Черт! Черт! Черт! Вот тут-то я почувствовал, что попался по-настоящему. А впрочем, и тогда, когда Кафтанов читал мое житие, должен был, должен был сообразить, что такие романы за неделю не пишутся.
– Допустим, – сказал я, – допустим, я знал эту женщину.
– Ох, – выдохнул Анатолий, – По части ножа Ректор был большой грамотей. А Кнопф и не сомневался, что вы знали эту женщину. И Алиса. У нее в компьютере, в папке «Барабанов» был файл «Евгения», в этом файле было пусто.
– У меня множество знакомых.
В глубине комнаты Наум ударил стулом в паркет.
– Он упрямый, как осел, – сказал Наум свирепо.
– В этом есть расчет, – отозвался Анатолий. – Александр Васильевич, – продолжил он, – Я не знаю, кто такая Евгения Желиховская, и Алиса осталась ни с чем. Но ведь это не все. То же самое не смог выяснить Кнопф.
– Вы успели забраться в компьютер к Кнопфу?
– Нет, Кнопф осторожный зверек. Он отказался от компьютера. Я проверил его записи. Знаете, где он их прятал?
– В тренажере, – буркнул я.
– Ну и ну, – покрутил головою Анатолий. – Иной раз кажется, что у вас соображение, как у ребенка, а иной раз… В общем Кнопф раскопал адрес Евгении Желиховской. Совершенно самостоятельно. И было это задолго до вашего появления в школе. Зачем бы это? Хотите я скажу вам его? Можно даже попросить Наума выйти, хотя это и свинство.
Я сказал ему «нет» из одного упрямства. На самом деле мне страх как хотелось знать, какой из Женькиных адресов зацепил Кнопф. Но это почему-то очень обрадовало Анатолия. Он даже вытянул руку, что очевидно далось ему с трудом и потрепал меня по плечу.
– Вы уж поверьте, я человек опытный, но тут и мне стало интересно.
Я удержал его руку, разглядывая татуировку.
– Налоговый агент в «Коллоквиуме», – сказал я. – К сожалению мне не положено никаких льгот.
– Может быть да, может быть нет, – отозвался Анатолий. – Зато мне известно, что Евгении Желиховской нет в живых.
Ни разу не названная барышня Куус присутствовала теперь в разговоре.
– Но я об этом молчу, и пусть Кнопф ищет.
Пауза длилась так долго, что Анатолий опустился на подушку и закрыл глаза. Лицо его подергивалось в такт боли, скакавшей в боку.
– Итак, – сказал я, – ничего случайного в нашей встрече с Кнопфом не было. События происходят с моим участием, но я в них ничего не понимаю. Может быть и в тот вечер я пришел к школе не сам, может быть и это было интрига Кнопфа?
Наум снова зашумел стулом. Анатолий раскрыл глаза и сказал:
– Вот, вот. Мы с Наумом не знаем, что и думать. Спокойно, – сказал он, увидев, что я заворочался. – Я же видел вас. – И мне тут же захотелось укрыть Манечку в глухих чухонских дебрях. А Анатолий тем временем запустил руку в плетенку с яблоками и достал револьвер. – Вот он, – сказал Анатолий. – Эту машинку я сам покупал Олегу, я его пристреливал, я его узнаю в темноте наощупь. Я его узнаю по запаху. Они же пахнут по-разному, как люди после обеда. Все жрут одно, а пахнут по-разному. Так и тут. Десять человек начнут садить патронами из одной коробки, а я узнаю ствол по запаху.
– Вот и делай после этого добрые дела, – сказал я, и Анатолий посмотрел на меня удивленно.
– Разве у вас был выбор?
– Да когда же вы, наконец, поймете, что все случайно! Застругу своего спросите!
Наум рассмеялся, и даже Анатолий изобразил подобие улыбки.
– Ну, нет, – сказал Наум, – извольте вы теперь понимать, что вам у Олега Заструги пистолеты отнимать не положено. Такого просто быть не может. Это как сахар соленый! И если этот ствол у вас в руках, значит Заструга сам, своей волей его отдал. А тогда опять – зачем?
– Зачем? – повторил я глупо. Наум подхватил свой стул, приблизился, уселся на него верхом.
– Перст судьбы, Барабанов, – сказал он. – Считайте, что вас назначили.
Я вдруг вспомнил, что дома у меня нет первого, что Манечка, должно быть обрывает телефон, и такая усталость навалилась, что впору было лечь рядом с Анатолием.
– Ладно, назначили. А куда, кем?
– Излишние подробности, – сказал Наум, наезжая на меня стулом. Все – потом. Сейчас главное – переселить Анатолия.
Я представил себе, как мы заносим Анатолия ко мне в квартиру, как навстречу этой процессии выходит старик…
– Убивайте меня на месте, – сказал я, – ко мне нельзя.
– Нельзя… – повторил Наум, как эхо. – А к вам, между прочим, никто и не собирался. Мысль вот в чем…
Мысль была, как ни посмотри, странная. Но если учесть, что у моих сообщников времени было совсем немного, то придумали они не так уж плохо. Коротко говоря, весь их замысел основан был на том, что я – писатель. И получалось даже не глупо.
– Вы писатель, – снова ехал на меня Наум, оседлав стул. – И знакомства у вас не такие, как у всех людей. Верно?
Я вспомнил художников Кострова и Прохорьянца.
– Пожалуй, – сказал я. Наум подпрыгнул на стуле.
– Значит, вы найдете такой способ исхода, который другим и в голову не придет. И место найдете. Такое место, такое место…
На Садовой линии в витрине строили кукольное Рождество. Волхвы еще лежали в коробке, но младенец, вол и овца уже расположились в тесной пещерке. Темноглазая девушка, хорошенькая и проворная, не глядя на меня, разыгрывала зиму в Палестине. Она осторожно ступала между своими палестинцами в тулупах, поднималась, садилась на корточки, ловко обирая юбку вокруг колен.
– Вот он где! – раздалось внезапно. – Он любуется на продавщиц. – Барышня Куус поцеловала меня сердито, и мы стали вместе глядеть на витрину.
– Ах, я ужасно люблю, когда их расставляют. В один прекрасный день они оживут, но я совсем не понимаю, что из этого получится. А, Александр Васильевич?
– Маня, Маня, сколько их по всему свету. Ну, подумайте, что будет, начни они оживать. – Я обнял ее и осторожно поцеловал. Теперь уж девушка из витрины смотрела на нас во все глаза. То-то.
Когда мы подходили к дому, Машенька сказала, что у меня изнуренный вид.
– Я буду кормить вас, – объявила моя девочка и потрясла пластиковым мешком. Оба мы прекрасно знали, чем кончаются такие проекты. Уже и лифт распахнул двери на моем этаже, а мы все целовались.
Старик вышел из комнаты, оглядел нас и скрылся. Маня сбросила ботиночки и, мелькая пятками, вбежала в кухню.
– Вот!
Вызолоченная открытка переливалась у нее в руке.