Моя реакция была незамедлительной:
- А я? А как же я?..
Она выпила и снова налила. Потом продекламировала:
Мое слово верное прозвенит!
Буду я, наверное, знаменит!
Мне поставят памятник на селе!
Буду я и каменный навеселе!..
- Рубцов, кажется, - назвал я автора.
- Да, мой любимый Рубцов, - согласилась Нинка. - Спой, пожалуйста.
- Ночь уже, - попытался я отказаться. - Спят все.
- Спой. Тихонько. А то блики какие-то...
Я взял гитару, подстроил вторую струну и запел. Сумерки комнаты наполнились трогательностью:
... Но однажды, прижатый к стене
Безобразьем, идущим по следу,
Словно филин, я вскрикну во сне,
И проснусь, и уйду, и уеду.
И пойду, выбиваясь из сил,
В тихий дом, занесенный метелью,
Дом, которому я изменил
И отдался тоске и похмелью...
Поздно ночью откроется дверь:
"Бес там, что ли, кого-то попутал?"
У порога я встану, как зверь,
Захотевший любви и уюта...
Мне неведомо, кто вложил гармонию в звуки и как рождается нежность из железа и дерева, но я старался не испортить рубцовский стих гитарой и голосом:
... О, печальное свойство крови!
Не скажу ей: "Любимая, тише".
Я скажу ей: "Ты громче реви!
Что-то плохо сегодня я слышу!.."
Тревога сменилась усталостью. Ласково защемило в груди. Казалось, кто-то зажег невидимую лампаду. Не будучи спиритами, мы вызвали дух Рубцова, озаривший происходящее смыслом.
- Его убила женщина, - сказала Нинка, - в сущности, жена. Задушила. Руками, - Нинка показала даже не дрожащие, а трясущиеся руки...
Мы еще не знали тогда, что в 2001 году выйдет "Комсомолка" с сенсационным утверждением, что-де "поэта Рубцова никто не убивал", что-де "симптомы смерти Рубцова никак не похожи на симптомы смерти от механической асфиксии" и что-де "Рубцов умер сам, от сердечного приступа, который спровоцировал хронический алкоголизм с поражениями сердца"... Далеко не все поверят этой ревизионистской статье: заявление - не официальное, новых обстоятельств открыто не будет. Будут просто переинтерпретированы данные судебно-медицинской экспертизы в свете новых "воспоминаний" Дербиной-Грановской. Но даже те, кто поверят, не смогут отрицать прямого и, выражаясь формальным языком, физического участия этой женщины в трагедии на улице Яшина...
- Сама же в милицию сдалась, - продолжала Нинка, - а на суде сказала, что Рубцов якобы над ней издевался, чуть ли не насиловал и спичками не прижигал...
- Хватит! - прервал я. - Не хочу слушать...
- Да-да, - согласилась Нинка. - Погиб поэт, а представлено так, что чуть ли не маньяка обезвредили... Читала я ее стихи, сборник вышел в Вельске, "Крушина": "Лишь где-то в крещенские дни Запели прощальные хоры, И я у своей западни Смела все замки и затворы..."
Нинка всхлипнула и уткнулась лицом в подушку. А я почувствовал, что задыхаюсь. Какое уж тут "В горнице моей светло". Я вышел, точнее выбежал из тяжелого сумрака. Спустился на улицу и сел прямо на землю, прислонившись к дереву.
Я был среди осени и ночи, был их частью, их начинкой. Вокруг было грустно и красиво. Нет, я не разглядывал эту красоту, а как-то сразу всю ее понял. И еще я понял, что какое-то чудовище лишило все это окончательного смысла...
Напротив остановился милицейский УАЗик. Только этого мне и не хватало...
- Эй! - крикнули из кабины.
Я поднялся.
- А ну иди сюда!
Я подошел к машине. В УАЗике сидели двое - сержант-водитель и майор.
- Садись в машину! - сказал старшой.
Положение не из приятных. Документов с собою не было. Обычно в таких случаях забирали "до выяснения". Я собрался мыслями:
- Товарищ майор, мне в машине плохо станет. Я - астматик. (Это было неправдой.) Понимаете, я студент, живу в этом общежитии. Готовился к экзаменам. А минут двадцать назад у меня приступ начался. Задыхаюсь. Вот и вышел на свежий воздух, пока не отпустит.
Майор пригляделся:
- Пил сегодня?
- Пил?.. - театрально удивился я. - Да вы что! Экзамены же...
- Документы есть?