Я смотрю на Джулиана, воспоминания о спортклубе в пятом классе возвращаются.
– Все нормально, Джули? – Финн снова смотрит на Джулиана.
– Да. Я просто нервничаю.
Голос Джулиана замирает. Он хочет сказать что-то, рот открыт. Я слышу шум пролетающего самолета. Потом сирену «скорой помощи».
– В чем дело, малыш? Эй, мне ты можешь сказать. – Финн вроде догадывается, подходит к Джулиану, обнимает его.
Мне кажется, Джулиан плачет.
– Ты нас не извинишь? – вежливо просит меня Финн.
Я выхожу из комнаты, закрываю за собой дверь, но голоса все так же слышны.
– Я думаю, что сегодня будет… в последний раз. Хорошо, Финн? Мне кажется, я не могу больше. Я так устал чувствовать… тоску все время, я не могу… Могу я делать для тебя что-нибудь другое? Пока не расплачусь? – Голос Джулиана дрожит, потом ломается.
– Эй, эй, эй, малыш, – мурлычет Финн, – Малыш, все нормально.
Я мог бы сейчас уйти из пентхауса. Хотя за рулем был Джулиан, я все равно мог бы уйти. Я мог бы кому-нибудь позвонить, чтобы меня забрали.
– Нет, Финн, нет, это не то.
– Вот…
– О, Финн. Ни за что. Я не хочу. Я бросил.
– Конечно бросил.
Долгое молчание, только слышно, как зажглись две спички, этот хлопающий звук, наконец, спустя некоторое время, Финн произносит:
– Теперь ты знаешь, что ты мой лучший мальчик, я забочусь о тебе. Как о своем малыше. Как о родном сыне…
Мимо меня проносится серфингист, входит в комнату, говорит Финну, что звонит некто по имени Мануэль. Серфингист уходит. Джулиан поднимается со стола, застегивая рукав, прощается с Финном.
– Эй, давай держи «Наутилус». Держи корабль на плаву, – подмигивает Финн.
– Да, да.
– Увидимся попозже, да, Клей?
Мне хочется сказать: «Нет», но у меня чувство, что каким-то образом увижу его вечером, я киваю и говорю: «Да», стараясь, чтобы это звучало убедительно, словно я и впрямь так думаю.
– Отличные вы ребята. Просто ломовые, – говорит нам Финн.
Я иду за Джулианом; проходя мимо гостиной, вижу серфингиста, лежащего на полу, правая рука вытянута, он ест кукурузные хлопья. Параллельно читает текст на упаковке и смотрит «Сумеречную зону» по большому телевизору посреди гостиной, Род Серлинг, глядя на нас, говорит, что мы только что вошли в Сумеречную зону и, хотя верить не очень хочется, это так сюрреалистично, что я знаю – это правда, в последний раз смотрю на парня на ковре, медленно отворачиваюсь и выхожу за Джулианом в сумрак. В лифте, спускаясь к машине Джулиана, я говорю:
– Почему ты не сказал, что деньги предназначались на это?
И Джулиан со стеклянными глазами, печальной усмешкой на лице говорит:
– А кому какое дело? Тебе? Тебе правда есть дело?
Я молчу, понимая, что мне действительно нет дела, внезапно почувствовав себя глупо, дураком.
Еще я понимаю, что поеду с Джулианом в «Сен-маркиз». Хочу увидеть, правда ли, что случаются подобные вещи. И пока лифт опускается, проезжая второй этаж, первый, уходя даже дальше вниз, я осознаю, что деньги ничего не значат. Значит же то, что я хочу увидеть худшее.
«Сен-маркиз». Четыре часа. Бульвар Сансет. Когда Джулиан поворачивает на парковку, солнце – уже огромное, горящее, оранжевое чудовище. Почему-то он дважды проехал гостиницу. Я без конца спрашиваю зачем; он без конца спрашивает, надо ли мне это. Я все время отвечаю: «Да». Выходя из машины, вижу бассейн и думаю, тонул ли в нем кто-нибудь. «Сен-маркиз» имеет форму каре; бассейн во дворе, окруженный номерами. В шезлонге толстяк, тело блестит, обильно намазанное кремом для загара. Он смотрит, как мы идем в номер, указанный Джулиану Финном. Клиент остановился в номере 001. Джулиан подходит к двери и стучит. Занавески закрыты, показывается лицо, тень. Дверь открывает мужчина лет сорока – сорока пяти, в слаксах, рубашке, при галстуке, спрашивает:
– Да… чем могу быть полезен?
– Вы мистер Эриксон, так?
– Да… А вы, должно быть… – Голос прерывается, он осматривает Джулиана и меня.
– Что-то не так? – спрашивает Джулиан.
– Нет, нет, вовсе нет. Не хотите ли войти?
– Спасибо, – говорит Джулиан.
Я прохожу за Джулианом в номер и теряю присутствие духа. Я ненавижу гостиничные номера. Мой прадедушка умер в одном из них. В Лас-Вегасе в отеле «Звездная пыль». Он был мертв два дня, прежде чем его нашли.
– Кто-нибудь из вас, ребята, хочет выпить? – спрашивает мужчина.
У меня чувство, что такие люди всегда задают этот вопрос, и хотя мне страшно хочется пить, я смотрю, как Джулиан качает головой, говоря: «Спасибо, не надо, сэр», и тоже говорю:
– Спасибо, не надо, сэр.
– Располагайтесь ребята, садитесь.
– Могу снять куртку? – спрашивает Джулиан.
– Да. Без вопросов, сынок. Мужчина наливает себе выпить.
– Вы надолго в Лос-Анджелес? – спрашивает Джулиан.
– Нет, на недельку, по делам. – Мужчина прикладывается к стакану.
– А чем вы занимаетесь?
– Занимаюсь недвижимостью, сынок. Глядя на Джулиана, я думаю, знает ли этот человек моего отца. Я опускаю глаза, понимаю, что сказать мне нечего, но пытаюсь придумать что-нибудь; потребность услышать собственный голос становится сильнее, я продолжаю думать, знает ли этот человек моего отца. Пытаюсь выкинуть это из головы, но мысль о том, что он, возможно, подойдет к отцу в «Мамезоне» или «Трампе», застревает.
Заговаривает Джулиан:
– А вы откуда?