Весна брала своё, Москва в этом деле не была исключением. Ранее повергающие в ужас результаты боёв сейчас совершенно не вызывали тревоги, страха или отчаяния. Природа с остервенением боролась с радиацией, приняв всё произошедшее, как соревнование, а может вызов, но в любом случае выигрывала, отвоёвывая место под Солнцем, в буквальном смысле. Куст прорывался сквозь ржавое днище грязной, зелёной «буханки», высунув свои размашистые, пышные ветки из разбитых окон. А вот, например, как боксёр, лиственница раскидала бетонные плиты порушенной малиновки, тянулась извилистыми тропами к Солнцу, возвышаясь над битым щебнем, бетонной крошкой, мазутом, стальными трубами и перегнившими под ней трупами, ставшими удобрением. Девчонки по странному стечению обстоятельств чувствовали себя здесь вполне нормально. Возможно, за почти десяток лет большая часть радиации действительно была поглощена землёй и растениями, а может, просто улетучилась, хотя это так не случается. Одно волновало, очень хотелось кушать и пить, причём постоянно.
Главным ориентиром в Москве был изваянный в бетоне и арматуре Ленин, что возвышался над любым другим зданием в городе на сотню метров.
Дворец Советов — величественное сооружение в стиле советского классицизма — сталинского ампира. Символ многочисленных побед социализма, расположенный на бывшем месте храма Христа Спасителя. От него паутиной по всей Москве расползались широкие проспекты. Тут восседали все важные шишки Советского Союза. Здесь же проводили совещания, собрания, съезды КПСС и принимали иностранных дипломатов. Высотой свыше четырёх сотен метров. Возвели этот проект за двадцать с лишним лет. Начали в 30-х, заморозили проект и разобрали на металл во время войны с нацистами в 40-х. Потом разморозили в 50-м и закончили уже в 71-м году. Даже сейчас, после бомбёжек, войны и разрушений Дворец Советов не переставал удивлять монументальной красотой.
Пускай все строгие и величавые барельефы были уничтожены, никак это не умоляло монструозного величия архитектурного гения десятка свыше проектировщиков. Не умоляло это и труда свыше сотен тысяч рабочих по всей стране, всех возможных профессий, напрямую участвующих в возведении этого гиганта. Здание столь громадное, имеющее столько нюансов и закоулков, что без инструкции, размером в том, просто не разобраться. Колонны из мрамора, надкушенные пулями и осколками, стояли не шелохнувшись, а толстенные стены не пропустили внутрь и единого снаряда. Даже ядерный удар, эпицентром в километрах двух отсюда, не смог разрушить, лишь поддел искусное художественное обрамление. А Кишка спал, совершенно не обращая внимания на происходящее вокруг.
Тоня была очень взбудоражена: — Какой огромный!
— Да, высокий, смотри, какой Ленин большой сверху.
— И зачем их столько? — Тоня задрала голову высоко вверх.
— Как же, вождь революции, политик, писатель, ещё и философ. Неужели ты и этого не знаешь?
— Знаю. Только его в каждом городе по штуке, и тут ещё один. Мне мама говорила, что в культе личности ничего хорошего нет.
— Наверное, им виднее было. Главное, что красиво. Смотри, какие храмы в сравнении с ним крохотные.
Белые, но грязные лестницы. И ступенек было штук сто, не меньше. Ни тебе поручней, ни скамеечек по дороге. Видно, члены партии обязаны были и сами каждый год сдавать нормы ГТО, чтобы каждый день подниматься и спускаться отсюда по два раза. Почему два? С перерывом на обед конечно! Служба службой, а обед по расписанию.
Датчики движения и звука, на каждом углу кабинеты с компьютерами, турникеты и много чего ещё. Многие вывески до сих пор горели зелёным, указывая на пути эвакуации. Где-то ещё тихо надрывался динамик, охрипши совсем, не перестав за девять лет кричать об эвакуации. Некоторые двери были заперты, о чём оповещал спокойный женский голос: — «Проход воспрещён». Может электростанция где-то в районе всё ещё работала. Преобладающая часть проводки в любом случае давно перегорела или была повреждена, потому можно было без особых проблем попасть почти в любой кабинет. А ещё тут были странные трупы. Может им неделя всего, а может месяц, но они, как и тот бандит и Елизавета, совершенно не гнили. И Николай не гнил. Не так далеко была пара высокоскоростных лифтов.
— Оля, Оля, смотри! Это же лифт, у него и кнопка горит зелёным.
— И правда.
— Прокатимся?
— Тебя поездочка такая не пугает?
— Не пешком же нам подниматься, тут этажей сто, не меньше.
— Потерпишь, и для здоровья полезно.
— А рюкзаки?
— Тренируйся, чего ты по пустякам сразу киснешь?
— Он же рабочий.
— Говорю нет, я не хочу между этажей застрять или вниз упасть. Кто нас потом вытащит? Если нас вообще в лепёшки не раздавит.
— Тоже правда… — Тоня расстроенно цыкнула.
— Пойдём, и керосинку зажги, там темно будет.
Одна из широких лестниц уходила высоко-высоко, что видно было по узкому проёму между сегментами. Такая же пыльная и грязная, как та, в Перми. Долго. Очень долго идти. Этаж за этажом и никаких изменений. Только на некоторых не перегорели лампочки — можно было осмотреться. Однако ничего помимо ещё одного десятка пересохших трупов не находилось. Несколько в строгих костюмах, чемоданы раскиданы по сторонам и некоторые раскрылись так, что бумага во все стороны разлетелась. Тоня принялась перебирать их и тут выхватила один из охапки.
— Смотри, Оля! Нашла. Проект какой-то.
— И что там?
— От января 1976 года. НИИ Заражений и Иммунных Систем. В Челябинске был! Что-то о бюджете, финансирования мало.
— А название?
— Да-да. Проект-21. Всё.
— Так у нас на танке такой же номер.
— Значит, точно про нас написано!
— Скорее всего.
— Блин, тут ФИО министра стёрлось, кому адресовался документ, а я не знаю.
— Здравоохранения же?
— Ага.
— Я тоже не помню.
Оля принялась рассматривать другие документации, но все они были или рваные, или вообще не о том. Найденный листочек был единственной зацепкой. Оля окинула бардак взглядом.
— И что нам делать в таком случае?
— Видимо, дальше тут бродить, только что-то мне нехорошо.
— Так… Вообще, мне тоже тут как-то душно и тошно.
— А ещё я есть хочу.
— Угу, я тоже. Пойдём вниз. Может, забыли что-то, а так близки к разгадке!
Спустившись и объевшись, девочки принялись вновь исследовать каждый уголок. На всех компьютерах пароли — не зайти, все немногочисленные документы о каких-то бытовых московских делах, жалобы случайные. Отчаявшись найти что-то полезное, они уже хотели подниматься вновь, но Тоня наступила на что-то, отдавшееся стеклянным звоном.
— Ой! Я раздавила что-то.
— Да тут всё разбито давно.
— Не… Смотри! Да это же план эвакуации! Мы тут вот. А что это внизу?
— Без понятия, — Оля подняла большой холст, на нём в боковом разрезе был изображён Дворец Советов, но большую часть занимал план первого этажа первого сегмента, — Какое-то подвальное помещение.
— Как думаешь, там есть что-нибудь полезное?
— Оно везде может быть.
— Тогда пойдём туда. Там точно что-то есть!
— С чего такая уверенность?
— Не в уверенности дело. Мы тут всё точно не сможем осмотреть, так что давай просто ходить туда-сюда. Все великие открытия в огромном мире произошли случайно!
— Или просто неожиданно… Ну, пойдём.
На этаже всего четыре входа, девчонки пошли к ближайшему. Вновь лестница, может, в сотый раз на пути, если не тысячный. Широкая, будто вход в метро, но потолок низко — неуютно. Единственная радость: с электричеством тут хорошо, но ничего конкретного не видно. Только благодаря указателям получалось сориентироваться в начавшемся лабиринте. Очередная дверь со скрипом открылась, в лёгкие попала концентрированная, тяжёлая и падкая на вызывание чахотки пыль.
— Апчхи! — девчонки чихнули в унисон.
— Не нравится мне тут. Жутко как-то, — Тоня с неуверенностью делала шаг за шагом по узкому и витиеватому коридору.
— Не тебе одной.
Глухой звук берцовых сапог и ботинок возвращался эхом со всех сторон.
— Есть хочу, — пожаловалась Тоня.
— Мы недавно поели, — безучастно отвечала ей Оля.
— И пить хочу.
— Мы недавно попили.
— А ещё голова болит.
— Мы недавно головами болели.
— А ещё…
— Не тебе одной тут дурно, чего ты жалуешься?
— Я виновата, что ли? Хоть попить дай, у меня голова кружится.
Оля вытащила бутылку, дала Тоне. Та с жадностью выпила литр и пила бы дальше, если бы Оля не выхватила воду у неё из рук.
— Хей!
— Я тоже хочу, ты и так почти всё выпила.
— Чего злая-то такая?
— Не злая. Тут пыльно, душно, темно и сыро. Ещё и не ясно, куда мы идём вообще.
Относительно узкий коридор вывел девочек в огромный, шириной метров десять, высотой все четыре, что целиком упирался в гигантскую гермодверь. Над ней надпись монументальным шрифтом белой краской на кирпичах — «Убежище Вход № 4». Чуть осмотревшись, девочки нашли лишь светящуюся голубым панельку с механическими кнопочками. Оля постукала по одной из них костяшкой указательного пальца. Послышался тихий женский голос.
— Демидов? Почему так рано вернулись? Случилось чего?
— Ой, здравствуйте, — ответила Оля.
— Вы кто?!
Тоня вклинилась: — Странники!
— Какие странники? — женщина помолчала пару секунд и слышно было, что она затаила дыхание, — Посмотрите-ка в камеру, она сверху справа, в углу.
Девочки смутились, но выполнили просьбу.
— Вы что там делаете? Как вы вылезли? Чёрный ход замурован давно.
— Так мы пришли, а не вылезали, — отвечала женщине Тоня.
— Отставить шутки! Дети, вы что там забыли? Юрьевич, у нас тут потеряшки две, как-то выбрались, — женщина эта отдалилась от микрофона и что-то ещё кричала.
— Лена, о чём ты вообще? Какие ещё потеряшки? Я же просил… Твою-то, — послышалось не самое цензурное слово, — Давай скорее, под мою ответственность.
— Дети, отойдите.
Девочки послушно отошли от двери на метра два. Оная с шумом и лязгом, скрипом и громом стала заезжать в стену, что толщиной метра три — не меньше, и состоявшую из разных слоёв. От кирпича, до стали, чугуна и каких-то полимеров.
— Сразу в карантинную их.
— Идите в правую створку.
— Постой. Это что у тебя за спиной? — перебил мужчина.
— У меня? — ответила Оля.
— Да, что это?
— Винтовка моя и рюкзак.
— Ты кого к нам впустить хотела? — закричал Юрьевич, а створка спешно закрывалась.
— Так ведь же…
— Тебе глаза на что? Ты видишь — вооружены. Даже наши такого старья не носят, кто это по-твоему?
— Да не ори ты! Винтовка и винтовка, это дети совсем, видишь они без защиты даже?
— Дальше что? — мужик этот разгневан был, вспылил, как свистящий чайник.
— Они бы там без неё и часа не провели.
— Может они её скинули где. Охрану к створкам вызови.
— Не надо охрану, мы ничего плохого не желаем! — вмешалась Тоня.
Мужчина на мгновение остыл.
— Так, ладно. Сколько лет?
— Мне двенадцать, вот скоро тринадцать будет, три месяца ещё, наверное.
— А тебе?
— Семнадцать, летом восемнадцать исполнится, — отвечала Оля.
Снова молчание.
Лена по ту сторону динамика прервала паузу: — Ну так что?
— Винтовку тут оставь, тогда впустим, — отвечал девочкам мужчина.
— Нет, — чётко и ясно сказала Оля.
Мужчина вздохнул: — Значит, там оставайтесь.
— И пусть. Многого не потеряем, дальше пойдём.
— Девочка, кому ты врёшь?
— Не хотите — не верьте. Пойдём, Тонь, наверху поищем.
— Куда же?..
Вмешалась Лена: — Одумайся же ты, хрущ старый! Хочешь, чтобы они там померли?
— Я с оружием кого попало впускать не буду и тебе запрещаю!
— Девочка, что тебе стоит винтовку оставить? — говорила Лена.
— Многого стоит.
— Я же тебе говорю, две мародёрки… Ты что делаешь? А ну, куда?
— Заходите скорее, — сказал женщина и створки снова открылись.
— Да я тебя. Ах ты, бестия… — послышался глухой удар.
— Вот же пень, я их на верную смерть там не оставлю. Заходите в правую створку, там карантинная, сейчас подойду.
— Ты у меня пожалеешь, за неисполнение должностных…
— Шишку на лбу обработай, хрящ, ещё и бессовестный к тому же. Акваланг этот где?
— По правую сторону есть один. Нужно на склад сходить, остальные семь Демидов с командой разобрали.
— Вот и сиди тут, а я пошла.
Динамик умолк.
Девочки оказались в комнате с красными лампочками на стенах. Налетело облако белёсого газа, скорее похожего на пар. На привкус сладкий и спустя секунд тридцать был откачан. Открылась створка поменьше, с оранжево чёрным обрамлением по контуру. За ней было большое, белое помещение, до нелепости похожее на кабинет хирурга. Девчонки зашли, створка позади шмыгнула в сторону, а в нос ударил запах старой больницы. Серенькие ширмы, потёртые стулья, стальные кушетки, стол из ДСП. Дверь с окном, за которой Лена всё старалась собраться с мыслями и войти. Оля держала всё это время винтовку в руках. Убирать за спину не отваживалась.
Наконец дверь отворилась, к девочкам зашла Лена, чьё взволнованное лицо можно было видеть сквозь окошко в герметичном костюме.
— Садитесь, дети, садитесь, — Лена присела за широкий стол с кипой бумаг и стопкой карандашей на нём.
Подозрения в мародёрстве Олю очень задели, отчего она недоверчиво смотрела на эдакого вахтёра.
— Тебя Тоня зовут? А подругу твою серьёзную как?
— Ага, я Тоня, а она Оля.
— Да, я Ольга.
— Ольга и Антонина. Запишем. Вы как тут у нас оказались?
Не успели девочки ответить, как динамики в кабинете включились.
— Лена, Демидов передаёт, танк при входе, совсем недавно брошенный. С котом внутри, что самое интересное.
— Это наш! Скажите, чтобы не трогали! Там ещё число двадцать один на корпусе, а кота Кишка зовут, позовите его, он откликнется! — ерничала на стуле Тоня от нетерпения.
— Слышал, Юрьевич? — сказала Лена.
— Сейчас передам.
Прошло секунд десять.
— Да, откликнулся и цифры те же, — удивлённо отметил Юрьевич.
— А вы можете котика забрать?
— Нет, у них дел полно.
— Всё, не подслушивай, иди дальше спи, — сказала Лена и снова обратилась к девочкам, — Бывает же, на танке?
— Да, из Челябинска, говорили же, — говорила Тоня.
Лена положила листок с записями на стол, чтобы девчонки его вдели, — Оля, Тоня. Семнадцать и двенадцать лет. Вы приехали на танке. Из Челябинска. Сквозь огромный радиационный фронт… С котом. А на танке у вас двадцать один написано?
— Ага, — Оля опомнилась, отложила винтовку, достала из рюкзака документ: — Вы не знаете, о чём это?
Лена взяла листок, вчиталась, покрутила его в руках. Глубоко вздохнула и принялась всматриваться Оле в глаза.
— Чего вы на меня так смотрите?
— Знаем о чём, но для начала расскажите о себе. Нужно понимать, кого мы впускаем.
— Мародёров впускаете.
— Не злись, работа у него такая — ворчать, потому что старый уже. Никакие вы не мародёры. Вот, например, что у тебя с ушком?
Оля стала сколько не злой, столько нервной.
— Неважно. Рана обычная.
— Угу… А ты, Тоня?
— А что ещё рассказать? Вот недавно только поднялись на тридцатый этаж, вроде, но там так душно, что голова кружится.
— Наверное, как в Москву приехали, голод с жаждой постоянно мучают?
— Ага.
Лена взглянула на девчонок с досадой и облокотилась щекой на руку.
— Меня ваше молчание напрягает, — Оля чуть нахмурила брови.
— Скажи мне, у тебя месячные есть? — спросила наконец Лена.
Оля впала в ступор.
— Оль, это же?..
От неловкого объяснения спасла Лена: — Потом объясним. Ну так что, Оля, есть?
— Сейчас нету, — разговоры эти вгоняли Олю в краску от стыда, так как об этом она общалась с мамой лишь пару раз и больше тема не поднималась за ненадобностью.
— А были?
— Ну, да..
— Понятно. Дайте сюда пальчики, не стесняйтесь. Это быстрый тест.
— Не люблю я кровь из пальца, — с отвращением на иголку взглянула Тоня.
— Я только проверю вас и всё. Стерильная иголочка, зелёнкой вымочила, вот ватка и спирт, не бойтесь.
Девчонки противились.
— Нет, что за дети? Да как я вам докажу? Хотите, чтобы я их в бочке с йодом измазала или в цистерну со спиртом окунула? Я вас проверить должна на наличие болезни. Порядок такой!
Оля нехотя протянула мизинец. Холодный металл на долю секунд погрузился в кожу, раздвигая мёртвые клетки, впился в мясо, потревожил нервы, из ранки потекла свежая кровь. Лена капнула ею на бумажку, которая тут же окрасилась в синий цвет. Тоня же зажмурила один глаз и отвернулась. Вторая бумажка тоже окрасилась в синий. Лена посмотрела на результаты, на девочек, снова на результаты. Смяла бумажонки и выкинула в мусорку под столом, зашуршала чем-то у себя за спиной. Скафандр стал чуть пышнее, она наконец сняла с себя шлем.
Коротко подстриженные рыжие волосы, добрый и тоскливый взгляд, узкие брови. Щёки, как обычно у Оли, бледные, а на нижней губе справа большой шрам, как от рваной раны.
— А вы заболеть не боитесь? — спросила Тоня.
— Здоровы вы, это точно, — Лена нажала на какую-то непримечательную кнопочку на столе, — Юрьевич! Каменёву скажи, чтобы приём готовил.
— Чего случилось?
— Чего девять лет ждали.
— Да быть не может.
— Каменёву ты скажешь или нет?
Динамик замолчал, Оля уже косо посматривала на винтовку.
— Спокойно, защитница наша. Никто вас не тронет.
— Верю.
— Правда, не стоит нервничать. У нас там старики и дети, испугаешь всех. У нас и еда есть, и вода, и всё, что нужно. Переночуете у нас, отдохнёте, а мы вам расскажем всё.
— Тётя Лена, а почему вы так с ним общаетесь? — вновь перебивала Тоня.
— С кем? Юрьевичем? Он отчим мой. Человек хороший, потому и ссоримся часто. Он правила чтит — воспитание, в войну партизаном был. А я больше справедливость люблю. Мы, конечно, ругаемся, но это так, любя, — Лена улыбнулась.
— А что за звук там был? Вы его ударили что ли? — уже встряла и Оля.
— Да ты что! — Лена тихонько засмеялась, — Нет конечно, я ему парик сорвала, он за ним и головой о дверь ударился с грохотом. Подняла его, вас впустила. Я ж не изверг какой. Юрьевич! Ну, что там?
— Да готово всё, готово. Вас ждёт.
— Пойдёмте за мной, покажу вам всё.
Технические помещения. Народа нет, зато есть пыль, трубы, вентиля и люминесцентные лампы. Некоторые из них помигивали, а другие и вовсе не работали.
— Две тысячи нас тут, маленький городок. Дети, старики. Вы уже слышали одного, самого ворчливого. В основном у нас тут бывшие учёные, да пара депутатов, Демидов один из них. Умный мужик и наглый, потому и заделался политиком.
— Круто, значит мы со всеми повидаться сможем? — Тоня вглядывалась в даль идущий коридор с кучей разветвлений, но двери эти как правило были заблокированы или закрыты.
— Не сможете.
— Почему? — Тоня даже возмутилась.
— Позже объясню.
— Ладно… А что кушаете. Запасов много?
— Чего едим? Вода дождевая в целом безопасная, как и снег, мы её собираем хитровымученным способом, потом сквозь фильтры промышленные пускаем, хотя они порядком износились, кипятим, потом и пьём. С едой сложнее. Плесени мы новой не придумали, да и грибы с такой радиацией есть опасно. Погода чуть лучше станет, теплее, пойдут группы в таких вот костюмах, но поновее, обыскивать окрестности в поисках съестного, за МКАД иногда выбираются за землёй чистой. Овощи разные пытаемся выращивать. Картошку и морковь под лампами ультрафиолетовыми. Животных нет, единицы только приспособились как-то к новым условиям. Что ещё, фундук собираем, горох пока приживается, рыбы нет, куриц у нас тоже нет, поэтому сублиматы и концентраты из запасов едим.
Вот и Оля заинтересовалась: — А электричество у вас откуда?
— Видели столб пара уходящий высоко вверх?
— Наверное, не обратили внимания.
— С противоположной стороны подъезжали. В общем, ещё давно умудрились недалёко по катакомбам ядерный реактор для независимого питания установить. А до него можно на дрезине доехать. От него и городок наш, и Дворец Советов, и даже округа в радиусе километров десяти питается. Простой совершенно, небольшой, оттого надёжный. Стержней урановых рассчитано было на двадцать лет при полноценной эксплуатации. А тут и питать почти нечего, так что на наш век не закончатся. У нас и выход к Метро есть! Только толку от него нет.
Компания спустилась по узенькой лестнице к коридору пошире.
— А что за болезнь эта, о которой вы говорили?
— Вирус искусственный или бактерия, за столько лет так и не решили. Вроде и антибиотики действуют, а как вирусы может вечно жить на поверхности. На ручке дверной, например. В организме не мутирует. О заболевании и раньше знали и прививали, а этот штамм новый в начале войны появился.
Тоня: — И вы не боитесь?
— Мы этой «лакмусовой бумажкой» проверили, вы не болеете. Сейчас вам Каменёв всё объяснит, если я права конечно, — Лена открыла какую-то непримечательную серую дверь. Следующий коридор был шире, и очень чистый.
— Кто этот Каменёв? Депутат второй? — Оля рассматривала стены, укрытые одеялом из детских рисунков и картинок мелом.
— Он самый. Их больше было, только померли почти все. Он вам понравится. Добрый мужчина, даже дедушка, умный. Детей любит, только курит много. И где только находит.
За стеной послышался разговор двух мужчин.
— Когда мы дойдём? — спрашивала Тоня.
— Квартальчик минуем только. Вы главное не пугайтесь реакции, мы редко кого-то нового видим, как правило хороним только.
Лена зашла первой, слева стояли двое мужчин до этого оживлённо о чём-то дискутировавшие. Оля мучалась от голода, отчего даже не обернулась.
— Ох, доброго дня, Елена Сергеевна, — сказал один и уткнулся в ворот куртки.
— А это с вами кто? — говорил уже второй прокуренным голосом.
— И вам доброго, товарищи. Девочки, потерялись тут, — Лена ускорила шаг и подгоняла девчонок.
— Так как же потерялись? Они же… Елена вы куда? Елена! — Мужики лишь почесали головы, да принялись дальше что-то увлечённо обсуждать, но уже по иной причине.
— Елена Сергеевна? С чего такая формальность? — пыталась отвлечься Оля.
— Каменёв Пётр Андреевич главный тут, потом Демидов, как главный разведывательной группы, за ним Юрьевич — имел опыт в управлении, а четвёртая я. Одарённая была, а на деле просто учиться очень любила. Школу экстерном закончила, попала лаборантом в одну лабораторию, к отчиму. Правда, не на долго. Ай, не суть, вот и пришли.
Лена приоткрыла дверь с непримечательной табличкой, за которой был уютный кабинет, освещённый несколькими желтыми лампочками накаливания. Сильно воняло дешёвым табаком. За столом, довольно массивным надо сказать, сидел худощавого вида старичок, именно что старичок, а не старик, на вид лет семьдесят. Уголки его губ приподнялись, мощные брови тоже, лицо покрылось глубокими морщинами. Глазики у него маленькие, чёрные и впалые, пальцы костлявые. Чем-то напоминал Кощея, но он так живо и с интересом пробегался взглядом по гостьям, завораживающе двигая руками, перекладывая папочки на столе, что совершенно не пугал.
— Здравствуйте, дорогие! Спасибо, Лена. Можешь чаю принести, пожалуйста? Какой хотите? У нас тут зелёный есть, с шиповником, может кофе, — улыбка честная, но рад он был не самим девчонкам, взгляд не тот.
— А можно с шиповником? — обрадовалась Тоня.
— Конечно, Лена?
— Сейчас приготовим, — Лена поспешно удалилась.
— Я так понял, что вы голодные? — Каменёв достал два больших, похожих чем-то на козинаки, брусочка, — Это хлеб наш. Неказистый, но питательный, уж поверьте.
Тоня взяла с опаской, а вот Оля с жадностью вцепилась в мякиш. Некрасивый, на вкус как сладковатая бумага, но сытный.
— Начнём с формальности. Я Каменёв Пётр Андреевич. Приятно познакомиться.
С голоду Оля забыла о нормах приличия и отвечала с набитым ртом. — Да, взаимно. Спасибо за угощение. Я Оля, а она Тоня.
— Елене вы рассказывать, я так понимаю, отказались, тогда мне поведайте историю вашего приключения.
Оля и Тоня оживлённо, может с получас рассказывали ему о своих приключениях и встречах, а он молча и понимающе кивал, иногда задавал наводящие вопросы и по такому поводу убрал сигареты подальше, хотя часто посматривал в их сторону. Посреди рассказа приходила и Лена, принеся две кружки с чаем. Тоня прямо светилась от радости в гастрономическом экстазе, а Оля, расслабившись на стуле, просто дополняла рассказ сестры.
— А ещё, три дня назад мы женщину встретили… — Тоня заметила перемену в лице Оли и отступилась в мысли, — Но она торопилась куда-то, толком и не поговорили.
— Удивительно! Демидов с командой последний раз год назад людей встречали. Тоже весной. Семейная пара с младенцем. Пережидали что-то в одном подвале, в районе Лобни.
— И что с ними? — поинтересовалась Тоня.
— Не могли же мы их оставить, вот и привели сюда. Точно помню, что отца Станислав зовут, а маму Ксения. А девочку… Вроде Соня. Главное, Стас у нас сейчас техникой занимается, а жена его в детском саду воспитательницей работает. Рук всегда не хватает, лодырей у нас нет. Одно сломается, другое, ещё нужно с едой что-то решать, проблем немерено.
— Получается, вы не всем помогаете?
— Двери открыты для всех, кто готов жить в мире и трудиться. Исключение — дети.
— Интересная у вас политика, — сказала Оля и пропала в мыслях на мгновение.
И не скрываются ото всех, и в спасателей не играют, потому что на всех места не хватит. Нет, места хватит, а вот еды и прочих благ — нет. Такая простая идея на самом деле, никаких излишеств. И нечему ломаться, что самое главное. Работать может любой, так пусть тогда работает. Зачем придумывать различия и ограничения? На самом же деле, чем больше на идею накинуто слоёв, чем она сложнее, тем легче ею обмануть и ввести в заблуждение. Это как лепка на фасаде. Не станут же на гнилую лачугу такую красоту лепить? Будут. И лепили. Чтобы обмануть красивой обёрткой. Денег с обманутого заработать, например. Если поведёшься, потом ещё крыша на голову упадёт.
— Шрам такой серьёзный. Где успела пораниться?
— Да так, недавно.
— Хочешь, мы тебя к врачу отведём? Он у нас профессионал своего дела. Даже меня умудряется латать.
— Не надо, всё хорошо, — Оля ответила сухо, отводя взгляд.
— Ох, дело твоё, но тебе очень повезло со здоровьем, раны такие обычно долго затягиваются.
— Может, и правда повезло.
— Тоня, выйди, пожалуйста. Буквально в соседний кабинет слева, где Лена…
— Почему?
— Не перебивай, — Каменёв сказал это очень строго, по-командирски, но без злости.
Тоня в ответ лишь пристыженно угукнула и села ровно.
— Мне нужно с Олей поговорить.
— Понятно, — Тоня тихонько встала и вышла.
— Убедительный же вы, — отметила Оля, провожая взглядом понурую Тоню из кабинета.
— За сорок лет научился. Так вот, Оля, помнишь родителей своих?
— Нет.
— А адрес? Школу? Где родилась? Что угодно.
— Только отрывками. Свет назойливый, свист в ушах. В Челябинске это всё было.
— Челябинск, значит.
— А что?
— Сейчас, — Каменёв за долю секунд выкопал из-под кипы макулатуры белый компьютер. Машина зажужжала, издала пронзительный писк, — Если предположение верно, то возможно у всех нас появятся некоторые ответы.
Оля спокойно сидела, пока Пётр Андреевич что-то усердно печатал. Вот он остановился, взглянул на Олю, на экран, снова на Олю и вновь на экран.
— Что случилось?
— Нашёл, по мелочи, — он развернул монитор, оттуда на Олю смотрело её фото в школьной форме, когда ей было 16 лет, и какой-то документ, — Узнаешь?
— Да, это я! Не самое лучшее фото конечно, я тут глупо выгляжу и галстук кривой.
Оля принялась вчитываться в документ, который о ФИО старательно умалчивал. Эти строки могли быть о ком угодно.
“Физическое развитие соответствует возрасту. Болеет редко. Сдержана в проявлении эмоций и чувств.
Из добропорядочной, полной семьи. Единственный ребёнок. Никаким систематическим унижениям и дискриминации не подвергалась. К знакомым и семье относится дружелюбно и отзывчиво.
Учится хорошо, но должного энтузиазма в олимпиадах и соревнованиях не проявляет. Лучше всего проявляет себя в гуманитарных науках. Коллективом не отвергается. Не ведомая, не лидер. К любым конфликтам относится отрицательно, новых людей сторонится. Особо массовых мероприятий тревожится. Брать большую ответственность в том числе.
Внеклассные мероприятия посещает редко. Числилась в пяти кружках, в каждый записывалась добровольно. Каждый бросила. Больше прочих посещала литературный — два года. Порученные задания выполняла исправно.
Отличается замкнутостью. Ведёт себя сдержанно. Общается неохотно. Близких друзей нет. Обещания выполняет в срок, чем заполучила положительную характеристику от коллектива. Любит одиночное времяпрепровождение, но не отказывается от возможности поучаствовать в чём-то, как пассивный участник или сочувствующий.
Склонна свои проблемы взваливать на себя, переживаниями не делится. Не единожды была замечена в комендантский час на набережной. На учёте в детской комнате милиции не состоит.
Ребёнок склонен к тревоге и чрезмерной самокритике. Не имеет чётко выраженных целей, пассивен, из-за чего необоснованно принижает своё положение в коллективе. Добра, склонна к сопереживанию. Требуется профилактическая беседа с родителями.”
Оля помотала головой в негодовании.
— Что это? Это так обо мне психолог писала? Единолична? Без энтузиазма? Пассивный частник… ой, участник? И ничего я на себя не взваливала, нормальной была.
Каменёв сидел опечаленным.
— Что ещё там? Это база данных?
— Да. Подходи ближе.
Свидетельство о рождении. И о смерти: на которое Оля не сразу обратила внимание. Протокол патолога-анатомического вскрытия. Там было много чего написано, но главное и больше всего бросающееся в глаза — смерть в результате странгуляционной асфиксии (удушье). На свидетельстве о смерти печать, росписи и написаны сверху фамилия, имя и отчество. День рождения 22.06.1958, а строчками двумя ниже день смерти 26.12.1975.
— Что это за идиотизм?
Каменёв выставил кружку с оранжеватой водой: — Держи, валерьяна обычная.
Оля недоверчиво взяла её, принюхалась. Да, валерьяна, самая обычная.
— На старости лет помогает уснуть и тебе успокоиться поможет.
— Так может вы объясните, что это вообще такое? — отпив, продолжала Оля.
— Досье, если просто, на Тоню тоже есть, но неполное. В архивы электронные мало что успели перенести.
— О чём вы? Свидетельство о смерти, экспертиза какая-то. Я тут перед вами сижу, что за розыгрыш?
— Эх, — он вздохнул, а на лбу у него выступил пот.
— Чего же вы молчите?
— …
— Говорите уже, хоть напрямую!
— Был в Челябинске один проект…
— Который двадцать первый?
— Да, по созданию вакцины был. По бумагам всё прилежно и чисто, но на деле… На деле эксперименты ставили над людьми. В общем, вы, если это вы, что очень вероятно, этим экспериментом и являетесь.
— Глупость! Не стали бы у нас таким заниматься.
— Не забывай. Как бы то грубо ни было, а жизнь одного — это ничто перед жизнью миллионов. Всё же государство должно было о безопасности всего общества думать, а не о благополучии одного человека.
— Говорю, глупость! И причём тут двадцать один вообще?
— Не поверишь, но просто так. Ничего конкретного, просто цифра.
— Ну, и зачем это всё? Что за эксперимент?
Пётр Андреевич сложил руки в замок, упёрся в них подбородком, опустил взгляд: — А ты думаешь, почему вам с Тоней всё нипочём? И Лена тебя спросила о делах женских. Ты… Не могу я так.
— Что я?!
Каменёв схватился за переносицу, зажмурился, полностью уйдя в себя на мгновение.
— Не учили нас такие вещи рассказывать, так что извини. Ты, как бы так выразиться, неудачный образец. Детей не можешь иметь. Не знаю конкретики, но эксперименты с иммунитетом не прошли без последствий, но огрехи были учтены. Тоня была второй, ей повезло больше. Вы не всесильны, но можете пережить намного большее, чем простой человек. Что-то с метаболизмом связанное.
Оля молчала. Ничего — просто тишина. Никогда не выражающая ничего и никого. Смотрела в его опустошённые глаза таким же опустошённым взглядом. Каменёв чуть обмяк, голос стал мягким.
— Вы совершенно ничего не помните?
— А какая уже разница?.. Никакой.
— Расскажи всё-таки, что у тебя с ушком?
— Мужчина. Напал на нас. Женщину застрелил. И нас хотел. И я его, того, пристрелила. И добила… — Кожа у Оли покрылась мурашками, а руки чуть побледнели,
Пётр Андреевич спохватился и подошёл к Оле, положил ей на плечо лёгкую руку: — Тише, никто тебя не осудит.
— Я обещала, что буду защищать её. Но я же убийца значит? — стеклянный взгляд сменился на полный непонимания.
— Другой мог бы просто сбежать. Не каждый готов стоять на своём, рисковать жизнью, защищать того, кто дорог.
— Наверное… — Оля вытерла нос рукой.
— Хочешь историю расскажу?
Оля по-детски угукнула, будто ей и не восемнадцать почти, а только шесть исполнилось. Каменёв присел рядом.
— Тот день выдался на одну памятную для учёных наших дату, поминали кое-кого, уже и не вспомню. Всесоюзного масштаба была фигура, а тут и банкетный зал был. Решили здесь проводы устроить. Когда бомбы полетели, лет восемь назад, я думаю, все в метро побежали, бомбоубежища, бункеры. И, так вышло, болезнь скосила почти всех. Повезло единицам, тем, кто смог пережить болезнь, и тем, у кого к вирусу иммунитет был, хотя они всё ещё были разносчиками. Честно говоря, я сам был тогда в недоумении, вроде умные люди, подумай, учёные же, не я, кто с бумагами возится, считай бухгалтер, а мозговитые, воспитанные по всем идеалам! В общем, ум о разуме ещё ничего не говорит. В первые месяцы, когда я только начал людей организовывать, даже думать не смел, что стану главным, нашлись обыкновенные предатели. Даже нацисты. Выяснили, что у них иммунитет есть, а значит нужно сохранить особенность, сегрегацию начать. Геноцид, другим же не повезло. Нечего женщинам с мужиками неполноценными возиться. Их тогда около пятисот было. Начали людей терроризировать, избивать, калечить, даже убивали, всё под предлогом исключительности. Горстка депутатов, что тогда нами именно правила, вступила в сговор. И, что думаешь?
Оля внимательно слушала Каменёва, но никаких предположений не имела, потому лишь пожала плечами.
— За дверьми на первом ярусе лежат самые рьяные из них. И тем, кто приказал их расстрелять, был я. Конечно, были единицы покаявшихся, которых мы заставили самую тяжёлую работу выполнять, а других мы просто выгнали.
Оля вжалась в кресло. Каменёв заметил это, извиняющееся покашлял и достал сигаретную пачку. Чиркнул спичкой, что сразу зажглась. В жёлтом свете его лицо выглядело намного приятнее, живее даже. Он глубоко затянулся, а затем кабинет наполнило облако дыма.
— Извини, надеюсь, ты не против? — он стряхнул пепел с сигареты куда-то в ящик.
Оля помотала головой.
— Идейным людям часто не дают выбиться в люди. Лишь единицам и тех потом душат. Я же родом из деревни, вся родня с Днепра. Мы многое пережили, устану перечислять. Особенно в войну, от коллаборационистов, от полицаев, от предателей. Одного деда моего заморили голодом в Бухенвальде. За сотни километров увезли, чтобы просто убить. А второй погиб под Ржевом, так всех раскидало по Родине. Мама немного знала немецкий, её использовали как переводчика. Ошиблась в каком-то документе, с её слов. Решили повесить. Волей случая спасли партизаны, она под пулями и выбралась. Уже когда освобождали Украину — мой отец заживо сгорел в тридцатьчетвёрке. Подбили. А я был рядовым. Мне тогда единственному в роте не хватило ППШ, представь себе? Ходил с Мосинкой, но она мне очень нравилась! Да я и никогда сильно не геройствовал, о чём порой даже жалею. Почти погиб от гранаты, но меня случайность спасла. Я по неуклюжести споткнулся, спасся от осколков, а товарищ позади меня — нет. На самом деле, немцы были глубоко несчастные люди. Но это не оправдание. Им плохо жилось после первой мировой, решили взять реванш, решили, что форма черепа, генетика, фашизм и много чего ещё их спасёт. Как видишь. В принципе глупо в чём-то нацию винить, расу, ты и сама знаешь, человек это всё не выбирает, а разный язык — не повод убивать друг друга. После всего этого я не чувствовал никакого сожаления, отдавая приказ. Люди, возомнившие себя лучше других по факту рождения и того, чего не выбирали — не достойны такого сострадания. Я так понял тогда, уверен, и умру с этой мыслью. Будь убеждена, если кто-то первый взял тебя на мушку, готов застрелить, ты имеешь полное право защищаться. Жизнь любит играться с нами, потому что нам мало что подвластно, но если подвластно, то мы обязаны отстаивать это. Мы это то, что мы успели сделать. А насчёт прошлого. Вы отличаетесь от нас, советская власть дала вам обеим шанс прожить новую и интересную, пускай и очень сложную жизнь. Вам не следует тратить её на скорбь и траур, вам нужно жить! Как никто из нас сейчас не может, вот так нужно жить! За всех нас. Это же чудо, что вы нашли нас на обломках нашей Родины!
— Значит, я сделала всё правильно?
— Да ты что, конечно! Даже если приходится совершать тяжёлые поступки, если некоторые страшные события — это правда, главное, что ты способна задуматься о ком-то, помимо самой себя. Это большое дело, поставить чью-то жизнь выше своей, тем более лезть под пули ради этого. Скажи, Тоня нашла свою цель?
— Пока нет.
— Ты же поможешь ей?
— Да! — решительно ответила Оля.
— Тогда не волнуйся, — он похлопал её по спине.
— И что нам делать дальше?
— Могу предложить поехать на Байкал. Знаю, что там есть ещё одно крупное убежище, да и природа там намного лучше.
— Понятно.
— Думаю я, историю Тони ты знать не хочешь.
— Не хочу.
— Правильно.
Оля долго сидела, обдумывая услышанное, но вдруг оживилась: — Из-за чего война началась?
— Ох, многие войны не так уж и сильно отличаются. Всё порой невероятно просто. Власть, Оля. Всему виной желание власти, денег, пороки человека, и любая система, что всё это поощряет. Абсолютно любая. Вместе это приводит к страшным последствиям. Понадеялись, что ракеты у них лучше и оборона крепче. А когда на тебя с двух сторон летят бомбы, что остаётся? На каждую ответить тремя такими. Да только весь мир в труху и всё на этом. Что остаётся простым людям? Лишь защищать, что им дорого. Что там, что тут.
— Ну, да, пожалуй, звучит логично. Спасибо.
— Не за что, я же и сам многого не знаю, просто это звучит разумнее прочего. Аналогии, — Пётр Андреевич улыбнулся, — И вообще, пойдём-ка к Лене, а? Городок наш посмотрите, у нас дружные все, общая беда как-никак. Может остаться захотите.
— Давайте.
Они вышли.
В кабинете сидели Лена и Тоня, первая искренне улыбалась, смотря на довольную физиономию второй. Тоня с важным видом восседала на стуле, задрав немного нос и переставляя фигуры двумя пальцами. Вот Лена сходила ферзём прямо под удар пешки, съедая слона, а вот её конь пал под ударом ладьи. Вдруг её король попал в безвыходную ситуацию, застряв между ферзём, который скользнул прямо в угол доски, и пятью пешками, что защищали друг друга. Каменёв с интересом нагнулся к шахматной доске.
— Елена, любите же вы шахматы.
— Оля, Оля! Смотри, а я вот выигрываю, в первый раз играю!
— Молодец, я тоже играть немного умею, — Оля была понурой сейчас, как когда Тоня выходила из кабинета.
— Что случилось?
— Ничего страшного, просто вымоталась немного.
Лена вклинилась в разговор, когда её короля съела пешка: — Пойдёмте-ка вместе в столовую. У нас сегодня варёная картошка, мясо и даже компот есть.
Тоня обрадовалась: — Круто! Мы давно такого не ели.
Столовая. Таких в бункере было несколько, но и этой хватало сполна, тем более обедали тут не все. Лена сказала, что в последнее время поломок много, так что многие без обеда работают или в свободное время едят, кому как удобнее. Деньги в городе не используют. Что умеешь делать — тем и занимаешься, кто старательнее отработал — больше съел. Одежду, мебель и прочее выдают по заявлению, устному или письменному. И даже по почте! Электронной. Питание и локальная сеть остались, так что заметку «Стул сломался, когда пытался лампочку поменять» оставить не было труда. Каменёв этим и занимался, обработкой таких жалоб и просьб.
Тоня взяла алюминиевый поднос и подошла к окошку выдачи.
— Здравствуй, — женщина лет пятидесяти на вид, с поварским колпаком на голове, довольно тучная, приглядывалась к Тоне, — Я тебя не помню.
— А мы тут новенькие!
Каменёв вклинился: — Галина Олеговна, здравствуйте. Накормите наших гостей, пожалуйста, в счёт моей порции положите побольше.
— Ох, и вы тут! Нечасто заходите, Пётр Андреевич, здравствуйте. Правда новенькие? Сколько им? Дети же совсем.
— Да вот, с области, от своей группы отбились, как-то нас нашли. Голодные совсем, я уж вас очень прошу.
— Да вы что! Сейчас накормим.
На тарелку повалились с плоского половника шесть средненьких картофелин, источающих пар, как камни в бане, когда воду на них хлещешь. А ещё кусок сушёного мяса. И Оле так же.
— Кушайте на здоровье, всегда рада детей накормить. А вы, Елена Сергеевна, кушать будете?
— Даже не знаю, сушёнки положите.
— Поняла, сейчас. Компот главное не забудьте, — повариха вытащила четыре гранёных стакана, доверху наполненных красноватой жидкостью с ягодками внутри.
Тоня, как хомячок, напихала себе полные щёки горячей картошки и начала это всё за раз радостно прожёвывать. Лена смаковала сушёное мясо, как жвачку, ну а Оля спокойно кушала, обдумывая, что же всё-таки делать дальше. Пётр Андреевич, как и полагалось, отказавшись от обеда, попивал компот. Интересный квартет, только Юрьевича не хватает, а он, как сказала Лена, дежурит на посту согласно смене, так что всё на своих местах.
После плотного обеда, по закону здравого смысла и нежелания заполучить заворот кишок, лучше не носиться туда-сюда, а спокойно нагулять себе желания поспать. От квартальчика к квартальчику, от переулка к переулку, от лампочки к лампочке. Ходила компания от женщин, хлопочущих над какими-то вещами и тряпьём, до потных, уставших, ворчащих мужиков, которые не замечали никого. А ещё тут крысы домашние живут. Маленькие, уродливые и людей не боятся. Зачем живут? Да просто так! Они не грязные, проводов не грызут, потому что зубы у них хрупкие стали. Копошатся в клетках, да людей смешат, фыркают, пищат и мордахи умывают своими кривыми лапками (А ещё их на эксперименты пускают разные, но Елизавета отнекивалась). Живучие создания.
За эти года родилось прямо в бункере семьдесят детей. У многих проблемы со здоровьем. Кожа, глаза, сердце, лёгкие, кости — всё подряд, и большинство никак не вылечить. Тут мало что осталось из медикаментов, помимо самых простых: бинтов, средств дезинфекции и некоторых сложных на прочтение.
Тоня не унималась по поводу Кишки, оставленного некормленым и скучающим. Ладно девочки, но как комок шерсти выживает в таком радиационном фоне — совершенно не ясно. Всё же, выпросив у Каменёва разрешение, девчонки пошли бедного кота отыскивать, наткнувшись по пути на тех самых двух мужчин, которых встретили в самом начале.
— Лёха, ты смотри, снова на перерыве пересеклись.
— Здравствуйте, — отвечала Тоня.
Говорил другой: — Привет-привет. Слушайте, вас же вот только недавно увели оттуда, что вы там забыли?
— А мы!..
— Цыц! — Оля одёрнула сестру.
— Ага, скрываете что-то? — мужик, что первым их сейчас заметил, по странному улыбнулся и стал приближаться к Оле.
В этот момент их догнала Лена, держа в руке какой-то пакет.
— Ах ты, гад, а!
— Елена Сергеевна?!
— А ну, пошёл отсюда, ты насос починил или нет?
— Так перерыв же…
— Я Демидову про твои увлечения всё расскажу, ещё и по морде надаю, вон отсюда я сказала!
— Елена Сергеевна, что же вы…
— Извращенец, ни стыда, ни совести.
— Да как вы можете так…
— Я возьму сейчас вот именно этот ключ и так тебя по хребту ударю, тебя в медпункте не узнают. Вон отсюда!
— Да я ни о чём плохом, как вам не стыдно!
— Вон!
Мужчина этот поспешно удалился, будучи, мягко сказать, крайне опечаленным. Второй смотрел в его сторону, но уже не мог сдержать смех.
— Да-а. Елена Сергеевна, вы же знаете, что я бы его остановил, чего же вы так?
— Устала от него, Алексей. Четыре недели — три жалобы! От разных девушек! Весеннее обострение, что ли? Были бы у него мозги такие же золотые, как руки, а он вот чем занимается.
— Он бы и прикоснуться не смел, не вам ли знать.
— Да какая разница? Нельзя добропорядочному гражданину даже шутить так, тем более с детьми. Ох, девочки, я вот что забыла вам передать. Это для… Другу вашему дайте две, чтобы мы его впустить могли. Простите за ситуацию, некоторые совсем обнаглели.
— Ничего страшного. Но что это? — спрашивала Оля.
— От болезни. Ему сначала тяжело будет, но уже минут через десять оклемается.
— Понятно.
Алексей встроился в беседу: — Так, а вы кто такие-то?
Лена: — Ты же не обедал? Иди поешь, я потом тебе сама всё объясню. Ступайте, дорогие, мы вас ждём.
— А снаряга где?
— Там! И вообще, не твоего ума дела. Смена закончилась? Вот и флаг тебе в руки на обед.
Тоню только позабавила эта ситуация, не очень она понимала, что это за мужик и с какими намерениями хотел к Оле пристать.
Снова небо. Каждый раз — как в первый. Кто же знает, выходя тогда из катакомб института в Челябинске, увидели бы девочки небо уже тут, в Москве? Небо единое, а чувства от него всегда разные. Ещё, судя по грозной тёмной туче, с запада идущей, скоро будет дождь. Тоня заглянула в рубку, где лежал шерстяной комок, что даже ухом не повёл. Пузико его надуется чуть при вдохе, он растопырит пушистую шерсть и выдохнет. «Наверное, хорошо быть котом, лежать так, не волноваться ни о чём, и все тебя любят, почти все» — сказал Тоня, когда подняла Кишку на руки и уже хотела вылезти с ним.
— Постой, дай я 57й откачу отсюда, под навес какой-нибудь.
Старые добрые рычаги. Холодные, тугие, грязные и в масле. Теперь их неказистость ощущалась иначе. Проделанный путь делал каждую мельчайшую манипуляцию с ними весомее и значимее. Но с тем же на душе кошки скребли. Никакой краткосрочной, а может, и не краткосрочной цели теперь нет. Жить? Ясное дело, что жить: дышать полной грудью, радоваться мелочам, кушать, смеяться, любоваться чем-то и создавать новые впечатления. А нечто большее? Остаётся только вернуться к Мише. А быть может, лучше решать проблемы по мере их поступления?
Тоня схватила кота под лапки и приподняла, Оля взяла две жёлтые таблеточки из пакета и попыталась раскрыть пушистому челюсти. Сопротивляется, не хочет глотать. Привередливый. Брыкается и лапами задними отбивается, ещё и царапается. Не объяснишь же, что ему болезнь ничего не делает, а сам он разносчик опасный. Сквозь боль и слёзы, вышло заставить его таблетки эти проглотить. Он же решил обидеться, как непослушный ребёнок, которого что-то делать заставили. Исподлобья глазёнышами своими наблюдает за хозяйками и хвостом машет. Посидел так минут десять, а потом сам на ручки попросился.
Снова стальные створки. Юрьевич на вахте вновь возмущался, но как-то по-доброму.
— Снова документы заполнять… Чего вам всё не сидится? Ещё и мусор всякий таскаете с собой.
— А это не мусор! — возмутилась Тоня, — Это кот!
Тощее пузо, ушки на макушке, чуть согнутые свисающие задние лапы, а передние вперёд вытянуты.
— Самый настоящий, живой и сильный!
— Сильный, вижу. Как бы он у нас всю живность не пожрал с голодухи.
Вновь сладковатый дымок, карантинная, снова коридоры, запертые двери. Вот только стало тут гораздо тише. Эхо. И откуда тут эти рисунки мелком и карандашами?
— Любуетесь? — Каменёв стоял в конце коридора.
— Ага. А это что? — спрашивала Тоня.
— Вам Лена не рассказала?
— Нет.
— Этот коридор — наш памятник. Аллея мечтаний. Рисунок каждого ребёнка, что был здесь. Людям всегда требовалось искусство — в нём заключаются память и переживания, но сейчас у нас нет на это времени. И если так, то пускай хотя бы дети выразят себя. Если хотите, можете сами нарисовать что-то.
— У вас и карандаши есть?
— Обязательно найдём! Ещё, я смотрю, ваш друг не боится совсем?
Кишка спал. Может, по кошачьей привычке, а может, лекарство так подействовало.
— Ага, он у нас храбрый, да, Оля?
— Ага.
— Идите-ка вы спать, совсем умаялись, и кота к себе забирайте. Мы вам дадим всё нужное. Попрошу ещё мужиков и Лену осмотреть танк ваш.
— А разве можно просто так? — смутилась Тоня.
— Разберёмся, не волнуйся.
Крохотная комната. Две кушетки с полным комплектом чистого постельного белья. Тумбочка деревянная, стула два, лампочка белым светит, интересная такая, как пружинка выглядит, а ещё два листка бумаги и карандаши. Простой, красный, жёлтый, чёрный и зелёный. Графин с водой, да два стакана.
— Аскетично, — резюмировала Тоня. — Чего рисовать будешь? Я вот танк, да и цвета нужные есть.
Оля молчала. Сидела на кушетке, уставившись на графин с водой.
Спокойная, как маленький кусочек озера. И лампочка, как набережный фонарь ночью. Вроде что-то за дверью шумит, а на поверхности волн совсем нет. Забавно, вода, если нужно, такую форму примет или такую или совсем другую. Ей без разницы. И видно её насквозь, никаких секретов за душой. Глупо, души у неё и нет, откуда секретам браться? А человеку разве без души, без характера, без идеи можно? Нет, не хочу я потом сама с ботинком в черепушке лежать, совсем не хочу. И в земле лежать по глупости совсем не хочу.
— Кишку нарисую. Видишь, всё спит и спит.
— А ты умеешь?
— Умею немного.
***
И снова ночь. Только за дверью продолжали гудеть лампы, освещая коридоры. Редко слышались глухие шаги, а теперь вот что-то волокли по полу. Двадцать четыре часа в сутки тут что-то происходило, то быстрее, то медленнее, но никогда не останавливалось. Все в работе. Зато Тоня посапывала, в снах её теперь ничего не тревожило. Но не Олю.
Для чего они тут, на что надеются? На что-то хорошее? Всегда же становилось лучше, может через год, пять, десять, но становилось же. Да? Каждый тут потерял родных и потеряет, как было и раньше. В сути ничем городок не отличается от других, всего-то технические мелочи в виде отсутствия солнечного света, присутствия обогащённого урана и картофельные посадки под боком. Значит, наверное, живут они, чтобы найти что-то. А пока не нашли, остаётся только выживать. И делают они, что должно, что сейчас надо, без загадываний в далёкое будущее? И каждый каждому друг, товарищ и брат. И каждый остаётся человеком, даже со своими тараканами в голове. Что это за такой коммунизм в отдельно взятом бункере? Может, тут тогда остаться? Нет! Прав Каменёв — нам тут не место. Скиснем, стухнем.
Тягучий сон, будто кисель, чёрный. Руки потеют и дыхание неспокойное, но не проснуться. А кисель густеет, становится как смола и тело обволакивать начинает, как бетон, и затвердевает, не давая двинуться. А потом — раз! И нету. Рассыпался, как песок. Полная свобода, но она таковой не чувствуется. Будто, махая со всей силой руками в киселе, ты делал что-то, боролся, но стоило свободе появиться, как она вдруг потеряла всякий смысл. По крайней мере мысли обмякли, приняли приятую форму — без угловатостей и иголок.
***
Удивительно, тут и правду был будильник. Трезвонит. На восемь утра поставленный. Пронзительный, мерзкий и громкий — хороший будильник. Вот только охота взять чего-нибудь тяжёлого и разбить его вдребезги.
Девчонки проснулись, захватили вещи и рисунки. Городок с утра был оживлённым. Все были сильно увлечены новым утром и новыми делами. Маленькие дети по коридорам носятся и на девочек совсем внимания не обращают. Тоня пыталась заговорить с одним пареньком, но тот учтиво ответил: — «Мама сказала, с незнакомыми не общаться, а я вас не знаю, до свиданья». И убежал. Некоторые взрослые в отведённых кабинетах учат ребятню, кто-то в библиотеке читает, парни молодые спортом занимаются, тяжести тягают, но большая часть, конечно, занята бытовыми делами и выращиванием всяческих культур. Все ненесущие стены выбили, поставили грядок поближе, над ними лампы мощные висят. Кто-то ходит и в блокнотик что-то записывает, другие прополют грядку, закинут порошок какой-то буроватый, опять прополют, другие поливают. В дальнем углу ругался сантехник, в попытках нацепить резиновую прокладку на кран для полива. Электрик в каморке перебирал какие-то маленькие штучки синего цвета, цилиндрообразные, диод паяльный достал. Оля бестактно сверлила взглядом каждого встречного. Вдруг опомнилась, похлопала ресницами и повеселела.
Петр Андреевич был в кабинете, где обсуждал что-то с Леной, когда заметил Тоню и Олю.
— Проснулись. Вы покушали?
— Не хотим! — сказали девочки в унисон.
— Дело ваше, сейчас соберём всё нужное и даже больше. Лена, показывай!
Лена выставила на стол громадный ящик: — Дети, смотрите. Все вместе, с парнями моими, мы пойдём танк ваш осматривать — подкрутить, закрутить, поменять. Вот это вот всё. Пойдёте вы в старом снаряжении, чтобы лишних вопросов не было, и себе его оставите. Но! Оно хоть и старое, а всё ещё отличное. Не вам, так ещё кому службу сослужит. Нигде больше такого не производили, не смейте потерять!
Лестница. Квартал. Коридор.
Вот она — Аллея Мечтаний. Пётр Андреевич взял в руки два рисунка. Первый кривой, косой, пропорции не соблюдены, да и пушка у танка совсем по-другому выглядит и солнце огромное. Но всё цветастое, искреннее. А второй аккуратный. Штриховка, тени. Котик выглядит, как живой, шёрстка, коготки. Спит, уткнувши моську в лапки, но чёрный совсем, будто зарисовка от нечего делать на полях тетради. Висели эти два рисунка в окружении ещё трёх сотен таких же, и у каждого есть история, и у этих двух тоже есть теперь и останется тут навсегда.
Юрьевич был немногословен в этот раз, только вслед по динамику сказал: — Доброго пути.
Ремонтная бригада вышла на поверхность. Дышать в костюме сложно, но можно, и Кишка активизировался, с интересом разглядывая существ, а на деле людей в странных нелепых костюмах. Инопланетяне прямо-таки!
Около танка был гул:
— Масло нужно заменить!
— Вот тут прокладка исхудала!
— Тут один насос протекать стал!
Всего по мелочи.
Два часа прошло, и бригада управилась, тогда Лена отправила подчинённых обратно, но сама задержалась.
— Девчонки, езжайте обратно — ничего хорошего в нашей стороне уже нет. Езжайте к Байкалу, пока не поздно, как вам Пётр Андреевич и сказал, обязательно езжайте.
— Тётя Лена подожди! Давайте сфотографируемся!
— У вас камера есть?
— Конечно! Вставайте тут, я сейчас настрою всё, меня Оля научила.
Неотёсанный кусок металла выдвинул объектив, пошумел чуток. Цыкнул раз, цыкнул два. В середине Оля и Тоня с Кишкой на ручках, справа Лена, слева Каменёв. Широкая площадь и позади огромный Дворец Советов. Все в чёрно-оранжевых спецкостюмах. Одно фото держала Лена, другое попало в беленький конвертик, к трём десяткам других.
Лена поблагодарила, приобняла Тоню, пошуршала ладонью по кошачьей макушке и ушла.
Каменёв с тоской смотрел ей вслед и горько вздохнул.
— Удачи вам. Главное — не теряйте ориентир и никогда не теряйте друг друга. Надеюсь, это не последняя наша встреча, хотя я уже порядком устал, — Каменёв повернулся к девчонкам, протянул Оле руку.
Рукопожатие. Честное и сильное. Такая тривиальная формальность, а кажется, что Каменёв вложил в него всего себя. Девчонки забрались в танк. Вновь такое успокаивающее тарахтение. На площади, через многочисленные трещины пробивалась весенняя трава, которую без толики стеснения давили траки трёхтонного агрегата.
— Берегите! Берегите себя! Главное помните, что все мы люди! Помните это! — кричал Пётр Андреевич вслед.
Оля не обернулась, как и тогда. Нет, она не волновалась, скорее задумалась. Ей хотелось отложить всё произошедшее в дальний ящик, не обращать пока внимания. Только Тоня помахала на прощание, забыв уже, почему делала это впервые. Девчонки покинули Москву.
Прости меня, что я молчу,
И не прими то за тоску.
Я вижу, но не выношу
Всех чувств немую чехарду,
Что с лиц сгоняет доброту.