Зверушку трясло, даже когда её посменно насаживало десяток солдат. Она выглядела куда лучше, чем сейчас, стоя на коленях и сложив предо мной в молельной позе свои тонкие костлявые ручонки. Плоская грудь, ниже которой чётко виднелись рёбра и таз обтянутый кожей не могли меня возбудить. Худое, разбитое и измазанное мужским семенем лицо с чётко виднеющимися от голода впадинами на щеках вызывало скорее отвращение, чем сострадание. Мне не хотелось на неё даже смотреть, но и отпустить ту просто так мне совесть не позволяла. Да-да, именно эта ебаная совесть, о наличии которой у себя я даже и не подозревал.
— Сколько женщин на руднике и какие задачи они здесь выполняют? — Спросил я у зверолюдки, но та настолько была испуганна, что за своими постоянно повторяющимися молитвами так мне и не ответила, после чего я продублировал этот вопрос, но только уже командиру.
— Около полусотни, их берут только когда мужчины рабы на соседних аукционах заканчиваются, а норму без людей не выполнишь. Вот и берут тех, кто помоложе да покрепче в шахту, а там ебашат, как и все, ваше благородие… — Не выбирая слов, проговорил стражник, за что в конечном итоге и получил мощной, стальной перчаткой моего капитана по своей чумазой морде.
— Забыл с кем говоришь, смерд?! — Злобно рыкнул гвардеец, отчего даже бедная Зорфу забыла как молиться. С разбитым от одного удара носом и губой, охранник, что как минимум на полторы головы был ниже любого из моих стражников, рухнул на колени и принялся извиняться.
— И многие из них попутно своим телом приторговывают? — Дождавшись, когда мужик слегка придёт в себя, спросил я, получив в ответ чёткое и ясное «все». Непорочные или желающих умереть побыстрее в таких местах, как это, быстро заканчивались. Спасая себя, своих любимых или близких, с коими им и довелось попасть в рабство, женщины шли на любые уступки и ухищрения ради выживания. Спасти всех их, сделав своими служанками и прислугой я не мог. Такой глупый и нелогичный ход не изменил бы естественного для этого мира положения дел. Ведь если исчезнут эти, им на смену приведут других. Запрети я использование женщин в своей шахте, те, которые могли попасть ко мне, отправятся к другим хозяевам, отношение которых к своему работнику может оказаться ещё более ужасным. Требовалось найти применение на шахте женскому труду, снизить до минимума их число в добыче, перенаправив человеческий ресурс на другие нужды. Но какие? Об этом я решил подумать, когда встречусь с ответственным за добычу. А пока…
— Псину в цепи, чтобы не сделала чего с собой и к моей повозке, хочу поговорить с ней в особняке. Этих десятерых наказать, «хлеб» не еда для Зорфу, кажется, так говорил один из поваров? — Обратился я к Гвинию и тот кивнул. В отличии от меня, советник вообще не испытывал какого-либо сострадания к рабыни, и даже напротив, моё желание забрать в город вызвало отвращение на его лице. Хотя на деле противиться моей воле он не стал. Напуганная своими знаниями обо мне, рабыня кричала и пальцами цепляясь за землю истошно молила о прощении. Либо я слишком дерзко отдал приказ, либо мы просто друг друга не поняли, но на разбирательство во всем этом, тем более при посторонних, у меня не было ни желания, ни времени. На прощание ещё разок окинув барак своим презрительным взглядом, двинулся к зданию администрации.
Вот в нём-то худых или стройных личностей как раз таки и не оказалось. Коротконогий лысый хряк, с запозданием встретивший меня в дверях первого этажа, низко поклонился. С испуганным лицом поприветствовал меня, а после, вытащив из своего токсично жёлтого фрака платок и отерев свою взмокшую лысину, предложил за чашечкой чая рассказать о целях моего визита. Именно с ним и его такой же «упитанной свитой», расположившейся по всем этажам здания, мне и предстояло проделать главную работу. Голд Нолберт, вместе со своим сыном и женой, больше двух десятков лет верой и правдой служили империи, отвечая за добычу в этой шахте. Лысый отец и его начинающий лысеть сынок, с радостью отчитывались о своих достижениях и растущих из года в год показателях добычи. Мужчины действительно являлись хорошо осведомлёнными в шахтёрских делах личностями, а вот их жена у меня вызывала немалое беспокойство. Упрекая своих мужчин, эта толстая карга, окружённая четырьмя весьма статными и разодетыми мужчинами Зорфами, постоянно говорила о слишком малых объемах золота, выделяемых на нужды шахты, при этом даже не пытаясь скрыть свои золотые перстни, коих на каждом из её толстых пальцев наблюдалось по две, а где и три штуки. Уверен, эта кикимора при своём то муже ни в чем не нуждалась, да и поёбывали её эти кабели из свиты весьма недурно. Вот только было в ней что-то такое, от чего мне хотелось избавиться. Только что — хрен её знает.
Первым делом подняв тему еды, узнал, что с продуктами проблем нет, всё покупается в точности с нормами, согласованными с градоначальником ранее. Другой вопрос: как, когда и в каком состоянии эти продукты прибывали? Так основной проблемой стала дорога, из-за которой телеги с припасами, идущими прямиком из Нивграда, нередко застревали в грязи и опаздывали к ужину. Также сами продукты, когда Голд приезжал в город, на прилавках рынков он видел одно, но по факту приезжало совершенно другое, отчего и приходилось часть продуктов прямо на месте выбрасывать, иначе из-за отравления работа могла стать на всём руднике. Скорее всего Тутлюс, сговорившись с кем-то из местных, спихивал сюда испорченные продукты своих городских друзей торговцев по хорошей цене, тем самым позволяя торгашам и себе немного подзаработать. Сам же Нолберт Голд казался мне весьма порядочным человеком, хоть и с внешнего вида так о нем не скажешь. В этом вопросе мной было предложено введение второго приёма пищи и увеличения процентной ставки выделяемой от общей выручки на дополнительную покупку продуктов. Теперь, если от торговцев Нолберту прибудет некачественный товар, он обязывался уведомить об этом городской совет, который в свою очередь должен был по всей строгости, плетью или золотом наказать недобросовестного поставщика. Мою просьбу о работе в две смены, как ночью так и днём, Голд так же воспринял с интересом, пообещав, что как только нормализуются поставки, попробовать разделить коллектив и ответственность за участки добычи между разными группами рабочих.
Следующей темой для наших с ним разглагольствований стали женщины на руднике. Вновь мы с Голдом достаточно быстро нашли между собой взаимопонимание. «Не бабское» это дело — говорил пухляш, но из-за установленных норм, огромной смертности и отсутствия иных работников, по требованию всё того же Тутлюса, для которого деньги всегда являлись приоритетом, Нолберт послушно продолжал покупать рабынь, чья смертность в его шахтах на семьдесят процентов превосходила смертность среди мужчин. Использовать слабый пол решили для всё того же улучшения качества снабжения шахт. Голд от счастья аж на стуле подпрыгнул, когда я разрешил тому использовать побочно добываемый в шахтах камень для создания и улучшения дороги шедшей к моему руднику. В итоге, у нас получалось следующее: мужчины в шахтах кирками машут и породу грузят, а женщины роют и кладут дорогу. Плюсом я взял с пухляша слово, что отныне за готовку для рабов в лагере станут отвечать рабыни. Это не сильно снижало напряжённость женского труда, но во всяком случае теперь смерть под завалами им не грозила.
Когда вопрос с рабынями закрылся, на улице уже вечерело. Сделать предстояло крайне много. На эту шахту я возлагал большие надежды, и лес, окружавший её, так же должен был сослужить хорошую службу в создании целого шахтёрского городка. Уже сейчас на фоне этих сараев я видел: лесопилки, домики плотников и кожевников, а также множественные фермы, что займутся выращиванием кур, гусей и уток, чья выгода при содержании множество раз отмечалась по ТВ передачам моего мира. Много раз, будучи затворником, я, натыкаясь в интернете на очередного «удачливого» фермера сколотившего свой первый миллион на чьи-то яйцах, представлял себя на его месте; засыпая по ночам считал и тратил не заработанные деньги…
Благо, среди всех этих мечтаний мне запомнилось пара разного рода крестьянских фишек, благодаря которым я уже в реальности планировал заработать свой первый миллион, правда не зелёных и хрустящих, а серебряных и медных.