- Эй, лодка!.. Лодка!.. (С воды доносится: "Здесь лодка".) Принять телеграмму... - Отпускает мегафон и - Гусеву: - Давайте телеграмму...
- Срочная, - говорит Гусев и, обернувшись к Ливеровскому, странно усмехается...
Все, на минуту бросили спор, смотрят, как под бортом парохода из темноты выныривает лодка с фонарем с двумя голыми парнями в одних трусиках.
Зинаида давно уже была вручена матери и спала на подушке. Нина Николаевна постелила себе старое пальтецо около свертков канатов, но еще не ложилась. На корме - два-три спящих человека. Внизу кипит вода. Высоко вздернутая на кормовой мачте лодка летит перед звездами.
Профессор Родионов появился на корме с чайником кипятку:
- Принес чаю... Зина спит? - Он поставил чайник и сел на сверток канатов. - Я тебе не мешаю? Ведь подумать, - на воде, и не сыро, удивительно... Нина... Я очень несчастен...
- Ты сам хотел этого.
- Не говори со мной жестоко.
- Да, ты прав... (Концы ее бровей поднялись. Глядела в темноту, где плыли огоньки. Руки сложила на коленях. Сидела тихо, будто все струны хорошо настроены и в покое.) - Не нужно - жестоко...
- Во сне бывает, - бежишь, бежишь и никак не добежишь... Так и я к вам с Зиной - не могу... Ты суха, замкнута, настороже... А я помню - ты, как прекрасно настроенный инструмент: коснись - и музыка...
- Говори тише, разбудишь Зину.
- Ты вся новая, я тебя не знаю.
- Знать человека - значит любить, это так по-нашему, женскому, сказала она, наклоняя голову при каждом слове, - а по-мужскому знать значит надоела... Ты пытаешься меня наградить какими-то даже струнами... Не выдумывай: я - прежняя, та, которая надоела тебе хуже горькой редьки... Покойной ночи, хочу спать.
Он кашлянул, пошел к выходу с кормы: Остановился, не оборачиваясь, развел руками:
- Ничего не понимаю...
Нина Николаевна смотрела ему вслед. Когда он, бормоча, опять развел руки, позвала:
- Валерьян.. У тебя что - нелады с Шурой?
- Удивляет только ее торопливость: понимаешь - ночью сели на Пароход, а утром у нее неизвестный любовник...
Он торопливо вернулся, ища сочувствия, но брезгливая усмешка Нины Николаевны не предвещала утешения. Сказала:
- Представляю, что тебе должно быть хлопотливо с молодой женщиной...
- Нина, - противно... Но развязывает меня морально... И втайне я даже рад...
- Что же, - еще какая-нибудь новенькая на примете?
- Жестоко, Нина!.. Так не понимать! Во всем мире ты одна - родная... Ты одна разделяла мои радости, огорчения, усталость... Теперь - я измучен, и не к кому прислонить голову...
- Фу! - вырвалось у Нины Николаевны.
- Нина, прости меня за все... Я прошу у тебя жалости... Только...
Тогда она встала в крайнем волнении, ногой задела подушку со спящей Зинаидой. Потемневшим взором глядела на мужа:
- Жалости! Этого, милый друг мой, .теперь больше не носят... Поживи без жалости... Знаменитый ученый, работы - сверх головы и столько же ответственности... Перестань над собой.хныкать, жалеть, забудь о себе: поел, попил, пожил со свеженькими мордашками - довольно... Работай, черт тебя возьми, работай.,. А устал - протягивай ноги, только и всего... Другой встанет на твое место...
Она хрустнула пальцами. Профессор громко прошипел:
- Остается - в воду головой...
- Лучше выпей водки... Успокоишься... Уйди...
Он взялся за волосы и ушел. Зинаида, не поднимая головы с подушки, проговорила:
- Мама, чего-то папу жалко...
- Зинаида, спи, пожалуйста.
- Он добрый...
- Понимаешь, мне тяжело, так тяжело, как никогда не бывало. Скажи могла я иначе ответить?
Зинаида вздохнула, поворочалась. Нина Николаевна села на сверток канатов и глядела на темную воду.
Профессор шел по четвертому классу, спотыкаясь о спящих. Губы у него дрожали, глаза побелели. Приступ неподдельного отчаяния схватил его мозг свинцовым обручем .
Ему преградили дорогу четыре человека, стоявшие у тюков с шерстью, два грузчика (те, что в начале этого рассказа слушали грохот бешеной пролетки Ливеровского); один - рослый, со спутанными волосами и бородой, похожий на дьякона, другой - кривой, с покатыми плечами и длинной шеей, и две неопределенные личности. Тот, кто был в соломенной шляпе, угощал грузчиков водкой, товарищ его (проглотивший записку Ливеровского) говорил, зло поглядывая из-под козырька рваной кепки:
- ..Жить нельзя стало... Всю Россию распродали...
- А, глядите - кто сейчас у буфетчика осетрину жрет... Вы за это боролись?
- Вообще не принимаю коммунистического устройства Мира сего, - пробасил рослый грузчик. - Я бывший дьякон, в девятнадцатом году командовал дивизией у Махно. Жили очень свободно, пили много...
- Пейте, не стесняйтесь, у меня еще припасенo.
Бывший дьякон спросил: - Кто же вы такие?
- Мы бандиты.
- Отлично.
- Помогите нам, товарищи.
- Отлично... Грабить сами не будем, не той квалификаций, но помощь возможна.
Злой в кепке:
- Мы работаем идейно. Вы, как борцы за анархию, обязаны нам помочь...