- Зачем же ты согласилась выйти за него замуж?
Ниссо долго молчала и ответила еще тише:
- Ты помнишь, я спросила тебя... Я спросила: ты хочешь этого?
- Глупая! Да разве могу я этого хотеть или не хотеть: только сердце решает твое...
- Мое сердце... - прошептала Ниссо и повторила громко, с досадой: - мое сердце... Разве ты не понимаешь?..
- А если я понимаю, то что?.. Я хочу сказать тебе, Ниссо... Сколько лет тебе, знаешь?
- Пусть знаю. А почему мне не рано выходить замуж за Бахтиора?
- Потому... Потому... - Шо-Пир тяжело вздохнул, взволновался. - Невеста еще не жена... Есть советский закон... - И, усмехнувшись своим словам - вот поди объясни ей все, - сознавая всю нелепость своего положения, сам на себя рассердился: - Ну нельзя, Ниссо, и нет разговора. А Бахтиору можешь не считаться невестой, если не хочешь. Все равно, не скоро дождался бы он свадьбы, может, и сам передумал бы... А то, что мне ты хочешь сказать, проживешь три года еще, тоже, может быть, передумаешь...
- Не передумаю я никогда!
- Подожди!.. Ты не сердись на меня... Я о счастье твоем забочусь... Ну, и довольно спорить. Знаешь что? Скоро рассвет. Тебе поспать надо!..
- Шо-Пир! - с обидой, гордо сказала Ниссо. - Я тебя люблю!
- Ну и любишь, и ладно!.. Хочешь знать, я и сам тоже... Ну, словом, понимаешь... Нечего больше тут говорить... - Шо-Пир чувствовал себя смущенным; и хотя был полон нежности, принял в растерянности этот добродушно-снисходительный тон. - Будем жить, как живем. Коли любишь, подождешь два-три года, а обо мне не беспокойся, никуда я не денусь! Вот тогда и поговорим... Хорошо?
- Как хочешь, Шо-Пир, - покорилась Ниссо. - А ты другую... ну, не знаю кого... не полюбишь?
- Нет, нет, никого, успокойся, пожалуйста... И хватит об этом, давай спать, Ниссо, возьми ватник мой, посмотри, вся дрожишь, в платье одном прибежала!
Шо-Пир скинул с плеч ватник и, когда Ниссо свернулась калачиком на голом камне, накрыл ее, заботливо подоткнув полу ватника ей под бок. Провел рукой по ее волосам, неловко поцеловал в лоб и, оставив одну, отошел к выходу из пещеры. Сел на краю, закурил трубку и так, не шевелясь, скрестив на груди руки, просидел до рассвета, не зная, спит или не спит Ниссо.
Звезды над ущельем слабели. Небо светлело. Когда стало возможным различать тропу, Шо-Пир обернулся к Ниссо, увидел, что она спит, с давно не испытанной нежностью долго глядел на нее. Наконец оторвав от нее взгляд, протянул руку за ружьем и заплечным мешком, подумал, захватил также кулек с сахаром. Вынул из мешка две лепешки, положил их на камень; затем соскользнул на тропу и, вскинув ремень ружья на плечо, пошел по тропе быстрым, решительным шагом.
Ниссо, накрытая ватником Шо-Пира, продолжала спокойно спать.
8
Ровно через сутки после ухода Шо-Пира к Кендыри явился новый бродяга. Шел он не по ущельной тропе, а по вершинам первого ряда встающих над Сиатангом гор. Он долго спускался по осыпи, управляя, как кормовым веслом, длинною палкой, которая помогала ему сохранять равновесие в стремительном беге по щебню, плывущему вместе с ним вниз. Все жители Сиатанга видели этого человека и, обсуждая, кто он, удивлялись, почему он избрал столь опасный и трудный путь. Не скрываясь ни от кого, пришелец спустился на каменную россыпь пустыря. Работавшие на новых участках ущельцы, оставив кирки, с любопытством разглядывали его рваный и короткий, не достигавший невероятно грязных колен, халат, его обмотанную шерстяными веревками обувь, его рыжую, из домотканой холстины чалму. Пришелец был молод и худощав, но не был похож на голодного человека. Загорелое и обветренное, все в пятнах грузи лицо, нос с горбинкой, темные, но не черные брови никак не определяли его национальности. Он прошел мимо ущельцев, бросая на них быстрые равнодушные взгляды, сказал по-сиатангски одному из них: "Здравствуй... Где у вас живет человек по имени Кендыри?" И когда ущелец указал ему на сложенную из неровных камней ослятню, торопливо направился к ней.
Кендыри встретил его у порога. Подойдя вплотную к брадобрею, пришелец всмотрелся в его холодные глаза и, чуть-чуть уголками губ улыбнувшись, заговорил по-сиатангски:
- Нет жизни честному человеку во владениях Азиз-хона! Был у меня дом, пшеница была, корова была, восемь овец, жена, трое детей - все отнял у меня проклятый хан... Жену избили камнями, дети умерли один за другим... Я сказал: месть ему, смертный враг он мне, пойду на советскую землю, вот где жизнь таким беднякам, как я... слышал я, живет в Сиатанге бедный брадобрей Кендыри, тоже было плохо ему, ушел, теперь там хорошо живет... Приду к нему и скажу ему: давай вместе жить! Дорогу сюда искал, ноги мои болят, чуть не замерз в горах. Трудно было, страшно мне было, снежных барсов боялся, дэвов боялся. Ветер большой там, снега. Не знаю сам, как пришел. Дашь ли мне ложе рядом с твоим?.. Вот спасибо людям этим, показали, где ты живешь!
Пришелец поклонился двум любопытствующим ущельцам, которые вслед за ним подошли к жилью Кендыри и стояли в почтительном отдалении, прислушиваясь к его возбужденным словам.
- Благословен покровитель! Не хотел отрывать от работы вас! Да придет к вам урожай пшеницы!
- Та-ак... - протянул Кендыри, - в ослятне живу, не погнушайся моим жилищем, иди ко мне, ложись, отдыхай! Потом разговаривать будем.
Сложив на груди руки, пришелец, низко нагнувшись, переступил порог. Ущельцы вернулись к работе и стали пересказывать всем только что слышанные слова...
- Черт бы их подрал, отстали!.. Наконец-то я могу говорить на человеческом языке! - воскликнул пришелец, убедившись, что ущельцы ушли. Трудно даже вам объяснить, как эта тарабарщина осточертела мне!.. Вы сразу меня узнали?
- плох бы я был, если б не сразу узнавал "паломников"! - усмехнулся Кендыри. - Какого дьявола такой трудный пусть вы избрали? Садитесь на... на землю! Как вам нравится моя квартира?
- Надеюсь, когда-нибудь в одной из столиц вы примете меня в лучшей... не хотел идти по тропе - там эти, ваши, работают...
- Видели их?
- Видел сверху - дней на десять им еще хватит работы. Успеем?
- Думаю, как раз... Об этом поговорим позже... Расскажите, какие новости т а м. Давно вы из города?
- После вашего отъезда недель через шесть уехал. Месяц блуждал в восточных провинциях, пока по вашему делу не вызвали. Ничего особенного. Угощать меня вы намерены? Есть хочу просто необычайно... Чем вы питаетесь тут?
- Прекрасно питаюсь, - усмехнулся Кендыри. - Могу сварить вам чудесную похлебку из гнилых бобов с примесью нескольких граммов первосортной сиатангской муки. Хотите?
- Я это предполагал. Мне этот самый Бхара, - как вам нравится стиль его выражений? - приблизительно описал ваше положение. Я и решил о вас позаботиться, - не следовало, конечно, нести с собой мелочи, не принятые в обиходе здешних ущельцев, но вы, уверен, меня не осудите!
Пришелец развязал свой холщовый мешок, извлек из него консервированный паштет, две банки сардин, бутылку виски, коробку сигар.
- Вы действительно хороший компаньон, дорогой мой ференги! - с удовольствием сказал Кендыри. - Кстати, как вас теперь зовут? Но давайте мы все-таки прикроем это мешком.
- Зовут меня Шир-Маматом. "Шир" - это тигр, и вполне по-здешнему... Но неужели у вас нет ни рюмок, ни хлеба? - прикрывая продукты мешком, покачал головою пришелец.
- А разве бедным брадобреям позволено иметь это?
- Придется из горлышка. Вы не больны, надеюсь?
- Так же, как и вы? - Кендыри пальцем вдавил пробку в бутылку и подал ее гостю: - Пейте!.. До сих пор вы, кажется, предпочитали коньяк?
- А теперь я изредка получаю подарки от одной очень далекой, но дружественной нам фирмы.
- И думаете, крепче? - прищурился Кендыри.
- Виски?
- Нет, фирма!
- Вы, как всегда, догадливы! - улыбнулся ференги. - Дальновидность качество весьма положительное. Выпьем за это качество и за здоровье... этой... Ниссо. Вы прекрасно сумели использовать обстановку!
- Да, эта девчонка помогла нам очень... Но об этом потом, потом... Кендыри вскрыл консервы ножом, с наслаждением хлебнул из бутылки глоток, аккуратно обрезал кончик сигары, повертел ее в руках. - Неужели "гавана"?
- Первосортная, мой друг. Специально таскал с собою для таких отверженных "маячных смотрителей", как вы... Нравится?
Кендыри, затянувшись дымом, полузакрыл глаза. Помолчал. Захватил двумя пальцами жирную сардину, сказал:
- Курить, кажется, полагается после еды, но я слишком хочу и того и другого!