Солнечный свет, не без усилий преодолевая густые кроны, проникал в комнату. Близилась зима, потому утро наступало всё позднее и позднее. Оля неохотно просыпалась, первым делом осознавая, как приятно спать в чистой постели, а не заворачиваться калачиком в спальном мешке, да ещё и в угрюмом танке. Кровать притягивала к себе, вставать совершенно не хотелось. Только вот рука казалась чужой под тяжестью лежавшей на ней Тони. Не беда, милому спящему личику можно было простить многое. Небрежно протерев глаза рукой, Оля принялась будить подругу. Никакие слова не помогали и в ход пошла тяжёлая артиллерия — щекотка.
— Хи-хи… чего ты… ха-ха-ха. Ха-ха-ха! Чего ты делаешь?
— А тебя по-иному не поднимешь, вон, руку мне всю отлежала, — Оля присела на кровати, рука бессильно болталась, но Тоня вновь закрыла глаза, улёгшись на подушке.
— Так, а ну, вставай давай, у нас сегодня полно дел!
— Ай-ай, ну встаю я, встаю. Чего за нос-то снова хватать? — Тоня приподнялась и пробежалась взглядом по комнате, — Интересно, а где дядя Миша?
— Не сторожить же ему нас. Уверена, ему есть чем заняться, — Оля встала с кровати, принялась надевать на себя штаны, потуже затягивая ремень.
— Может он всё ещё в штабе? Сходим, проверим его?
— Оденься первым делом, там и решим.
Как и вчерашний вечер, утро тепло приветствовало их. Только тишина, голый асфальт и побитые здания в округе. Солнце к этому моменту возвышалось над кронами деревьев, слепило прямо в глаза. Ярко и тепло. Рассмотреть штаб поздним вечером не представлялось возможным, но сейчас перед девчонками возвышалось большое четырёхэтажное здание с облупившейся краской, выбитыми окнами, кучей проводов и большими антеннами на крыше. Сложно было представить, что там всё ещё функционирует что-то.
И вот девочки оказались напротив той самой двери на третьем этаже, а за ней ничего. На напористый стук в дверь никто не откликнулся. Обдумав ситуацию, решено было побродить по зданию. Проходясь по правому крылу на первом этаже, они услышали отчётливый храп. В комнате их встретил смердящий запах перегара и Михаил, который спал, повернувшись к спинке дивана. Тоня не сразу вспомнила этот запах и на автомате зажала нос рукой.
— А чего тут так плохо пахнет? Водкой что ли? Фу!
— Михаил, — Оля с долей, нет, не разочарования, но тоски и понимания взглянула на него.
— А-а-а, кто? Ик! А-а-а это вы, доброе у-у-утро, ик! Пить хочу… — он медленно перевалился на правый бок, чуть не упав с дивана. Подле него лежала та самая бутылка водки.
— Простите, не думал, что вы так рано проснётесь. Ик! Я ненароком взял, так давно не выпивал. Как-то само получилось. Боже, как же пить хочу, у вас ничего нет?
— Нет, нету у нас ничего. Откуда нам было знать, что ты тут будешь. Пьяным.
— Дурак я, ха-ха-ха! Ой-ой, как же голова ноет. Там же совсем немного было, а меня как выпускника… Ещё же на склад идти, и зачем я только, — Михаил замолчал и уставился на дверной косяк.
— И, встали! — он уже приподнялся с дивана, как начал падать. Оля метнулась к нему, еле успев поймать.
— Тяжёлый какой, уф-ф…
Михаил был действительно крупным и сильным мужчиной, а может всё дело в том, что Оля ничего не ела с самого утра. Кое-как устояв на ногах, она повалила его обратно на диван.
— Простите, ох, как же голова раскалывается. Так стыдно, — он держался за голову, пытаясь прийти в чувство, то и дело похлопывая себя по лицу.
— Дядя Миша, зачем напиваться-то так?
Он неуклюже встал и, тяжко перенося вес с ноги на ногу, открыл окно: — Иногда нужно совершать маленькие глупости, чтобы потом не совершать больших ошибок. А я так, голова немного болит. И! У меня есть для вас кое-что. Для начала, вот, чистите зубы, умывайтесь, — Михаил достал зубные щётки и залежалую пасту из ящика в столе.
— Ага, помним. Утром и вечером!
— Правильно, держите. У меня не убавится.
Чистые зубы, ободряющая прохлада, казалось, именно так и должно начинаться любое утро. Закончив водные процедуры, девочки вышли на улицу, где метрах в двухстах от них уже раздавался звон железок и треск падающих деревяшек. Там же кричал раздражённый Михаил.
— Да где же, чёрт подери!
Вдруг они заслышали радостный восклик.
— Нашёл! Наконец-то!
Показался старый велосипед со спущенными шинами и кривым рулём. Михаил вытаскивал его из кучи хлама в одном из складских помещений, выходящих дверьми прямо на улицу.
— Уже здесь? Это хорошо. Сейчас пойдём за самым главным. Вон в том большом ангаре всё нужное, а этот красавец на потом, — Михаил похлопал по старой дырявой сидушке велосипеда и приставил его к стене.
Захватив большую тележку, все направились к ангару, где взяли пять 30-литровых бочек с топливом. Не каждый сможет с похмелья вообще встать, а Михаил удивительным образом даже смог привести такой груз в движение.
— Стоять. Так вы же и не завтракали?
— Да, не в первый раз уже, — Оля равнодушно пожала плечами.
— Так, непорядок, завтрак — это самый важный приём пищи. За мной! Воды главное не забыть, будем кашу варить. И вкусно, и полезно.
Рецепт каши прост и понятен любому: огонь, вода, крупа. На импровизированной кухне, созданной на развалинах бывшей огромной столовой, Миша включил газ — газ этот хранился в больших баллонах — на огонь поставил крупную кастрюлю, а на стол около неё двухкилограммовый пакет гречки, вновь ушёл. Девочки уселись ждать.
— Не люблю я кашу, скучная она. И пресная, — Тоня с толикой обиды взглянула на закипающую воду.
— Ты её каждый день ела, а сейчас решила нос воротить? — Оля сама повисла взглядом на кастрюле.
— Вот почему снова она?
— Не возмущайся, каша полезная.
В этот момент вернулся запыхавшийся Миша: — Вы чего ждёте? Гречку кидайте, вода выкипит!
— И правда.
Оля резким движением руки вскрыла пакет и высыпала содержимое в кастрюлю. Бульканье ненадолго прекратилось, оставалось ждать.
— Тонь, Оль, вы вообще откуда?
— Какой-то научно-исследовательский центр около Челябинска, — Оля всё продолжала смотреть на гречу в кастрюле, — Помешивать надо.
— Да, надо бы.
Некоторое время они стояли в тишине, пока Оля наконец не продолжила.
— Первые месяца два были как в тумане. Помню, как проснулась, как встретились с Тоней, как гуляла по институту, по лесу. Лето было. Это лето. Ничего конкретного, если подумать. Как мы 57-й нашли. Нетронутый, со «Светой» внутри. Там в институте и еда была, и вода. А почему мы оттуда уехали, я не очень помню. У трупа бывшего работника документы были, а там Москва упоминалась, вот мы и поехали. Глупо вышло.
Оля смотрела на горящую конфорку, отдалённые догадки мельтешили в голове: — Может, уже сварилась?
— Да. Держите тарелки и присаживайтесь.
Тоня продолжала сокрушаться: — А разве она не должна настояться?
— Тоже правда. Ладно, сами положите. Пойду сделаю кое-что, — он направился к выходу. Опять.
— Дядя Миша, а ты есть не будешь?
— Я не голодный, наедайтесь.
— И чего он только столько носится, — Оля проводила его взглядом, бурча под нос. — Неугомонный.
Надежды найти что-то интересное в шкафчиках разбились о керамическую действительность. Зато есть куда кипяток разлить — по кружкам. Забытая всеми полупустая солонка, толку от неё теперь ноль. Смирившись с поражением и за неимением альтернатив, Оля положила две тарелки источающей пар гречки и уселась есть.
— Чего ж ты так привередничаешь. Одной банки свежей тушёнки хватило, чтобы тебя разбаловать? — она пододвинула к Тоне тарелку.
— Эх, что поделать. Приятного аппетита.
— Приятного. Дуй, а то обожжёшься.
Не прошло и минуты.
— А почему греча? — при всей своей бестактности с набитым ртом Тоня не говорила.
— Опять ты о ней, — тихо возмутилась Оля, — Что ты имеешь в виду?
— Греча-греча-греча. Повтори с десяток раз, звучит странно, — сказала она и сунула ложку в рот.
— А что такого? Греча есть греча. Что не так?
— Ну, вот, почему греча — это греча? Кто так решил?
— А кто их знает. Миру столько лет, вот кто-то придумал — все так и говорят.
— Получается можно назвать всё что угодно и как угодно? Хе-хе.
— Ещё чего. Слова же имеют привязку, контекст там. Можно, конечно, играться с ними ради шутки или сравнения, но если свинью собакой назвать, то собакой она не станет.
— Так это же глупо, зачем так делать?
— Делают же. Обманывают люди друг друга и постоянно. Ты тоже говоришь, что винтовку чистишь, а может оно и так, только ты так развлекаешься, а чистка уже дело десятое.
— Ну чего ты сразу, — Тоня нахмурилась.
— А ничего, говорю не трогай, маленькая ещё.
— Сама-то.
— Дать бы тебе ложкой по лбу, только марать тебя гречей не хочу. Ешь спокойно, а то ещё вопросы странные задаёшь.
— Не странные, стало интересно — вот и спросила.
— Займи себе голову знаешь чем? Название поездке придумай. Может, будем дневник вести или заметки какие.
Следующие минут пять они сидели в тишине и почти доели, когда Тоня снова оживилась.
— Это сложно.
— Чего сложно? А! Ну, у разных проектов есть кодовые названия, а у солдат позывные, от этого и отталкивайся.
— На корпусе у танка же цифры есть!
— Двадцать один которые?
— Они самые.
— И что ты предлагаешь?
— У нас же есть примерный маршрут, как и куда ехать? Тогда пусть называется… — Тоня чуть выпрямилась, а следующее сказала самым басистым басом из подвластных ей, — Маршрут — Двадцать Один!
— Ндам, звучит. Главное — не забудь потом. Давай посуду, сейчас помою и пойдём.
Мыть приходилось скребком и почти закончившимся куском мыла. Вода была холодная, и, в попытках отмыть злосчастные тарелки с ложками, Оля начинала сама проклинать эту самую гречу.
Из комнаты девчонки забрали все свои вещи, направившись искать Мишу, благо то было не сложно — шум со стороны главной улицы явно намекал, куда стоит идти. Михаил разгребал мусор, перетаскивая в укромный угол какие-то металлические конструкции и покрышки.
— Поели? А посуду вы помыли? — Миша держал в руках большую металлическую бочку.
— Да, помыла. Наслышаны о грече, что в бетон превращается.
— Ха-ха-ха, это да, хорошо, — его смех срезонировал в бочке, стал раз в десять ниже и громче.
Интересовалась Тоня: — А ты чем занят?
— Увидите. Когда заправим вашего стального друга, приедем обратно, тогда всё узнаете.
Миша наконец взялся за ржавую тележку с канистрами. Лесные массивы по обе стороны защищали от назойливого ветра. Лишь немного смущал тот факт, что не изменилось буквально ничего. Всё та же дорога, те же машины, те же деревья. Когда едешь исключительно вперёд, не оглядываясь назад, не обращаешь внимание на то, что позади тебя всё остаётся прежним. Ты увидел и ушёл, а вещи, находящиеся там, будто застывшие во времени, уже и не существуют вовсе. Будто всё поставили на паузу, команда «Мотор» уже не прозвучит, и даже одинокий дятел в лесу не будет никем услышан. Что уж говорить, когда и сам дятел давно пропал и неясно, вернётся ли он вообще в этот лес. Вдруг ветви сомкнулись над головами, образуя длинный туннель, что с неохотой пропускал солнечный свет. И почему именно это? Будто что-то именно сейчас захотело напугать, остановить, но не может, да и человеческая воля гораздо сильнее какого-то природного страха.
Миша продолжал рассказывать истории из жизни, своего детства, школы, техникума, с армейских времён, но на просьбы рассказать о последних проведённых годах отвечал сухо: — Ничего интересного. Сам он становился на этой фразе отрешённей, на лбу проступали морщины, взор опускался на горизонт. Видно, помнил он всё очень хорошо и ворошить эти воспоминания совершенно не хотел. Мало кто способен сохранить рассудок в таких условиях, только единичные отшельники или монахи, хотя и им обычно есть с кем поговорить. Даже распорядок дня и увлечения, общепринято признанные как те, что приводят мысли в порядок, не могут вернуть былое состояние ума. Монолог Михаила тёк как горная речка, перепрыгивая с темы на тему, словно ударяясь о камни, в поисках зацепки или подсказки для ответов на собственные вопросы.
Вот кампания прошла место встречи — малое КПП. Миша был на удивление спокойный, лишь переменился в лице, когда уголки рта чуть приподнялись. Оля начинала понимать — молился он вовсе не за свою жизнь, и вовсе не за спасение. Возможно, это вообще была не молитва, а что-то вроде благодарности.
Тоня по бескультурью перебивала Мишу, но он только рад был отвечать на её вопросы. «А как мотор работает? А каким образом свинец от радиации спасает? А капсюль почему взрывается?» — И ещё многие другие. Оля не часто слышала такое от подруги, хотя знала ответы на многие, а потому даже немного расстраивалась, но продолжала молча идти, вглядываясь в пересечение неба и щебёнки в поисках 57-го. Уже был полдень, когда они наконец приблизились к нему.
— Вон он, вон! — Тоня радостно воскликнула.
Михаил был прав, можно было не волноваться: 57-ой стоял нетронутым. Удивительно: танк, разработанный ещё в пятидесятых, на ходу, после войны, да ещё и переоборудованный. К нему было припаяно много дополнительных карабинов, стальной ящик, а боевое отделение было увеличено почти на треть, что в ширь, что в длину. Такой большой кармой и несуразным видом он немного напоминал шмеля. Тоже нелепый на вид, с большой попой и очень полезный.
— Орудие рабочее? — Миша отпустил тележку, пойдя рассматривать чудо человеческой мысли.
— Да, дядь Миш, мы пару раз стреляли!
— Фугасными. Нужно было пробить кое-что, — уточнила Оля.
— Хочется увидеть того гения, что создал такое, — Миша открыл машинное отделение, — Даже двигатель не оставил в покое! Я же на механика учился, вроде, что-то да помню из этого… Вам тут и масло нужно и воду менять. Бедный аппарат, ещё пару дней так и он у вас помрёт на ходу.
Михаил схватил первую канистру и направился заправлять баки: — У вас лебёдка хоть есть?
— Нет её у нас, откуда ей взяться? — ответила Оля.
— Плохо. Старым путём не доедем. Легковушки мы, может, раздвинем на этой махине, но «ЗИЛы». Хотя, — он по-отцовски положил руку на корпус 57-го, — Как же я давно не видел рабочей техники, аж душа радуется!
— А что, поломана вся? — вопрошала Тоня.
— Да чего уж там, не вся, конечно. Но та, что на ходу, фонит неимоверно. Пытались вот после активных боёв расчистить завалы, а там снова атака, и снова. Поздно все поняли, что дело это глупое, и много техники побросали.
— А что случилось?
— Ну как же. Ядерный удар. А в округе люди, завалы, спасать всех надо. В исполкоме у нас в Свердловске всегда были все сердобольные, да и волонтёров очень много. Как началось всё, неделю или больше Москву не было слышно, а люди с пригородов, окрестностей бегом завалы расчищать, помогать, в военкомы направились, совершенно забыв об опасностях, что за собой такой взрыв несёт. До этого никто такое оружие в войне не использовал, а взаимопомощь и патриотизм от радиации не спасают, к сожалению. В итоге только хуже сделали. По-человечески, по-людски, но хуже. Держитесь подальше от всяких железок и техники, — он с тоской взглянул на Тоню и направился сгружать остальные канистры в танк.
— Я закончил. Ну, что, мехвод, заводи машину!
Оля обернулась через плечо: — А тележка?
— Ай, потом заберу, у меня их и так с десяток. Поехали уже!
Оля пожала плечами, все забрались в танк.
Пришлось постараться, чтобы двигатель завёлся. Он запыхтел, зарычал и тут же повалили чёрные, густые клубы дыма. Трёхтонный агрегат двинулся неохотно, постепенно набирая скорость. Гусеничные траки давили грунтовую дорогу под собой, раскидывая щебёнку во все стороны. По всему лесу раздавалось гулкое эхо от работающего мотора, предназначенного в своё время для лёгонькой Победы, а сейчас служащему боевой машине, созданной в первую очередь для ведения войны. Высунувшись из рубки, Тоня смотрела вперёд, будто капитан корабля, а Оля хорошо управлялась с рычагами. Даже будучи девушкой, ей не составляло большого труда манипулировать старым, скрипучим механизмом. А вот визор на месте водителя был довольно мал, и сама Оля была не очень высокой, хотя выше Тони, потому всегда подкладывала себе что-то на сиденье, чтобы быть чуть повыше.
Поездка обещала быть недолгой. Спешить неуда. Михаил рассматривал переоборудованную рубку. Снизу прикрытые ящики с десятком сухпаев, какими-то закатками, крупами и бутылками воды. Над ними располагалась широкая доска метра полтора длиной или больше, на которой ночью и спали девочки, укутавшись в спальные мешки. Всё та же старая керосинка, «Света», и ещё всякое по мелочи.
Тем временем компания выехала на шоссе. Можно было не рассчитывать на тихую поездку, но того и не требовалось. В иной ситуации хотелось заткнуть себе уши, но рёв мотора и бренчание железок привносили в очередной день долгожданную живость.
Как и предполагалось, 57-й расталкивал легковушки, как задира младшеклассников. Но вот на КПП, за невозможностью сдвинуть многотонные грузовики, пришлось смести сетчатый забор с колючей проволокой.
Когда трио подъезжало к окраинам, Михаил оживился и стал руководить процессом. Только он знал, какими дорогами можно попасть в часть. Если до этого девчонки смотрели на десятки заросших дворов, то теперь им приходилось пробираться сквозь повалившееся фонарные столбы, деревья и даже объезжать подбитый БТР. А вот жёлтый трамвай, что сошёл с рельс и перевёрнутый троллейбус. Груда металлолома с длиннющими усищами. Фары разбиты, стёкла выбиты, а колёса спущены.
В Свердловске население было около миллиона, но машин на автострадах или в городе меньше, чем могло быть, если так присмотреться. В СССР никогда не было много личного автотранспорта — дорогой и очередь выстоять надо, да и с развитым общественным он был многим попросту не нужен. Двадцатиминутная прогулка была куда лучше, чем лишний раз покупать бензин, спорить с автолюбителями, чинить всё за свой счёт. Но это же статус! Да и если напрячь память, Тоня вспоминала, что папа любил возиться с мотором от Запорожца. Бранился на него часто, но машину любил. Такое дорогое хобби, да и от двух женщин в квартире хороший способ отдохнуть, чего Тоня признавать не хотела. Отец очень её любил, а думать про него сейчас что-то такое было в её понимании непозволительно.
Несколько столовых и магазинов, бывших ларьков: одни с мороженым, другие со свежей, на тот момент, конечно, газетой. Разбитая аптека бежевого цвета, которая, однако, не была разграблена. Это было помещение на углу жилого дома дореволюционных времён. В этом районе они остались, как достояние истории. Десяток штук. А теперь целых так всего тройка, другие превратились в руины. Осиротевшие стекольные рамы напоминали о произошедшей трагедии. На прилавках стояла сотня склянок различного содержимого, благо на большинстве из них остались нетронутые этикетки.
— Нам бы взять чего, — Оля приоткрывала дверь, но Тоня протиснулась вперёд раньше.
— У вас совершенно ничего с собой нет?
— Ничего. Совершенно ни-че-го, — Оля принялась рассматривать первую попавшуюся на глаза склянку.
— Лучше положи на место. Сейчас я вам всё нужное и ненужное сам соберу, — Михаил пошёл за прилавок, где принялся разгребать мусор.
— А это что такое? — Тоня подбежала к нему и показала упаковку таблеток.
— Да тут и названия нет, по виду что-то для живота. Дай-ка посмотрю… Да, жёлтые с полоской, жаль названия не помню. Берите, лишними не будут.
Он отдал блистер Тоне, продолжил копошиться в вещах. Она в свою очередь с важным видом пошла к Оле и вручила ей ещё две упаковки.
— Куда нам столько, мы же не питаться ими собрались.
— Пойду ещё что-нибудь поищу, — Тоня побежала в подсобку.
— Только не пробуй там ничего.
— Сейчас все таблетки съем, моргнуть не успеешь!
— Вот что мне с ней делать? — Оля наблюдала за Мишей, как он открывал шкафчик за шкафчиком, рассматривая остатки содержимого.
— Хе-хе, ничего. Она хоть и ребёнок, но очень умная, — он встал, держась левой рукой за спину, а в другой держа пакет, — Вот же гадство, я же не старик ещё. Так, смотри. Тут бинтов да побольше, широких. Зелёнка, йод, пирамидон, мазь вишневского, те таблетки ты взяла. Вот жаропонижающее, ещё аспирин, нашатырь, обычный спирт, антисептик, ножницы, активированный уголь. Антибиотиков я давать не буду, только хуже себе сделаете. Прививки у вас все нужные имеются, а в случае отравления обильно воду пейте и постельный режим. Вроде всё, держи, пойдём за фармацевтом.
Тоня сидела в окружении раскиданных тут и там коробочек, рассматривая одну за другой: — Тут такая куча всего! Правда я не помню ни одно из названий.
— Ты чего тут устроила? Пойдём, немного осталось до части, и так задержались.
— Интересно же, да и кому помешает?
— Так, не ссориться, по мелочам уж тем более. Плюньте, сам потом всё соберу, — Михаил стоял в проходе, облокотившись на дверной косяк.
— Нельзя так, ты чересчур добрый.
Тоня схватила охапку коробок и скинула их всех в один ящик.
— Ну всё, всё, пойдёмте, мне ещё нужно вам кое-чего показать.
***
Михаил ушёл искать моторное масло, девчонки же остались наедине с плацом, что, казалось, простирался на километры во все стороны. На фоне такой звенящей пустоты накатывало ощущение собственной крохотности и незначимости, отчего в голову начинали пробираться самые разные черви. В попытках как-то отвлечься, Оля принялась лениво смотреть по сторонам, но взгляду было не за что зацепиться.
Везде одно и то же. Аж спать охота. Куда ни глянь — ничего, только побитые казармы в далеке. Иди туда или сюда, а разницы никакой и конец один. Даже страшно становится, будто за этим всем в действительности больше ничего нет. А есть! Но разве чем-то оно отличается от этого вот безразличного асфальта? И ему и этому наплевать на нас — ничем не отличается. Никого нет, а с людьми и восхищение и вдохновение и даже грусть вместе пропали. Нет, они остались, но их так мало, что и нет почти. Хотя, если при спокойной жизни отказываешься открываться другим, то тухнешь, чувствуя всё меньше, а без окружающих теперь уж тем более. Будто стоишь на парковке, огромной, а на ней расчерчены белой краской полосы, отводящие каждому своё место, а их освещали фонарные столбы. Они в любом случае неспособны подарить свет каждому нуждающемуся, но есть хотя бы что, и где, и кому освещать, значит, и столбы, и полосы не просто так там находятся. А если машин нет? Так, значит, убери ты это всё, оставь один асфальт, ничего не изменится. Вот поэтому и разницы никакой нет, что всё ради себя жить стало. А если всё одинаковое, то и бояться чего-то конкретного как-то глупо. Да и разницы нет получается никакой в жизни, потому что всё равно умрёшь, а жизнь любишь, потому что умереть боишься, а умереть боишься, потому что жизнь любишь. А если разница в чём-то есть, только если она как-то используется, то и жизнь от смерти не отличается, потому что они ради друг друга существуют? Ладно, и зачем этот замкнутый круг нужен? В какие-то дебри уже полезла. И где этот Миша, а? Я в философы не записывалась! Только в пионеры, а там такому не учат, к несчастью, наверное. Зато музыке училась, может, сыграть на гитаре бы смогла, и искусству, даже самолёты фанерные клеила. И радио мастерила. Только как, и где, и чем? Ничего в голову не лезет. Ощущение, будто слово на языке вертится. Вроде и заново переживаешь, а что конкретно — неясно. И со словом так! Смысл и значение помнишь, но, что именно это за слово: помнить — не помнишь. Вспоминаешь даже что-то, что совершенно к делу не относится — раздражает. Да даже имён одноклассников не помню. А может я их и не знала? Да нет, как можно за десять лет имена не узнать? Бред какой-то, не могла я в четырёх стенах столько лет прожить! Только всё равно вместо лиц в памяти болванчики остались. Может, вру самой себе? Голова не болит, и почему не могу вспомнить?
Тоня продолжительное время наблюдала за Олей, которая полушёпотом, склонив чуть голову на бок и облокотившись о борт, что-то рассказывала. Любопытство взяло верх, и она похлопала подругу по плечу: — Оля, ты как? Что с тобой?
— Я? Просто задумалась. Пойдём к Мише, а то вдруг чего случилось.
На складе торжествовало царство сотен тысяч пыльных стеллажей, что душили всей своей блеклой сущностью, обречённой хранить какие-то безделушки. Ещё тары, которые уже никогда никому не понадобятся. Как и утром, Михаил яростно ругался на происходящее, на вещи, то и дело валившиеся у него и на него. То ведро с грохотом упадёт, то швабра какая или ящик, а может, и всё сразу. Оля машинально закрыла Тоне уши.
— Да где же эта дрянь?! Каждый раз одно и то же, никогда ничего найти не могу!.. Ах ты ж, проклятое ведро! Ещё немного и я это стеллаж опрокину к чёртовой матери! — он почесал голову и, обернувшись, заметил девочек.
— А, вы тут? Всё не могу масло нужное найти. Точно помню, тут где-то было.
На месте, с которого на него упало ведро, чуть дальше, красовалась пятилитровая бутыль желтоватого оттенка. Он приставил массивную деревянную лестницу и проговорил что-то шёпотом.
— Найду ли что? — Тоня спросила его.
— Слушай, тебе бы в шпионы с таким слухом. А так, ничего интересного. Давненько одну вещь посеял, даже не знаю где.
— Странные вы. Нервные какие-то и грустные, а рассказывать ничего не хотите.
Миша нервно посмеялся, а Оля крепко схватила подругу за руку. Тоня горестливо вздохнула.
Это, конечно, не откровение, что мы много тараканов держим в голове, куда без них? Они в немалой степени определяют нас, нашу личность, характер, мотивы поступков. Разве захочешь делиться этим с каждым встречным? Но сейчас-то, когда не осталось никого, и так всё скрывать? Даже поговорить не хотят. Мы же тут не партизаны!
Миша и Оля лишь почесали головы да побрели вместе с Тоней обратно.
Масло залили, оставалась лишь вода. Михаил ушёл за ней, а возвращался уже с кучей вещей и рюкзаком. Одной рукой он вёл тот самый старый велосипед с новыми шинами, боковыми колёсиками и рулём, а другой держал тряпичную сумку, в которой лежали какие-то железки. Девочки стояли молчала.
— Чего стоим? Тоня, иди сюда, тебе же подарок! Вот, держи. Кататься умеешь?
— Пару раз только садилась, — Тоня попыталась сесть на двухколёсного (на самом деле четырёхколёсного) товарища, но безуспешно. К счастью, страховочные колёсики спасли её.
— Ничего, быстро вспомнишь. Крути и вперёд!
Михаил держал её за плечи, немного подталкивал. Тоня закрутила педалями и уже через пару минут вошла во вкус.
— А ты с велосипедами управляться умеешь? — обращался он уже к Оле.
— С танком же как-то справляюсь. Лучше покажи, чего в сумке принёс?
— Конечно. Помнишь, вчера про камеру говорил? Так у меня их, оказывается, две есть! Первая вот, та самая «Искра». Не урони. Одна проблема, плёночный, а плёнку проявлять надо, да и жидкостей нужно много специальных, неудобно в общем. Но! Есть один специально для вас, — он достал другой фотоаппарат довольно неказистой формы, будто сделанный в спешке, и картонную коробочку, — Думаю, это что-то вроде рабочего прототипа. Представь, фотографируешь и он сразу фото выдаёт, вот тут из щели выползает. Не знаю, как он смог к нам попасть, но вещь интересная.
— И что, оба рабочие? — Оля взяла второй, он был полностью из железа, довольно увесистый, квадратные кнопки, а объектив при нажатии на них ходил взад-вперёд с характерным резиновым звуком. Вспышки не было.
— Конечно, я проверял. Где там Тоня? Давайте сфотографируемся на память.
— Тоня-я! Езжай сюда! Ты где?
— Как тормозить?! — по правую сторону послышался крик.
Михаил встал в позу вратаря, широко расставив ноги и руки, готовясь к удару.
— Я же так врежусь! — Тоня закрыла глаза, а именно сейчас перед велосипедом нарисовался злополучный камень.
Страшно!
Убьются же.
Картина маслом: Михаил с грохотом падает на спину, Тоня каской чуть ли не выбивает ему челюсть, после чего вдвоём они распластываются по асфальту. В метре над ними кувырком пролетает велосипед, преодолевая четыре метра и с треском падая на землю.
— Я… я… — у Тони спёрло дыхание.
— Вы в порядке? Тоня, Миша, да как так можно вообще? — Оля подбежала к ним и подняла с Михаила подругу, отряхнула её, вытерла слёзы, осмотрела, — Не зря каску носишь, дурёха!
— Не кричи на неё, это я забыл на велосипед тормоза прикрутить.
— Да у тебя же кровь идёт! Вон, на ноге.
— Да? Пустяки, само заживёт. Сотню раз уже всякими железками царапался. Не просто же так от столбняка прививали, ха-ха-ха! — Михаил встал, его лицо исказилось в гримасе боли.
— Так, стой тут, я сейчас всё нужное принесу, — минута и у Оли в руках была вода и новый бинт, — Садись, штанину задери.
— Нормально всё будет.
— Упрямый! Садись, кому говорю? Я помню, как бинты накладывать.
Крепкая штанина не спасла от педали велосипеда. Рана была широкая, кривая, не слишком глубокая. Главное, что кость не повреждена. Перебарывая собственное отвращение, а Оля не прогуливала уроки НВП в школе — забинтовать ей было не сложно, она вылила на рану воды. Кузнецов чуть поморщился.
— Подумать только, почти тридцать лет, а мне ногу девушка перебинтовывает, — Михаил почёсывал щетину, смотря на Олю.
— Дядя Миша, прости, я не хотела…
Оля разозлилась: — А ну, всем молчать! Что на уме вообще?
— Эх…
— Вот именно, что «ЭХ»! — Оля сделала последний оборот и закрепила бинт.
— Чего же ты злишься так? Всё же обошлось. Давайте лучше сфотографируемся, с самого же начала хотели, — Миша из ниоткуда принёс ту самую жестяную бочку, поднял побитый велосипед и облокотил его о танк. — Идите сюда, чего настроение портить.
Оля по обыкновению вздохнула и, приобняв Тоню, встала около 57-го. Михаил расположил камеру на бочке, поторопившись в кадр. Глухой «чик».
— А теперь, Оля, давай сюда тот, — Миша настроил чудаковатый кусок металла и вернулся в кадр.
Тоня успокоилась, стояла счастливой, глядя прямо в объектив, Оля же лишь немного приподняла уголки губ и вовсе смотрела куда-то за камеру. Теперь же прозвучал громкий «тык» и из нижнего отделения у камеры выехало фото. Оно было ярким и чётким.
— Как классно! А нам такой можно?
— Забирайте, мне «Искры» хватит.
Михаил похлопал Тоню по каске, вручив коробочку с бумагой. Обрадовавшись, Тоня поспешила в рубку, где начала оживлённо что-то искать.
Вдруг Михаил обратился к Оле полушёпотом, положив руку на плечо: — Она не должна пережить всё то, что пережили мы. Ты, конечно, тоже ещё ребёнок, но защити её, хорошо? Понимаю, как тебе может быть страшно, и я бы пошёл с вами, но не могу — пускай из меня никудышный солдат, но присягу я предавать не собираюсь. Понимаешь, никого не осталось. Лучше не ругайтесь лишний раз, и это вас не единожды потом спасёт. Берегите друг друга.
— Но почему тогда не остаться здесь? У тебя?
— Нельзя. Да, выглядит так, будто тут спокойно, на деле же всё может измениться в один момент. Вы в Москву едите? Правильно?
— Угу.
— Это хорошо, цель — это всегда хорошо. Я не многим могу помочь, разве что вот: пара бронежилетов на вас и консервы.
Оля взяла их, большие и увесистые.
И почему выходит так, что весь креатив и наука, как правило, на прямую связаны с попыткой кого-то убить и не умереть самому? Взрывчатка, стройматериалы, медицина, транспорт и много чего ещё. Неужели, война и правда двигатель прогресса? Или просто самое запоминающиеся и простое средство из прочих?
Из-за танка уже успела выбежать Тоня.
— Дядя Миша, держи! Это моя старая кружка. Немного, но хоть как-то отплатить тебе за подарки.
Потёртая железная голубая кружка. Ничего лишнего, только ручка немного кривая. Тусклый взгляд Михаила вдруг принял тёплый оттенок.
— Спасибо, спасибо большое, я буду дорожить ей, спасибо, — он смотрел на подарок, его руки немного дрожали.
— Тебе спасибо! — Тоня обняла Михаила, упёршись ему лбом в грудь.
Оля стояла в стороне, не мешала им, обдумывала сказанное Мишей. В голову лезли мысли о маме, но Оля не могла вспомнить ни её лица, ни её тёплых объятий. И это не пустота, всё просто ощущается неправильно, будто перевернулось с ног на голову и слишком неожиданно, буквально в один миг.
— Полдень уже, давайте-ка прощаться, как раз успеете до ближайшего села доехать.
— А как же ты? — Тоня взглянула на него глазами полными непонимания.
— Не грусти. Не могу, я же солдат, у меня есть обязанности! Не волнуйся, я же всё время тут буду. У вас карта с собой есть?
— Да, вот, — Оля вытащила её из кармана.
— Отлично, сейчас всё покажу.
Девчонки уселись в 57-й. Двигатель заводился гораздо охотнее в этот раз, пыхтел пуще прежнего. Плотный и чёрный дым сменился пепельным, жидким. Возможно, это были последние минуты вместе, потому никто не торопился расставаться. После сказанного Мишей, Оля хотела отвлечься дорогой, Тоня же сидела сзади и махала на прощание. Миша махал в ответ. Кажется, они бы прощались так вечность, но совсем скоро поворот, а там лесополоса.
— Пока-пока, дядь Миша!
— Увидимся!
Девчонки скрылись за поворотом.
Не перекладывав вину,
Он обозлился на судьбу.
Устал, ему невмоготу.
Мне больно видеть пустоту,
Но я никак не помогу.