Юноша плелся по вымощенной желтым камнем улице, опираясь на стену. Перед глазами стояла пелена. Зад болел так, что приходилось выворачивать стопы, лишь бы не потревожить его, шагая. Слезы медленно стекали по щекам и падали на желтые плиты.
"Прошу вас, господин" — раздался в его голове собственный хриплый голос.
В этот момент стена закончилась, и юноша рухнул на землю, едва успев подставить руку, чтобы не разбить лицо. Лишь благодаря этому лицу им до сих пор было где жить и чем питаться.
Увы, защищая лицо, он забыл о ногах. Боль тут же прострелила его, поднимаясь вверх, почти доходя до пупка. Воспоминания снова ударили в голову, горло предательски напряглось, и юношу вырвало. Сдерживая желание плакать, он открыл глаза. Рвота была белой. Его скрутило еще раз.
Застонав, он поднялся и, пошатываясь, продолжил путь. До дома осталось немного. Он, наконец, сможет лечь в кровать и прижать к груди младшую сестру.
И все пройдет.
Все будет хорошо. Они все вернут. Нужно лишь набраться терпения.
Уже четыре года он твердил себе это. Когда умер их последний защитник и они с сестрой оказались на улице, не обладая ничем, кроме одежды, ему было лишь тринадцать лет. Он попытался воровать — но вор из него вышел плохой. Его избили и сбросили в море, но каким-то чудом он выплыл. Боги не дали ему умереть.
На поиски сестры ушла неделя. Назвать свое имя незнакомцу — глупость еще большая, чем воровство. На них охотились. Он знал это. Не зря их не выпускали из дома четыре года. Потому он сам шатался по улицам, выискивая знакомое лицо среди попрошаек.
Только он нашел сестренку, им пришлось покинуть Браавос. Едва ли не босиком. Хромая, он нес свою сестру на шее — та настолько ослабла от голода, что не могла идти. К счастью, зима тогда уже закончилась, и им не грозила смерть от холода.
Лишь боги знают, как они живыми добрались до Пентоса. Две луны он шел до богатейшего из Вольных городов, вымаливая кусок хлеба у каждого встречного и пряча девочку от чужих глаз. Юноша слишком хорошо помнил, как его сестра беззвучно плакала держась за живот каждый вечер. Сам он почти не мог есть, видя четырехлетнюю умирающую сестренку.
В Пентосе он даже хотел уйти в бордель, но это означало бы, что он выбрал свою судьбу и судьбу своей сестры. Мальчики-шлюхи не надевают шпоры, а девочки-шлюхи не становятся принцессами. Он не был готов сдаться. Он никогда не сдастся.
Последним, что он украл, была краска для волос. К счастью, в Пентосе ей разве что стены не красили.
Так на разноцветных улицах города появился Роберт, юноша для удовольствий.
С первым клиентом Роберту повезло, это был сын какого-то купца, немногим старше его самого. Он был нежен, робок и невелик. Но вот вторым был разжиревший ростовщик, от которого воняло духами и потом, а во рту прогнила половина зубов. Роберта едва не вырвало, когда эта свинья залезла языком ему в рот. Лишь исхудавшее лицо сестры, вечно стоящее перед глазами, не позволило ему сжать горло этого жирного ублюдка и давить, давить, давить, пока его огромное лицо не посинеет.
Он хотел перестать. Мечтал об этом. Но у Роберта не было ничего, кроме красивого тела и смазливого лица. Шанса податься в наемники или разбойники не было — драться он никогда не умел, а голодная жизнь быстро забрала те немногие силы, которые у него были.
Роберт был терпелив. Роберт был аккуратен. Каждый десятый день он подкрашивал волосы, чтобы никто из клиентов не видел их настоящий цвет; каждый день он ломал свою гордость, угождая самым низким желаниям, ведь разозленный клиент мог навредить ему, и тогда сестра останется одна; каждый день он откладывал деньги, молясь, чтобы момент, когда он наконец сможет сбросить ненавистную личину, настал быстрее.
Каждую ночь он приходил в комнату, где жил с сестрой. Юноша плакал, глядя, как она с жадностью глотает еду, которую он сам в ее возрасте не считал даже помоями, и смотрит на него огромными глазами, полными благодарности. Роберт рассказывал ей истории, укладывая маленькую голову себе на колени — лишь в этих историях он мог дать волю своему гневу и горю. Иногда сестра засыпала у него на коленях, вжимаясь в него, прячась от всего мира — это были самые счастливые моменты в его жизни. Роберт старался защитить ее, как мог. Он запрещал ей выходить, ведь ее могли узнать, и тогда… тогда им конец.
Он уже почти скопил необходимую сумму, но два года назад сестра заболела. Роберт тогда едва не сошел с ума — он истратил на лекарей столько денег, что хватило бы на новую одежду, меч и нескольких слуг-рабов, он заставил ее тоже перекрасить волосы в черный, чтобы лекари не могли узнать о ее происхождении. Лишь ради того, чтобы узнать, что ей нужен солнечный свет.
Тогда ему пришлось найти место получше — и дороже. И еще два года торговать собой.
Но сегодня был последний день. Последняя капля. Его насиловали трое ублюдков-наемников, заставляя изображать из себя собаку. Старшего из них, самого громадного и самого жестокого, он запомнит на всю жизнь.
Лай! Я сказал — лай, шавка!
Меро. Титанов бастард. Мразь.
Роберт знал, что делать, когда сбросит эту личину. У него давно был план. Сотня планов. Золотые мечи Волантиса — самые честные из наемников, мечтающие вернуться домой. Безупречные Астапора — верные и послушные, непревзойденные воины без страха и жалости. И дорнийцы. Он знал их мстительные натуры, они присоединяться к нему, если будет хоть надежда на победу. Но ему необходима сила, необходима армия, с которой он пойдет на восток, чтобы потом вернуться на запад. Иначе никто его не заметит. А армию ему может дать только союзник.
Об одном из таких ходили слухи. Изгнанный десница, проигравший Эддарду Старку — как в бою, так и в любви. Бывший наемник собирался вернуться и отомстить, но для этого ему нужно исчезнуть — что-то подобное Роберт вызнал у других шлюх. Шлюхам говорили больше, чем женам и друзьям. Он был одним из Золотых мечей, но его изгнали — эту правду знали все. Но Роберт знал больше — изгнание было ложью.
Джон Коннингтон.
Коннигтоны были одним из сильнейших домов Штормовых земель. А Джон Коннигтон, глава дома, был верным другом принца Рейгара. Роберт помнил, что говорится о Коннигтонах. Лютые враги, верные друзья. К тому же, Джон был хорошим бойцом. Когда-то он выбил из седла легенду Вестероса — Барристана Смелого.
Ему нужен был такой друг. И его сестре. Этот человек хотел отомстить не меньше, чем Роберт.
И сейчас этот человек был в Тироше. Туда Роберт и направится.
Но сначала… сначала нужно перестать быть Робертом.
Боги, как же он сейчас вонял!
Покрытый собственной рвотой, со стекающей по бедру кровью, он открыл дверь, чтобы обнаружить внутри двух девочек.
У гостьи было острое, хищное лицо, но улыбка смягчала черты, делая его скорее благородным. В отличии от большинства жителей Пентоса, ее кожа была бледной. Волосы, белые, как весенние облака, были стянуты в высокий хвост. Она была чуть выше сестры и намного крепче.
— Брат! — сестренка подняла на него пылающие восторгом глаза, — Это Виликор! Она из Браавоса.
Виликор тоже перевела на него взгляд.
"Дочь наемника", — понял Визерис.
Его имя он не запомнил, но взгляд запал в память надолго — уж больно нравилось тому водному плясуну смотреть в глаза, трахаясь.
— Приятно познакомиться, — Роберт кивнул, сжав зубы до боли. — Жаль, но мне нужно поговорить с сестрой. Наедине.
Он никогда не умел смотреть грозно, как брат, но глаза Виликор испуганно расширились, и она поспешно вышла.
Передай отцу, что его член меньше моего пальца.
Сестра возмущенно посмотрела на него, сложив тонкие руки на груди.
— Зачем ты ее прогнал?! Она хорошая!
Он наклонил голову, пытаясь спрятать за черными волосами проступившие слезы.
Почему его все предают? Почему даже родная сестра мешает ему? Почему его брат должен был проиграть?
Волосы воняли потом, семенем и рвотой.
— Я говорил тебе не выходить на улицу, — дрожащим низким голосом заговорил он. — Я говорил никого не звать.
Сестра будто и не замечала, что ему плохо, что он зол.
Как, во имя богов, можно это не замечать? У него подгибаются ноги, у него трясутся руки, от него воняет, будто он искупался в отхожем месте. Ему плохо. Ему больно!
— Но мне скучно! — возмущенно кричала она, — Я всегда одна! Ты же выходишь!
И чудеснопровожу время.
На дрожащих ногах он дошел до кровати — садиться на стул сейчас было бы сродни пытке. Аккуратно присев, он посмотрел на сестру. У той на лице не было ничего, кроме упрямства и обиды. Она его не любит. Ей плевать. Но она — все, что у него было.
— Мы уезжаем, — Роберт старался, чтобы голос оставался спокоен. Он знал — стоит сорваться, и он уже не остановится. — Завтра.
— Нет! Я хочу играть с Вили!
Проклятье.
Руки вдруг перестали трястись. Стыд, унижение, слабость, нежность — все это больше не имело значения. Только гнев. Только огонь.
Роберта больше нет.
Я отдал все, что у меня было, не для того, чтобы ты "играла с Вили".
Сестра взвизгнула и грохнулась на пол.
Она смотрела на него со страхом и обидой, накрыв покрасневшую щеку ладошкой. Он закрыл глаза. Она не понимает. Никогда не поймет.
— Ты разбудила дракона.
* * *
Три дня прошло, как он не разговаривал с матерью. Узнав про его разговор с Сансой, она разозлилась гораздо сильнее, чем когда он попал снежком в лицо лорда Мандерли. За всю жизнь Робба пороли лишь дважды, и этот раз чуть не стал третьим.
Его мать обычно была ласковой и доброй. Когда речь шла не о Джоне.
Она отчитывала его почти полчаса: за то, что он предпочитает бастарда родной сестре, ставит бастарда вровень с собой, беспокоится за бастарда больше, чем за отца. Бастарда, бастарда, бастарда! Она столько раз повторяла это слово! Можно подумать, назови она его хоть раз по имени, и Робб об этом забудет.
В конце концов он не выдержал.
— Джону не нравится, когда его называют бастардом. И мне тоже.
— А мне не нравится, когда ты называешь его братом. Он не мой сын.
Отчего-то эти слова разозлили Робба еще сильнее. Он даже почувствовал, как кровь отливает от лица. "Обычно люди краснеют, когда злятся, — сказала как-то старая Нэн, — но Старки не обычные люди. Когда гневаются Старки, их лица не загораются, а леденеют".
— Он об этом знает, не сомневайся, — сказал Робб изменившимся голосом перед тем, как уйти.
Похоже, этот разговор еще сильнее разгневал его мать — Арья сбежала вечером того же дня.
Она пряталась от матери и убегала от служанок, в своих покоях не показывалась. Как, во имя богов, можно два дня прятаться в Винтерфелле? Она что, спала в Крипте?
Но в Крипте ее не было, как не было и в Винтертауне. Слуги часто видели ее, по большей части — убегающей. Для четырехлетки она была удивительно проворной.
Робб первым догадался, где она. Утром он нашел Арью спящей в комнате Джона, немытой, лохматой и одетой в старые штаны и рубаху Джона. Оказалось, она таскала еду с кухни, где ее принимали за мальчишку из Винтертауна.
С чумазым и хмурым лицом она настолько походила на Джона, что Робб почувствовал тоску. Теперь только Арья напоминала ему, как должны выглядеть Старки.
Лишь сейчас он понял, что эти три дня Винтерфелл не был похож на Винтерфелл.
Здесь всегда должен быть Старк.
Это отец говорил ему, уезжая. И что бы ни говорила мать, сейчас Робб не чувствовал себя Старком. Он мог назвать свою родословную вплоть до прихода андалов, наизусть знал гербы и девизы всех домов Севера, отлично ездил на лошади, умел обращаться с оружием и носил герб с лютоволком, но Старком себя не чувствовал.
Такого не было, когда рядом был Джон. Вместе они ничего не боялись. Или это бесстрашие передавалось ему от Джона? Раньше Робб не боялся. Теперь, когда он смотрел вниз, стоя на Сломанной башне, что-то сжималось в животе. Волчий лес казался темным и незнакомым, а вода Желудевой реки — слишком холодной. А Джон всегда был настоящим северянином. Джон спокойно бегал по Волчьему лесу, словно вырос там, а не в замке. Казалось, Джон не чувствовал холода. Он не боялся ни высоты, ни воды.
Даже после того, как упал.
Арья была такой же.
А Робб — не был. Неудивительно, что она больше любила Джона.
Но вслух он сказал другое.
— Я тоже по нему скучаю.
Этого хватило, чтобы Арья вцепилась в него.
— Когда он вернется? Я молилась, чтобы он вернулся! А он не вернулся! Боги злые!
"Уж точно ты говоришь не про отца".
— Ты молилась у чардрева? — спросил вместо этого Робб.
Арья всхлипнула.
— Угу.
— Тогда они вернутся, — хотелось бы ему чувствовать уверенность, с которой он говорил. — Всех победят и вернуться. Помолимся вместе?
Сейчас, когда мать не только управляла замком, но и принимала прошения, у нее было гораздо меньше времени для детей. Санса вряд ли это замечала, на нее-то мать всегда находила время, а если нет — с ней почти всегда была септа, Бран был слишком мал, но Робб был предоставлен сам себе. А сейчас и Арья.
Если быть честным, наверное, Робб скучал по маме.
Чардрево было таким же, как и четыре года назад, когда отец сказал, что Робб станет следующим лордом Винтерфелла.
"Да, это случится, когда я умру".
Робб обнял Арью за плечи. Он не хотел даже думать об этом. Он бывал в богороще сотни раз с тех пор. Играл, дрался, плакал, думал. Но именно сейчас он вспомнил тот разговор.
— А Джон? — спросил Робб тогда. — Что будет с ним, если я стану лордом?
— Он будет вернейшем из твоих знаменосцев. И советником, если вы сохраните вашу дружбу.
"Как ее сохранить, отец, если ты его забрал, а меня оставил? Почему лордом стану я, если он лучше меня во всем? Что мне делать, если ты не вернешься? Что мне делать, если не вернется он?"
Когда Джон только уехал, Робб стал втрое усерднее на тренировках, надеясь превзойти брата, когда он вернется. Но усердие быстро закончилось. Без Джона на тренировках было не с кем соперничать. Робб был лучшим из немногих сверстников. А на занятиях с мейстером он слишком часто отвлекался, предаваясь воспоминаниям. С Джоном было интереснее. Он однажды зарычал на подсвечник, подсказывая Роббу девиз Ланнистеров — в тот раз даже Лювин усмехнулся.
Без отца Робб чувствовал, что лишился дома. Без Джона — будто у него отобрали руку.
Чардрево смотрело на него кровавыми глазами.
Ты станешь лордом Винтерфелла.
"Верни мне их живыми, — сказал про себя Робб, — Верни, иначе я срублю тебя и положу в Крипту вместе с ними".
Дерево не ответило.
Роббу очень хотелось взять настоящий меч и оставить шрам на смеющемся чардреве, но отец говорил, что в нем живут предки. Те, что похоронены в Крипте. Говорил, что и он сам, когда умрет, окажется здесь. Робб тогда плохо слушал, но одно понял — дерево нужно беречь.
— Пойдем отсюда, Арья.
— Куда? — сестра уставилась на него любопытными глазами.
Робб задумался. Был один путь, которым он мог бы помирить Арью с Сансой. И матерью.
— Сначала за голубикой, — задумчиво начал Робб. И выдохнул. — Потом к нашей матери.
На лице Арьи был написан страх. Робб ждал злости.
— Пойдем уже, — буркнула она спустя вдох.
Удивительно, но никто не узнал Арью, когда они выходили из замка.
Поляна, которую ему показал Джон, была за Желудевой рекой. Мокнуть Робб не хотел — да и мать разозлится, если он приведет Арью мокрой, поэтому пришлось перелезать по деревьям. Оказывается, Арья еще и очень ловкая. Он ни за что не смог бы так лазать в четыре года.
— Это отсюда Джон голубику носил? — спросила Арья, едва они дошли.
На несколько сотен ярдов суровый лес превращался в мягкий подлесок — не было дубов и железностволов, лишь молодые березы да невесть откуда взявшийся здесь вереск. И голубика. По словам Джона, где-то неподалеку можно даже найти дикую вишню.
— Да. Сейчас наша очередь. Добудем для дома Старков пропитание?
Арье игра пришлась по душе. Они искали ягоды, разили невидимых чудищ, что их охраняли, и собирали "пропитание" в мешок, сделанный из платка. Роббу тоже нравилось. Почему он так редко играл с ней?
Путь назад был немного дольше — они устроили шутливую драку за ягоды. Проклятье, Арья пиналась так, будто у нее железные ноги! Робб охромел на добрые полчаса и потерял часть добычи.
Из-за этого он едва не опоздал на урок к сиру Родрику. Робб хотел было отправить Арью в комнату или к матери, но она заявила, что будет смотреть.
А с ней лучше не спорить. Ну, если ты не Джон Сноу.
Со двора раздавался звон мечей. Кто мог здесь упражняться? Солдат в Винтерфелле почти не осталось.
Шлемов на них не было, потому одного из соперников Робб узнал сразу — огромные бакенбарды сира Родрика, даже под шлемом, можно было бы разглядеть со Стены. Вторым был, видимо, один из братьев Ночного Дозора — по крайней мере, он носил их плащ. Он был ниже мастера над оружием и гораздо стройнее. И быстрее. И искуснее. Возможно, этот дозорный был лучшим бойцом, которого Робб когда-либо видел. Разумеется, после отца.
Но отец всегда сражался по-другому. И он не сражался левой рукой.
Волосы, заплетенные в косу, сияли серебром, а двигался дозорный так, будто не дрался, а танцевал. Ноги, голова, ноги, отбив, укол в грудь, голова, блок, укол в живот — удары сыпались так быстро, что Робб не успевал их замечать, а ноги дозорного будто скользили в дюйме над землей.
Сталь, сверкающая багрянцем вокруг воина в черном, делала его похожим на дракона, солнце заставляло волосы сиять. Не прошло и минуты, как меч вылетел из рук сира Родрика.
— Робб! Робб! — восторженные крики Арьи заставили его оторвать взгляд он незнакомца. — Это Корен Однорукий! Про него Джон рассказывал! А почему у него две руки?
Арья разве что из штанов не выпрыгнула от восторга. Робб снова взглянул на дозорного — тот неотрывно смотрел на Арью, и этот взгляд Роббу не нравился.
— Мое имя Куорен, маленькая леди, — он поднял правую руку, на которой не было трех пальцев. — И меня прозвали Полуруким.
Робб еще раз посмотрел на сестру. Щеки измазаны голубикой, руки — грязью, штаны порваны на коленках. Как этот дозорный узнал в ней благородную леди?
Но долго думать над этим Роббу не дал сир Родрик. Этот урок был посвящен стрельбе, ведь у Робба уже было достаточно сил, чтобы натянуть тетиву взрослого лука. Увы, меткости у него было меньше, чем сил — лишь каждая десятая стрела попадала в мишень. Робб едва не швырнул лук на землю, когда они заканчивали, но Арья, почему-то, была в восторге и хотела посмотреть еще.
Вот только урчащий от голода живот не был с ней согласен. Уже было время обеда, а Арья наверняка даже не завтракала — десяток ягод не в счет.
Семья уже сидела в чертоге. Санса была необычно задумчивой, а мама — невероятно осунувшейся. Роббу вдруг стало очень стыдно, однако он все равно наградил мать самым грозным взглядом из тех, на какие способен девятилетний мальчик.
И та, кажется, поняла — Арье она не сказала ни слова.
Ночью Роббу снилась мать, обнимающая подросшего Джона посреди огромной светлой богорощи — куда больше той, что в Винтерфелле. Её красно-синее платье трепетало от снежного ветра, окружая его брата цветами Талли — Джон на их фоне казался зимним призраком. Сначала его матери приходилось наклоняться, чтобы обнять Джона, но чем дольше они стояли, тем выше он становился. Когда она наконец отпустила его, Джон был выше ее на голову — и лишь тогда Робб заметил, что тот не поднимал рук, чтобы ответить на объятья, а его кулаки были гневно сжаты. Он заметил и кое-что другое — черный блестящий нож, торчащий у брата из груди.
Робб перевел взгляд на чардрево.
Белые губы разомкнулись, и в богороще раздался низкий, рокочущий голос, чуждый всему живому.
— Так умирают короли.
Наутро прилетел ворон. Король, отец и Джон осаждали Пайк.
* * *
Винтерфелл был меньше, чем он представлял. За свою жизнь разведчик видел десятки великих замков. Слушая истории об оплоте Старков, он представлял себе нечто грандиозно-великое. Высокий, словно Хайтауэр, неприступный, как Орлиное гнездо, крепкий, как Утес Кастерли и могучий, будто Харренхолл. Таким он представлял себе замок Старков.
Винтерфелл же… Да, пожалуй, Винтерфелл его разочаровал. Хотя после Сумеречной башни гостевые комнаты здесь казались роскошными, а теплые стены придавали этому мрачному маленькому замку какой-то необычный уют.
Таинственные крипты, о которых он столько слышал, где были похоронены сестра и брат хранителя Севера, оказались запретным местом.
"Туда заходят лишь Старки", — так сказала ему леди Винтерфелла, когда Куорен только прибыл.
По глупой случайности, он мог — и должен был — жить в этом замке до конца войны. Джиор приказал ему встретить молодого Уэймара Ройса, пожелавшего вступить в Дозор, и Полурукий подчинился. Уэймар должен был прибыть в Винтерфелл, но отправился вместе с отцом на Железные острова. И теперь один из лучших разведчиков и лучший боец Ночного Дозора вынужден был сидеть в пяти сотнях миль к югу от Стены, в то время как его брат бился с людоедами на Воющем перевале.
К счастью, местом, где он должен оставаться, был замок Старков, а лорда Старка здесь не было — и никто больше не смог бы узнать его лицо.
У него было полгода, а может, и больше, чтобы найти мальчика — даже про себя Куорен не мог называть его иначе — которого он должен был защищать и учить.
Но вот как его найти, Куорен не представлял. Какая у него внешность? Какого цвета глаза? Волосы? Какого он роста? Следовало ли искать его в Винтерфелле? В Винтертауне? Или Старк отправил мальчика с кем-то в другой замок? Не навлечет ли Куорен беду, разыскивая его?
Боги, как было все просто последние семь лет! Друзья носили черные плащи, враги — шкуры, друзей надо было защищать, врагов — убивать. Никаких интриг, которые нужно распутывать, никаких убийц, крадущихся в тенях. Никаких заговоров. Он привык к этому, и теперь даже Нед Старк был коварнее Куорена.
— Сир! Сир!
Полурукий замер. Никто не обращался к нему, как к рыцарю, уже много лет. Никто не знал, что когда-то он носил шпоры.
— Сир Куорен!
Наконец обернувшись, он увидел мальчишку лет двенадцати в перепачканном землей акетоне. Восхищенный взгляд светлых глаз, дрожащие от сдерживаемой улыбки уголки губ, смущенно спрятанные за спину руки и выпяченная грудь — точь в точь, как когда он участвовал в турнирах, а доспех блестел серебром.
— Молодой лорд ищет вас, сир!
Робб не был похож на отца. Совсем. Куорен мельком видел Эддарда Старка в Орлином гнезде — еще до того, как получил шпоры. Тот был хмурым мальчишкой, половину жизни прожившим в тени старшего брата, а другую — в тени Роберта Баратеона, а Робб, рыжий сорванец с открытой улыбкой и чистыми глазами, смеялся так же легко, как и злился: иногда делал и то, и то одновременно. Впрочем, следовало признать, мальчик был обучен неплохо. Не чета самому Куорену в детстве, но то, что он уже мог сражаться сталью, впечатляло. Конечно, вес меча заставлял его сильнее сгибать ноги — и зачем-то горбить спину, о чем Куорен уже не раз говорил.
— Выпрямись. С чем ты собираешься драться: с его мечом или с его сапогами?
Робб зло тряхнул мокрыми от пота кудрями, но выпрямился и поднял голову.
— Настоящий бой начинается лишь тогда, когда ты устаешь.
Тот что-то согласно промычал и снова взмахнул мечом. Неловко — чем дальше отводишь клинок, тем тяжелее он становится — но удар получился сильным. Упрямый. Это хорошо. Робб, несомненно, станет бойцом, однако едва ли хорошим мечником. Он бил сильно, но в половине ударов лезвие было повернуто не в том направлении, в котором наносился удар, и, кажется, мальчик вовсе забыл, что мечом можно еще и колоть. Ему могла бы подойти булава…
— Я с вами!
Девчачий голос едва не заставил его схватиться за меч — Куорен не слышал, как она подошла. Малышка Арья, вторая дочь Эддарда Старка — она была единственной в этом замке, кто был похож на Старка. Серые глаза — волчьи, как он их называл — были отражением глаз ее тетки, темные волосы были неумело собраны в хвост и перетянуты какой-то веревкой, а на лице застыло выражение непроходимого упрямства — такого у ее тетки он не видел никогда.
Девочка скрестила руки на груди и широко расставила ноги, будто готовилась, что ее толкнут. Левой рукой она сжимала рукоять деревянного меча.
— Я не учу прекрасных леди фехтованию, — покачал головой Родрик Кассель.
И Куорен был с ним согласен — в прошлый раз, когда он пытался, все закончилось плохо.
Арья удивленно осмотрелась, а потом со странным непониманием заявила:
— Но мамы здесь нет.
— Тогда найди, где она есть, — отрезал ее брат.
Куорен ожидал слез, но вместо этого ее ноздри гневно раздулись.
— Он вернется и побьет тебя!
Она развернулась на пятках и побежала к воротам, но, прежде чем выбежать со двора, остановилась и обвела их грозным детским взглядом.
— Мой брат всех вас побьет, так и знайте!
Проводив ее взглядом, Куорен вопросительно посмотрел на Робба. Тот уже не выглядел раздраженным, скорее грустным.
— Она про Джона…
Мужчина знал этот голос. Смесь тоски, злости и чего-то еще, что Куорен не испытывал сам и не мог описать, но это звучало в голосе всех мечников, когда те говорили про него.
— Бастард твоего отца? — уточнил Куорен.
— Хватит повторять это слово! — взорвался Робб.
Видимо, он уже устал слышать о своем незаконнорожденном брате. Это легко понять — кому понравилось бы ходячее, говорящее и неоспоримое напоминание о том, что твой отец предал твою мать?
Дальше слова лились рекой. Джон Сноу — будущий первый меч Вестероса. Джон Сноу — самый молодой наездник в Винтерфелле. Джон Сноу — любимый брат Арьи. Джон Сноу — храбрейший сын Эддарда Старка…
Робб говорил почти полчаса — ни о каком уроке уже и речи ни шло — говорил со злостью, с грустью, с завистью и с болезненной гордостью. Когда он закончил говорить, Куорен готов был поклясться, что знает, чей Джон Сноу сын.
Чего Куорен не мог понять — так это какого Иного восьмилетний мальчишка делал на Железных островах посреди войны. Неужели Старк настолько ненавидел его кровь? Тогда зачем, во имя богов, он забрал мальчика из Звездопада, где тот должен был расти? И почему Робб считал себя старшим братом?
Кроме Неда Старка — и Хоулента Рида, которого найти было сложнее, чем драконьи яйца — был лишь один человек в Семи королевствах, способный дать ответы хоть на часть этих вопросов.
Кейтлин Талли… она была Талли. Если в лицах ее детей еще проглядывали жесткие и прямые северные черты, то она была воплощением верховного рода Речных земель. Рыжие волосы были заплетены в толстую косу — которая должна была быть северной, но даже взгляду казалось невероятно мягкой — узкие плечи, небесного цвета глаза — в месте, где тысячу лет сидели короли зимы, она казалась потерявшимся ребенком. Пока он с ней не заговорил.
— Миледи, простите, что отнимаю время, которое вы могли бы потратить на своих подданных…
Он ожидал увидеть удивление — на Севере мало кто помнил манеры, здесь уважение выражали действиями, и Куорену это нравилось, но первые годы было слишком… дико, — однако на лице леди Старк проступило легкое раздражение, и он сразу перешел к делу:
— Я хотел бы поговорить о вашем муже и его сыне.
Стоило ему лишь упомянуть бастарда, и лицо леди Винтерфелла превратилось в ледяную маску — таким становилось лицо Лианны Старк, если с ней заговорить о Роберте Баратеоне. Будь у женщин на поясе меч, их руки сжимали бы рукояти.
— Говорите, — коротко приказала жена хранителя Севера.
— Миледи, до того, как облачится в черное, я приносил другие клятвы. Некоторые я смог выполнить, для других я оказался слишком слаб, но одну клятву у меня не было шанса ни сдержать, ни нарушить. Я обещал защитить своего племянника, миледи.
Леди Старк замерла, удивленная и недовольная, но пришла в себя быстрее, чем он решился говорить.
— Вы ведь не единокровный брат моего мужа, верно? — Куорен молча кивнул. — Вы уверены, что мальчик — ваш племянник? Вы хорошо знали его мать?
— Я отвечу вам, миледи, если увижу его, — он поднял руки, — это не условие. Я лишь надеюсь найти в нем знакомые черты.
Она задумалась. Неужели Старк ей действительно не сказал, чей это ребенок? Или же… или она прекрасно знала это, уже поняла, кто такой Куорен, и думала, что делать?
Куорен быстро вспомнил путь в этот чертог. Нет, если она прикажет его схватить, выбраться не получится. Будь его правая рука цела, был бы шанс, но столкнуться на незнакомых узких лестницах с гвардейцами Старков, которые, в отличие от него, будут в доспехах — можно было бы и просто спрыгнуть со Стены.
И все же, как много она знает? Действительно ли Джон Сноу — тот, кто ему нужен?
— Кем бы ни была его мать, знакомых черт вы в нем не увидите. Если он действительно ваш племянник, то странно, что вы не слышали. Джон Сноу — копия моего мужа.
Тон леди Кейтлин был безразлично-холоден, и это настораживало. Если она ничего не знает, что почему не интересуется? А если знает, то чего хочет? Поймать его на лжи?
— Я не был рядом, когда он появился на свет. Я никогда его не видел. Все, что мне известно — что его забрал лорд Старк, — ходить по грани лжи было сложно. Он столько лет носил этот долг, столько лет он нарушал клятву, и сейчас гнев и стыд кипели в груди, жгли горло. — Я даже не знаю, родился ли мальчик или девочка! Возможно, ребенок родился мертвым, а Джон Сноу — вовсе…
— Вы хотите сказать, что мой муж предал меня дважды?
В едва поднятых бровях было больше угрозы, чем во всех криках Безумного короля.
— Нет, миледи. Нет. Просто… моя сестра мертва, и, возможно, если повезет, Джон Сноу — последний, кто у меня есть в этом мире.
Куорен замолчал. Наверное, со стороны это казалось скорбным. Так оно и было, но обманывать, прикрываясь трагедией, было тошно. Он ненавидел ложь, наверное, даже сильнее, чем Старк. Когда он попытался снова говорить, вышел странный хрип. Спустя несколько вдохов Куорен глухим голосом закончил:
— Позволите посетить богорощу Винтерфелла?
Кейтлин Талли с сочувствием кивнула.
Проклятые интриги.
Иногда Куорен сожалел, что не родился кем-то другим. Что толку от величия, если оно шло под руку с несчастьем? Он мог бы быть землепашцем, у него сильные руки. Был бы женат на смешливой дорнийке, воспитывал бы двоих детей, выращивал пшеницу и кланялся каждый раз, как видел человека в доспехах. Простая жизнь. Хорошая жизнь. Чужая.
Он слишком сильно любил носить на поясе сталь, был слишком хорош в бою, слишком любил сражение. И он знал свой долг. Он не променял бы это на женщину, даже на ту единственную, с которой был, ради которой расстался с честью.
Богороща встретила его прохладным ветром. Переплетение ветвей над головой вместо неба, переплетение корней под ногами вместо травы и запах, которого не было ни в одной другой богороще. Сладковатый запах гниения мешался с запахом влажной, будто сразу после дождя, земли. Даже Зачарованный лес был больше затронут людьми, чем эти три акра, окруженные каменными стенами.
"Ты росла здесь, леди Лианна? Боги, неудивительно, что ты предпочитала меч платьям".
Богороща Старков была отдельным миром, древним и мрачным, где жили тени богов, забытых южанами, где не было места Семерым.
Тук. Тук-тук. Тук. Тук-тук-тук.
Разве здесь есть дятлы? Богороща не оставляла впечатления, что здесь могла бы что-нибудь жить — что-нибудь, что живет меньше тысячи лет. Куорен пошел на звук. Тук. Что это? Ответом было усталое рычание. Новый стук перешел в треск.
Арья Старк избивала дуб, растущий рядом с озером. Судя по обломку дерева у нее в руках, дуб победил. Но Куорен хорошо знал, сколько нужно сил, чтобы вот так переломить деревянный меч. Или сколько времени. Наверняка два десятка лет назад Лианна точно также избивала невинное дерево — быть может, то же самое. Арья бросила обломок на землю и грозно протопала вдоль пруда к чардреву. Села. И обвинительно уставилась на вырезанное лицо.
Грустная улыбка тронула губы Куорена.
Возможно, Джон Сноу — не тот ребенок. И, возможно, это не имело значения.
Он медленно, неслышно подошел к чардреву и застыл в двух шагах от девочки. Здесь молился Рикард Старк? А Брандон? Если так, то едва ли их боги обладали милосердием Матери и справедливостью Отца.
— Ты пахнешь, — заявила девочка, поднявшись. Несколько мгновений серые глаза смотрели в его — и эти мгновения его сердце не билось — а потом Арья повторила то, что говорила ранее: — Джон побьет тебя.
* * *
Кейтлин злилась. Проклятье, она должна сейчас умирать от беспокойства по мужу! — так и было, пока Куорен не заявил, что бастард — его племянник. Даже сейчас, во время молитвы, она не могла перестать думать об этом.
Куорен не был стар, это было видно по лицу, едва тронутому морщинами. Даже ее муж выглядел старше. Но волосы? Это ранняя седина? Или они были такими всегда? И почему его лиловые глаза, которых просто не могло быть ни на Севере, ни в Речных землях, казались знакомыми? Кейтлин вспомнила. Турнир в Харренхолле. Россыпь серебрянных волос из-под драконьего шлема. Взгляд нечеловеческих фиалковых глаз.
Но Рейгар Таргариен мертв. Убит королем посреди вод Трезубца. Кроме того, это просто не мог быть Рейгар. Принц был высок, Куорен же едва ли не ниже нее, их глаза разных цветов, а волосы Полурукого куда больше напоминали седину, чем на серебро. Бастард Безумного короля? По слухам, их было немало. Но кто тогда его сестра? Нед и… дочь Эйриса Таргариена? После всего, что тот сделал с Брандоном и их отцом?
Блэкфайр? Все они тоже мертвы. Сир Родрик лично видел, как Барристан Селми сразил последнего из них, Мейкара Чудовище, еще до рождения Кейтлин.
Но кто же он тогда? Куорен благородного происхождения, в этом Кейтлин не сомневалась. Его манеры, поведение, речь, владение мечом — все кричало о том, что его растили в замке, что он получал уроки мейстера и мастера над оружием, что жил среди будущих лордов и рыцарей.
"Как и Джон Сноу", — произнес в ее голове неприятный голос.
Но это правда — Родрик Кассель сказал, что Полурукий невероятен с мечом — и бастард тоже талантлив в махании заостренной железкой.
"Гораздо лучше Робба, — с глухой яростью признала она, — Но сейчас это не имеет значения — лишь подтверждает, что Куорен говорил правду".
Что никак не давало понять, кто он такой. Мечник. Похож на валирийца. Брат любовницы ее мужа. Младший? Неважно.
Кроме Таргариенов, в Вестеросе был лишь один род, обладавший валирийской внешностью. Лорды Прилива, владетели Дрифтмарка. Веларионы.
Кейтлин вскинула голову, и ее взгляд упал на Старицу.
"Спасибо".
Дейнира Веларион была на турнире в Харренхолле, в свите принцессы Элии. Это было все, что Кейтлин про нее помнила — но этого вполне хватало. Что, если Нед никогда не был с Эшарой Дейн?
"Девять лет назад Нед прибыл в Королевскую гавань и увидел бойню, устроенную Ланнистерами. Они убили Элию и ее детей. Могли ли они пощадить одну из ее фрейлин? Едва ли — но она могла спрятать ребенка. Кто сейчас может сказать, привез ли Нед ребенка в Королевскую гавань или увез оттуда? Все, кто мог, похоронены у Башни Радости".
Да, все могло быть именно так. Тогда Джон Сноу старше Робба. Это значит, что Нед никогда не предавал ее. И… Семеро, это значит, что Джон Сноу старше Робба. Джон Сноу, унаследовавший от ее мужа все.
Кого выберут лорды Севера, когда придет время — мальчика с лицом Талли или старшего сына Эддарда Старка в котором видна кровь королей зимы? Джон Амбер ответил на этот вопрос еще три года назад.
Проклятье, ей нужно знать!
Мейстер Лювин подтвердил опасения — Дейнира Веларион действительно погибла в Королевской гавани, вместе с принцессой Элией. Ей было лишь шестнадцать.
"Это угрожает моему сыну, но, видят боги, это печально".
Принимая просителей, она чувствовала себя двенадцатилетней девочкой — хотелось швырнуть что-нибудь в этих надоедливых людей, которые отвлекали ее от того, что действительно важно.
Во время обеда Кейтлин настолько погрузилась в свои мысли, что не заметила ссоры между детьми — Робб дернул ее за рукав, когда Арья убежала в богорощу, а Санса сидела в потерянным лицом и красными глазами.
— Джон ведь плохой, правда, мама? — прохныкала она.
"Нет, он просто может отобрать у вас все, что вы имеете".
— Нет, не плохой, но вы все мои дети, — она погладила по щеке Сансу и поцеловала макушку Робба, — А он нет. Вы живете так, как и должны жить дети с вашим именем, а Джон живет как Старк, но он не Старк, — увидев непонимание на лице дочери, она переиначила: — Это как если бы он ел чужой хлеб только потому, что у них его много.
— Выходит, он — вор? — задумчиво проговорила Санса.
Робб прожигал ее взглядом.
— Нет, — Кейтлин строго взглянула на Робба, — он просто получает больше, чем заслуживает.
Она послала за Куореном, как только смогла хоть немного собраться с мыслями.
Когда он пришел к ней в прошлый раз, Кейтлин была куда спокойнее. Сейчас ее раздражал даже солнечный свет, льющийся в окна. Она не любила игры словами и полемику — это всегда было стезёй Лизы, хитрой и бойкой. Будь здесь Нед, он бы просто посмотрел на этого дозорного, и тот бы заговорил. Да, Нед умел так смотреть. Ногти впились в ладони, и Кейтлин захотелось плакать. Нед бы не приказывал Куорену говорить. Почему ей приходилось действовать за спиной мужа? Почему она чувствовала, что предает его, когда пыталась лишь защитить семью? Почему ей самой приходилось защищать семью?
Кейтлин выпрямилась и заставила подступающие слезы исчезнуть за мгновение до того, как вошел Куорен.
Сейчас, когда она окинула его более внимательным взглядом, дозорный казался старше ее мужа. Его волосы могли бы быть просто седыми, а лиловые глаза… нет, им не было объяснения. Она снова вспомнила Харренхолл — и лучшего мечника Вестероса. Вопрос вырвался против ее воли:
— Вы — Эртур Дейн?
Глупость. Нед зарубил его, пытаясь спасти сестру. Кейтлин до сих пор помнила, как темнели глаза мужа, когда кто-нибудь упоминал Лианну. Она не понимала, как в человеке могло быть столько гнева, и с ужасом представляла, что Нед сделал с теми, из-за кого погибла его младшая сестра. Меч Зари просто не мог быть жив. Но, если…
Уголки губ Куорена слегка дрогнули.
— Эртур Дейн мертв.
От этого знания ей стало почему-то невероятно легко. Потому, что ее муж не был с прекрасной и загадочной Эшарой Дейн. Потому, что лучший — после Неда — мечник королевства лежал в могиле, а не бродил по миру в поисках мести. И все же, как ей узнать правду? Как задать вопрос, чтобы в ответ он не мог солгать? Стоило ли выдавать свое знание? А если она ошиблась и обманывала сама себя?
— За что Бенджен Старк ненавидит вашу сестру?
Полурукий горько улыбнулся.
— Убери весь цвет из валирийца и получишь Старка — уверен, Бенджен подумал именно так, — иные его побери, разве не может этот мужчина говорить прямо?! — Юный, влюбленный Бенджен Старк. Он возненавидел своего брата, когда тот тайно женился на любви всей его жизни.
Что он только что сказал?
Проклятье, Нед не мог, Нед не поступил бы так с ней! Мир потемнел. Невероятным усилием воли она махнула рукой, прогоняя дозорного. Нед не стал бы женится на ней, если бы был женат. Он ни с кем бы так не поступил. Куорен просто лжец. Проклятый лжец.
Убери весь цвет из валирийца — и получишь Старка.
Что, если Джон, на самом деле, похож на мать? Что, если бастард — вовсе не бастард? И Нед растил его как бастарда лишь до срока? И — Иные побери, теперь все стало так ясно — взял его с собой, чтобы представить королю.
Тогда Джон вернется Старком. И, видят боги, ему есть за что мстить ей.
Кейтлин вдруг очень хорошо представила, как они меняются местами. Джон — старший сын и наследник, будущий хранитель Севера. И она, боящаяся смотреть ему в глаза, потому что они точно также темнели от гнева, как глаза Неда. Потому что ее дети — все! — теперь просто бастарды.
"С чего ты взяла, что Куорен говорил про Неда? — вновь раздался неприятный голос. — В Харренхолле был еще один Старк".
Мир вновь посветлел. Ну конечно! Джон — сын Брандона и Дейниры. Это объясняло все. Гнев Бенджена, слова Куорена, даже то, почему Брандон отправился в Королевскую гавань вместо того, что преследовать принца Рейгара. Даже ложь Неда. Годовалый ребенок не мог быть хранителем Севера, к тому же, Нед мог и не знать о его существовании, пока не побывал в Королевской гавани. Боги, он, должно быть, чуть не сошел в ума, увидев этого мальчика.
Облегчение теплой волной пробежало по телу. Дети Кейтлин не были бастардами. Нед был ее законным мужем. Он был ей верен. Но это не отменяло того, что Джон Старк был настоящим хранителем Севера. Восьмилетний мальчик, которому Робб заглядывал в рот, на которого молилась Арья, к которому тянулся Бран.
Который ненавидел её.
Ей стоило поговорить с Недом. Потому что, когда прошлый раз Старки из-за порядка наследования сцепились друг с другом, их род едва не вымер. Потому что маленький и разозленный мальчишка просто разрушит Север. Он рос бастардом — кем бы ни был рожден — и он думал как бастард. И он был опасен.
И… ей нужно на воздух. Робб сейчас должен был тренироваться с сиром Родриком.
Робб был во дворе. Но вместо сира Родрика напротив него стояла Арья, укутанная едва ли не в перину, со шлемом на голове и щитом, который она едва могла поднять. Тем же щитом, который когда-то взял Джон "Сноу". Белый волк на сером фоне — герб давно мертвого дома.
— Довольна? — хмуро спросил Арью ее сын.
— Я как Джон! — выкрикнула та, размахивая деревянным мечом.
Кейтлин заплакала.
* * *
Арья всхлипнула.
Засунула палец в рот, послюнявила. Помазала им покрасневшее ухо. Стало чуть легче. Как и говорил Джон. Почему никто, кроме Джона, ничему ее не учил? Кроме глупого шитья и глупых молитв глупым богам! Только руки колоть да колени морозить.
Арья со злостью посмотрела на запертую дверь. Будь в замке Джон, уж он бы помог ей выбраться. И не дал бы в обиду.
Мама протащила ее за ухо по всему замку. Арья плакала, вырывалась и кусалась, но ухо только большее выкручивалось. За что она так? Единственное плохое, что Арья сделала — укусила собаку. И она извинилась! Даже хлеба ей стащила! И вообще, собака первая ее напугала! Но мама ничего не говорила про собак! Мама кричала гадости про Джона, говорила, что ей нельзя брать в руки меч и что на том щите неправильный герб!
Почему мама так не любила Джона? Робб же тоже учится драться, а у Джона даже лучше получается. И почему Санса говорит, что Джон плохой? Она ведь с ним тоже играла. Ну, раньше. И что значит "украл у отца честь"? Это потому, что он похож на папу? Поэтому его мама не любит? Поэтому его все звали бастардом? Потому что похож на отца?
Арья взглянула в зеркало. Ухо было красным. Плохо красным. Не как лицо Джона, когда она лизнула его щеку, а как щека, которую она лизнула. Она потом еще синей была немножко. И желтой.
Если не считать уха, то Арья была похожа на Джона — и на папу.
Но ее же мама любит. Хотя, может, мама и маленького Джона любила. А когда он вырос — все. Может, и ее тоже назовут бастардом? "Вот Санса обрадуется! — промелькнула злая мысль. — Но Санса же дала ей платок для Джона — красивый платок! Почему она теперь называет его плохим? Она тоже будет называть Арью бастардом? И мама…
Арья снова всхлипнула. Почему все не могли быть как Джон! Он никого плохим не называл, играл с ней и носил всем голубику. Даже вишню один раз притащил. Арья хотела бы быть похожей на Джона. И так же хорошо драться. И никогда не плакать. И чтобы мама их за это не ненавидела.
Арья всепоглощающе зевнула и упала лбом в подушку. "У взрослых все слишком сложно.
"Вот вырасту…"
Едва почувствовав, что проваливается в сон, Арья встрепенулась.
"Нельзя спать. Опять приснится что-нибудь плохое, а в комнату к Джону сбежать не выйдет — дверь-то заперта".
В прошлый раз ей приснилась, что Джону отрубили голову. Арья до сих пор помнила, как топор перерубает шею ее брата, как его голова падает на землю, а ноги продолжают идти по ржавой земле в окружении так же идущих черных доспехов, как кровь не перестает течь из пустоты, которую оставил за собой удар, как эта кровь сначала доходит ему до колен, потом до шеи… Как отец тонет в море крови, льющейся из шеи Джона.
В тот раз ее успокоила служанка, зашедшая подбросить дров. Хетти — кажется, так ее звали. Ее муж тоже ушел воевать. Они вместе смотрели на огонь в очаге, пока Арью не перестало трясти — но она тогда не плакала, нет. Она вообще почти не плакала, мокрые глаза не в счет!
Разве что когда поссорилась с мамой — ну, в прошлый раз. Тогда ей приснилось, как огромная зубастая сине-зеленая собака проглотила Джона. Она побежала к маме, чтобы успокоиться, и мама гладила ее по голове, пока Арья плакала — до тех пор, пока та не рассказала, из-за чего плачет.
Лицо мамы тогда стало страшным, и Арья убежала. Само собой, в комнату Джона, ведь он всегда разрешал ей остаться и никогда не кричал. Но Арья забыла, что Джона нет — он на войне, а в комнате пусто и нет дров. Пришлось нацепить его старую одежду — когда-то Джон был не больше нее! — и укутаться в два одеяла, уж слишком они у Джона тонкие. Повезло еще, что все старые вещи так и лежали в сундуке.
Деревянный меч, кстати, она нашла под кроватью.
Ха, здорово она им тогда помахала! Даже крутить научилась, но только слева. Она обязательно покажет Джону, когда он вернется. Вот он удивится…
Голова коснулась подушки.
Отец и Джон вернулись домой на следующее утро.
Отец учил ее кататься на лошади, а Джон смотрел на нее — с крыши конюшни — и улыбался, а Санса почему-то сидела рядом с ним, уткнувшись носом ему в плечо. Выглядело ужасно глупо — будто у Джона вдруг загорелась правая рука.
Арья отвернулась и увидела Робба, стрелявшего из лука. Получалось у него плохо — наверное, прищуривал не тот глаз. Рядом с ним, скрестив руки на груди, стоял этот… Корен. Стрела со свистом рассекла воздух и попала прямо в середину мишени.
— Молодец! — Арья вскинула руку.
— Ло-об! — радостно прокричал Бран.
Арья засмеялась, запрокинув голову. Небо с несколькими лоскутами облаков вдруг накренилось, и она упала.
Прямо на попу. Больно.
Отец присел рядом.
— Не отвлекайся. Ты в порядке?
Арья хотела ответить, но вдруг раздался гром. Страшный гром. Стены замка тряслись, и уши жутко болели, будто на нее надели ведро и ударили по нему.
Арья зажмурилась, закрыла уши руками и сжалась, ожидая, пока гром пройдет.
Будто сквозь воду до нее доносились ржание лошади и крики отца.
Когда она, наконец, открыла глаза, перед ними опять вращалось серое небо. Но почему оно серое, ведь облаков почти нет?
Арья посмотрела на отца и ей стало по-настоящему жутко.
Краски исчезли.
Черные стены, серая земля, серое дерево, серая одежда — все по-разному серое. Но самым жутким было лицо отца — белое, обрамленное угольно-черными волосами и с такими же бровями — будто воскресший мертвец из сказок старухи Нэн.
Арья посмотрела на Робба — его волосы были также черны, а глаза из голубых стали серыми — но неправильно серыми. Взглянула на Сансу — с той сталось то же самое, теперь казалось, будто темнота забрала руку Джона, в которую она утыкалась.
А вот волосы Корена, наоборот, стали белыми как снег, зато глаза почернели и напоминали два колодца.
И все они смотрели туда, где недавно было солнце.
Сейчас там был черный круг, из-под которого что-то лезло. Арья показалось, что мир моргнул, когда оттуда вырвалась молния. Она разрезала небо — черная, как зола — но не исчезла, а осталась, все расширяя трещину в небосводе.
Арья хотела взглянуть на отца, но он исчез. И Робб тоже. И Санса. Остались только Джон и Корен.
— Где они? — лишь чудом ее голос не дрожал.
— В крипте, — ответил Джон, легко спрыгнув с крыши, и встал рядом с ней.
"Они сбежали? Но папа не мог убежать, оставив их с Джоном тут! Почему Джон так спокоен? И куда он смотрит?"
Смотрел Джон на трещину в небе, из которой медленно вылезало-вытекало нечто. Серое, похожее на очень большую кляксу чернил, оно стекало вниз, пока не…
— Берегись!
Полурукий не успел сделать и шагу — серые чернила попали на него и влились внутрь.
Жутко.
Корен почти не поменялся — только глаза из черных стали белыми.
— Бежим, — Джон схватил ее за руку и потащил.
Они пронеслись под крытым переходом, вбежали в Первую Твердыню и, споткнувшись о порог, оба — вывалились к кладбищу, прямо рядом со входом в крипту. Арья вжалась в брата, обняв его за пояс, и подняла голову. Его лицо тоже потеряло цвет, но глаза будто откуда-то его взяли. Они казались серыми и желтыми, и красными, и… Арья даже таких цветов не знала.
Почему-то это придало ей сил. Арья посмотрела на пояс Джона. Слева висел меч — его она даже поднять вряд ли смогла бы, а вот справа — маленький кинжал. Его-то она и выхватила. Ну сейчас они этому Корену! Будет знать, как пугать!
Арья отпустила Джона — почти, только правой рукой держалась за рубаху — чтобы он никуда не пропал. Только поэтому. Но когда Корен, переплыв порог, взглянул прямо на нее, Арья невольно отступила. Ставшие белыми глаза Полурукого пугали. Он достал меч.
Джон скользнул вперед, вынимая меч.
— Иди в крипту, Арья, — его лицо, едва повернутой к ней, было один в один, как у отца. — Старки защитят тебя.
— А как же ты?
На мгновенье его взгляд стал затравленным, а потом загорелся стыдливым гневом.
— Я не Старк.
Почему-то Арье стало стыдно. Потому что она была Старком, а Джон — нет? Потому что она не хотела быть Старком? Потому что хотела?
Арья сделала полшага назад. Еще дюйм, и ей придется отпустить его рубаху. Воздух засвистел, звякнула сталь, и рубаха вырвалась у нее из пальцев.
Смелости не осталось. Корен был большим, страшным и сильным, ей казалось, что ему хватит одного взгляда, чтобы она упала мертвой. Джон только и мог, что отражать удары мелькающего меча.
"Старки защитят меня, — подумала Арья, — А я попрошу за Джона".
В два шага она оказалась у входа в крипту. На первой же ступеньке лестницы стоял рыжий Робб, прижимающий к себе Сансу. Чуть ниже стояла мама с плачущим Браном на руках. Отца не было.
Арья окинула их взглядом и поняла — войти она не сможет.
И правда, рука будто натолкнула на ледяной камень.
— Повернись, девочка, — проскрежетал голос за ее спиной.
Арья до боли сжала нож, все еще лежавший в левой руке.
Сейчас. Сейчас она повернется и ударит, как говорил сир Родрик. Чтобы убить — в шею, грудь или живот.
До шеи ей не достать. Арья зажмурилась, решаясь.
Что-то теплое коснулось ее щеки.
Арья распахнула глаза — перед ней было лицо матери. Она была в своей комнате. В очаге горел огонь. Красный.
Лицо мамы было скрыто тенью от очага, но волосы были рыжими.
Арья вжалась лицом в ее грудь.
"Мама, я не бастард!" — хотелось сказать Арье. Но произнесла она другое:
— Не надо меня ненавидеть.