- Профессор - агроном. Большой спец.
- А я думала, что это - выпущенный на свободу сумасшедший...
- Аа-а...
- Все русские такие...
- Аа-а...
- Мои сведения: у него большие знания, прекрасный работник, считается энтузиастом. Беспартийный. Его очень ценят. Но в личной жизни - окончательно запутался между двумя бабами. Эта его теперешняя, - Шурка, - безработная девчонка с биржи труда... Бросил из-за нее жену с ребенком, - вы их видели, они в четвертом классе... А теперь, кажется, не знает, как ему от этой Шурки отделаться...
- Какая грязь! По вашим сведениями - негр открыл ему секреты?
- Хопкинсон жил всю зиму на квартире Родионова, работал в его лаборатории... Все было очень засекречено.
- Нужно точно узнать - известны ли грязному профессору открытия Хопкинсона...
- Слушаюсь...
- Мы должны уничтожить все следы... Сюда идет человек с закрытым глазом. Он мне не нравится.
Действительно, лениво подходил Гусев. Руки в карманах галифе, верхняя часть туловища - голая, на ногах туфли. Эсфирь Ребус захлопнула жалюзи. Ливеровский закурил трубку. Гусев сел под его окном. Спросил, не повертывая головы:
- Задача была: угробить их совсем или только чтобы они не поехали с этим пароходом? (Ливеровский за его спиной, не выпуская трубки, ухмыльнулся двумя золотыми зубами). Вы один сбросили эти ящики или был сообщник?
Ливеровский молча вынул из пиджака бумажку и поднес к глазам Гусева. Тот взял, прочел:
- "Иосиф Ливеровский. Вицеконсул республики Мигуэлла-де-ля-Перца"... Так... Это где это?
- Республика Мигуэлла-де-ля-Перца, коей я имею счастье состоять гражданином и вице-консулом, - помещается в Южной Америке между Парагваем и Уругваем.
- Понятно, - сказал Гусев. - Сами-то - русский?
- Конечно...
- У Деникина воевали?
- Разумеется.
- Теперь на шпионской работе?
- Это зависит от точки зрения.
- Угробить вас можно?
- Коротки руки.
- Ну, а две оторванные пуговицы от вашего пиджака. (Гусев внезапно повернулся.) Пуговички от этого вашего пиджака (показывает) я нашел вчера между ящиками...
- Пуговицы? - удивленно проговорил Ливеровский, оглядывая себя. - Все целы... Терпеть не могу роговых пуговиц... Видите, из альбумина...
- Так... Когда переставили пуговички-то?
- Да вчера же вечером и переставил.
Разговор был полностью исчерпан. Гусев поднялся:
- Пойдем позавтракаем. - Швырнул пуговицы в Волгу, ушел.
Ливеровский рассмеялся и захлопнул жалюзи. Появились москвичи. Все - в белых штанах, в морских картузах.
Хиврин говорил:
- Я еду осматривать заводы, строительство... У меня задуман большой роман, даже есть название - "Темпы".. Три издательства ссорятся из-за этой вещи...
Пасынок профессора Самойловича, выставил с борта на солнце плоский, как из картона, нос, проговорил насморочно:
- В Сталинграде в заводских кооперативах можно без карточек получить сколько угодно паюсной икры...
- А как с сахаром? - спросил Гольдберг.
- По командировочным можно урвать до пуда...
- Тогда, пожалуй, я слезу в Сталинграде, - сказал Хиврин. - Я хотел осмотреть издали наше строительство, чтобы получить более широкое - так сказать, синтетическое - впечатление.
Парфенов, еще более румяный и веселый, подошел к москвичам, указал рукой на берег:
- Видели? В прошлом году здесь было болото. А гляди, что наворотили! На версту: железо, бетон, стекло,.. Из-под земли выросло... Резиновый комбинат... А вон за буграми - дымит гигантское на все небо - вторая в Эсесер по мощности торфяная станция... И - то же самое - два года назад: болото, кулики, комарье... Вот как...
Тем временем профессор Родионов пробирался по четвертому классу в поисках Нины Николаевны. Она умыла Зинаиду, вернулась на корму и заплетала девочке косу.
Зинаида вертела головой, следя за чайками.
- Зинаида, стой смирно...
- Мама, птицы.
- Вижу, вижу... Не верти же головой, господи...
- Птицы, мама...
На корме, под висящей лодкой, среди тряпья, медных тазов, кастрюль, сидели цыгане, похожие на переодетых египтян. На покрышке трюма - русские: пятидесятилетний мужик со звериным длинным носом, утопшим в непричесанных усах, без шапки, на босых ногах - головки от валенок. Рядом - дочь, мягкая девка в ситцевой кофте, линялая полушалка откинута на шею. Ей не то жарко, не то беспокойно: поминутно вынимает из соломенного цвета волос ярко-зеленую гребенку, чесанет и опять засунет. По другую сторону отца - человек в хороших сапогах, в сетке вместо рубахи, чисто выбритый, все лицо сощурено, локти на раздвинутых коленях, - видимо, ему не доставляет удовольствия нетерпеливое движение берегов: едет по делу. Поодаль - четвертый мужик, с болезненно-голубоватым лицом и лишаями на лбу. Лениво надрезает ржавым ножиком заплесневелый хлеб, жует, с трудом проглатывая. Наверху, на палубе первого класса, стоят американцы - Лимм и Педоти, с биноклями и путеводителем.
- Я спрашиваю - для чего русским такие неизмеримые богатства? - говорит Педоти. - Кусок черного хлеба и глоток воды их, видимо, вполне удовлетворяют... Несправедливо, чтобы дикий, безнравственный и неприятный народ владел подобными запасами энергии.
- Вы правы, мистер Педоти: несправедливо и опасно...