Читала Нина, как большинство из нас, бессистемно, но все же систему в ее чтении новинок вносили государственная издательская политика и партийность советской литературы. Благодаря этим влияниям мы все читали тогда в основном одни и те же книги: Горького, Паустовского, Маяковского, Вересаева, Ромена Роллана, Фейхтвангера, Цвейга, Стендаля. Сверх школьной программы Нина берет классиков в библиотеке и в читальне «Ленинки». «Прочитала Гёте, «Торквато Тассо»… Целые строфы вливаются в меня и без труда запоминаются..» Ее увлекает Блок. И тут же — Герберт Уэллс. Она не упоминает английский фильм «Человек-невидимка», но можно смело предположить, что именно этот сильный, прекрасно сделанный фильм привлек ее внимание к Уэллсу. Испания глубоко запала в сердце нашего поколения-Нина читает «Но пасаран» Элтона Синклера. Она сознает, что гроза, бушующая в далекой Испании, докатится и до ее Родины.
«Спасают только книги и театр. Читала Анатоля Франса. Очень своеобразный писатель. Язык четкий, сжатый, большое чувство юмора. Высмеивает существующее положение вещей, но будущего не представляет..»
«Книги и театр все большими и большими друзьями становятся для меня». «Читала Бальзака («Тридцатилетняя женщина», «Силуэт женщины» и др.). Вначале понравилось, но под конец все эти светские психующие от безделья женщины надоели.
Сильное впечатление оставил Теодор Драйзер».
«Мое последнее увлечение — Лион Фейхтвангер. До сих пор я его совсем не знала. Читала только «Семью Оппенгейм». (Явно потому, что тогда демонстрировался с большим успехом фильм, сделанный в Советском Союзе по этому роману с юным актером Владимиром Балашовым в главной роли, и наши девушки в массовом порядке влюблялись в него.) «Но настоящий Фейхтвангер не здесь, а в «Иудейской войне». Какая изумительная вещь! Я не могла оторваться от нее, совершенно забросила уроки, носила с собой в школу.
Поставила себе в план: прочитать всего Фейхтвангера и написать сочинение «Антифашистские романы Фейхтвангера».
Грустно становится, когда вспоминаешь, что в наше время из-за множества новых кинофильмов и в особенности из-за телевидения книги оказались отодвинутыми у нашего юношества на задний план, а заменить книгу не может ни серебряный экран, ни голубой, ни спорт, который стал намного доступнее, ни танцы.
Мериме, Конан Дойль, Гюго, Куприн, Брюсов, Сергеев-Ценский.
И снова — Пушкин. «Еще перечитывала Пушкина — и целые строфы сами собой врезались в память и, вероятно, на всю жизнь».
Маяковский, Фет, Есенин, Гейне, Лонгфелло, Сологуб — «бедная моя голова, где все это разместить, в каком порядке?..».
Нина стремится покупать книги, создать свою собственную библиотеку рядом с большой библиотекой родителей. «Обогатил мою историческую полку Манн — «Юность Генриха IV», Шеллер-Михайлов, Помяловский, Алексей Толстой, О` Генри, Эдгар По.
«Только вчера прочитала — но с нее хочется начать — чудесную драму Генриха Ибсена «Пер Гюнт», она сказочно-фантастическая, грациозная и как будто звучащая. Читаешь и словно слышишь музыку. Я закрываю глаза и слышу песню Сольвейг, вижу на склоне лесистой горы шествие гномов, троллей и домовых, сказочно красивую «Женщину в зеленом»… Мечтаю услышать когда-нибудь музыку Грига к «Пер Гюнту».
Книга не только развлекает, книга учит Нину. Она выписывает места особенно для нее важные и значительные. Прочитав «Очарованную душу», она в волнении записывает: «Я принимаю жизнь такой, какая она есть. Пусть трудная, пусть страшная, но я принимаю ее вызов!» — лейтмотив Анкеты. Это написано месяца за три до войны…
И первое прочтение Ленина — «Материализм и эмпириокритицизм». Через несколько дней в дневнике студентки Нины появляется такая фраза: «Книги как-то по-особому остро напоминают мне, что, в сущности, я еще только стою на пороге огромного и чудесного храма науки и искусства. Каждый шаг вперед многое дает, но в то же время раскрывает такие горизонты, от которых дух захватывает… Я бы умерла от тоски или стала пьяницей, если бы не было поэзии, музыки, моих книг, а была бы только сухая институтская долбежка».
Нина успела сделать лишь первые шаги в «храме науки и искусства». Она не затерялась бы в этом храме со своим оригинальным и чутким умом, чудеса храма никогда бы не наскучили ей, со своим талантом она нашла бы себе достойное место в нем.
Разносторонними были ее интересы. Она рано увлекалась театром. В шестнадцать лет она пишет: «За январь посмотрела: «Горе уму», «Чудесный сплав», «Принцесса Турандот» и «Флорисдорф». Она любит и драму и оперу, тонко разбирается и в «Фаусте» и в «Любови Яровой», в «Борисе Годунове» и в «Мещанах».
«Книги, театр, кино — хорошие спутники в моей жизни. Всякими правдами и неправдами, иногда даже с риском войти в конфликт с администрацией, пробираюсь в театры…»
Не сразу, постепенно становится Нина меломанкой, подлинным ценителем музыки, за несколько быстрых лет пройдя путь от оперетты Штрауса до Баха и Бетховена. Ее потрясает «Эгмонт». В девятнадцать лет она много читает хороших, серьезных книг о музыке и великих композиторах — о Чайковском, Глинке, Листе, Вагнере, Рубинштейне, ходит на концерты в консерваторию. В ней обнаруживается вкус к эстетике.
Нина часто посещает выставки, музеи. После Музея нового западного искусства она признается, что многое ей непонятно и чуждо — Ренуар, Синьяк, Пикассо ее не удовлетворяют. «Впрочем, некоторые утверждают, что это надо понимать как «не доросла». «Вчера была на выставке русской исторической живописи (Третьяковская галерея)… Когда я после осмотра выставки шла домой через центр по Красной площади, мимо Кремля, Лобного места, храма Василия Блаженного, — я вдруг почувствовала какую-то глубокую родственную связь с теми картинами, которые были на выставке. Я — русская. Вначале испугалась — не шовинистические ли струны загудели во мне. Нет, я чужда шовинизму, но в то же время я — русская. Я смотрела на изумительные скульптуры Петра и Грозного Антокольского, и чувство гордости овладевало мной — это люди русские. А Репина — «Запорожцы»?! А «Русские в Альпах» Коцебу?! А Айвазовский — «Чесменский бой», Суриков — «Боярыня Морозова», «Утро стрелецкой казни» — это русская история — история моих предков…»
Патриотизм в Нине не показной, не парадный. Однажды в январе, когда ее мучила бессонница, она вышла на улицу и зашагала в центр по безлюдному темному городу, побывала на выбеленной снегом Красной площади, у Кремля с его рубиновыми звездами. «Москва! Только одно это слово волнует и наполняет душу гордостью, настраивает на песенный, былинный лад. Тысячелетия шли над тобой, Москва. Из пожарищ, из моровых язв, голодовок, из хищных лап иноземцев, из кровавых междоусобиц вставала ты, Москва, все более и более красивой, могучей и милой русскому сердцу. Грозовые тучи собираются сейчас на горизонтах. Но разве они могут испугать Москву? Москва может сгореть, но Москва, как сказочная птица Феникс, вновь возродится из пепла еще более могучая и прекрасная.
Я — москвичка! Москва для меня — родная мать. Она порой бывает сварливой, строгой, требовательной, но всегда была и будет любимой мамой…»
На геологическом факультете МГУ Нина показывает отличные успехи. Из этого видно, что Нина справилась с данным самой себе заданием: «Надо пересматривать весь строй своей жизни и переходить в следующий этап — от школы в вуз». Она тоскует по школьным друзьям, не легко и не просто сходится с новыми друзьями по институту. Продолжается трудный и прекрасный переход от девочки к женщине.
Незаметно, как родниковые ручьи, теряющиеся в холмистых дубравах, сливаются в могучую, несущую свои воды в море реку, так росло и крепло в Нине чувство любви к Родине. Оно, это чувство, было соткано из великого множества переживаний, дум, прочитанных книг, дружеских рукопожатий, событий, больших и малых, всенародных и сугубо личных, Нининых. Все наносное скапливалось в заводях, все лишнее шло на дно, и чем дальше, тем шире и чище простирался золотой, сверкающий плес, словно плес той Волги, что породила ее русских предков. Таких записей, как признание в любви к Москве, немного в Нининых тетрадях. Зато много истинно русского, советского в подтексте дневника. И вдруг, как только возникла страшная преграда перед руслом набирающей силы реки, взбурлились мощно воды и рванулись наружу подземные течения, чтобы все превозмочь, все преодолеть и вырваться к сияющему морю.
Нина обладала счастливой способностью романтизировать труд и учебу, находить нежданную прелесть и очарование в науках и делах, на первый взгляд скучных и постылых. Ее тянуло в ИФЛИ (Институт философии, литературы и истории), в Литературный институт имени М. Горького, на филологический, а поступила на геологический факультет. Но стоило ей притронуться к геологии, как она тут же загорелась. Геология! Это же прекрасно! Как Антей прикасался к земле, чтобы исполниться новой, непобедимой силы, так Нина с душевной дрожью, от которой холодели руки и топорщился на них темноватый пушок, листала страницы геологических учебников. Какой видели землю и жизнь люди каменного века, античной Греции, державного Рима? Что такое землетрясение? Вулканы Везувий, Этна, Кракатао? Как объяснить первые находки в земле — кости невиданных животных? Библия, всемирный потоп, Аристотель. Во всем этом так интересно разобраться. Разве может быть другая наука интереснее науки сотворения мира! И разве великая природа не была первой Нининой любовью?
Нептунисты и вулканисты… Человеческие глаза, устремленные в недра земли, буравящие ее все глубже и глубже. Смит и Ламарк, родоначальник палеонтологии Кювье и Дарвин с его изумительной теорией эволюции. Нефть, уголь, руда — энергия современного Прометея. Палеозой, мезозой, кайнозой — Нина стала бредить ими.
Ее оружием станут молоток, механический бурав, идущий вниз на сотни метров в недра земли, акустические, сейсмические, электрические приборы — богатое вооружение современного геологического поиска. Сбудется вещее пророчество великого Ломоносова:
Нина еще в седьмом классе зачитывалась книгой академика Ферсмана, изучала его геохимическую карту, собирала диковинные минералы. Уралиды, Кавказиды, Охотский пояс, Нина мечтала объездить всю страну, облазить все горы. Она будет искать олово на Памире, никель на Коле, соли на Лене, вдоль пояса Сибирид!
Два долгих года занимается Нина этой увлекательной наукой — геологией.
Но Нина не отрывалась и от земных дел. Землю ждали невиданные катаклизмы.
В день Красной Армии 1940 года Нина Костерина — командир роты студентов геологического — уходит в военизированный поход по маршруту Москва — Сходня — Нахабино — Москва. Поход прошел успешно. Райком комсомола объявил Нине благодарность.
До станции Нахабино от Москвы — тридцать четыре километра по балтийской линии Московско-Белорусско-Балтийской железной дороги. Туда и обратно — почти семьдесят километров. Походик что надо! Шла Нина лесом по Волоколамскому шоссе и не знала, что по этой истринской земле будут ночью пробираться в тыл врага ее подруги по части — Зоя Космодемьянская из группы Соколова, Женя Полтавская из группы Пахомова, что не пройдет и двух лет, как в этих местах появится вражья орда и будет ломиться она к осажденной Москве.
Студентам показали большой военный полигон. Кто-то из Осоавиахима сказал, что на этом полигоне руководители партии и правительства часто принимают новую военную технику. Тот, кто уцелеет на войне, через много лет узнает, что на этом полигоне испытывал свои первые ракеты отец советской космонавтики Королев. Там же вспыхивали реактивные снаряды первых «катюш». Но пока ничто не говорило о войне. По самые наличники утопали в сугробах уютные дома села с верандами для дачников. Ребята катались со снежной горы на санках. На затянутой льдом речке Нахабинке темнели лунки рыбаков. С сосулек на крышах текла первая капель. В воздухе пахло весной.
«В общем, к войне готова. Одно плохо: из-за близорукости не могу научиться хорошо стрелять, а напяливать очки не хочется — корове седло!»
Многозначительная запись. Я знал людей, которые делали все, чтобы не попасть на фронт, отсидеться в тылу, спасти шкуру. Были такие люди и среди моих бывших друзей, одноклассников. А Нина не была военнообязанной — не подлежала мобилизации, никто не тащил ее в партизаны, — по сути дела, ее не имели права направлять по ее близорукости в разведывательную часть, но тогда было не до медосмотра, и Нине дали оружие и послали ее в тыл врага.
Чуткая душа Нины рано почувствовала приближение грозы. Двадцатого июня 41-го года она пережила бурю в Тамбовских лесах, в лагере геологоразведочной партии. «Погода серая, мрачная, черные тучи нависли кругом. Но лес всегда прекрасен, а сегодня даже необыкновенно красив: березы и ели от сильного ветра качаются и глухо, гневно шумят, кустарники, трепеща от ужаса, гнутся к земле…»
А 23 июня Нина пишет: «Вы помните, Нина Алексеевна, как вы втайне мечтали пережить большие, волнующие события, мечтали о бурях и тревогах? Ну вот вам — война! Черный хищник неожиданно из-за черных туч кинулся на нашу Родину.
Ну что ж, я готова… Хочу действий, хочу на фронт…»
Она не может оставаться с геологами, хотя среди них — человек, которого она, кажется, всерьез любит. «Мне надо отсюда убраться, мое место сейчас не здесь. Мое место на фронте. Жизнь сломалась, жизнь круто направилась по другим путям. Надо что-то решать и в первую очередь надо быть честным с самим собой, не прятать трусливо голову от вражеских вихрей…»
Первое сентября. «По всем правилам надо уже быть в Москве, учиться. Но требуют сидеть здесь, доводить до конца работу, которая неизвестно когда и кому понадобится… А пожар войны охватил страну от «хладных финских скал до пламенной Колхиды», враг уже глубоко среди наших полей и лесов…
Будущее темное и страшное… Но я пойду в будущее, решено…»
Через два дня Нина прощается с Тамбовскими лесами. «Трудно сказать, что красивее: высокие, стройные сосны, задумчиво строгий бор или веселые, нарядные, будто девичий хоровод, березки. Мне по духу ближе угрюмые сосновые леса…»
Она еще не знает, что поздняя осень застанет ее в прифронтовых сосновых лесах под Москвой.
«Идет осень. Еще две-три недели, и я покину тебя, мой дорогой лес, уйду, должна уйти туда, где развернулась великая битва… И так грустно становится при мысли, что здесь я оставлю свое счастье… чтобы искать иное счастье и в другом месте. И найду, обязательно найду!
И кажется мне, что гордые сосны мне говорят: «Надо так жить, чтобы иметь право держать голову подобно нам — высоко, гордо, независимо».
«Таких ломает судьба! — испуганно зашелестели березки. — Сильные бури ломают гордых, рвут их с корнем… смирись, согнись…
Да, но те, кто выдержит бурю, будут еще более сильными, гордыми… «Безумству храбрых поем мы песню!» — слышится мне в гуле могучих сосен».
За этой картиной — мучительные и долгие раздумья, сомнения и колебания, — решался главный в жизни вопрос: «Быть или не быть?» И — выстраданное, твердое, непоколебимое решение: на фронт!
Бегство Нины из геологоразведочной партии в глубине Тамбовских лесов было не только романтическим и героическим путем на фронт двадцатилетней девушки, но и окрашенным трагизмом бунтом против грозившей ей потери личной свободы. Отношения с Сергеем, чудесным, уважаемым среди геологов, но не слишком образованным и развитым парнем, зашли слишком далеко. Она то говорила ему искренне, что хочет иметь от него ребенка, то отталкивала его от себя, боясь поступиться столь дорогой для нее независимостью. И все время не покидало ее упрямое чувство, что нельзя смеяться, любить, быть счастливой, когда на фронте льется кровь. На фронт, на фронт — только там обретет она спокойствие духа и совести, только там ее место…
Двадцатого октября она уговорила начальника партии дать ей направление в Москву. Не попрощавшись с любимым, она пошла на станцию — на запад шли и шли воинские эшелоны. Она упросила красноармейцев взять ее в вагон. Колесила по «железке» почти три недели. «Наблюдений и впечатлений за это время столько, что можно написать целую книгу. Столько бед, столько горя вокруг! С солдатами подружилась в первый же день… Хорошие, славные ребята…»