- Эй, братец! Эй, Денис Сулой, сукин сын! Все раскатаю, коль не откроешь. Открой, каплун, я - Николка Персик.
Тогда (как будто от прикосновения феиной волшебной палочки) все ставни растворились, и я увидел на подоконниках, по бокам улицы, словно ряды луковиц, растерянные лица, уставившиеся на меня. Они глядели, глядели, глядели... Я и не знал, что я так прекрасен; ощупал я себя. Расплылись сморщенные их черты. Они, казалось, довольны были.
"Добрые люди! Как любят они меня!" - подумал я, не признаваясь себе в том, что радость их была внушена моим успокоительным присутствием в сей час, на сем месте.
Тогда-то завелась беседа между Персиком и лукавцами. Все говорили сразу; и, один против всех, я держал ответ.
- Отколе? Что делал? Что видел? Что хочешь? Как мог ты войти? Где ты пролез?
- Стойте, стойте! Не горячитесь. Я рад заметить, что язык-то у вас остался, хоть душа ушла в пятки, а пятки - в землю вросли; Эй, что вы там делаете? Выходите-ка, полезно вдыхать свежесть вечернюю. Штаны, что ли, украли у вас, что вы сидите дома?
Но вместо ответа они спросили:
- Персик, на улицах, пока шел ты сюда, кого ты встретил?
- Дураки, кого же я встретить мог, раз вы все взаперти?
- А буяны?
- Буяны?
- Они грабят, сжигают.
- Где же?
- В Беяне.
- Так пойдем задержать их! Что же вы притаились в курятне?
- Мы свой дом сторожим.
- Коль хотите свой дом оберечь, помогайте чужим.
- Мы в первую очередь, ибо спешим. Всякий свое добро защищает.
- Да, я знаю погудку: люблю я соседей своих, но нет мне дела до них. Слепцы! Вы играете на руку разбойникам. После соседей вы попадетесь. Каждый пройдет через это.
- Шеффен Ракун нам сказал, что лучшее в данном случае - притулиться до тех пор, пока порядок не будет восстановлен.
- Кем?
- Господином Невером.
- До тех пор немало воды протечет под мостами. Господин Невер занят своими делами. Когда он вспомнит о ваших, то будет уже поздно. Вперед, дети, вперед. Тот права на жизнь не имеет, кто ее защищать не умеет.
- Они вооружены, неисчислимы.
- Не так черен черт...
- У нас нет вождей.
- Будьте ими.
Они продолжали болтать, из того, из другого окна, как птицы на жердочке; пререкались они, но - ни с места. Я выходил из терпенья.
- До зари, что ли, вы заставите меня здесь простоять, посередине улицы, нос задирать, шею вывертывать? Я не пришел сюда затем, чтобы распевать у вас под окнами, пока вы там зубами щелкаете. То, что хочу вам сказать, спеть нельзя, и кричать о нем тоже не следует! Отворите!
Отворите мне, ради Бога, а то подожгу я всю улицу. Эй, выходите, самцы (коль еще таковые остались); довольно и кур, чтобы насест беречь.
Полусмеясь, полубранясь, одна приоткрывалась дверь, потом и другая; осторожно высунулся нос, потом и весь зверь, и как только вышел один, все, как овцы, последовали. Всяк норовил заглянуть мне в глаза.
- Ты вылечился?
- Здоров, как вода.
- И никто на тебя не напал?
- Никто, разве стадо гусей, шип пустивших мне вслед.
Увидя, что эта двойная беда с меня сошла, как с гуся вода, они свободней вздохнули и нежней полюбили меня. Я сказал:
- Вглядитесь же: тело-то цело. Части все налицо. Нет, ни одной не пропало. Хотите очки мои?.. Цыц, будет с вас. Завтра яснее увидите. Время не ждет, вперед, полно дурачиться. Где бы могли мы переговорить?
Гайно сказал:
- У меня в кузнице.
В кузнице у Гайна, где пахло копытом, где почва была лошадьми утоптана, мы скучились в ночи, как стадо.
Заперли двери. На полу мерцал огарок, и огромные, перегнутые тени наши плясали по своду, черному от копоти. Все молчали. И внезапно, все разом, заговорили. Гайно взял молот и ударил по наковальне. Звук этот прорвал гул голосов. Сквозь пройму вошла назад тишина. Я ею воспользовался:
- Пощадим легкие. Я уже знаю, в чем дело. Разбойники - у нас. Ладно! Выставим их.
Те сказали:
- Они слишком сильны. За них - сплавщики.
- Сплавщиков томит жажда. Им не нравится смотреть, как пьют другие. Я вполне понимаю их. Никогда не нужно искушать Бога, и тем более сплавщика. Раз вы допускаете грабеж, не удивляйтесь, что иной - будь он и не тать может предпочитать, чтобы плод воровства был у него, а не у соседа в кармане. К тому же повсюду есть добрые и злые.
- Но ведь шеффен Ракун запрещает нам двигаться: в отсутствие остальных, наместника, стряпчего, надлежит ему оберегать город.
- Оберегает ли? - Он говорит...
- Оберегает ли, да или нет? - Стоит только взглянуть!
- Ну, так мы примемся за это.