– Не о том думаешь, – сказал я. «Не стоять, не стоять!» – закричал старик с крыльца, и мы принялись кружить среди грядок, похожих на могильные холмики. – Ты знаешь, что сегодня тридцатое? Или ты думаешь, если тебя держат под замком, у детей не должно быть елки? Или для доброго немца языческий Новый год не праздник? А Рождество ты, голубчик, прозевал и сочельник ты прохлопал.
Кнопф заурчал и даже попытался придать лицу утраченную в передрягах каменность. Лицо, однако, осталось заспанным и раздраженным. Володька зачерпнул снегу с грядки и растер щеки.
– Мы поставим елку. Черт знает сколько лет я не ставил елки…
Первая неожиданность постигла меня ближе к вечеру. Оказалось, что Кнопфа нельзя добыть из-под замка. Сергей вцепился в косяки, глядел на меня умоляюще, и не мог я взять да оттолкнуть его.
Старик послушал про Новый год, про елку, посопел, повздыхал и согласился. Вот новость! У него именно ключ от чулана, а не та железка, которую мы с Манечкой дали ему.
– Странно, старичок, – сказал Кнопф, когда мы с ним по нетронутому снегу пошли к лесу. – Просто удивительно, что меня с тобой отпустили. Твой папаша никому не доверяет. Стало быть, детишки… Но тогда, извини меня, получается, что они столковались и что-то такое обсуждают. – Кнопф неожиданно сел в снег. – Пропали мы с тобой, – сказал он кротко и печально. – На нас надвигается задница. Барабан, мне от тебя деваться некуда, но чувствую я, что все мы с тобой пропадем.
Очень сильное было искушение рассказать Кнопфу про убежище у Ваттонена, чтобы не слушать его нытья, но я, слава Богу, удержался. Володька еще малость похныкал, и мы побрели дальше.
Оказалось, что Кнопф в жизни своей не срубил ни одного дерева. Кто его знает, может и правда немец? Я поставил его утаптывать снег вокруг елки, потом замахнулся синим, отточенным до бритвенной остроты лезвием. Наискось перерубленный ствол чмокнул, елочка задрожала и упала на Кнопфа.
– Барабан, Барабан, – сказал он, продираясь сквозь ветки, – тут гнездо.
Я взял елку с гнездом на плечо, и мы пошли к дому.
Кто бы мог подумать? Завидев елку, ребятишки стали суетиться и разыскали три номера дамского журнала. Они на минуту задумались, но я махнул рукой. Ну как тут сомневаться – Новый год и дамские журналы?
Вырезанных красоток рассадили по дереву, и издали было похоже, что они наперегонки лезут к верхушке. На верхушке торчала звезда из консервного донышка. Звезду вырезал Кнопф. Звезда была шестиконечная.
– Старичок, – сказал он, – так ведь проще.
Старик амнистировал Кнопфа до утра первого января.
– Чего-то не хватает, – сказал я ему, – какого-то пустяка, чепухи какой-то…
– Шурка, для праздника нужны три вещи: музыка, выпивка и те, кто празднует. Ну?
Мы пошли на холодную веранду, в заветном ящике Кнопф нашел подходящий гвоздь, загнул его расплющил и сказал, что выпивка и музыка у нас в кармане. Что-то такое мне эта железная плоская загогулина напоминала.
– Да! – сказал Кнопф горделиво. – Это, Барабан, отмычка, и ты пойдешь со мной. Потом мы все вернем. А ты подумай о детях: каково им будет без музыки?
– Ты хочешь, чтобы я стал соучастником?
– Лучше поздно, чем никогда.
Удивительно, но я не ощутил ничего похожего на угрызения совести, когда мы без спешки поднялись на крыльцо нашего пламенного целителя.
– Противный мужик, между нами говоря. – Кнопф пошевеливал в замке гвоздем, потом дверь неожиданно мягко распахнулась, мы вытерли ноги и вошли. Кнопф усадил меня в кухне, скрылся на минуту и вернулся с хорошеньким маленьким телевизором.
– Музыка!
Потом он походил, принюхиваясь к съестному, и вытащил из-за шкафа водочную бутыль.
– Бывает, люди раскрываются с неожиданной стороны. А что, Барабан, не нарядиться ли тебе Дедом Морозом? Ты скажешь что-нибудь, поздравишь… – он нашел баночку икры, поставил ее на телевизор, потом добавил туда же окоченевшую колбасную палку из морозилки. – Хватит, – сказал Кнопф, но неприметный висячий шкафик распахнул и порылся там, постучал банками. – Вот мочалка, сказал он, – сделай бороду. Сделай, сделай… Ну как же тебе втолковать? Детки наши вот-вот разбегутся, их ведь со мной в чулан не запрешь. Ведь не запрешь? Вот они до города доедут, дойдут. Потому что дорога рядом, настоящих морозов нет… Дойдут. И будут их спрашивать: «Что с вами похитители делали? Ну, как в смысле жили?» А они скажут: «Елка была туда-сюда, дед Мороз из мочалки». Врубаешься? Мы же за дураков сойдем! А с дураков, Шурик, какой спрос?
Тут Кнопф прервал соблазнительные речи, покидал провизию в случившуюся рядом авоську и отдал мне.
– Не хочешь быть дедом, так неси закуску. – Мы вышли на крыльцо и снова отмычечка сделала свое, щелкнул замок, а мы пустились в обратный путь. Мочалка, однако же, торчала у Кнопфа из кармана.
– Я тебя уговорю, – пообещал он. – Полбеды, если детишки уйдут. Мы тогда такое придумаем, что с нами хоть что делай. Кругом будем правы. А если их папашка твой полоумный уведет? И нечего на меня взгляды бросать, мне в чулане все слышно, а что не видно, так от этого еще лучше понятно. Он их своей дурью запутал – лучше не надо. Это же только подумать – клятва…
В доме на наше возвращение внимания не обратили. Старик сидел осененный колючими хвойными крыльями и сказывал о Рождественской службе. Дети, к моему удивлению, слушали.
– Делай бороду, – сказал Кнопф.
В конце концов все получилось не так уж плохо. Единственный приз – гнездо – мы разыграли в лотерею. Лисовский выиграл, вложил туда яйцо из холодильника и отдал Нине. Глаза у Нины почему-то налились слезами, она осторожно поцеловала своего суженого, и тут же Кнопф включил телевизор. Музыка ударила. Потом они валялись в снегу, потом они плясали в доме. Потом Кнопф сказал:
– Ну, хватит, Барабан, выпить хочу, аж зелено в глазах.
Я кое-как утихомирил детей, и они тут же принялись зевать и рушиться на что ни попадя. Через полчаса мы с Кнопфом остались один на один. Он изрубил колбасу, сорвал с нарезки водочный колпачок и плеснул водку в две маленькие водочные пиалушки.
– Я не взял рюмки нарочно, – сказал Кнопф. – Пей, Шурка! С Новым годом!
Водка из пиалы растекалась по губам и жгла уголки рта. Володька отошел к двери, послушал.
– Они спят.
– Бред, – сказал я, ощущая, как водка делает свое дело. – Бредятина. Что ты задумал, каких сообщников нашел, а водки выпить стесняешься.
– Делай что хочешь, – казал Кнопф назидательно, – но должен быть порядок. – Он налил еще водки, и мы выпили за удачу. – Впустую пить нельзя, должен быть смысл.
– Черт подери, Кнопф, а на пол плевать можно?
– Человек, который плюет на пол, ничего не добьется.
Мы еще выпили, и я спросил, чего добился Кнопф.
– Семейство Куус построило чулан, и тебя в нем держат. Большой успех.
Володька скрипнул зубам, лицо его окостенело.
– Случайность, – сказал он, – и то, что ты меня по голове… случайность тоже.
– Кнопф, ты не немец, – сказал я, – Просто когда мы учились в школе, ты по вечерам секретным образом был у какого-то немца в услужении. Ты подхватил от него эти свои закидоны, как ветрянку.
Кнопф надулся и уставился в угол. Тогда я налил водочки и подал ему пиалу.
– Не хмурься, дружище Кнопф, все вздор. Ну, какая тебе корысть в том, что ты немец? Будь у тебя замок в Тюрингии – другое дело. Верь мне, Володька, я написал бы куда хочешь, какую хочешь бумагу про то, что ты немец. Знаешь, как я написал бы? «Дорогие немцы! Уже тридцать лет я знаком с Вовой Кнопфом и торжественно свидетельствую: всегда и во всем он был немец, что и подтверждалось соответствующими анализами на ежегодных медосмотрах».
Кнопф издал звук: среднее между вздохом и писком, потом повернулся. В глазах его стояли слезы.
– Ты… Ты… – и вдруг хлопнул меня по физиономии. Мы сцепились немного потаскали друг друга по комнате. Но каждый думал о том, что на шатком столике высится незакупоренная водка, и схватка наша оборвалась. Я налил водки, мы выпили и зажевали колбаской. Настоящей злости не было.