспользовалась возможностью я. — Что за человек сидит справа от Шушельги?
Маг шмыгнул на меня с неодобрением, но не смолчал.
— Человек… эранский посол. Прибыл позавчера, чтобы подписать важный договор, но все не подписывает. Вот и таскаемся с ним, как с тухлым яйцом… Шушельга от этих переговоров сама не своя… странно, что ты спрашиваешь…
Мужчина досадливо отмахнулся, как бы отгоняя от себя недомолвки, резко обернулся и гнусавым, но от этого не менее грозным голосом, рявкнул.
— Пропустить!
Великая императрица Белогорья внушала восхищение, трепет, страх и кроме всего перечисленного лично у меня — жуткое желание съездить ей по шее, чтобы сбить это бесстрастно-надменное выражение. Словно к ней пришли не самые близкие люди на свете с вопросом жизни и смерти, а приперлись надоедливые проповедники новой веры с дешевыми лубочными картинками. Крылья ниспадали за плечами роскошным искрящимся плащом. Золотая, серебряная вышивка с россыпями драгоценных камней так плотно покрывала белую ткань платья, что последнее можно было спокойно использовать вместо доспеха. Точеная беззащитно тонкая шея. Завораживающе прекрасное лицо, почти совершенное в своей детской открытости. Если не считать одного изъяна — огромных черных глаз. Невыносимых. Недетских. Нечеловеческих.
Мы застыли в молчании, чувствуя, как тьма из этих глаз постепенно заполняет наши души. Уверенно. Сноровисто перебирает наши воспоминания, как неподкупный судья материалы дела. Напряженно молчание царствовало недолго. Шушельга резко поднялась.
— Непостижимо! — Воскликнула она с праведным гневом извозчика, который долго и подозрительно принюхивался к пассажирам, а потом вдруг обнаружил, что у него сдохла лошадь.
— Теперь мне все ясно! Стража! Все сюда! Эти трое пришли сюда, чтобы убить меня! Уничтожьте их!
Тим пошатнулся, и если бы не Асеер, точно упал бы на месте. Я, все еще не веря своим ушам, уставилась на девчонку, но ее когтистый палец, обвитый массивным золотым перстнем, невоспитанно, но безапелляционно указывал в нашу сторону. Прямо агитационный плакат «Императрица-мать зовет». Ханой какое-то время колебался, закрывая нас собой, но инстинкт подчинения все-таки пересилил разум, и старший советник отступил за могучие спины сарим. Короче, праздничное настроение было подпорчено у всех. Правда эранский посол попытался было выдавить из себя торжествующую улыбку, но тут же скис, болезненно повиснув на спинке кресла. Очевидно, если бы он заранее знал, что к власти над миром прилагается отдышка, рябь в глазах, ломота во всем теле и головная боль, то ни за что не пошел бы в злые колдуны.
Ну, конечно! Чтобы управлять роем, ему не нужно было зачаровывать каждую пчелу. Достаточно подчинить себе королеву. Подсунуть ей побрякушку через третьих лиц — раз плюнуть. Но кровь! Как он раздобыл королевскую кровь? Тут я вспомнила перебинтованные запястья Тимхо, и все сразу встало на свои места. Так вот почему Шушуня так сильно боялась за единокровного брата. Упади небо! Общая кровь! Это же самое очевидное решение! Озарение наскочило на меня одновременно с бравыми алебардистами.
Я лихо задрала юбку. Сарим притормозили. Кто-то удивленно вскинул брови. Кто-то с интересом вытянул шею. Кто-то наоборот опасливо зажмурился, заподозрив меня в применении секретного магического оружия. Но этих мгновений хватило, чтобы охотник с учеником добыли наш арсенал.
Да уж, мои старые грязные сапоги — то еще зрелище, но не то, которое разит наповал. Судя по тому, с каким энтузиазмом стражники возобновили наступление, самым опасным врагом, с которым беднягам приходилось воевать в последние годы, была замковая моль. Вон вязочки на доспехах все пожеванные. Плюнешь — рассыплются.
Я плюнула. Струей раскаленного воздуха. Освободившиеся от пут доспехи с ликующим грохотом посыпались вниз. Следом, неуклюже раскинув крылья, повалились сконфуженные и опаленные стражники в истлевающем исподнем. Впрочем, их тут же сменили новые бойцы. Яростные, бесстрашные и готовые на все. Особенно выделялся статный рыжебородый красавец, летящий впереди всех с занесенной алебардой.
Я бросилась навстречу с распростертыми объятиями. Поймав древко как раз чуть выше и ниже его крепких мускулистых рук. Бородач уставился на меня с недоумением: «чего, мол, эта вздорная баба еще удумала?». Ничего особенного. Обворожительная улыбка. Небольшое усилие. Выкручивающие движение с двух рук. И вздорная баба становится счастливой обладательницей новенькой алебарды!
Тимхо и Асеер, примкнувшие друг к другу в боевых стойках смотрелись внушительно. Наверняка заранее отрабатывали. Мальчишка прикрывал спину учителя, сжимая рукоять меча обеими ладонями. Охотник держал по мечу в каждой. У меня вырвался уважительный смешок. Хороший обоерукий боец — большая редкость и больше несчастье, для противника. Не знала, что беловолосый настолько одарён. Пожалуй, в близком контакте мы будем мешать друг-другу и сами себе.
Подоспевшие стражники попытались поразить меня своей «тяпочной» техникой, враз напомнив логовских старосту и деда Шповника, пытающихся отогнать веслами кусучего овода. Оружие у нас было одинаково хорошее. С наконечником в виде широкого загнутого на конце сабельного клинка, явно предназначенное не для показушных церемоний. Но пользовались мы им решительно по-разному. Немного поупорствовав, сарим ненадолго оставили меня в покое, упокоившись вокруг неприглядной, но удобной заградительной полосой.
Асееру с Тимом приходилось тяжелее. Искусство фехтования на мечах подвластно не многим, а вот зазвездить по башке с безопасного расстояния из-за горки трупов может любой новичок. Вот только сарим новичками не были. Мальчишка секущим ударом вспорол прущему на него здоровяку горло, и тут же в ужасе зажмурился, закрываясь локтем от кровавых брызг. Однако раненный внезапно передумал помирать, как, впрочем, и падать. Он замахнулся, чтобы снести дурную голову малодушного противника… и сложился пополам от удара в селезенку. Дингир-ур отвесил ученику пинок под зад, и что-то сердито закричал. Очумевший от страха и нехватки воздуха Митич закивал, поджимая бескровные губы. Происходящее больше не казалось ему захватывающим приключением. Сколько он еще выдержит. Пять, шесть ударов?
Я хотела придвинуться ближе, но волна стражников накрыла меня с головой, заставив позабыть про все на свете. Время сделалось вязким, обволакивающим, как в страшном сне. Но страшно было не одной мне. Алебарда — это не только острое лезвие, но и длинная палка. Верный боевой посох. Вращение. Навзлет. Наотмашь. Отвлекающее движение. Тычок. Распоротый живот. Жаркий полдень, как же тяжело дышать! Это не моя война. Они ни в чем не виноваты, они не должны умирать. Но мы тоже ничего никому не должны.
Навзлет. Наотмашь. Темнеет в глазах. Пропускаю удар в спину. Не смертельно. Вращение. Блок. Подсечка. Взметнувшееся облако перьев. Прыжок. Защита. Вот куда он лезет?! Оглушить бы его, совсем еще молодой. Но я слишком измотана, чтобы думать. Я не успеваю. Удар под самый шлем. Отсеченная голова падает на груду тел, скатывается мне под ноги и выпяливается оттуда удивленным взглядом голубых мальчишеских глаз. Чья-то непоправимая беда. Прости. Ты ни в чем не виноват, ты просто не можешь не подчиниться приказу.
Кровь. Пот. Требуха. Дерьмо. Голова, как колокол. Тело, как старая половая тряпка. Нет ничего красивого в сценах сражения. Защита. Наотмашь. Навзлет. Направо. Налево. Разворот. Наотмашь. Кровь. Гёт, как же много крови… как мало воздуха…
Неожиданно меня вынесло к Асееру. Охотник сумасшедшей мельницей кружился вокруг зажимающего кровоточащее плечо мальчишки. Теперь дингир-ур не отражал удары противников, не отталкивал, а наоборот затягивал их под лезвия мечей, словно в мясорубку. Кто-то полоснул меня по правой руке, перебив внешние сухожилия. Кровь забила, как из центрального ниппурского фонтана. Я запнулась и хлопнулась на зад, прижимая к груди нерабочую лапку. Чья-то заботливая рука тут же заехала мне кулаком по затылку. Перед глазами заклубился тошнотворный туман. Зато сзади раздался искупительный вопль. Чему вас только в казармах учат? Череп гораздо крепче кулака, особенно, если это череп игига. Любой удар кулаком по затылку сидящего приведет, как минимум, к перелому кулака. Я перемахнула через Порог, и наобум вынырнула по другую сторону между охотником и его учеником, вдарив по врагу замысловатым оглушающим заклинанием.
Еще не приземлились отлетевшие сарим, Асеер еще не закончил короткое ругательство в адрес лезущих под меч игигов, как нас уже атаковали маги. Я не стала изобретать колесо, да и не успела бы. Резко повела руками, меняя все заклинания на одну мощную волну и посылая ее в обратном направлении. В следующее мгновение зал украсился авангардными композициями из обездвиженных тел. Но передышки не получилось. Успевшие отразить удар кедошим (а Ханой молодец, умеет не только учиться на своих ошибках, но и учить других) спешно плели другие, более хитрые чары, а по наши души уже со всех сторон мчалось сизое облако стрел.
К вящему удивлению публики, вместо того, чтобы превратить цели в дохлых ежиков, стрелы сбились в стаю, сделали вокруг нас круг почета и неожиданно свернули в сторону.
— Умбра, нет! — Тим с воплем повис у меня на руках, но было поздно, смертоносное облако уже неслось в сторону императрицы. Расчет был на то, чтобы отбить у стрелков желание палить почем зря, и еще на то, что застать врасплох Повелителя Цеву невозможно. Но в последний момент я не выдержала и тоже заорала, от страха, что у меня все-таки получилось. Мой вопль подхватили все остальные, включая колдуна. Единственными, кто сохранил спокойствие, были Асеер и сама повелительница. На детском лице не мелькнуло и тени эмоций, когда скулящий от страха злодей нырнул под стол, когда стрела выбила глаз бросившейся на ее защиту молоденькой кедошим, когда, хрипя и истекая кровью, повалились на пол семеро серафим из личной охраны, и даже когда заточенные до рези в глазах жала замерли, едва не касаясь ее смуглой кожи, а потом с шелестом осыпались вниз.
Вопль ужаса сменился угрожающим рёвом. Не дожидаясь приказа, обезумевшие от злости сарим покидали свои ниши, чтобы сплясать на костях жалких людишек, посягнувших на святое святых — жизнь их госпожи. С грохотом распахивались двери, со звоном разбивались окна и стеклянный потолок, не в силах сдержать штурмовые отряды. Сверху штормовой воронкой сворачивалось бескрайнее ржаво-рыжие марево, мчась вниз со скоростью атакующей имперской армии в полном боевом снаряжении. А мы стояли в центре зала, словно в глазу разверзающейся бури. Хотя у меня на этот счет имелись скорее проктологические нежели офтальмологические ассоциации. По сути, вопрос был только в том, долго ли мы продержимся, до того, как сюда нагонят теток со швабрами, чтобы отскребать наши останки. Но я собиралась дать уборщицам отдохнуть, как можно дольше. Вытащила за древко бесхозную алебарду, лихо крутанула над головой, разминая здоровое запястье, и ободряющее улыбнулась Тиму.
Каково же было мое удивление, когда он внезапно отшвырнул свой меч.
Следом полетели клинки охотника.
— Мы так решили. — Митича колотила нервная дрожь, но взгляд оставался твердым и осмысленным. — Мы все равно погибнем. Но ведь они в этом не виноваты. Их кто-то любит, ждет…
— Они не должны умирать. — Закончил за него Асеер, глядя на меня так, словно он был святым проповедником, а я жутким кровожадным монстром, собравшимся коварно и безжалостно перерезать безобидную императорскую армию.
— Во, придурки!
Нет, они точно доконают меня своим великодушием. Благородные олени. Таким героям только и осталось место, что в заповедниках или сказках. В реальном мире сражаются до последнего, пока кишки не вывалятся, а не вскидывают лапки при виде каждой вселенской несправедливости. Ну да, этот грабитель с окровавленным топором ни в чем не виноват, у него просто не хватало денег купить подарок на матушкины именины. Прекратите вырываться, людоед уже старенький и больной, ему нельзя волноваться. А эти милые добрые ан'геллу просто не могут ослушаться приказа. Повиновение императрице у них в крови, сидит глубже, чем глотательный рефлекс. Конечно, легко оправдываться чужими приказами! Давно пора научиться своей головой думать…
Я злобно тренькнула алебардой об пол, собираясь подойти ближе. Но примкнуть к рядам героев мне было не суждено. В глазах неожиданно потемнело. Прощай, сознание. Похоже, мы расстаемся навсегда…
Ага, как же. Я пришла в себя оттого, что стала задыхаться. Мой отчаянный хрип вспугнул облачко перьев, суетливо закружившихся в приглушенном золотистом свете. Пока непонятно, уже в том или еще в этом…
На подземное царство не похоже. Но и императорский зал, признать было сложно. Все вверх дном. Обломки. Обрывки. Обрубки. Осколки. Пыль столбом, словно разом встряхнули все дворцовые ковры. Или словно случился мощный магический взрыв…
Сверху раздался дикий вибрирующий визг, пробрав меня до мозга костей.
Над головой пронеслась императрица Белогорья с мечом в одной руке и черной звездой заклинания в другой, голося, как подбитая чайка, получившая под зад метко брошенным ботинком. За ней с утробным боевым гиканьем проследовала вся остальная крылатая ватага. Куда это они?
Сквозь огромную дыру в стене, как раз за тем местом, где раньше сидел эранский посол, а теперь лежала груда камней, с любопытством заглядывали последние лучи солнца. На светлом фоне закатного неба отчетливо вырисовывался темный человеческий силуэт. Руки в карманах. Сутулые плечи. Чуть опущенная голова. С первого взгляда можно подумать, что он просто проходил мимо и решил заглянуть из праздного любопытства.
Первое впечатление обманчиво. Я попыталась вскочить, но правую ногу внезапно свела такая жуткая боль, что потемнело в глазах. Успела увидеть только, как вся громада имперского войска обрушивается на этого одинокого маленького человечка.
Когда зрение вернулось, войска уже не было и в помине, а самая могущественная волшебница Белогорья бессильно висела в магических силках, распятая над камином, словно трофейное чучело гигантской птицы. Человек даже не вытащил руки из карманов. Он задумчиво поддел носком сапога торчащую из груды камней руку с золотым перстнем и лениво перешагнул через труп. Ему не привыкать.
Удрать в тень не получилось. Порог с хладным презрением отбросил меня назад, впервые за много лет не позволив даже приблизиться. Новая попытка подняться не принесла ничего, кроме боли. Я нервно всхлипнула и отбросила в сторону юбку. Гёт. Коленная чашечка была жутковато вывернута кнаружи, словно под кожу сбоку заснули острый черепок разбитого кувшина. Гёт! Да какая в принципе разница?! Даже если бы у меня были еще три запасных ноги, бежать все равно бесполезно.
А он шел медленно, глядя прямо перед собой. По привычке, не из-за боязни споткнуться. Вещи и мертвецы отползали с дороги с вежливой предупредительностью, как живые. Живые, рискнувшие загородить ему путь, быстро раскаивались. Создавалось впечатление, что этот спокойный задумчивый человек вообще не имеет никакого отношения к происходящему, просто какая-то неведомая сила безжалостно косит крылатый народ направо и налево.
Сайтас сильно изменился за это время. Как будто постарел. Шикарная иссиня-черная шевелюра поседела, сдав центральную позицию обширной лысине. Но его просто невозможно не узнать. Холодный ветер, болевой шок и дикий ужас сделали свое дело. Меня начало лихорадочно трясти.
Страх и отчаяние. Потрясающее малодушие, даже для меня. Но других чувств не было. Я так давно ждала этой встречи, что продумала все возможные сценарии, составила сотни блистательных остроумных речей, но, как назло, теперь не могла вспомнить ни одну. Единственное, что тебе осталось, Умбра, — это молча таращиться на приближающегося Хозяина, и надеяться, что у тебя не совсем уж убогий вид. Неожиданно Сайтас пропал из виду, заслоненный чьей-то широкой спиной. Я удивленно моргнула, впервые за все время. До меня никак могло дойти, что происходит. Мысли метались по кругу, как взмыленные лошади по загону. Но когда дошло…
— Гёт, Асеер!!! Пошел вон!!! Ищи себе другое место для ритуального самоубийства, урод!
Белокосый дернулся, будто от затрещины, но не обернулся. Лишь крепче сжал кулаки. Его трясло едва ли не сильнее меня. Изодранная рубашка пузырилась от крови.
— Асеер, пожалуйста. Я себе никогда не этого прощу… подумай о Тиме!
Стоило только помянуть, как тот не замедлил явиться. Выполз откуда-то сбоку со Стрекозой подмышкой и заботливо вложил ее в руку учителя. Хозяин не замедлил шаг. Но посмотрел с легким недоумением. Стоящая перед ним троица даже на самый непредвзятый взгляд смотрелась жутко несообразно, и больше всего подходила для рекламы ритуальных услуг. Истекающий кровью, задыхающийся мужчина. Бледный, как сама смерть, мальчишка с синими губами и бесплотный призрак.
— Сайтас, не трогай их!
Конечно, он не послушал мое мнение, но, как ни странно, учел. «Испепеляющий зной» уже в пути перестроился в универсальный парализующий «Сон праведника». Тимхо отшвырнуло в сторону. Зато Асеер к всеобщему удивлению устоял. Лайдэ-дзи отразила удар, разразившись в ответ такой грязной бранью, что хватило бы на целую гильдию раненых при исполнении профессиональных обязанностей сапожников.
Колдун остановился. Приподнял бровь и ради эксперимента нанес еще один несильный удар, изменив заклинание на боевое. Энергия светящимися струйками стекла по лезвию меча, рассыпавшись у рукояти снопом тусклых, безвредных даже для старой ветоши искр. Стрекоза снова выдержала, правда браниться перестала.
Сайтасу надоело. Охотник вскрикнул и рухнул лицом вниз. Я снова попыталась вскочить. Снова упала. Снова ослепла от боли. На этот раз ненадолго. Хозяин стоял на прежнем месте, наблюдая, как дингир-ур подрывает догматы боевой магии, пытаясь подняться после такого удара, после которого не смог бы оправиться ни один человек. Асеер смог даже удерживать перед собой меч. Правда, раскачивался с ним во все стороны, как тростник на ветру. Рана на лице снова открылась. Теперь дингир-ур был покрыт кровью с головы до ног, и имел удручающий вид. Всем, а уж альбиносу яснее всех, было понятно — единственное, на что ему можно надеяться в предстоящем поединке — что колудна укачает или тот впадет в гипнотический транс.
Сайтас впился в охотника своим жутким, ничего не выражающим, пронизывающим насквозь взглядом. Никому еще не удавалось понять, что за ним скрывается. Одобрение, упрек, ненависть, раздражение, скука, интерес, оправдание, приговор, издевка…
— Что, любишь ее?
Асеер удивленно вскинул голову, тщетно пытаясь прочесть хоть что-нибудь по бесстрастному, мертвенно неподвижному лицу колдуна. С вызовом расправил плечи, надежнее перехватывая рукоять Стрекозы.
— Люблю.
Я позабыла обо всем на свете, уставившись на охотника так, что едва глаза из орбит не вылезли. Но тыльная часть альбиноса хранила гордый нейтралитет, никак не подтверждая и не опровергая сенсационное известие.
— Ну, так женись! — Неожиданно рявкнул Сайтас и еще более неожиданно рассмеялся. — Ты мне нравишься. А то уже внучат понянчить хочется! Дожил, понимаешь, до седых плешей….
Щедрое предложение ошарашило Асеера настолько, что тот позволил колдуну по-отечески хлопнуть себя по плечу и беспрепятственно прошествовать мимо. Внутри меня все разгорелось и заскреблось от нехватки воздуха, прямо как тогда, когда я тонула в Нефритовом Озере. Оказывается в небе тоже можно утонуть…
Кроме всего, в глазах стало двоиться, сделав реальность страшнее любого кошмара. Теперь надо мной стояли целых два Сайтаса. Два колдуна смотрели на меня четырьмя круглыми рыбьими глазами, тянули ко мне двадцать скрюченных пальцев.
— Умбра, деточка моя! Как же ты меня напугала…
Это была даже не последняя капля. На голову, с ревом обрушился весь мировой океан. Я закатила глаза и с большим удовольствием потеряла сознание. Еще бы. Если такие ужасы мерещатся, его вообще пора выбрасывать.
Есть одна байка про мерзопакостного кота, который, сколько его ни прогоняли, ни продавали, ни сбрасывали в мешке в воду, ни отвозили в лесную чащу, все равно возвращался домой. Видимо мое сознание тоже имело дурную привычку постоянно возвращаться в это несчастное тело. Впрочем, возвращение было приятным. Тепло. Светло. Мягко. Кто-то заботливо поправляет одеяло и гладит по голове. Вероятно, в такие моменты первым делом вспоминаешь о маме. Но мне вспоминать некого. Матерью мне был Сайтас. Матерью, отцом, злобной уродливой сводной сестрой, капризным младшим братом, строгой училкой, ворчливым дедом, вредной свекрухой, и занудным соседом. Среди моих знакомых катастрофически мало тех, кто бы предпочел гладить меня по голове, а не снимать с нее скальп. Гёт, в глаза, словно песка насыпали. Сплошные размазанные пятна.
— Таким образом, поверхностная реверберация от данного заклинания в процентном отношении составит…
От испуга мозг разом навел такую резкость, что, при желании, можно было бы со ста шагов попасть белке в глаз. Темная заостренная мордочка с острыми ушками как раз заглядывала через круглое окно напротив. Но увеличение популяции одноглазых белок сейгеш интересовало меня меньше всего. У окна стоял Хозяин. Увидев, что я очнулась, он замолчал, поправил съехавшие на нос очки и улыбнулся, небрежно махнув ладонью. Белка, оказавшаяся на самом деле бортовым самписцом[38] понятливо кивнула и оперативно смоталась с глаз долой.
— Умбра, деточка моя! Как же ты меня напугала…
Зато ты меня больше не напугаешь. Даже этими своими новыми благодушными улыбочками.
— Эту песню мы уже слышали. Где Тим, где Асеер? Что с Шушуней?!
— Грубишь. — Колдун присел на далекий край огромной кровати, заставив меня инстинктивно поджать колени под самый подбородок. — Значит, уже почти выздоровела. Не волнуйся, твои любимцы дрыхнут… без задних ног. Да шучу я, успокойся. Ноги на месте. Двое суток тебя караулили. Только к полудню заснули. В соседний отсек переместил. Девочка осталась во дворце. Она уже почти оправилась от подчиняющего заклинания. Руководит восстановительными работами….обещала навестить сразу, как освободится… смотрю, ты уже успела обзавестись целой семьей…
Закончив эту странную обрывистую тираду, Хозяин водрузил очки на макушку, помассировал переносицу, и долго молчал, потирая ладони.
— Не молчи, древний идиот! — Внезапно вклинился знакомый ворчливый голос. — Опять тебя развезло, дуралей плешивый.
Справа от колдуна появилась возмущенная Стрекоза. Я ужаснулась, и в то же время восхитилась ее идиотскому нахальству. Тут одна интонация тянула на малоприятную и весьма скоропостижную кончину. А может, душа просто устала влачить свое вредное существование.
Однако вместо того чтобы испепелить нахалку на месте, Сайтас неожиданно смутился. Потупился, как нашкодивший послушник перед настоятелем храма. Было дико видеть его таким. Взволнованным. Смущенным. Растерянным. Вопреки здравому смыслу, я даже почувствовала укол жалости. Да что же к ушам удужьим происходит?
— Что тебе нужно?
— Морской воздух оказывает благотворительное влияние на организм. Самое время потрепать по загривку Диайский залив. — Теперь голос Хозяина был нарочито весел и резок, его бросало из крайности в крайность. — Сейгеш там самый разгар лета. В Тарзилеге, куда мы как раз держим курс, прекрасные живописнейшие виды, в которые легко впишется твоя художественная мастерская, и богатые почвы, идеально подходящие для моего коллекционного сада, не говоря уже о чудесных гротах для лаборатории…
— Я спросила…
— Думаю, если с позволения императрицы активно задействовать местное население, то новый замок получится построить лет так за…
— Сайтас!
— Давай, скажи ей! — Хищно сузила глаза Стрекоза. Мой колдун показал ей кулак, но вредная душа только пренебрежительно надула щеки, поводя пухлым плечом. Старая грымза очевидно кокетничала. А гнусный хрыч явно старался ей угодить. Жаль, что эти двое не встретились раньше. Они идеально друг другу подходили. Как молот и наковальня, понос и золотуха. В этот момент я внезапно и окончательно перестала бояться.
— Раньше я думал, что ты самое неудачное из моих творений. — Заговорил Сайтас. — Производственный брак. Сбой в процессе. С заданиями ты всегда справлялась идеально, но эти твои самостоятельные вылазки, воровство моих вещей, шуточки, от которых у прислуги волосы на голове дыбом вставали. Вечные попытки выйти за рамки, нарушить правила. Поиски истины, справедливости, красоты и прочей ерунды… все это жутко меня раздражало. Я даже несколько раз был недалек от мысли тебя утилизировать… но… когда ты исчезла из моей жизни, я понял, что ты была не просто спесивой тенью, в тебе отражалось все лучшее, что было во мне, все, что я когда-то любил и про что успел забыть много столетий назад… Умбра, если бы у меня была дочь, я бы хотел, чтобы она была похожа на тебя…
Он поднял глаза, и в них тусклым блеском отразилось отчаяние.
— Ты меня ненавидишь? — Спрашивали они.
— Тебе не нравится Тарзилега? — Спросил он.
К горлу подкатил горький комок. Я вдруг отчетливо поняла, что обладаю властью над этим человеком. Такой же, как он надо мной. Все-таки мы две половинки одного целого, а уж как и во что там все дальше сложится, лучше не думать…
— Нет… — Одними глазами ответила я. Это было правдой. Я его никогда не ненавидела. Я всегда ненавидела только себя.
— Нет, почему, нравится. Только не в качестве постоянного места проживания.
Колдун торжествующе поджал губы, и тут же быстро добавил, закрепляя результат.
— Вы могли бы навещать старого больного колдуна время от времени. Ты и твоя семья.
— Хватит уже называть их моей семьей. Мы просто…
— Хватит уже врать. Не повторяй моих ошибок, Умбра. Ты же любишь этих детей, как собственных. А они тебя. Вы нужны друг другу. А если ты надумаешь опять трусливо сбежать и бросить их, как в прошлый раз… — Он нехорошо улыбнулся, приоткрыв губы, снова став похожим на себя прежнего. В прозрачных глазах плеснулась крупная зубастая рыбина. — Тогда я с тобой поговорю особо!
Я сочла за лучшее промолчать, предчувствуя, что прежние придирки злого колдуна были цветочками, и это превращение в доброго заботливого волшебника еще вдарит по моей жизни годовым запасом бахчевых.
— О материальной стороне дела можешь не волноваться. Я лично позабочусь, чтобы у вас все обстояло благополучно. — Душевно допел Сайтас. И вдохновленное выражение его добродушной морды мне весьма не понравилось. Уж если Хозяин загорался какой-то бредовой идеей, то отдавался ей целиком, уступая в разборчивости средств и деликатности разве что несущейся на всех парах горной лавине или тропическому урагану. Этот позаботится. Да помогут нам боги…
— Кстати, а что с мальчиком? — Вклинилась Стрекоза, бесцеремонно прервав токование колдуна о нашем счастливом будущем под его куцым, но крепким крылом. И опять ей, нахалке, ничего за это не было.
— А что с Тимом? — Спросила я, радуясь перемене темы.
— Причем здесь Тимхо? Я говорю о своем мальчике, об Асеере! — Лайдэ-дзи сентиментально сцепила пальцы, не обращая внимания на иронические ухмылки. — Я привязалась к нему, как к родному. Вежливый. Послушный. Хозяйственный. Между прочим, он хорошо готовит. На арфе умеет играть. А уж как красиво поет… только разве же это, кто знает? Подойти даже бояться. Но я их понимаю. И тебя понимаю, сама такая была. Девушкам все блестящее, красивое нравится, а тут немощь бледная, глаза красные, удужьи. Волосы, точно инеем выбелены. Одним словом, урод…
— Он не урод! Асеер самый… — Я прикусила губу и потупилась, понимая, что выдала себя с головой.
— Ну-ну, — угрожающе нависла Стрекоза, припирая меня к подушкам. — Признавайся, я ведь все вижу. Он тебе нравится?
— Нам ты можешь все рассказать. — Мягко поддержал ее Сайтас.
— Больше, чем живопись. — Отпираться было стыдно и бессмысленно. Прятать чувства от этих двоих — все равно, что прикрываться мочалкой в общественных купальнях. — Только никому не говорите!
В этот момент дверь открылась, впуская объект обсуждения в компании кучерявого ученика. Я умоляюще поднесла ладони ко рту. Колдун и Лайдэ-дзи понимающе закивали. А потом, как ни в чем не бывало, обернулись к Асееру и в один голос объявили.
— Она сказала, что тоже тебя любит!
Повесилась тишина. Сердце сжалось, ожидая, что вот-вот произойдет нечто непоправимое. Например, что он развернется и уйдет. Или, упади небо, рассмеется. Или скажет что-нибудь обидное. Или глупое. Но Асеер ничего не сказал. Только легонько подтолкнул Тима в спину, и они продолжили наступательное движение, как ни в чем не бывало. Мальчишка тут же плюхнулся на ковер, охотно подставив лохматую макушку под мою ладонь. Дингир-ур медленно склонился над одром, заставив все внутри замереть. От раны осталась только тонкая розовая полоска поперек лица. Скорее всего, этот шрам уже никогда не исчезнет, но с ним охотник нравился мне даже еще больше, если такое, конечно, возможно. Я зачарованно потянулась навстречу. Именно в такие моменты герои баллад сжимают друг друга в жарких объятиях и сливаются в страстном поцелуе под проникновенное треньканье арфы. Тренькнули натянутые нервы. Дингир-ур взял меня за подбородок, потрогал лоб, деловито, чуть сжимая пальцами кожу, повернул мою голову вправо-влево, поочередно оттянул нижние веки с возмущенно вытаращенных глаз, и, удовлетворенно хмыкнув, присел рядом, обняв вместо меня подушку. Неудержимо захотелось наплевать на свидетелей, выдернуть из-под этого наглого мешка с костями проклятый мешок с перьями и придушить первого вторым. Какой позор, я ревную его к своей же подушке. Обманутая героиня душит коварного изменника своей более удачливой соперницей. До такой развязки еще не додумался ни один виршеплет.
— Мы уже приземлились в Тарзелеге! — Радостно поведал Тим, не обращая внимания на мое помрачневшее лицо. — Мы только что встретили повара. Они отправились накрывать стол на берегу залива. Сайтас сказал, можно пожить на корабле, пока ты не поправишься. А еще он обещал научить меня управлять шемом, правда же?
— Правда. — Кивнул колдун. — Можем начать сразу после ужина, если, конечно, твой учитель не возражает.
— Не возражает. Считай, что у тебя каникулы.
Выпущенный на волю мальчишка тут же вцепился в Сайтаса, аки голодный волчище в агнца. Скоро комната наполнилась свитками, пыльными томами, разноцветными трехмерными моделями компонентов корабля и гнусавым голосом ораторствующего колдуна. На меня его гнусавые монологи всегда действовали, как обух по голове. Глаза стали закрываться сами собой. Из полудремы лишь изредка выдергивали восхищенные возгласы Тима и пререкания Сайтаса и Стрекозы. Последняя в шемах разбиралась, как свинья в достижениях суконно-камвольной промышленности, но упорно мнила себя специалистом по всем вопросам, и не упускала возможности вставить свое острое словцо. Из темноты выскакивали отрывки сюрреалистических картин.
Бранящаяся Стрекоза.
Колдун с мальчишкой ползают по ковру, тыча пальцами в развернутый чертеж — со стороны это выглядит так, словно они охотятся за тараканами. Бранящаяся Стрекоза с видом полководца указывает, куда ползти.
Сайтас и хохочущий Тимхо висят вниз головой. Бранящаяся Стрекоза требует, чтобы они немедленно спустились.
Раскрасневшийся Сайтас вдохновлено ораторствует. Срекоза оппонирует. Оставленный без прсмотра Тим тянется к висящему в воздухе черному ящику.
Комната заполнена густым дымом. Из дыма раздается дикий хохот, выглядывает крокодилий хвост, сверкают молнии. Кто-то низким гортанным голосом напевает непристойные частушки.
Потом все внезапно исчезает.
Появляется Стрекоза. Она трясет в воздухе кулачками и ругается, но из ее рта не вылетает ни слова.
Сайтас победно улыбается и грозит Тиму пальцем. Тим густо краснеет.
Когда я снова проснулась, в комнате никого не было. Гладкое совершенство ночной темноты нарушала только синяя заплата окна, пришпиленная острыми булавками звезд. А вдруг ничего вообще не было? Асеер, Шушуня и Тим лежат мертвые в разрушенном императорском дворце. А вдруг никого из них в моей жизни вообще не было. Вдруг все это мне просто приснилось… и теперь я снова проснулась в своей старой комнате в замке колдуна. Кровь в моих жилах застыла, превратившись в острый безжизненный лед. Никогда мне еще не было так страшно… и так холодно…
Рядом кто-то тихо зевнул и потянулся.
— Кажется, мы проспали ужин. — Сказал он хриплым ото сна голосом, и холод сбежал, трусливо поджав хвост. Я повернула голову. Щека уткнулась в мягкие шелковистые волосы. Надо же, а на вид, они казались такими грубыми.
— Прости. Сам не заметил, как заснул. — Асеер широко зевнул, скомкав последнее слово. — Я пойду, а то еще не побрезгуешь, на голодный желудок.
— Не волнуйся, ты не в моем вкусе. — Фыркнула я. — На ужин предпочитаю хорошо прожаренных праведников с бокалом горьких слез прекрасных непорочных дев или на худой конец запеченных в собственных доспехах рыцарей без страха, упрека и нехороших заразных заболеваний…
— Удивительно, как ты протянула до столь преклонных лет, на такой жесткой диете. — Дингир-ур потянулся, заложив руки за голову. — С праведниками и прекрасными непорочными девами в этом году, как никогда туго. Даже самые радикальные адепты черных культов переходят на козлов и черных петухов. Зато рыцарство напротив переживает расцвет. Вот как раз недавно в пограничном королевстве Флавии был образован новый орден «Слепой отваги». Три десятка рыцарей поклялись на развалинах фамильного замка своего сюзерена… который, кстати, сами в пьяном угаре и разнесли… что ни ветер, ни боль, ни опасность, не заставят их разомкнуть правый глаз, пока не падут стены города Тарзилега, попирающиего святые флавийские земли. То есть перекрывающему все пути контрабанды дешевого имперского вина.
— И что? — Искренне заинтересовалась я.
— Героев вел магистр Жан Базил дэ Торэдо Отважный. Как полагается старшему, он принял двойной обет, распространив его на оба глаза. Поэтому путь рыцарей был труден и долог. Наконец, разнеся для тренировки еще несколько родных сел и трактиров, орден двинулся на штурм вражеского города. Впрочем, ободряющий душ из горячей смолы и град стрел быстро заставили взглянуть на ситуацию трезвым глазом. Атака едва не захлебнулась еще в самом начале, когда высокородный магистр Торэдо по невнимательности своего оруженосца упал в ров с водой. Дальше дело пошло не лучше. Баллисты, осадной амуниции магических артефактов или хотя бы хорошего запаса провианта отважные рыцари с собой не захватили. После нескольких неудачных атак, большинство из которых к восторгу защитников даже не достигали крепостных стен (магистр постоянно норовил увести наступление не в ту сторону, а рыцарский кодекс не позволяет оставить своего господина) нервы у нападающих начали сдавать. В дружных рядах то и дело разгорались скандалы и вспыхивали междоусобные потасовки. Ближе к полудню на крепостных стенах стало не протолкнуться. Осажденные азартно болели за полюбившихся героев, делали ставки, покупали пиво и пирожки у вездесущих лоточников. К вечеру большая часть отряда еле передвигала ноги, но никто ни на мгновение не нарушил священный обет, чему активно способствовали вдохновленные речи магистра и заплывшие от синяков веки. И только поздней ночью, когда орден лишился своего предводителя, расшибившего лоб о камень, на общем совете было решено совершить стратегический маневр в сторону близлежащего леса. Всем известно, что рыцарь и отступление — понятие несовместимые, поэтому рыцари сели в засаду в приграничном флавийском погосте, грабя и третируя местных жителей, в тайне надеясь дождаться, когда стены Тарзелеги падут под напором какого-нибудь страшного урагана, коррозии или хотя бы за ветхостью лет.
Я бурно возрыдала над печальной судьбой благородных рыцарей. Смеяться сил уже не было. Перед глазами так и стояла реалистичная картина: темная южная ночь, крепостные стены Тарзилеги, сверчки, и грязные патлатые мужики с загадочным прищуром, втихую выковыривающие цемент из каменной кладки.
— Флавийские менестрели строчат баллады о многолетней героической осаде Тарзилеги, а пограничные крестьяне — жалобы королю Рудуарду Мудрому, моля урезонить прожорливую банду «кривых разбойников», но король не решается открыто пресечь великий подвиг, опасаясь гнева других рыцарских орденов. В прошлом году императрица Белогорья получило секретное послание от соседского правителя с просьбой о помощи. Шушельга обещала поддержку, но до сих пор отгораживается более важными делами. Кстати, чтобы получить благословение свыше, некоторые братья по оружию решили дать еще и обет молчания. Представь, как тебе повезло. Настоящие рыцари всего в паре шагов отсюда. Полузрячие, безмолвные, откормленные на отобранных крестьянских харчах, да еще и разрешенные к отлову главами обоих государств. Лучше не придумаешь. Подкараулишь их по одному. Так и быть, я подержу, а ты в это время…
— Все, прекрати! — Застонала я, хватаясь за левый бок. — У меня, по-моему, сердце прихватило.
— Вот. Будешь знать, как притворяться бессердечной тварью.
— Сутяга!
— Ханжа.
— Брюзга!
— Симулянтка.
— … Асеер…
— Да? — Его голос мгновенно стал серьезным.
— Мы с тобой должны того…
— Того? — Вкрадчиво переспросил охотник. Таким тоном, что я залилась краской по самые уши.
— Серьезно поговорить. — Сказала и тут же пожалела. На самом деле у меня не было ни малейшего понятия, как и о чем следует говорить в таких ситуациях. Ну, точно, опять все испортила. Лучше бы молчала.
— Будем клясться друг другу в вечной любви и давать священные обеты? — Саркастично улыбнулся Асеер. — Давай. Ты какой глаз выбираешь, правый или левый?
Я хрюкнула, уткнувшись лбом в его плечо, представив реакцию местных жителей, когда они узнают о появлении еще одного кривого ордена. Смех в два счета вытеснил неловкость. Упади небо, как же легко с этим человеком. Свободно.
— Кстати, Асеер по-шумберски означает предсмертный крик. Но ведь это храмовое прозвище. Как тебя зовут на самом деле?
— Мама и сестра называли меня Тильхор. Если хочешь, ты тоже можешь меня так называть.
— Тильхор. Тиль. Облако. Тебе очень подходит. — Похвалила я. — Давно хотела тебя спросить. Но всегда было как-то неудобно….
Дингир-ур рывком подтянул меня к себе так, что мы оказались лицом к лицу. Подушка просто посинела от зависти.
— А теперь?
Я, молча, провела кончиками пальцев по тонкому полумесяцу шрама. А теперь…
Теперь мне было и море по колено, и горы по плечу и даже Сайтас со Стрекозой, нагло подслушивающие под дверью, до лампады.
Кедошим — чернокрылый ан'геллу, наделенный магическими способностями.
Бортовой самописец — одно из изобретений Сайтаса. Имеет вид маленького крылатого зверька с проворными пятипалыми лапками, предназначен для запоминания и последующего увековечивания мудрых мыслей Хозяина на различных носителях. Используется на летающих кораблях, то бишь шемах. Старая версия включала функцию самоуничтожения, впоследствии замененную на стирание памяти.