Браавос встретил ее туманом и мелким дождем.
Виликор была почти счастлива, даже когда вся ее одежда была промокшей до нитки. Скоро, скоро она вернется домой. Она переплыла залив на рыбацкой лодчонке, оставив ее хозяину серебряную марку — одну из двух, что были у нее в кисете.
Вряд ли ей еще понадобятся эти деньги.
Она проплыла мимо рыбного рынка — ей нужен был северо-восточный островок города. На самом севере стоял дворец морского владыки, а вот на востоке, среди обычных домов было место, которому она принадлежала.
Плывя домой по Длинному каналу, она увидела слева от себя храмы всех известных богов. Они никогда не интересовали ее. Может, эти боги существуют, может — нет, но небо… небо есть везде. Небо видит все.
Идя по улице, она жадно смотрела вокруг. Все было точно таким, как она помнила. Точь в точь.
— Чего тебе? — огрызнулся на нее прохожий.
Он, должно быть, думал, что широкие рукава скрывают, насколько у него тонкие руки — достаточно тонкие, чтобы девочка могла его удержать.
— Кто живет в этом доме? — потребовала Виликор.
Домом, по правде, это строение не было. Скорее уж дворец. В Браавосе самыми богатыми людьми были банкиры, быть может, один из них его выкупил? Но почему тогда он не снял знамя?
— Тразадо, идиотка, кто же еще? — рявкнул он раздраженно. — Пусти!
Он дернул рукой, пытаясь освободить рукав, и удивленно выпучил глаза, когда девочка удержала его.
Тразадо — один из старых родов Браавоса; Виликор наизусть знала их историю. Основатель рода, Аоран, был бастардом из Валирии, которого из зависти к военному мастерству продал в рабство кровный брат.
"Аоран" — не настоящее имя, на высоком валирийском это слово значило "бастард", а "тразадо" означало "проклятый" или "убийца дракона".
Взбунтовавшись, он убил драконьего всадника и его дракона во время войны с Сарнорским царством — клинок, который он вонзил в драконий глаз, хранился в доме Тразадо до сих пор, Виликор видела его, огромный двуручный меч, изогнутый и оплавленный. После этого Аоран бежал из рабства, а с ним бежали еще четырнадцать человек, но до города добрались лишь трое. В то время Браавос все еще оставался тайным, никто не знал о его существовании, потому они больше года скитались по Андалосу, преследуемые отрядами Валирии.
Аоран так исхудал, что когда предстал перед морским владыкой и первым мечом Браавоса, не мог поднять собственный клинок. Первый меч рассмеялся и заявил, что беглец скорее подметал залы своих господ в Валирии, а меч этот просто нашел. Тогда Аоран попросил принести метлу и бросил вызов первому мечу. Тот вновь рассмеялся и обнажил сталь, но Аоран победил его, будучи вооруженным лишь палкой.
Морской владыка был так впечатлен, что повелел выковать для Аорана меч, которым тот сможет сражаться. Тонкий бандитский клинок.
Аоран Тразадо был первым мечом Браавоса тридцать семь лет, при трех морских владыках, как раз в те годы, когда Браавос только открылся миру, и никогда не брал в руки иного меча, кроме подаренного владыкой. Он и был на знамени дома — клинок брави, скрещенный с метлой на лазурном фоне.
Аоран вел войны с пиратами Закатных королевств и Валирией, которую люто ненавидел. Он взял себе в жены бывшую рабыню, родом с Летних островов, где все любили всех, и обязал ее хранить ему верность. У них было трое детей, и средний из них, будучи лучшим бойцом, наследовал отцу. Все дети унаследовали его внешность, белые волосы, небесные глаза и бледную кожу, хотя их мать была чернее ночного неба.
— Тразадо мертвы, — сказала Виликор.
Раньше эти слова заставили бы ее плакать.
— Пусти, — повторил он, — Эраст Тразадо, это его дом, пусти меня.
Вместо этого пальцы Виликор сжались сильнее.
В доме Тразадо было много традиций. Они никогда не женились и не выходили замуж за тех, в ком могла течь хоть капля крови Валирии. В их роду были дотракийцы, иббенийцы, высокие люди, даже джогос-нхаи — странно, как они все еще сохраняли свою внешность. Женщины этого дома, когда брали себе мужей, оставались Тразадо. Каждый ребенок обучался владению мечом, а в двенадцать лет проходил особое посвящение — лишь тогда его начинали считать истинным Тразадо. После смерти членов этого дома клали в стальные короба и относили в горы, ближе к небу — а в Браавосе гор не было, потому каждые похороны становились путешествием. Глава дома избирался в поединке между всеми мужчинами старше тринадцати лет — именно в этом возрасте Аорана продали в рабство — и младше тридцати — когда он стал первым мечом.
— Эраст — калека.
Он сломал себе колено, когда упал, катая сестру на шее, и это случилось до того, как он прошел посвящение.
Мужчина закатил глаза и перестал вырываться.
— Ани, его новая жена, стала главой семьи после смерти Винара и всех его дядьев в спорных землях.
"Глупость, — подумала Виликор, — Ани была женой Винара, матерью Эраста через брак, и никогда его не любила".
И женщина никогда не вела за собой род воинов.
Тразадо всегда были особой семьей. Обычные люди шли в наемники чтобы заработать денег или упиться кровью, но не Тразадо. Внуки и правнуки обычных наемников становились купцами, банкирами и лордами, но не потомки Тразадо. Те воевали всегда — бывало и такое, что они оказывались с разных сторон конфликта.
Если Браавос не вел войн, они шли наемниками в Спорные земли, или присоединялись к какому-нибудь кхаласару; если же Браавос воевал, то все они слетались туда и присоединялись к нему в боях. А раньше, когда еще был Валирия, они сражались в королевствах Вестероса.
Тразадо были воинами. Они сокрушили наемные армии Пентоса сто лет назад, двести лет назад они разбили Безупречных Квохора, они воевали с Волантисом на Золотых полях и с Лиссом в Летнем море. Лишь в одной войне Браавоса они не участвовали — когда город освобожденных сражался против Волантиса на одной стороне с Эйгоном из рода Таргариенов, последних валирийцев.
Но в этот раз они потерпели поражение. Винар Тразадо был человеком в равной степени гордым, амбициозным, честным и кровожадным.
Он призвал всех Тразадо — три или четыре десятка. Отряд небольшой, но их репутация была известна. Они все вступили в очередную войну между Тирошем и Мирром, на стороне последних — Винар полагал, что если Тирош ослабнет, морской владыка сможет объявить им войну и освободить еще один вольный город от рабства, а Тразадо еще сильнее увеличат свое влияние. Винар хотел, чтобы место первого меча было занято Тразадо навсегда.
На стороне Тироша выступили Золотые Мечи. Винар решил, что это ему на руку: Золотые Мечи были основаны человеком с валирийской кровью.
Битва была на поле, и Тразадо возглавляли кавалерию, полторы тысячи тяжелых всадников. Это была непобедимая сила. Если только у врагов не было животных побольше. Лошадей можно научить прыгать через пламя и не бояться собак или даже львов, но слоны?
Кавалерия была разбита за час, Виликор видела, как их давили. Все Тразадо погибли. Тирош победил.
Среди мертвецов она нашла отца, столь же мертвого. Она едва успела схватить его клинок и убежать до прихода победителей, собиравших трофеи.
Она не могла сражаться — отец взял ее с собой, лишь чтобы продолжать обучать военному делу, и не подпускал близко к битвам, и это спасло ей жизнь. Она добралась до Браавоса через Вольные города. Ей приходилось побираться и убивать, воровать и сбегать.
Виликор, наконец, выпустила рукав, и прохожий, ругаясь, удалился.
Ани Тразадо. Она была шлюхой из Лисса — конечно же, валирийской крови — вскружившей ее отцу голову. Он забыл о столетиях истории, когда взял ее в жены, заявив, что не намерен прятать любовницу в сундуке. Винар Тразадо был честным человеком.
"Смотри в глаза, когда убиваешь, — учил он ее, — смотри в глаза, когда любишь. Смотри в глаза, когда пытаешь".
Вся ее спина была покрыта шрамами от его честности.
Виликор подняла голову. Небо над Браавосом было серым, облака слились в одну свинцовую стену, стоящую между ней и солнцем.
Эраст любил свою сестру — или говорил так, когда она последний раз помнила.
Ани же… Ани ненавидела Виликор. Она полагала, что ее с Винаром дети — которые уже никогда не родятся — станут наследниками, но Винар, уже нарушавший одну из традиций, хотел нарушить и вторую. Он тоже хотел, чтобы после него семью возглавляли его дети, а не кузены и племянники. Эраст был калекой, а Виликор — девочкой, но Винара это не остановило. Он говорил, что в день рождения Виликор в небе появилась красная комета, и что это знак. Он дал женщинам больше прав в их доме, чтобы Виликор смогла участвовать в поединках, когда придет время, но, видимо, этими правами воспользовалась Ани.
Наверняка она смогла убедить Эраста принять ее сторону, а теперь…
Если она узнает, что Виликор жива — быстро исправит это.
Виликор с удивлением поняла, что ничего не чувствует. Она не хочет видеть Эраста. Не хочет быть главой Тразадо. Не хочет смерти Ани.
Она шла по улицам Браавоса как призрак. Грязные волосы закрывали лицо, протертые до дыр сапоги, снятые с какого-то мертвеца, болтались на ногах. Клинок отца остался лежать у дверей дома Тразадо, и она чувствовала странную легкость, когда ничто больше не висело у нее на бедре.
Она никогда не бывала на Острове Богов, где стояли храмы всем богам, какие только были в мире — кроме богов Тразадо, потому что никто не смог бы построить статую Неба или создать для него храм.
Небо теперь было для нее ничем большим, чем местом, откуда светят солнце и луна.
Храм Владыки Света был похож на горящую кровоточащую крепость. Аоран бы восстал из могилы, если бы какой-то Тразадо вошел в храм тех, кто поклоняется огню и боготворит драконов.
Черно-Белый Дом выглядел странно. Все остальные храмы стояли так, чтобы к ним легко было подойти, словно торговки на рынке — не хватало лишь зазывателей, но храм Многоликого стоял на отдельном островке, а лестница, ведущая к дверям, начиналась в воде.
Виликор скинула с себя плащ и прыгнула в соленую воду. Плавать она умела лишь по-собачьи, и путь до храма занял добрую четверть часа.
Вдоль стен стояли воплощения смерти — в их рядах не хватало Винара Тразадо, но все остальные были.
Но ей был больше интересен бассейн с водой посредине.
"Небо должно отражаться в воде," — подумала она, но здесь не было неба.
Поверхность воды была идеально гладкой, и в ней было видно лишь отражение ее лица. Она видела его впервые за несколько месяцев — лицо было другим. Острые скулы стали еще острее, щеки впали, волосы из белых стали грязно серыми.
Она слышала, что эта вода помогает уснуть и не видеть сны — это то, что ей сейчас нужно.
Опасливо оглянувшись, она зачерпнула воду из бассейна и жадно выпила.
Утром она проснулась с широкой улыбкой.
* * *
Нед сидел в Библиотечной башне. Мейстер Лювин уверял, что здесь есть книги, которые стоят дороже, чем клинок из валирийской стали — некоторые были в единственном экземпляре, у некоторых были копии лишь в Цитадели. Последнее время Нед много читал — но ни в одной из этих книг не было сказано, как спасти Джона. Старк охотно отдал бы свой фамильный меч, чтобы мальчик выздоровел, тысяча лекарей охотно приняли бы его, поклявшись всеми богами, но ни один из них не мог помочь.
— Есть ли еще кто-нибудь? — Нед не хотел знать ответ на этот вопрос.
— Мне жаль, милорд. Я возлагал надежды на Эброза, он разбирается в человеческом теле лучше всех. Квиберна я в Цитадели не встречал, но у него живой ум и смелые идеи, Марвин же… я уважаю его, но он приехал сюда скорее из-за тех диких слухов о драконьих яйцах, чем с целью излечить Джона. Те, кого в Эссосе называют мудрецами, могли бы стать мейстерами, да — частично, но большая часть из них лишь самоучки и шарлатаны. Если вам угодно, есть слухи о Асшайских заклинателях…
Дверь в башню открылась, грохнула о стену и едва не сшибла вломившегося слугу.
— Лорд Старк, ваш сын… ох, простите. Джон Сноу, он…
— Что с ним? — Нед поднялся.
Книга, которую он пытался читать, соскользнула со стола и упала, раскрывшись на середине.
— Он… что-то сделал. Мы не знаем… его рука…
Нед уже не слушал.
В комнате Джона было невероятно жарко воняло, горелым мясом и мочой, на полу валялись угли, часть была еще красными. Джон без сознания лежал на кровати, его правая рука свисала вниз.
Когда Нед увидел серую и каменеющую кожу, он испугался. Сейчас он пришел в ужас. Кожа на руке Джона почернела и пузырилась, местами и вовсе слезла, Нед мог видеть мясо, кости и жилы на детской руке.
"Наверное, мой отец выглядел так же", — подумал он.
Неду не приходилось еще видеть таких сильных ожогов. Человек либо сгорал в огне, либо избавлялся от него раньше, чем кожа слезет.
Лювин подошел к кровати и опустился на колени; Нед шагнул к Джори Касселю — он лично охранял дверь после того, как Арья пробралась внутрь — и посмотрел на него.
Джори побледнел и отступил на шаг, однако заговорил.
— Он сунул руку в огонь, милорд. Я не знаю, сколько он терпел, — Джори передернуло, — я вообще не знаю, как можно это терпеть. Он закричал, я вошел и увидел, как он сидел перед очагом и сжимал головешку. Я… простите, лорд Старк, я растерялся. Когда я попробовал его оттащить, Джон пнул меня, — только сейчас Нед увидел разбитую губу Джори, — а потом он упал, продолжая сжимать клятое полено.
Эддард почувствовал, как кровь отхлынула от лица.
Мейстер сказал, что тепло мне полезно.
Он посмотрел в огонь, все еще горящий в очаге. Жар перекатывался по красным углям, и у Старка в животе что-то сжалось. Ну конечно, Джон пытался излечиться — так, как только ребенок мог придумать.
Ночью Арья, малышка пяти лет, обдурила двух стражников и пробралась в комнату, а днем Джон едва не сжег себе руку — кто управляет этим замком, черт возьми?
— Лорд Старк! — окликнул его Лювин. — Я не могу быть уверенным, но, кажется, хворь ушла, — Нед не мог поверить его словам. — Ожог ужасен, но его я смогу залечить, и нет ни одного признака иного поражения плоти.
Откуда-то Лювин достал пузырек и кинул туда кусочек… проклятье, лучше бы Нед этого не видел! Маленький, не больше ногтя, кусочек кожи Джона плавал в прозрачной жидкости, а мейстер удовлетворенно улыбался.
"Квиберн делал то же самое, — вспомнил Нед, — но в тот раз в склянку будто мела насыпали".
Тогда Квиберн сказал, что болезнь, скорее всего, остановится. Сейчас она исчезла.
Серая хворь боится огня.
Как и следовало ожидать, первой в замке обо всем узнала Арья. Слуги еще не успели сменить белье и вещи, на которых могли остаться следы серой хвори, как Арья зашла и, гордо всхлипнув, уселась у Джона в ногах. Арья должна была быть заперта в комнате под постоянным присмотром септы, но Нед не мог заставить себя выгнать ее.
Лювин мазал руку Джона свернувшимся молоком и травяными маслами, вливал в его рот разбавленное маковое молоко.
— Сейчас мальчик просто будет спать, — сказал он, — но вскоре начнется лихорадка, она всегда следует за обширными ранами. Пускай ночью за ним присмотрят служанки — если проснется, он может навредить себе в бреду.
Джон был покалечен, но Нед почти улыбался — он будет жить.
Арья отказалась выходить из комнаты. Она пересела к изголовью Джона, у стены, чтобы не задеть случайно руку, и замерла, глядя на брата.
"Как Лианна перед сердце-древом", — подумал Нед, но Лианна была старше Арьи.
В пять лет его сестра не могла усидеть на месте и двух вдохов.
На обед Кэт, Робб и Санса опоздали. Нед умудрился забыть, что они отправились на конную прогулку с самого утра — это была идея Кэт. Арья должна была отправиться с ними, однако после ночной вылазки осталась в комнате под присмотром.
Кейтлин вошла бледная как снег, и Нед подумал было, что и Роббом что-то приключилось, но Робб и Санса шли за ней, раскрасневшиеся и улыбающиеся.
Нед поднялся.
"Джон здоров", — едва не сказал он.
Джон не был здоров.
— Серая хворь ушла, — объявил Нед, — Полностью. Джон скоро поправится.
Кэт сглотнула и побледнела еще сильнее.
— Это радостная новость, — выдавила она.
"Да, — подумал Нед, — Это радостная новость".
Почему тогда он не радовался? В его руках было меньше силы, чем когда он был ребенком. Старые шрамы вновь ныли.
На правой ключице горел первый его боевой шрам — Нед и Роберт тогда вели отряд, преследовавший дикарей в Лунных горах. Стрела пробила кольчугу и вонзилась в грудь. Стрелу эту вытащил Роберт, а затем прижег рану, нагрев меч о факел. Нед тогда даже не сразу понял, что был ранен — что-то вынырнуло из темноты и ударило его в грудь, и он упал на камни, а потом увидел древко, торчащее перед глазами. Шрам вытянулся на полтора дюйма — Роберт был не слишком нежен и разорвал рану наконечником.
Ровная линия на левой руке, от локтя до плеча — подарок от Эртура Дейна и его волшебного меча. Ему сейчас казалось, будто он все еще истекает кровью. Тогда Нед был в такой ярости, что не заметил рану — он обнаружил ее лишь в Звездопаде, два дня спустя, когда внезапно свалился с лихорадкой. Пожалуй, в тот раз он оказался ближе всего к смерти.
Самый огромный из шрамов болел меньше всех — Старк не знал, чем он был нанесен, но отлично помнил, когда. Его сбили с крыши во время Колокольной Битвы, он отбил все что можно, а когда поднялся, понял, что истекает кровью.
Был еще десяток шрамов — один из них ему оставила Лианна, два Роберт, еще один остался от сира Донотора Дарри, белого меча, убитого Недом на Трезубце, оттуда же был еще и шрам от копья какого-то дорнийца. И каждый из саднил.
Когда обед закончился, Нед вдруг понял, что у него нет сил встать со стула.
Нед заставил себя подняться и вышел в крытый переход, откуда он мог видеть упражняющихся гвардейцев и детей. Прохладный ветер обдул его лицо и вернул немного сил.
Робб уже был во дворе вместе с мастером над оружием. Возраст сделал сира Родрика тучным и медлительным, но он по-прежнему был хорошим бойцом и знал о сражении на мечах больше, чем любой северянин — кроме Неда, воспитанного в Долине, лорда Рикарда Карстарка и, возможно, сира Джораха Мормонта.
Робб достаточно вырос, чтобы больше не укутывать его перед боем, как младенца. Подогнанная кольчуга, несомненно, тянула мальчика к земле, но он успел уже привыкнуть к ее весу. Скоро и Джон к ним присоединиться — хотелось бы на это надеяться. Возможно, он настолько повредил руку, что больше никогда не сможет взять меч.
Нед хорошо помнил, как Джон ради забавы умудрился нацепить на себя доспех, и сир Родрик заставил его так упражняться. Дети смеялись и били Джона по голове, когда шлем закрывал ему обзор, но тот все равно продолжал отмахиваться. С тех пор половину тренировок Джон проводил в доспехе и с тяжелым мечом, а Родрик не уставал его хвалить — за глаза, разумеется.
Будет ли Джон теперь так хорош?
Робб, однако, был не намного хуже. Он был крепче Джона и шире в плечах. Он улыбался и смеялся. "Он будет похож на Брана", — подумал Нед.
Вот уж кто не улыбался — Теон Грейджой. Железнорожденный стоял в стороне ото всех, напротив мишеней, и держал в руках лук. Ох уж, сколько разговоров из-за этого было. Сир Родрик не доверял островитянам, а Джори смотрел на Теона как на врага, но они оба подчинились, когда Нед сказал, что его воспитанник будет упражняться вместе с его сыном.
Драться на мечах этот парень не умел совсем — даже Робб, будучи на фут ниже Грейджоя, бил его каждый второй раз, зато с луком Теон был хорош. Он уже уложил три стрелы в центр мишени, каждый раз отходя на пять ярдов.
Нед услышал шаги за спиной, а через мгновенье до него донесся запах. Яблоки и осенние листья — так пахла Кэт.
Подойдя, она положила свою руку на его и переплела пальцы. Нед посмотрел на нее — Кэт была бледной и задумчивой, и неловко, натянуто улыбнулась, когда встретила его взгляд.
— Что будет с ним дальше? — Нед не хотел об этом думать, не сейчас уж точно, но Кэт продолжила: — Мейстер сказал, что его рука может не восстановиться.
"Нет, — вспомнил Старк, — он сказал, что будет чудо, если Джон сможет сгибать пальцы".
Кэт опустила глаза, ее рука судорожно сжалась. Видимо, последние мысли отразились на его лице.
— Я решу это, когда Джону станет лучше.
Кэт отняла руку и ушла. Это хорошо — сейчас Нед не хотел ничьего общества. Помимо боли в шрамах на него накатила жуткая мигрень — будто гвоздь вбили прямо в лоб. По дороге к своим покоям он приказал слуге вызвать мейстера.
Он лежал на кровати, когда в дверь постучались. Это был не Лювин — Робб.
Мейстер пришел позже, когда они уже поговорили, и дал Неду сонного вина и каких-то еще трав.
— Они вернут вам силы, милорд.
— Да уж, завтра силы мне пригодятся.
Выпив все, Нед закрыл глаза, а когда открыл, было уже утро.
Кейтлин была возмущена, Нед даже не мог вспомнить, когда в последний раз видел ее такой разозленной — и видел ли.
— Ты отдал ему покои Робба, — ее голос был ледяным, а взгляд и того хуже.
— По его же просьбе. Джон еще долго не сможет выйти из комнаты, и я горжусь Роббом, что он беспокоится о благополучии брата.
— Он Роббу не брат, — взвилась Кейтлин, — Ушли бастарда в Цитадель, уж с ожогами они справятся! Воином ему не стать, ты слышал Лювина — так пусть кует цепь. Чем раньше начнет, тем лучше.
Злость скрутилась внутри Неда. Видимо, она может выносить Джона, лишь когда тот несчастен.
— Он останется здесь и сам решит свою судьбу.
Последний раз, когда они с Джоном говорили — до серой хвори — тот решил стать оруженосцем сира Джораха. Джон мечтал о подвигах, о Королевской гвардии, или о Ночном Дозоре, но никогда в их разговорах он не упоминал о мейстерской цепи.
Гнев Кэт исчез, и она выглядела готовой зарыдать.
— А если он выберет судьбу лорда Винтерфелла? Ты помнишь, как он пришел во двор в доспехах? — Нед, удивленный переменой, кивнул. — А помнишь ли, какой щит он себе выбрал? Я помню, хотя тогда я и вовсе о них не знала. Белый волк на сером поле, я думала, это лишь бастардская гордыня, бастадский герб — они почти всегда просто меняют цвета, — Нед нахмурился — он знал, что она сейчас скажет. — Это герб Грейстарков из Волчьего Логова, Нед, которые тысячу лет назад присягнули Болтонам и захватили Винтерфелл.
* * *
Они перенесли Джона вечером. Как мешок зерна. Пузатый Том поднял его на руки и унес куда-то, Джори шел рядом, а ей пришлось бежать за ними — Арью никто не ждал.
Джона принесли в комнату к Роббу — она была намного больше, тут было целых два окна и мягкий ковер на полу.
Арья знала, что ее попытаются отправить спать, потому залезла под кровать, едва все ушли. У Джона в комнате кровать была ниже, такой трюк там бы не прошел. Она думала вылезти ночью, когда никого не будет, но в комнате кто-то остался. Арья не двигалась, даже когда нос зачесался.
Джон же метался по кровати, что-то бормотал и хныкал. Служанка сидела рядом — достаточно было наклониться, и она увидела бы Арью, но с каждым часом это волновало ее все меньше. Арья уже зевала, когда Джон заговорил.
Сон пропал.
— Хворь прошла? — его голос был слабым, она едва могла его слышать.
— Да, — ответила служанка, и Арья узнала голос.
Это была Хетти, она однажды успокаивала Арью после кошмара. А еще смешно ругалась, когда Арья путалась у нее под ногами, пока та стирала.
— Мейстер сказал дать тебе…
— Когда можно увидеть Арью?.. И Робба?
Вдруг Джон зашипел, словно обжегся.
"Он и обжегся, — Арья была удивлена, что сумела это забыть, — Он сжег свою руку, так мейстер сказал".
Арья слышала его крик, когда ее держали в комнате. Еще никогда ей не было так плохо.
Ей захотелось вылезти из-под кровати и обнять Джона, но Хетти уговорила его выпить то, что он должен был пить, и Джон снова уснул.
Арья на вдох закрыла глаза и вспомнила, как они все вместе купались — едва ли не первое ее воспоминание. Это было в теплом пруду в богороще — в том, который не был бездонным. Робб и Джон плескали друг в друга водой, Санса смущенно хихикала, глядя на них, а Арья пыталась брызгаться с ними, но там было слишком глубоко. Она потеряла дно, хотела позвать маму, но вода попала ей в рот и Арья испугалась, а потом Джон вытащил ее, щелкнул по носу и поставил рядом с Сансой. Арье тогда было три года, не больше.
Она проснулась, услышав шаги служанки.
Дверь с хлопком закрылась, и Арья вылезла из-под кровати, тут же забравшись на стул.
Джон выглядел плохо. Осунувшийся, бледный, его кожа блестела от пота, а глаза двигались под закрытыми веками. Повязка на его руке еще вечером была белой, сейчас она пропиталась кровью и гноем и плохо пахла, а ведь ночью Хетти ее меняла.
Арья нетерпеливо ерзала на стуле, ей хотелось, чтобы Джон проснулся.
Дверь открылась, и вошел Робб.
— Так и знал, что ты тут, — заявил он и положил на стол два пирожных, кусочек мяса, а рядом поставил кувшин. — К обеду ты спустишься вниз, к своей семье.
Робб сказал это очень похоже на папу, и она кивнула.
"Если бы Робб лежал здесь, Джон никогда бы не приказал мне его оставить", — подумала Арья.
Вскоре пришла еще одна служанка. Она сменила повязку на руке Джона и Арья смогла увидеть, что с ней стало. Из желто-красной плоти сочился гной, а под ней…
Арью вырвало.
На обед она все же спустилась — запихнула в себя все что смогла и убежала, никого не слушая. Когда за ней пришла септа, Арья забралась под кровать. После септы пришла мать.
— Арья, вылезай немедля, иначе кровать поднимет стража.
А на кровати лежал Джон.
Арья вылезла с другой стороны и исподлобья взглянула на мать.
— Ты пропустила урок шитья, Арья. И ты пропустила молитву.
— Неправда! Я молилась, прямо тут! И шить я тоже тут могу, если надо! И есть!
Мать разочарованно вздохнула:
— Ты не будешь проводить все время с… — она проглотила бранное слово. — С ним. Он все равно не приходит в себя, а ты мешаешь за ним ухаживать. Думаешь, бедной Элле понравилось отмывать ковер?
Арья стыдливо опустила глаза. Кровать скрипнула.
— Миледи? — голос Джона был все таким же слабым, но мама вздрогнула.
Она смотрела на Джона большими испуганными глазами, будто он превратился в снарка или Белого Ходока.
Но Джон, казалось, испугался ее еще больше. Он неловко заерзал, пытаясь сесть на кровати, глядя на маму так, словно она его сейчас съест. А потом Джон посмотрел на нее.
Арья вдруг поняла, что ее голова похожа на гнездо, а на лице грязь, и почувствовала, как краснеет — будто она не должна здесь быть. Его лицо переменилось быстрее, чем Арья моргнула. Джон неловко ей улыбнулся.
С визгом Арья кинулась его обнимать.
Он попытался подняться ей навстречу и неловко рухнул на кровать, а Арья прыгнула на него сверху, обхватила руками талию с вжалась лицом в грудь. Джон болезненно зашипел, но Арья почувствовала, как он неуклюже гладит ее по волосам. И разревелась.
— Все хорошо, сестричка.
Когда Джон снова заснул, Арья позволила маме увести себя, но только взяв с той обещание, что она сможет вскоре прийти назад.
Септа, увидев ее, всплеснула руками:
— Матерь всеблагая! Что у тебя на голове, юная леди?
Арья рассеянно улыбнулась.
— Меня Джон погладил.
На следующий день он уже мог сидеть, а еще спустя два дня поднялся на ноги.
Арья приходила к нему по вечерам.
— Септа сказала, мне нельзя брать меч, — пожаловалась она на второй день.
У нее отобрали старый Джонов деревянный меч.
— А книги читать можно? — спросил Джон, и Арья, погрустнев, кивнула — она надеялась, что он разрешит ей то, что запретила септа. — Давай читать про королеву Нимерию.
И Джон прочитал ей про воинственную принцессу Ни Сара, спасавшую свой народ от рабства. Про скитания в далеком Соторисе, про войну с пиратами и болезни на острове Наат, про союз с Морсом Мартеллом и завоевание песчаного Дорна.
Когда он читал ей, когда рассказывал истории, даже его голос менялся, становился крепким и сильным, каким она его помнила. После Арья сама стала таскать ему книги, лишь бы Джон ей почитал. Он рассказал ей о падении Сарнорского царства перед ордами дотракийцев, про Дворец Тысячи покоев и Высоких людей.
После он прочел ей книги о приключениях какого-то путешественника и рассказал обо всех великих замках Семи королевств.
— А Пайк? — спросила она.
И Джон замер. Он просидел сотню вдохов, задумчиво глядя в пустоту, словно забыл о ней. Арья разозлилась и ткнула его в бок.
— Там сыро, — сказал он, — сыро и холодно. Иди спать.
Септа не одобряла их разговоры.
— Но ведь королева Нимерия сражалась! — едва ли не прошипела Арья, прижимая к себе деревянный меч.
Этот был новым — вернее, конечно, старым, Арья просто взяла его в оружейной. Наверное, раньше с ним тренировался Робб, или Харвин. Кто-то. Не Джон — его меч у нее забрали.
— Королева Нимерия молилась лжебогам и погубила половину своего народа, — Септа отвечала спокойно — и это еще больше злило Арью. — И я знаю, Висенья Таргариен тоже была воином, но Таргариеном было позволено куда больше, чем простым людям. И посмотри, к чему это их привело — к безумию и смерти.
Арья закусила губу.
А если Джон заболел из-за того, что она училась драться? И поправился — когда она прекратила?
— Взгляни на свою сестру, Арья, — продолжала Мордейн. — Разве она набивает синяки? Разве рвет платья? Разве она не счастлива? Тебя, дитя, делает несчастным твое упрямство и непослушание.
Когда она пересказала эти слова Джону, он добродушно засмеялся и растрепал ей волосы.
— Дейси Мормонт, наследница Медвежьего острова, тоже сражалась — и боги не торопились ее проклинать. И отчего ты решила, что тебе понравиться походить на Сансу?
Арья представила себя — выше, красивее, с чистом платье и с красивой прической. Мама смотрела бы на нее с гордостью. Ее хвалили бы гостившие в замке лорды. Ей бы восхищались другие девочки.
— Мне понравится, — уверено ответила Арья.
Ей не понравилось.
Арья честно пыталась быть как Санса, но Джейни Пуль смеялась над ней и называла Лошадиным Лицом, септа все так же ругала шитье, а платья все равно пачкались — только теперь Арья от этого расстраивалась. А мама так и не взглянула на нее, как смотрела на Сансу.
Когда Арья пришла к Джону, едва не плача, он растрепал ее волосы, уложенные служанкой в сложную прическу, поддел пальцем ее нос и протянул ей…
— Бери меч, сестрица, — с улыбкой сказал Джон, и Арья подчинилась.
Арья размахивала мечом в комнате, а Джон, сидя на кровати, говорил ей, как надо махать.
А через полмесяца Джон наконец поднялся. А спустя еще несколько дней снова взялся за меч.
Она едва доставала ему до груди, но могла держать меч двумя руками, а Джон — только левой.
— Сверху, справа, справа, укол, слева… стой! — Джон опустил меч и подошел к Арье. — Сделай хват чуть пошире, так будет проще блокировать удары.
Удары Джона и правда были сильными, а вот защищаться он успевал не всегда — наверное, левой рукой было непривычно. Правую, в свежей повязке, он неизменно прятал за спину. Два дня назад он попытался взять ею меч, но не смог даже поднять его — и весь побелел от боли.
Арье казалось, что Джон после этого боялся хоть к чему-то притронуться больной рукой.
"Не зря", — подумала она, вспомнив гной и кровь, сочившиеся из обожженной руки месяц назад.
— У меня рука устала, — пожаловалась она, но даже не подумала опустить меч.
Джон, зажав меч подмышкой, растрепал ей волосы.
— Ты молодец. Хватит на сегодня.
Арья не хотела уходить.
— Расскажи историю! — тут же попросила она.
— И о ком тебе рассказать в этот раз? — Джон улыбнулся ей, и Арья почувствовала себя счастливой.
Он уже рассказал ей, каков из себя могучий король Роберт, добрый мудрец Джон Аррен и доблестный лорд-командующий Барристан Смелый. Она знала, о чем попросит в этот раз.
— О ком-нибудь страшном, — возбужденно прошептала Арья.
— Ну, хорошо, сестрица, слушай. Я расскажу тебе о двух самых страшных людях в Вестеросе, — Арья восхищенно замерла. — Отец и сын, они похожи друг на друга, как я и лорд Старк.
— Папа? — удивилась Арья.
— Не перебивай, иначе будешь слушать истории септы вместо моих, — Арья состроила испуганное лицо и замолчала, хотя знала, что Джон все равно расскажет, стоит ей попросить. — Они оба могучие воины, высокие и широкоплечие, их доспехи сделаны из чистого золота, и золотые их волосы. Единственное их отличие в том, что сын улыбается всегда, и улыбка эта опаснее сотни клинков, а лицо отца не знало улыбки уже десять лет. Они не знают пощады, не знают прощения и нет к югу от Перешейка людей могущественнее Тайвина Ланнистера, Старого Льва, и его сына, Джейме Цареубийцы.
— А король? Ты же сам сказал…
— Я помню, что говорил, — отрезал Джон. — Нет никого сильнее короля. До него был другой король, безумец-Таргариен, против него и сражались отец и Роберт Баратеон, и Роберт убил его сына, принца Рейгара, в поединке посреди реки, — Арья затаила дыхание, — а отец убил половину королевских гвардейцев, но самого Безумного короля убил Джейме Ланнистер, Белый меч. Так он и стал Цареубийцей. Ты хотела знать, кто самый страшный человек? Это он. Лорд Тайвин зол и беспощаден, и его боятся враги, но его сына бояться даже друзья. Цареубийца легко убьет того, кому день назад спас жизнь.
* * *
Они встретились на тренировочном дворе ранним утром. Солнце едва поднялось над стенами Винтерфелла — половина двора все еще была в тени.
Робб проснулся раньше обычного и спустился вниз, все еще зевая и ежась. Он собирался зайти на кухню, но, едва выйдя во двор, увидел Джона. Тот бил мечом по вкопанному в землю бревну — только меч почему-то был деревянным.
Сколько Робб помнил, Джон сражался двумя руками — если только не приходилось держать щит, и даже тогда клинок всегда двигался плавно и стремительно, бил туда, куда Джон хотел.
В этот раз острие ходило туда-сюда, удары были слабыми и неуклюжими, а когда Робб окликнул брата, тот едва не наткнулся на собственный меч.
— Что ты здесь делаешь? — Джон выглядел так, будто его поймали за кражей еды.
Вместо ответа Робб взял со стойки еще один деревянный меч и встал перед Джоном.
— Мы не дрались почти год.
Брат ответил ему суровым взглядом и поднял меч. Острие смотрело Роббу в лицо.
— Соскучился по синякам, Старк? — на лице Джона появилась едва заметная предвкушающая улыбка.
— Давно не надирал твою зад, Сноу.
Джон ударил первым. Робб легко парировал и захватил инициативу. Не прошло и десяти вдохов, как Джон пропустил удар в бок, а затем укол в бедро и еще, и еще…
Робб отступил на два шага и опустил меч. Джон пропустил два десятка ударов, не сумев нанести ни одного. Тяжело дыша, он гневно смотрел на Робба.
— Еще.
Робб едва успел кивнуть, как Джон набросился на него. Удары сыпались градом, но были медленными и слишком простыми — будто Джон забыл все уловки и приемы, которые разучивал с пяти лет. Отбив удар сбоку, Робб плавно шагнул вперед, впротивоход Джону, и приставил меч к его шее.
— Я победил, — Робб был в восторге.
Это была чистая, идеальная победа, он никогда не мог так превзойти брата. Обычно это Джон так ставил на место тех, кто говорил больше, чем фехтовал.
— Еще.
По бледному лицу Джона стекал пот, он морщился и держал меч двумя руками.
Когда мечи соприкоснулись первый раз, Джон сжал челюсти и скривился. После второго удара он застонал, а после третьего убрал правую руку с рукояти и спрятал за спину. Двумя обманными ударами Робб заставил его открыться и… сдержал удар, который вполне мог выбить Джону зубы — меч едва его коснулся.
Джон посмотрел на него, и Робб вдруг вспомнил, как впервые назвал брата бастардом.
— Еще!
Робб замахнулся — он знал, что открывает бок, но Джон все равно не успевал. Так и случилось — Джон ударил по его мечу. А потом широко шагнул вперед и пнул Робба в грудь. Он потерял равновесие, попятился, но Джон наступал быстрее. Удары были все такими же неуклюжими, но Робб не успевал их отражать. Он пропустил укол в плечо, и напряженные мышцы свело — пришлось перехватить меч двумя руками. Едва Робб сделал это, как ему в грудь вбилось плечо брата. Старк отлетел, споткнулся, деревянный меч ударил по голове, потом по руке, заставив отпустить рукоять. Джон стоял над ним, вдавив острие Роббу между ключиц.
— Не смей меня жалеть! — прошипел он. — Думаешь, раз я калека, то теперь ничего не стою? В полную силу! Всегда!
Сноу отвернулся и с размаху ударил мечом по бревну. Меч переломился, щепки брызнули на землю.
Робб поднялся, отряхиваясь, а Джон, напряженно согнув спину, быстрым шагом вышел со двора. Да что с ним такое?
На обеде Джон не появился. Отец спросил об этом сира Родрика, мать поджала губы, а Арья беспокойно заерзала и закусила губу.
— Он в библиотеке, милорд. Мейстер Лювин обмолвился при нем, что некогда один из Белых мечей был лишен руки и продолжил службу. Джон вознамерился узнать его имя.
— И как его имя, сир? — подался вперед Робб.
— Представления не имею, — пробасил рыцарь. — Но учиться драться слабой рукой — занятие столь же бесполезное, как попытка держать кубок ногами.
Сказав это, сир Родрик замолчал и принялся жевать так яростно, что затряслись его пышные бакенбарды.
Роббу казалось, что мастер над оружием не прав, но он не мог понять, почему пока не добрался до сладкого.
— Но ведь Куорен Полурукий дрался левой. И не хуже тебя, сир!
— Он злой, — тут же откликнулась Арья, — а Джон хочет найти хорошего.
Робб пожал плечами — ему ночной дозорный злым не казался, но с Арьей спорить бесполезно.
— А мейстер Лювин не говорил, когда Джон поправится? — спросила у отца Санса.
Она вечно все узнавала последней.
— Никогда, — ответил ей ледяной голос от дверей.
Зал накрыла мервая тишина — слышно было только шаги Джона. Его скулы были напряжены, а лицо застыло, словно маска, и он показался Роббу выше, чем был — словно это шел отец, молодой и безбородый, каким он был шесть лет назад.
— Позволите присоединиться, лорд Старк?
После кивка отца Джон занял свое место рядом с Роббом, но даже не подумал притронуться к еде. Он смотрел то на Сансу, то на мать, а потом вдруг снял с правой руки перчатку.
Робба едва не вырвало. Рука Джона была одним большим шрамом. Где-то кожа была красной, где-то болезненно фиолетовой, но половину руки покрывала растрескавшаяся корка, из-под которой текла какая-то жидкость.
— Это, — сказал Джон, неотрывно глядя в глаза леди Кейтлин, — не излечится.
На лице Сансы были ужас и отвращение, но мать виновато опустила глаза, не выдержав взгляда
— Мейстер сказал, что, если повезет, через год боль пройдет.
— Больно? — Арья, в отличии ото всех за столом, неотрывно смотрела на руку.
Джон выдавил из себя улыбку.
— Кажется, теперь я тоже левша. Когда подрастешь, нас могут принять за близнецов.
Взгляды Джона и Арьи пересеклись, и Робб почувствовал себя лишним.
— Отец, — тонким голосом заговорила Санса, — я сыта, могу я пойти в комнату?
С ней ушла и мать, а Брана уже давно увела нянька — когда-то она нянчила Джона, но не Робба.
— Ты не сможешь фехтовать левой рукой так, как правой, — прямо заявил сир Родрик.
— Фехтовать — может, и не смогу, — ответил Джон стальным голосом, — но драться буду не хуже.
На следующий день он появился на уроках фехтования.
Когда Джон уезжал с отцом, он мог одолеть почти любого — несколько раз он сумел побить даже Харвина, бывшего на пять лет старше; Робба сир Родрик заставлял тренироваться с бревном и деревянным мечом, а Джон в это время сражался затупленной сталью в настоящих учебных схватках. Иногда Робб сходился с братом, но неизменно проигрывал.
Теперь все было наоборот. Джон почти все время колотил бревно, пока его ровесники фехтовали друг с другом. Но если Робб раньше постоянно отвлекался, заглядываясь на чужие схватки, то Джон, когда Робб на него только не смотрел, был полностью поглощен избиением бревна, ломая один меч за другим. А в схватках он выигрывал лишь одну из четырех.
Драться Джон тоже стал иначе. Правую руку он прятал за спину — даже щит ей удержать у него не выходило — и становился к противнику едва ли не боком. Сир Родрик ругал его, поначалу, но по-другому у Джона выходило лишь хуже. От ударов Джон предпочитал уворачиваться: щита-то не было, а блокировать у него выходило не всегда. А вот атаковать он стал, пожалуй, даже лучше. Не мечом, конечно, левая рука Джона была слабой — Сноу бил ногами и умудрялся делать это, даже когда дрался в доспехах.
Сир Родрик называл это грязным стилем.
— Так сражались бандиты на Ступенях, — вспоминал он, — В этом нет чести.
Джон в ответ почему-то взъярился.
— У него есть две руки, а у меня ноги — как по мне, все честно!
Звучало и правда честно, однако пинаться он переставал, хотя бы до следующего дня.
Выздоровев, Джон изменился. Он стал реже улыбаться, меньше говорить. После того обеда начал шарахаться от матери, будто у нее клыки выросли. Он и раньше ее побаивался, но теперь в присутствии леди Винтерфелла Джон не издавал ни звука и старался как можно быстрее уйти.
С Роббом он играл все меньше и сторонился Теона, нового воспитанника отца.
Теон Грейджой Роббу нравился. Он был старше, но ненамного, умел шутить — казалось, он мог найти забавным что угодно — и охотиться.
Теон научил Робба как быстро стрелять из лука, научил поправляться на ветер, научил метать топор. А вот Джона Теон невзлюбил.
— Робб, почему вместе с тобой, наследником Севера и мной, наследником Железных островов, упражняется бастард? — громко спросил Теон.
При сире Родрике он так говорить не отважился бы, но старый рыцарь еще не пришел во двор, и Теон говорил в полный голос. Робб бросил взгляд на Джона — тот, как всегда, молотил бревно еще до того, как все пришли, и, кажется, ничего не слышал.
— Нам, стало быть, тут тоже быть нельзя? — грозным голосом спросил Харвин.
Сын конюха был старше Теона и возвышался над ним на полголовы, но Грейджой лишь усмехнулся.
— Разве ты бастард? Твои родители верно служат Старкам, как и родители каждого из вас, — Теон окинул взглядом полторы дюжины парней, — у вас верность в крови. Скажи мне, Харвин, будущий гвардеец Винтерфелла, что в крови у бастарда?
— Попробуй пустить, кальмар, и узнаешь! — прорычал Джон, каким-то чудом оказавшись в двух шагах.
Его глаза потемнели от гнева, став похожими на уголь.
— Предлагаешь драться на палках, маленький ублюдок? — усмехнулся Теон. — У матери научился?
Вот тогда Робб действительно испугался. Никто в замке не говорил о матери Джона плохо. О ней вообще никто никогда не говорил.
Казалось, от ярости Джон не мог даже говорить.
— Бери. Меч, — выдавил он.
На Грейджое были длинный акетон и стальные поножи, а Джон был в одной только рубахе и штанах. Обычно он одевался, пока остальные разминались. Теон взял затупленный полуторный меч и встал перед Джоном, в насмешку опустив руки.
Джон ткнул мечом Теону в лицо так быстро, что тот едва успел отбить удар и отшатнулся. Едва он потерял равновесие, Джон пнул его в ничем не прикрытое колено, а потом коротко дернул кистью, и деревянный меч, заставив воздух засвистеть, ударил Теона в ухо.
Грейджой, согнувшись, попятился и отмахнулся от Джона широким ударом — тому пришлось отпрыгнуть и отклониться назад — меч Грейджоя был длиннее почти на целый фут.
Кровь капала из рассеченного уха на землю.
— Любишь драться грязно, бастард?
Джон не ответил. Он молчал и смотрел на Теона взглядом, который Робб никогда не видел. Грейджой шагнул вперед и ударил сверху вниз. Джон ушел влево и уколол в ногу — туда же, куда пинал. Попал.
Еще пять вдохов Джон отвечал на удары Теона легкими тычками, уворачиваясь, а потом все закончилось. Джон не успевал уклониться и поставил блок, но деревянный меч, жалко треснув, сломался, и удар пришелся по правому плечу.
Джон не успел отступить и Грейджой ударил его кулаком в нос. Пошла кровь. Джон сделал шаг вперед.
— Ну и вонь, — скривился Теон. — Твоя мать, должно быть, выпила море семени, раз несет даже от тебя.
— Ты мертв, Грейджой, — ледяным голосом проговорил Джон.
Обломанный меч упирался Теону под подбородок, — И ты больше никогда не будешь говорить о моей матери.
Теон показался Роббу испуганным, но ответил он твердо:
— Я уже все сказал.
Джон указал себе на лицо, по которому стекала кровь.
— Я не слышал. Будешь повторять?
Теон отвел взгляд.
— Нет.
Джон разжал руку и позволил обломку упасть. Вытер кровь рукавом. И вернулся к бревну, взяв другой меч.
Часом позже сир Родрик отвел уставшего Робба в сторону от упражнявшихся. Он казался странно спокойным.
— Скажи мне, кто такой Джон Сноу?
Робб удивленно поднял брови.
— Бастард моего отца.
Кажется, сир Родрик хотел услышать не это.
— А тебе он кто? — раздраженно спросил он.
— Мой брат.
— Тогда скажи мне, почему ты молчал, когда мать твоего брата оскорбляли?
Робб почувствовал, как краснеет. Джон никогда не просил защиты. И его мать была Роббу никем. И Теон вполне мог говорить правду.
— Я не знал, что должен был что-то говорить, — стыдливо пробормотал он.
— Вечером ты пойдешь к отцу и слово в слово передашь все, что было сказано.
* * *
Джон открыл глаза.
Ставни на окне были закрыты, в очаге еще теплился слабый огонек, бросая дрожащие алые отсветы по всей комнате.
Со стоном Джон сел на кровати и спустил ноги вниз. Он не сомневался — сейчас еще ночь. Если повезет, то час волка, но скорее всего, час совы. С тех пор, как перестал пить маковое молоко, Джон ни разу не спал до утра.
Посидев, чтобы дать утихнуть пульсирующей боли, он сполз на пол. Опустившись на колени, нашарил под кроватью корыто. Грейджой несколько дней назад сказал, что Сноу настолько трус, что нуждается в двух ночных горшках. Воспоминания о железнорожденном наполнили Джона злостью, прогнав остатки сна.
В корыте была вода со льдом. Джон носил перчатку даже ночью, чтобы не повредить заживающую кожу; так, по крайней мере, сказал мейстер Лювин, хотя Джон думал, что перчатку на него надели, чтобы он не пугал служанок своим увечьем — он не был против, на руку было противно смотреть даже ему самому. Стянув ее, Джон опустил руку в воду и наконец почувствовал облегчение.
Ожог болел постоянно. Даже маковое молоко не могло убрать эту боль, к тому же, пить его слишком много нельзя.
Джон продержал руку в воде тысячу вдохов, насухо обтер свежей тканью и натянул перчатку — новую. Наверное, у него было больше перчаток, чем у всех в замке, и почти все правые.
Он сменил ночную рубаху, неловко натянул штаны левой рукой и, ощупав каждый палец на ногах, впихнул их в сапоги. Он каждый день ощупывал пальцы на ногах. Если потеряют чувствительность — значит, хворь вернулась.
Клинок, который дала ему леди Кейтлин, лежал рядом с сундуком. У Джона хватало сил, чтобы поднять меч, но на один его удар пришлось бы пять ударов Робба.
Теперь Джон был калекой. Калекой-бастардом, до дрожи боявшимся воронов, живущем в замке, хозяйка которого хотела ему смерти.
Когда мейстер, наконец, после сотни вопросов и тысячи попыток взять что-нибудь правой рукой, сказал Джону правду — что его рука не восстановится, что Лювин никогда не видел таких ожогов — это его разозлило. Потом ввергло Джона в отчаяние — лишь на одну бессонную ночь. Сейчас Джон чувствовал лишь постоянно тлеющий гнев.
Этот гнев царапал его грудь изнутри, этот гнев ломал деревянные мечи о столб, этот гнев… не давал Джону сдаться.
Он вышел на тренировочный двор и полной грудью вдохнул ночной прохладный воздух. Ни пыли, ни пота, ни сладких запахов с кухни… Пахло сосной и лошадьми.
Через час на кухне загорится огонь и Гейдж, новый повар, примется готовить утренние блюда. Через два выйдут конюхи, во главе с Харвином, а через три наступит утро.
Джон взял со стойки деревянный меч. Этот, кажется, был выделан из дуба — он весил больше остальных. Кроме того, Джон не сомневался, внутри был свинец. Когда-то эти мечи сделали по наказу сира Родрика, чтобы Робб начал привыкать к весу клинка.
Через час, когда по двору протопали приветливо улыбающийся Гейдж с двумя поварятами, тащившими корзины, Джон понял, что повторил все удары и приемы, которые когда-то знал. Наверняка в половине из них он допустил ошибки — обманки получались у него особенно плохо и медленно — но Джон впервые повторил их все.
Повернувшись к столбу правым плечом, он вообразил, что в его руке есть меч. За сотню вдохов он повторил невидимым мечом все то, что час делал деревянным. Выходит, левая рука впятеро хуже правой?
Он гневно сжал кулаки.
И обомлел.
Правая рука сжалась в кулак. Это было больно, словно ее облили кипящим маслом, но пальцы коснулись ладони!
Джон вернул дубовый меч на стойку.
Через четверть часа он уже стоял на берегу Желудевой реки. Раньше ему требовалось больше получаса, чтобы сюда добежать. И река теперь казалась меньше, хотя Джон вырос лишь на пару дюймов. Быть может, потому, что он видел море?
Джон скинул одежду и сапоги и зашел в реку. Вода приятно охладила тело и успокоила вновь разгоревшуюся в руке боль.
Джон не плавал, наверное, полгода, но тело вспомнило все мгновенно. Он плыл, но не поперек реки, а вверх, против течения.
Рука немного болела, но Джон чувствовал пробегающую между пальцев воду, чувствовал напряжение в ослабевших мышцах, которое раньше было незаметным. Он плыл, делая длинные гребки, сосредоточившись на мышцах рук, пока пальцы правой не начало сводить от напряжения.
Выйдя из воды, он с усилием сжал кулак.
С тех пор он каждый день плавал и дрался воображаемым мечом.
Через месяц Джон смог поднять палку. Она казалась тяжелой, как кузнечный молот, но боли почти не было. Может, дело было только в том, что ожог постепенно сходил и потрескавшаяся желто-красная корка сменялась обычными шрамами, может, палка — это все, что Джон сможет поднять правой рукой.
Но Джон чувствовал, как мышцы становятся сильнее.
В следующий раз, столкнувшись с Роббом на тренировочном дворе, Джон держал затупленную сталь. И держал двумя руками.
И проиграл, хотя нанес он ударов не намного меньше, чем пропустил.
Вечером его в комнате ждали отец и мейстер Лювин.
— Твоя рука восстанавливается в десять раз быстрее, чем я полагал, Джон, — начал Лювин. — Я уже говорил, я никогда не видел таких ожогов. Ты что-то делал с ней?
Отец ободряюще улыбнулся.
— Я плавал. И пытался фехтовать. Сжимал кулак. Если становилось слишком больно, окунал руку в воду со льдом.
Мейстер улыбнулся уголками губ.
— Так я и думал. Эта теория не еще не была подтверждена в Цитадели, но с тобой, очевидно, действует. Малая работа поврежденной конечностью ускоряет восстановление. Одна из гениальных идей Квиберна, впрочем, со своими оговорками. Я поделился ей с твоим отцом, когда мне показалось, что ты восстанавливаешься слишком быстро. Кроме того, я взял на себя смелость написать Квиберну. Он сказал, что нужно восстанавливать не силу руки, а ловкость пальцев — и мне это кажется верным.
Отец протянул Джону сверток. Внутри было нечто длинное и тонкое. Кинжал? Мейстер продолжал говорить:
— Кроме того, Квиберн порекомендовал занятия, которые тебе в этом помогут. Музыка — самое первое.
В свертке лежала флейта. Она была белой, как снег на ее поверхности Джон видел узоры из серых и красных линий, какие не один резчик не сумел бы создать. Неужели?..
— Она вырезана из ветви Сердце-древа, из богорощи Винтерфелла, Джон.
Древо было неприкосновенным тысячу лет, с тех пор, как Старки отвоевали Винтерфелл у Болтонов.
Джон почувствовал, что вот-вот заплачет. Когда-то, еще до Пайка, он мечтал заслужить уважение отца, совершить подвиг и унаследовать фамильный меч из валирийской стали. Потом он понял, что это означает отобрать право первородста у Робба, и устыдился. Сейчас отец давал ему дар, не менее ценный. Это была частичка Винтерфелла, частичка Старых богов. Нечто столь же ценное, как Лед.
Джон бросился в объятья отца.
Он играл на флейте каждый день — и совершенно неумело, потому играл на берегу Желудевой, где его не слышали. И, как и обещал мейстер, пальцы становились все более ловкими.
Он уже мог фехтовать правой рукой — правда, лишь деревянным мечом, зато левой уверенно держал сталь, ничем не уступая Роббу.
Он носился везде, словно ему снова было семь лет, щекотал Арью, вместе с Роббом устраивал шутки, лазал по деревьям и стенам замка — Лювин сказал, это тоже ускорит выздоровление. Боль уже почти ушла из руки.
Даже его сны изменились. Раньше он каждый раз загорался, или ему отрубали руку, или еще что-нибудь гадкое. Теперь он во сне летал. Он видел огромные степи, жаркие пустыни, заснеженые горы, пронзающие облака. Он хотел бы увидеть их вживую.
Было лишь две вещи, которых он сторонился. Вороны. Каждый раз, как они открывали клюв, Джон вспоминал пускавшийся ему на голову топор и каркающий крик железнорожденного. И леди Кейтлин.
Она-то и нашла его, лезущим на Сломанную башню.
— Слезай немедленно, мальчик.
Джон подчинился. Он встал перед леди Кейтлин. Сейчас его голова почти доставала до ее плеча.
— Зачем ты это делаешь? Ты понимаешь, что можешь разбиться?
А вам-то что за печаль?
— Местер Лювин сказал, я так быстрее поправлюсь, — пробормотал Джон.
— Тогда делай это там, где тебя не видно. Ты понимаешь, что на тебя смотрит Бран? И Арья? Если мой сын хоть руку отшибет, повторяя за тобой, я лично выкину тебя из окна этой башни.
Джон сжал кулаки.
— Вы приказываете мне не выздоравливать?
— Не будь дураком. Лазай не там, где тебя увидят мои дети. Возьмись за кузнечный молот, за плуг, за топор. Выздоравливай так, чтобы мои дети остались целы.
Джон кивнул.
Через несколько дней наступили десятые именины Робба. Отец подарил ему великолепного серого скакуна. Джон даже поиграл в этот день на флейте — у него начинало получаться.
Только он не понимал, почему на этих именинах не было ни одного знаменосца.
Тем же вечером это объяснил отец, выхвав его и Робба к себе.
— Обычно на десятые именины приглашают всех лордов-знаменосцев. Скажи мне, Робб, почему сейчас я так не сделал?
Робб опустил голову и искоса взглянул на Джона.
— Потому что я еще не готов называться твоим наследником.
Отец, кажется, удивился такому ответу.
— Ты — мой наследник с тех пор, как ты появился на свет. Джон, как ты думаешь, почему здесь не было моих вассалов?
Джон задумался. Он много читал, когда болел, где-нибудь там обязан иметься ответ. Вдруг он вспомнил разговор с отцом, когда Джон назвал Дейрона, Юного Дракона, лучшим из королей. Отец покачал головой и объяснил, что не было среди Таргариенов короля лучше Джейхериса Первого. Джону тогда стало любопытно и он прочитал почти все, что было об этом короле в Винтерфелле.
— Правитель должен знать не только своих подданных, но и землю, где будет править.
Отец кивнул.
— Верно, Джон. Знаменосцы не приезжали суда, потому что мы поедем к ним.
Джон удивленно замер.
— Втроем? — аккуратно спросил он.
Отец снова кивнул.
Джон вспомнил ледяной взгляд леди Винтерфелла. Хотелось бы ему оказаться с отцом и Роббом подальше от нее. И с Арьей, которую та вечно ругала.
Хотелось бы больше всего.
— Я не поеду.