— Погоди, не хватай! Сама дам. На!
И отдала ему один бублик, а другой с жадностью поднесла ко рту.
— Исусе! Хорошо, что не обронила на бегу, — сказала она через минуту.
— Ага! — отозвался Владек. — Могла обронить! Ведь летела как шальная!
Девочка, наклонясь, игриво заглянула ему в лицо и спросила:
— Что, вкусно?
Владек скорчил гримасу.
— Не больно-то, да что поделаешь! Раз уж такая наша доля горькая, так и черствый бублик лучше, чем ничего! А откуда они у тебя?
Марцыся указала пальцем на город.
— Там, на улице, мне одна пани дала три гроша, и я на них купила.
— Христарадничала?
— Да.
— Везет же девчонкам! — сказал Владек, покачав головой. — Им всегда охотнее подают, чем нам, хлопцам… Мне давно никто ничего не дает.
— Оттого, что ты уже большой, а я — маленькая.
— Большой! Эка радость! Большому и есть больше надо. А где мне взять? Дядя все твердит, что отдаст меня учиться ремеслу, да ведь обещать легко… Только дурак обещанному рад. И потом — что толку быть ремесленником? Вот если бы паном — это совсем другое дело…
Марцыся не отвечала. Она грызла бублик, а через некоторое время указала пальцем на один из городских домов вдали и сказала:
— Видишь? Там живет пан садовник — тот, что нанимал тебя в прошлом году грядки вскапывать. Вот у кого в доме красиво! Ой, как красиво!
— Да, хорошо там, — подтвердил Владек. — Да и что за диво — ведь садовник страшно богатый. Когда я стану богачом, я откуплю у него этот дом.
И через минуту добавил:
— Мы с тобой поженимся и будем там вместе жить.
Девочка улыбнулась.
— Вот хорошо-то будет!
И вдруг, уже серьезно, спросила:
— Владек, а где же ты возьмешь богатство?
Владек задумался, потом сказал:
— Да разве я знаю? А только богатство мне нужно дозарезу. Где-нибудь я должен его найти! Так мне осточертела эта собачья жизнь, что…
Он плюнул и, помолчав, продолжал:
— Где же справедливость на свете?.. Один как сыр в масле катается, а у другого ничего нет. Один, неведомо за что, паничом родится, а другой — тоже неизвестно за что — таким вот оборванцем, как я. Тетка постоянно твердит, что я дармоед, что ей от меня никакой пользы. Не знаю, чего ей еще надо? В прошлом году я работал на огородах, копал и полол, сорную траву тачками вывозил, — так что же ты думаешь, она ко мне добрее была? Где там! Да еще и отец к осени притащился и вздул меня… Тебе хорошо — у тебя отца нет, никто тебя не бьет…
У Марцыси губы задрожали — казалось, она сейчас заплачет.
— Мать бьет, — сказала она тихо.
— Пустяки, она тебя только под пьяную руку бьет, — утешал ее Владек. — Зато когда она трезвая, так и целует, и песенкам разным учит, и сказки тебе рассказывает… А я никогда ни от кого доброго слова не слышу… Эх, жизнь проклятая… Иной раз от досады, кажется, в пруд бы кинулся!
— Ай-ай-ай, что ты! — в ужасе вскрикнула Марцыся.
Владек удивленно посмотрел на нее.
— Чего заверещала?
— Так. Испугалась, — жалобно пояснила Марцыся. — Если бы ты в пруд кинулся, так утонул бы… и помер…
— Ну и помер бы. Так что же?
Марцыся испуганными глазами уставилась на него.
— Тогда… тогда не было бы тебя… — тихо сказала она.
— И до меня свет стоял и без меня все равно стоять будет, — сентенциозно заметил мальчик, разглядывая свои босые ноги. Но затем, посмотрев на Марцысю, воскликнул: — Ну, чего глаза вылупила? Да ты реветь, кажись, собираешься? Не бойся, не утоплюсь… Разбогатею и женюсь на тебе… Будем мы с тобой есть, пить, под ручку гулять… И никогда я тебя не брошу… до самой смерти… Вот богом тебе клянусь!..
Он ласково погладил ее по огненно-рыжим волосам, потом лениво растянулся на крыше и, заложив руки за голову, обратив лицо к плывущим в вышине облакам, загляделся куда-то в одну точку. В его серых глазах под светлыми бровями было в эти минуты совсем недетское выражение. В них светилась какая-то беспокойная, страстная мечта. По сосредоточенному лицу то и дело пробегала то улыбка, то нервная судорога. А Марцыся, сидя над ним, о чем-то глубоко задумалась и, подперев голову руками, тихонько покачивалась взад и вперед.
— Владек! — вполголоса окликнула она мальчика через некоторое время.
— Что?
— Я тебе завтра опять бублик принесу. А может, и булку.
— Милостыню пойдешь просить?
— Ага…
— Ну хорошо, принеси. И, может, папироску где-нибудь найдешь, так принеси. А я, как голубей продам, куплю тебе две конфеты.
— Конфеты! Ой! — воскликнула Марцыся, и личико ее озарилось невыразимым восторгом.
— Владек! — начала она снова.
— Ну?