Теперь, когда заработал Вещающий глаз Дракона, сэр Хьюго Хармус везде таскал его с собой, чтобы не пропустить ни мгновения, когда тот ненадолго прояснится. Тогда его хрусталик становился прозрачным и были видны передвижения визидаров.
Хьюго, как помешанный обсуждал их одежду, критиковал все, что видит, и даже если ремесленникам удавалось преодолеть новое препятствие, он высмеивал их глупость, и несообразительность.
— Ничего, — сцепил он зубы, когда увидел, что Тафари не погиб от чужого меча на землях Базиля, — ничего, это для того, чтобы я убил его своей рукой.
Вещающий Глаз показывал такую малость, всего несколько минут, но оставшееся время Хьюго ходил по подвалам замка и сочинял, что случилось с визидарами между увиденными эпизодами.
Джи и Тим ему боязливо поддакивали — больше всего на свете они боялись Хозяина в гневе. Алаун этих разговоров не поддерживала — они её утомляли. Но однажды, когда они с Хьюго случайно остались в столовой одни, девушка сказала:
— Хьюго, ты стал одержим этими ремесленниками. Твой мир сузился до размеров Драконова Глаза. Раньше ты…изобретал. Пусть и непонятные мне вещи. Но ты создавал.
— Ты не понимаешь?! Визидары приведут меня в Визидарию. Они откроют для меня двери. Они соберут все толы. И тогда я заберу всё разом у этих дурацких визидаров, мнящих себя ремесленниками. Дурачье, полувыродки, не люди и не чудовища.
— Но ты же сам визидар, — возразила Алаун.
— Я — исключительная личность. Божественная. Я — создатель. Они могут собрать живую тварь, как я?!! Нет! А я могу! Один на всём белом свете!!! Они беспомощные и самовлюблённые. Думают, что великие Прославленные мастера. А на самом деле Прославленный я один. Да, сейчас мы с ними в одинаковом положении: нам не хватает толов. Но зачем они им? Создавать всякий никчёмный бред, которым заполнен мой кабинет? Вернуть к жизни волшебные палочки? Им нельзя давать толы, как их нельзя было бы доверить безмозглым мышам или тупым паукам. Визидары несправедливы, это скоты мнящие себя добренькими. Когда ты выслушаешь мою историю в подробностях, то никогда больше не будешь называть меня визидаром.
Хьюго помолчал. Алаун встала, подошла ближе к очагу, протянула к огню руки, погреться. Её тело всегда было холодным, поэтому девушка мёрзла. По её сосудам текла кровь, но она была гуще и гораздо меньшей температуры, чем у живых. Да, её сердце стучало в груди. Но девушка была консунтом — мёртвой, собранной из чужих тел. В очередной раз Алаун подумала: чья в ней души и есть ли эта душа в ней вообще?
Хьюго подошёл к ней, обнял сзади, она же боялась пошевелиться, чтобы не вызвать его неудовольствие или гнев и сама же в этом момент ненавидела себя за подчинённость. Алаун который раз поймала себя на мысли, что сломана, что-то важное в ней перебито, как у любого консунта. Волю в них заменил страх. А Хьюго, не замечая её состояния, прижался к ней и стал бормотать:
— Я никогда тебе не рассказывал… поэтому ты не знаешь моего детства. Меня никто не принимал таким, каков я есть. Мать… Мать вечно ныла и пугалась моих мыслей. Поэтому я слишком рано понял, что она — глупая курица, которая всего боится… Только отец меня понимал… Вернее, я его…В силу моего возраста мы с ним мало общались.
Хьюго вздохнул.
— Пойдём, сядем, и я расскажу тебе, как всё было. Может, тогда ты до конца поймёшь меня, моя дорогая Алаун… Рейчел, принеси нам чая, — крикнул он служанке, показавшейся в проёме двери, и та тенью кинулась исполнять приказание.
Хьюго потянул Алаун к диванам. Она и там опять села ближе к огню, а Хозяин долго смотрел на её профиль, прежде чем продолжить.
— Ты должна меня понять, — сказал он глухо. — Наше семейство относилось к известным визидарам. Мою мать звали Сирия, отца — сэр Джеймс Итон Хармус. У матери был сильный ауксил, который по традиции после замужества она принесла в род Хармусов — Перстень Воли. Наденешь его и все, на кого укажет палец с перстнем, будут слушать тебя. Но у Джеймса Итона было кое-что в тысячу раз круче. То, что досталось ему от предков. Отец всегда говорил матери, что мы — лучшие из визидаров, сильнейшие из них. И это не было бахвальством… Однажды, много лет до рождения моего отца, отряд визидаров, которые по всему миру в экспедициях искали толы, в далёких джунглях у затерянного племени выкупил один ауксил. Это было Семечко Жизни. В этот отряд входил и мой прадед — смелый и отважный Сэмюэль Хармус. Именно от него пошёл наш славный род.
Хьюго подошел к череде портретов на стене и показал на один, самый большой и старый. На нём был изображён одноглазый мужчина с суровым выражением надменного лица, обрамлённого пышными бакенбардами. Видно, хороший художник рисовал эту картину: сюртук мужчины с портера отливал золотом, а его рука в перстнях крепко вцепилась в рыцарскую шпагу.
— Вот это и есть драгоценный Сэмюэль Хармус! Если бы в старости он не разбился, упав с башни, то жил бы и сейчас. Как жаль! Иего сына, который являлся моим дедом, славного Ричарда Хармуса, ждала страшная смерть: только ему объявили о рождении сына — моего отца, как Ричард поехал в Медикат. Напился там и свернул себе шею в канаве, — вздохнул Хьюго.
Потом он снова указал на портрет Сэмюэля, и пафосно продолжил:
— Он — наш герой. Наш спаситель! Как бы я хотел так же прославить наш род, как Сэмюэль! И я обязательно это сделаю!
Хьюго стал любоваться портретом, нежно поглаживая раму, касаясь нарисованной руки Сэмюэля, словно хотел пожать её. Потом Хармус опять присел к Алаун и продолжил.
— Визидары везли Семечко Жизни морем. Но попали в сильный шторм. Спасся только Сэмюель. Его выбросило на берег вместе с сундучком, в котором было то самое драгоценное Семечко. Когда он вернулся домой, то рассказал о шторме, но оказался таким умным, что никому из Совета Визидаров не сказал о Семени. Семейные легенды гласят, что Сэмюель посадил его в маленьком саду своего дома, и со временем из него выросло дерево. Чудесное дерево. На десятый год оно заплодоносило. Сначала на нём появились большие кровавые цветы. В их серединках зажёгся огонь и горел три недели. Казалось, всё дерево охвачено пламенем, но оно не обжигало и не ранило. Потом цветы потухли и на их месте завязались плоды. Они росли, увеличивались, краснели. Плоды Дерева Жизни по форме напоминали настоящие сердца. В день, когда они созрели, начали сокращаться и стучать, словно действительно были живыми сердцами. И эти плоды лечили. Если капнуть сладким соком Плода Жизни на губы умирающего, то он выздоравливал… Конечно, все визидары хотели эти плоды. Так мои предки заработали много денег, приобрели могущество, выстроили вокруг Древа наш замок, чьи развалины ты видишь каждую ночь. А потом со временем выяснилось, ещё более важное: тот, кто дважды вкусил плодов Древа Жизни, приобретал ещё и долголетие. Эти визидары жили по триста, а то пятьсот лет. Им надо было беречься только несчастных случаев. И наше Древо Жизни стали ценить ещё больше. Каждый его плод мы стали продавать за огромные деньги, потому что подарили визидарам долголетие. Мы осчастливили этот народ. И чем отплатили они нам? О! Когда, Алаун, ты узнаешь об их чёрной неблагодарности, то будешь возмущена!
Алаун слушая, украдкой взглянула на другую картину — свадебный портрет родителей Хьюго. Она смотрела на печальный, словно живой, взгляд Сирии Хармус, на букет жёлтых астр у неё на коленях. Знала ли тогда эта девушка с портрета, кого родит и что случится после?
А Хьюго продолжал рассказывать историю своего рода:
— Плоды Древа Жизни пытались сажать, но из них ничего не вырастало. Такое дерево было только одно. Оно переходило по наследству лишь в нашем роду. И вот когда им владел мой отец, визидары стали просить, чтобы Древо Жизни разрешили исследовать Ремесленникам. Я был тогда мал, но всё понимал. Помню, как я сидел в зале под столом, когда к отцу впервые во всём составе пришёл Совет Визидаров. Они говорили, что Ремесленники выведут лекарство, которое будет помогать и лечить всех. Что с помощью толов попробуют вырастить новые Деревья Жизни, чтобы они были в саду у каждого. Представляешь?! Особо распинался старый Гослинг. Он тряс бородой, гремел цепью городского главы на своей груди. Они обещали моему отцу множество благ, взывали к благородству. Но умный Джеймс Хармус отверг все их предложения. Он сказал, что подумает, а потом отказал.
Хьюго стиснул кулаки, вскочил и стал нервно прохаживаться мимо портеров, забыв об Алаун. Теперь он обращался к предкам, взывал к справедливости.
— Они захотели отобрать наш источник! Нашу силу! Меня трясло от всех этих нечестных разговоров, что наши плоды должны помогать всем. Почему?! С какой стати?!!
Хьюго покрылся потом и вцепился себе в волосы. Рейчел внесла чай. Он, схватив с подноса чашку, жадно её опустошил, и стал рассказывать дальше:
— Дальнейшая история развернулась, когда мне исполнилось двенадцать, и я учился в школе. Особых школ для избранных у нас не было — тогда одновременно в классах учились дети всех визидаров вперемешку. Мой отец справедливо считал, что это не очень честно. Порой он выговаривал матери: «Мой сын не должен сидеть с ребёнком лавочника или сапожника…» Но тогда в Визидарии были такие несправедливые законы. После того, как визидарам наступало двенадцать лет, и им вручали Документ Совершеннолетия, они могли впервые сдать экзамены в Великие Ремесленники. Многие дети хотели ими стать, но удавалось лишь избранным. Ремесленники имели толы, они изготавливали и совершенствовали ауксилы… Мы играли в Великих Ремесленников. Все их уважали, называли создателями. Но особо их стали почитать в моём детстве. В то время Ремесленники как раз подошли к созданию волшебных палочек. Говорили, что вскоре их будут иметь все визидары. И волшебные палочки заменят многие инструменты в быту. Первые волшебные палочки стали раздавать самым важным фигурам и нам, ученикам школ. У нас ввели новый урок — Палочковедение. На нём мы изучали основы изготовления волшебных палочек и применения их в жизни. Остальным визидарам, при большом желании, Волшебную палочку можно было купить за огромные деньги в Магазине «Пять стихий», который находился недалеко от рыночной площади в Медикате. Как известно, пять стихий — это и есть основа этого инструмента.
Хьюго почесал голову, вспоминая и продолжил:
— Палочка состояла из магического металла, который был стержнем и изготавливался из различных сплавов. Самым сильным и мощным, но и самым дорогим, считался сплав серебра с золотом. Затем металлическую основу вставляли в тонкую деревянную оболочку, сделанную из священных деревьев. Потом волшебные палочки погружали в магический эликсир, приготовленный из порошка, чей состав я не совсем понял, потому что пропустил те уроки. А после палочки подвешивали на ветру Сакрального Холма. И только тогда она была готова…
— А как же пятый элемент? — спросила Алаун, — Хьюго ты перечислил четыре: металл, дерево, воду и воздух. А что было ещё?
— Ещё была сила самого визидара, который палочкой владел. И она становилась его частью, его усилителем и помощником. Чужого она могла и не послушаться. Но это не столь важно… Как раз в то время Ремесленники возвели Башню Силы. Именно она, стоя посреди долины Сиреневых ветров, недалеко от дуба Эо Мугна, питала своей мощью все волшебные палочки страны визидаров. И Ремесленники бились над задачей, чтобы эту силу передать палочкам навсегда. И чтобы больше волшебные палочки не зависели от Башни Силы. Вот в какие времена, Алаун, я хотел стать Великим Ремесленником. Я бы точно открыл эти законы, и в моё правление волшебная палочка обрела бы окончательную силу!!!
Хьюго встал, выпятил грудь, ходившую ходуном и, какое-то время молчал, оценивая, понимает ли Алаун глубину его слов и их значимость. Видимо, её лицо выражало достаточную почтительность для такого момента, и он продолжил:
— Теперь ты можешь представить, насколько мне был важен тот экзамен?!!! Какие я возлагал на него надежды?! Перед самым экзаменом я сильно поссорился с матерью. Боясь, что не сдам так, как мне нужно, я попросил её Перстень Воли. Но она так тряслась над ним, запирала его, и не дала мне его даже тогда, сказав, что им можно пользоваться лишь в исключительных случаях. А разве экзамен — это не исключительный случай?! И разве этот её поступок не говорит, что она не любила меня?! — спросил Хьюго у Алаун.
Она, держа в руках чашку, которую так и не пригубила, подняла на него глаза и помотала головой.
— Хьюго, мать любила тебя, — сказала Алаун, склонив голову, — мне кажется, даже слишком сильно.
— Ах, что ты можешь знать?! Сейчас я тебя разочарую, — досадно заметил он, — из-за матери я так и не стал Ремесленником, потому что она пожалела для единственного сына своего дурацкого перстня. Хотя мать, после лгала, выкручиваясь, и убеждала меня, что я не сдал из-за моей лени. Что стоит через год попытаться ещё. Но больше я не хотел переживать этот позор… Экзамены были сложными, их проводили в большом зале школы. Там вывесили флаги визидаров, стены украшали знаки ремесленников. И принимал экзамены Совет Визидаров. Жирный Гослинг, который когда-то уговаривал отца отдать Древо Жизни, был со мной весьма холоден. Пожурил, что я не знаю главных правил ремесленников, нёс какой-то бред про то, что я не знаком с этикой работы с толами. Он прервал меня, и его морда перекосилась, когда я рассказал про свои чудесные идеи сшивания разных животных и человеко-людей. И ведь это наверняка от зависти!!! Когда во дворе школы всем, кто перешёл в класс Ремесленников, прикалывали голубые розетки с эмблемой на грудь, мне хотелось сорвать каждую. Растоптать их. Уничтожить этих уродцев, размазать их улыбающиеся рожи. Конечно же, когда все им аплодировали, я гордо стоял, опустив руки — они не достойны, чтобы, такой как я, их чествовал. Именно тогда я решил, что докажу им всем, что они ничто по сравнению со мной. Вернувшись домой, я в ярости рассказал всё родителям. И лишь отец меня поддержал. Он приказал сделать в подвале замка мою личную ремесленную мастерскую. Мать была против, но кто её слушал? На моё тринадцатилетние отец торжественно вручил мне ключи от подвалов. Отныне это была лишь моя территория. Сюда без разрешения не смел заходить никто. Только я и мой прирученный чёрный волк, которого наши слуги нашли в Забытых скалах щенком. Я его выкормил, назвал Стормом, и он следовал за мной везде по пятам… Но в тот год везение отвернулось от нашей семьи окончательно. Совет визидаров принял решение всё же изучить Древо Жизни без нашего на то согласия. Они прислали послание, в котором обещали, что постараются не принести нам никакого ущерба, но отец был в гневе — они не имели на это никакого права. Узнав о решении Совета, отец весь вечер бегал по замку и громил все, что встречалось ему на пути. Было слышно, как он орал: «Они разорят нас! С помощью толов и магии волшебных палочек, они смогут в конце концов его размножить! Это конец!!!» Мне было страшно. Я взял Сторма и спустился сюда, в подвал. Но даже здесь, пусть и приглушённо, были слышны крики отца. Я сочувствовал ему, но под руку лезть не хотел — в гневе отец был страшен.
Хьюго замолчал и поднял голову, взглянув на Алаун. Его плечи вздымались, грудь ходила ходуном. Он, накрутив себя рассказом до изнеможения, часто дышал. Девушка видела отражение языков пламени в его глазах, и Хьюго, как никогда, казался ей безумным.
— А под утро, — продолжил Хозяин, — отец спустился ко мне в мастерскую, где я заночевал, и бросил к моим ногам щепки от Древа Жизни, сказав: «Оно не достанется никому». Оказывается, всю ночь он рубил дерево… Я не осуждаю его за это. Много раз, думая о той ночи, я понимаю, что, наверное, сделал бы так же. Потом отец поднялся наверх и скинулся в колодец. Когда днём приехали представители Совета визидаров, чтобы приступить к изучению Древа, на его месте уже была лишь яма. А в замке везде висели траурные гирлянды, и шла подготовка к похоронам. Ты бы видела их рожи, когда они уехали ни с чем. Я же, пока всем было не до меня, с помощьюслуг, стащил всё, что осталось от Древа к себе в мастерскую. Пока шла поминальная неделя, я сидел у себя и пилил Древо Жизни на доски. Потом смастерил из них ящик. Я не знал, для чего это делаю, пока Сторм не поймал в подвале крысу. Он задушил её и притащил ко мне, я, испугавшись, откинул её от себя, но крыса попала в ящик. И там вдруг ожила.
Глаза Хьюго заблестели от воспоминаний. Он опять выпрямился, гордо встал. Сейчас Хьюго отчаянно напоминал Алаун его отца, чей портрет висел прямо за ним — Джеймса Итона Хармуса.
— И тогда, — величественно сказал Хьюго, поправив сюртук, — тогда я понял, что победил их всех. Всех! Я начал ежедневные опыты. Походы в школу меня больше не интересовали, нытье матери утомляло. Она не понимала величия сына, а я не хотел опускаться до её куриного разума и объяснять. Глупая визидарка. Я же, создав Ящик Воскрешения, стал новым типом визидара. Высшим. Божественным.
— Высшим… — тихо повторила одними губами Алаун и отрицательно качнула головой.
Но Хьюго этого не видел. Его жидкие волосы растрепались, от расширившихся зрачков взгляд потемнел.
— Я проводил в лаборатории один опыт за другим. Да, это стало настоящей мастерской. Открытия следовали одно за другим. Ящик Воскрешения не переставал удивлять: больные в нём выздоравливали, словно в них вдыхали жизнь. У недавно умерших животных срастались ткани, приживались отрезанные конечности.
Алаун боялась спросить, где он достал так много раненых животных. Да и спрашивать было не надо. Зная девиз Хьюго — «всегда иди самым простым путём», она догадывалась. А он продолжал свою исповедь:
— Мать пыталась воздействовать на меня своим Перстнем Воли. Ха! Поздно же она об этом вспомнила. Я сделал так, что не подчинялся ему. Потом изготовил себе ещё более сильный защитный амулет. Вот этот.
Хьюго показал на треугольник на груди.
— Мой Амулет Мощи, закалённый в Воскрешающем ящике.
— И как на это отреагировала твоя мать? — спросила Алаун.
— Отстала от меня…А что она могла? Порой я сутками не поднимался на поверхность. Забывал даже поесть, но иногда приходилось идти наверх, чтобы заказать у кузнеца новые инструменты, заточить те, которые затупились. Мне было интересно зайти в опытах дальше. Я не мог спать. Кажется, валился от усталости, но только закрывал глаза, как в голове крутились мысли. Но я никак не мог решиться на главный опыт. Опыт всей своей жизни. Свою мечту…
Хьюго замолчал, он нервно сжимал и разжимал пальцы, глядя перед собой.
— Но случай представился сам… Однажды, когда очередной раз я ставил опыты на Сторме, ко мне, чтобы накормить, спустилась мать. Она зашла так тихо, что я не услышал. Когда она увидела привязанного и разрезанного на шесть частей Сторма, то не разобравшись и не выслушав, стала кричать. Она…говорила жуткие вещи. Что я болен, что мне нужно к врачу. Что сейчас она поднимется наверх и позовёт на помощь. Она…
Он поднял на Алаун глаза, полные слёз, и, с упрёком в голосе, продолжил:
— И это говорила сама родная мне женщина. Та, которая должна была беспрекословно поддерживать. Поэтому… только поэтому… я тогда ударил её… Чтобы она замолчала и перестала говорить гадости… А она упала. И больше не встала…
Он сделал паузу и посмотрел на Алаун.
— У тебя сейчас такой взгляд…как у матери тогда, — сказал он.
— Тебе кажется. Ты под влиянием эмоций, — девушка быстро опустила глаза.
— Я мог её спасти. Но не хотел. Она сильно меня обидела… Зато появился материал, которого я так долго ждал…Я сшил этот материал и Сторма. И получил первого консунта из которого и сделал первого малума…
— Ты называешь материалом… — тихо проговорила Алаун.
Но он не дал ей договорить. Хьюго не слушал её.
— Видишь? Теперь ты понимаешь, что меня покинули и предали все? Все кто должен был поддержать?! Визидары уничтожили нашу семью. Я остался сиротой. И они за это поплатятся. После смерти матери меня никто, кроме слуг не видел. Какое-то время по округе ходили легенды, что я умер. Но позже я вернулся к визидарам, выпустив малумов. Вернулся триумфатором. Мне было всего восемнадцать лет, а я заставил вздрогнуть каждого визидара на Земле. Правда, они разрушили мой замок, и пришлось уйти на многие столетия в подземелье. Но я вернусь. И вся Визидария будет моей. И уже очень скоро!
Он грозно посмотрел в камин и в его глазах опять заплясали огоньки.
— Ну, — повернулся он к ней, — что ты скажешь в ответ на мою исповедь?
Алаун медлила. Зашла Рейчел, чтобы убрать со стола посуду, но Хьюго махнул ей рукой и она, поклонившись, удалилась. Он повернулся к Алаун:
— Ты понимаешь, каково мне было? — спросил Хьюго.
— Я могу сказать только одно, — ответила она, — я действительно никогда больше не смогу назвать тебя визидаром.