Я сказал Юхану, что он молодец.
«Да, – сказал скотовод. – Тут в пивной, тут на рынке. Деньги были. Куриц кушаем, но чуть-чуть. Но скажи мне, зачем Кнопф такой глупый? Зачем дети не бегут домой?» «Юхан, – сказал я, – к Кнопфу они привыкли, ты им понравился…» «Нет, – молвил Ваттонен и шепотом добавил: – Им не нравится никто. Они ушли за Кнопфом вслед. Их след простыл».
Вот как! Дети ушли за Володькой. А позвольте не поверить. Нет, Ваттонен настаивал. Да и в самом деле, как бы он украл четверых разом? Уж не самостоятельными ли заработками прельстил Кнопф будущих магнатов?
Тем временем мы дошли до фермы, и первым, кого я увидел, был целитель Будилов. Он сидел на крыльце и метал снежки в огромного кобеля.
– Взгляните, Александр Васильевич, – сказал он, завидев меня. – Нахожусь в плену. И у кого!
Ваттонен порылся в кармане и скормил псу какое-то лакомство. Пес и Ваттонен ужасно походили друг на друга.
– Вы смеетесь? Напрасно. Давно ли Ваттонен честно исполнял свой долг? Но вот являетесь вы, и готово дело – мирный фермер похищает людей. Вы отравляете мир своим дыханием Барабанов!
– Виталий, – сказал я, – неужто вы пришли за мздой, а Юхан взбунтовался?
– Будь я проклят! – сказал целитель с отчаянием. – Он хочет сдать меня в полицию.
– Беззаконный границы переходчик, – проговорил Юхан отчетливо. Эту фразу он, скорее всего, придумал сам и произносил ее как заклинание. – Завяжу веревкой ноги. Сдам.
– Куда ты меня сдашь? Куда, мурло чухонское?
Ватттонен поиграл толстой бесцветной бровью.
– Туда сдам. Куда надо сдам.
– Плюньте, – сказал я Будилову, – Фарт кончился. Вернитесь да и отключите скотовода к чертовой матери.
– Вы, Барабанов, конечно, извините меня, но вы – дурак!
– Беззаконный границы переходчик, – сказал Ваттонен гулко.
– Вот! Вот! Он же глазом не моргнет, настучит на меня. Все денежки ментам на взятки уйдут.
– Будилов! – осенило меня, – Так вам денег жалко!
– Жалко! – с пафосом подтвердил Виталий. – Он из моей страны электроэнергию сосет, а я не моги с него копеечку получить?
Мы вошли в дом, и на стене гостиной я увидел плакат «Ты не плюй изо рта на пол!»
– Сознаюсь, – сказал Будилов, – Было. Но лишь первые два дня. От досады и разочарования.
Огромный Юхан сидел, как довольное чухонское божество.
– Дружище, – сказал я, – вы рыли яму нашему финскому другу и вот вы сидите в этой же яме. Чему ж тут удивляться. Куда ни кинь, везде клин. Э, Виталий, а вы не пробовали полечить Юхана? Благодарность исцеленных, знаете, бывает безгранична.
Будилов рукой махнул.
– Он здоров. Здоровее не бывает.
– Тогда готовьтесь к худшему. Вы ему не нужны. Скажу больше – ему было бы в самый раз, если бы вы исчезли. Одно природное добродушие Ваттонена спасает вас от ужасной развязки.
Целитель в бешенстве плюнул на пол, а Ваттонен хладнокровно дал ему подзатыльник. С минуту все молчали, одно пыхтение Будилова раздавалось в гостиной.
– Юхан, – сказал я, – не покажете ли вы мне свою ферму?
На полпути к коровнику я спросил:
– Так где же Кнопф покинул вас?
Скотовод обвел руками небеса и сказал, что весна не за горами. Вернее всего он рассчитывал, что в конце концов к нему явятся родители, и тогда он продаст все, что знает о детях.
– Ваттонен, – сказал я, – это совершенно особенные дети. Ни черти вы за них не получите. Тут другие правила.
– Хм-хм, – сказал Ваттонен. – Удивляюсь.
– Ну, вы же разумный человек, вы же видите, что с ними одни неприятности. А я между тем готов научить вас, что делать с Будиловым.
На ферме запели моторы, вечерняя дойка началась. Я втолковывал Юхану, какой драгоценный человек Будилов.
– Юхан, миленький возили вы по округе царя Ирода. Разве плохо?
Длинную финскую фразу проговорил Ваттонен, и голубое пламя вспыхнуло в его глазках.
– Ну, я же и говорю! А теперь будете возить целителя. «Гастроли здоровья»! Глухонемой огненный врачеватель Карл! Только чтобы непременно глухонемой, смотрите. А то наболтает черт-те чего. И денежками с ним делиться не забывайте. Ну, как?
Ваттонен зачерпнул снегу, обтер лицо. Легкий пар разошелся вокруг него.
– Уф! – сказал он, – теперь вспомнил. Эстония. Там монастырь. Кнопф узнал. Сразу детей – фью! – Ваттонен присвистнул и сделал рукой антраша. Мне на минутку жалко стало Будилова. А впрочем… Дамочки с растяжениями, безмолвные наложения рук – ему это понравится.
– Ваттонен, – сказал я, когда мы вернулись к моему автобусу, – не обижайте Будилова.
Скотовод пошевелил пальцами, словно наигрывая на невидимой флейте, автобус отбросил задними колесами снег, и Финляндия, чуть покачиваясь, потекла мимо.
Эстонец с неподвижным лицом в глаза не смотрел, но взял недорого. Я пристроил автобус у него на дворе и пошел к монастырю. В странноприимном доме стояла такая тишина, что я испугался. В этом беззвучном пространстве не могло быть моих детей! Никого не могло быть в этом беззвучии.
Однако я побоялся спрашивать, молча оставил сумку рядом с монахиней, сплетавшей розу из белого шелка, и прошел за ограду.
Близ собора стояли несколько убогих, и я решил, что непременно должна идти служба. Я подошел, двери храма распахнулись мне навстречу, и оттуда вышли, семеня, четыре человека с гробом. Батюшка вышел следом, за ним крепенький мужичок с голым черепом. Лысый оглядел меня внимательно и строго, но я снял шапку, перекрестился без дерготни, и он прошел мимо.
Не было Ольги в храме.
Я тут же сообразил, что и она и Эдди непременно должны быть на работах. За трапезной слышался топор, и я направился туда. Белесый угрюмый парень разбивал пни на поленья. На меня он даже не взглянул. Я пошел дальше и среди голых мокрых деревьев набрел еще на одного волонтера. Склонив голову в крохотном беретике, он проводил беленькие каемочки по голубым ульям. Чудные то были ульи! Будь у меня на душе спокойно, я бы доллго простоял подле него, а то и поговорили бы с ним, пока он поновлял белую краску на на крохотных крестах и голубую на луковках. Ведь каждый улей построен был наподобие храма, и так эти пчелиные домики съютились под голыми липами, что казалось, век не надоест на них глядеть.
Темные глазки из-под беретика уже стрельнули в мою сторону, и еще раз… Но времени у меня не было.
Тот лысый, что выходил из храма за покойником, оказался в гостинице. Сидел на месте монашки, и та же недоделанная белая шелковая роза была у него в руке.