Бахтиор послал Карашира вперед, чтобы он разыскал под одним из карнизов оброненный лом и, найдя его, дожидался бы всех на тропе. Карашир ушел; хотелось напиться чаю со всеми и вовсе не хотелось лезть под карниз по отвесным скалам. Но Бахтиор велел, - он пошел. Долго занимался тщетными поисками. Досадуя на Бахтиора, собрался уже вылезть на тропу, но увидел на ней вооруженных всадников, притаился посмотреть: кто они? Всадники проехали мимо. Карашир вылез на тропу, пошел навстречу Бахтиору. Неожиданно снова услышал цокот копыт, опять притаился. По тропе ехали басмачи, очень много басмачей. С ними - известные Караширу, бежавшие из Сиатанга сеиды и миры и важный чернобородый всадник в богатой одежде, с окровавленной повязкой на лице - наверное, сам Азиз-хон. Карашир услышал: сеиды ругали Бахтиора... Когда проехали, Карашир долго сидел за камнем. Проскакал одинокий басмач, и никто больше не появлялся. Карашир вышел и в том месте, где оставил товарищей, не нашел никого. Тропа была забрызгана кровью. Карашир очень испугался, решил спрятаться среди скал, нашел лазейку - взобраться наверх.
Вот здесь, под ним, сейчас этот найденный им трудный путь! Выбрался сюда, просидел весь вчерашний день и сегодня, наблюдая за тропой: басмачи не раз ездили по ней в обе стороны... А потом показался караван, и тогда Карашир закричал Шо-Пиру...
Взошла луна. Отсветов костра уже не было. Карашир и женщины осторожно двинулись вниз. Река заблестела внизу, и в лунном свете удалось различить извитую нитку тропы. Все было тихо там - ни каравана, ни басмачей, Таясь, соскальзывая с камня на камень, рискуя сорваться, путники спустились к тропе, вышли на нее невдалеке от пещеры. Прижимаясь к скалам, чутко прислушиваясь, подобрались к пещере, заглянули в нее, нашли холодный, оцепеневший труп Дейкина, извлекли его на лунный свет, убедились, что этого человека не знают, но он, наверное, русский, может быть, друг Шо-Пира.
Карашир сказал, что надо искать остальных наверху и внизу: наверное, прячутся в скалах.
Луна поднималась все выше, заливала ярким светом ущелье. Карашир осмотрел все вокруг, заглянул с тропы вниз. Скала уходила отвесом в реку, тут спуститься было немыслимо. Но левее, там, где кончался карниз, отброшенная мысом река окаймлялась полосой берега, загроможденной камнями. Над ними на крутом, но доступном склоне темнели кусты облепихи.
Карашир направился к мысу, найдя вертикальную трещину, сполз по ней, как по узкой трубе, достиг борозды, переходящей в крутую осыпь; скатился по ней к реке.
- Шо-Пир!.. Шо-Пир!.. - осмелев, кричали наверху женщины, и голоса их тонули в шуме реки, и никто им не отзывался.
Карашир побрел по береговой кромке. Входя в воду там, где кромка исчезла, придерживался за зубья острых скал. Нашел на камнях окровавленный, превращенный в мешок костей труп басмача, стянул с него сломанную пополам саблю. Дальше, запутавшись в ветвях одинокого куста облепихи, висела одиннадцатизарядная басмаческая винтовка. Карашир снял ее, убедился, что она цела, и, хотя в магазине не осталось патронов, обрадовался, почувствовав себя сильным.
Выбрался на освещенное луной открытое место, позвал женщин, показывая им винтовку и саблю.
Они медленно спускались от тропы, а Карашир, обогнув мыс, направился вдоль реки. Он шел дальше и дальше, уже теряя всякую надежду... Пройдя, наверное, больше километра, испуганно остановился: на маленькой песчаной отмели ничком лежал человек. Его босые ноги, освещенные луной, резко выделялись среди мелких камней. Человек лежал неподвижно.
Подумав: "Мертвый", Карашир осторожно подошел, нагнулся и узнал Шо-Пира. Бережно перевернул его, вгляделся в бледное, безжизненное лицо, стер с него кровь и песок, тронул неестественно согнутую левую руку Шо-Пира: она оказалась сломанной. Волнуясь, Карашир приложил ухо к груди Шо-Пира, долго вслушивался и вскочил, закричав:
- Бьется!.. Великий покровитель, еще бьется!
И сразу, пронзительно, во всю силу своего голоса стал звать:
- Сюда, идите сюда! Шо-Пир еще живой, здесь!..
Никто не откликнулся. Карашир опрометью побежал назад, ошалело прыгая через камни, скатываясь в быструю воду, одолевая ее течение, снова выбирался на камни, продолжая кричать:
- Э! Э! Сюда!..
Наконец женщины услышали его.
На песчаной отмели они окружили лежащего без сознания Шо-Пира, обрызгивали его лицо, вливали в рот воду по каплям.
Когда, наконец, Шо-Пир в первый раз глубоко вздохнул и с трудом приоткрыл глаза, Карашир умиленно сощурился и чуть было не заплакал. Сознание медленно возвращалось к Шо-Пиру, он застонал, закрыл глаза и, превозмогая слабость, снова открыл их. Узнав Карашира и склоненную над ним Саух-Богор, попытался приподнять голову, но, застонав, опять впал в забытье.
3
Получив известие о том, что яхбарский хан собрал банду басмачей для перехода границы в районе реки Сиатанг, начальник волостного гарнизона приказал своему помощнику Швецову немедленно, с двадцатью саблями, выступить в операцию.
Ровно через час Швецов, взяв с собою гарнизонного врача Максимова, выехал вниз по Большой Реке. Два ручных пулемета системы "шош" и старенький, но надежный "максим", две сотни патронов на каждого бойца, галеты на полмесяца, неприкосновенный запас фуража в передних седельных кобурах да старая, девяностых годов, десятиверстная карта этого района, составленная, как значилось по ней, "по расспросным сведениям", - вот все, чем располагал маленький отряд для дальней и рискованной операции.
Красноармейские отряды в Сиатанг еще никогда не заходили. Этот малоисследованный район считался спокойным.
Пятые сутки отряд с предельной для коней быстротой продвигался по долине Большой Реки. Важно было либо предупредить налет, закрыв устье реки Сиатанг, либо - если басмачи уже перешли границу - полностью их уничтожить. Яхбарец, сообщивший о банде, не мог дать точных сведений о ее численности, сказал только, что банда небольшая, но имеет европейские винтовки неведомого ему образца.
Швецов хотел взять перебежчика с собой, но тот сказался больным, его одолевала рвота, ехать он явно не мог.
После четвертой ночевки, выехав еще до рассвета, Швецов ранним утром переправился через устье реки Зархок. Здесь к нему подбежал какой-то старик в рваном халате и жестами объяснил, что в его саду спят два человека, прибежавшие из Сиатанга.
Это были Худодод и его товарищ - Абдураим. Достигнув Верхнего Пастбища, они с невероятными трудностями перевалили закрытый снегами водораздел и по ущелью реки Зархок спустились сюда, надеясь пересечь путь каравану Шо-Пира, предупредить его о налете банды. Они явились еще затемно, совершенно измученные, и, узнав, что караван прошел мимо трое суток назад, в полном унынии повалились спать. Два других спутника Худодода отморозили ноги и остались лежать в селении Зархок.
Подложив под себя старинные фитильные ружья, Худодод и Абдураим спали, накрытые одним одеялом. Швецов разбудил их. После долгой и трудной беседы, в которой Худодод, поясняя свои, не понятные для русских, слова, старался изобразить местность острым камешком на земле, Швецов понял, что отсюда, кроме пути вдоль Большой Реки к устью реки Сиатанг, есть в селение Сиатанг и другой путь, более короткий, хотя в это время года почти недоступный. Он ведет вверх по ущелью Зархок, до середины его. Там, над маленьким одноименным селением, где остались спутники Худодода, существует перевал, не обозначенный на десятиверстной карте и даже в летнее время доступный только для пешеходов. Могут ли сейчас там пройти лошади?
Худодод, выражая сомнение, качал головой, долго думал, припоминая каждую преграду на этом опасном подъеме. Наконец объяснил, что "если люди смелые, и лошади смелые, и сердца у них крепкие, и снег поверх головы им не страшен", то отряд, пожалуй, пройдет.
Поверив Худододу, прельщенный перспективой замкнуть басмачей в сиатангском ущелье, Швецов составил план действий. Младшего командира Тарана с пятью бойцами и тяжелым "максимом" он решил направить вдоль Большой Реки к устью реки Сиатанг. Таран должен был, закрыв ущелье снизу, отрезать банде путь отступления. С остальными бойцами и врачом Максимовым Швецов решил взять перевал, конечно басмачами не охраняемый, выйти к селению сбоку и внезапной атакой нанести банде решающий удар. Швецов предупредил Тарана, что, если перевал Зархок одолеть не удастся, весь отряд вернется сюда и двинется на соединение с Тараном.
Худодод, невзирая на усталость, взялся провести Швецова через перевал. Абдураим присоединился к Тарану.
Разделенный на две неравные части, отряд разъехался в разные стороны. Худодод получил лошадь, на которой были привьючены пулеметные диски, - бойцы разобрали их по рукам. Он ехал вслед за Швецовым, жуя на ходу галеты и на поворотах разглядывая сухой, строгий профиль русского начальника. Худодод размышлял о том, что этот человек, пожалуй, не испугается перевала, но русских красных солдат слишком уж мало, и как бы басмачи не перебили их всех...
К двенадцати часам дня, оказав в маленьком селении Зархок помощь обмороженным товарищам Худодода, отряд Швецова выступил к подножью перевала.
Снеговая вершина над перевалом, тонувшая в облаках и тумане, казалась бесконечно высокой. Кроме двух-трех других облачных островков над соседними вершинами, в голубом небе не было ни единого пятнышка.
Покручивая желтоватые усы, насупившись, Швецов приказал начать подъем. Красноармейцы спешились, повели коней в поводу. Неразработанная, заваленная мелкой щебенкой тропинка поднималась по осыпи крутыми зигзагами. Местами ее пересекали широкие полосы рыхлого снега. Чем выше, тем глубже становился этот угрожающий лавинами снег, скоро он скрыл под собой тропу. Люди и лошади вязли, проваливались, спотыкаясь о скрытые снегом камни. Тропинка поднималась все круче. То справа, то слева под ней открывались обрывы.
Все чаще приходилось останавливаться для передышки. Красноармейцы, тяжело дыша, хватали воздух напряженно открытыми ртами. Увязая в снегу, кони резкими скачками старались выбиться, но проваливались еще глубже - по брюхо. Красноармейцы вытаскивали их, проваливались сами, падали и поднимались. Острые камни в кровь резали коням ноги, на снегу оставались ярко-красные пятна.
В опасных местах, там, где снег перекрывал не только тропинку, но и глубокие расщелины между скалами, Худодод и Швецов выходили вперед, разрывали снег руками, стараясь нащупать твердую почву. Бойцы, повалившись как попало, тем временем отдыхали. Селение Зархок, окутанное легкой голубоватой дымкой, было уже далеко внизу, но расстояние до вершины, казалось, ничуть не уменьшалось. На невероятной крутизне тропинка терялась совсем. Справа и слева выделялись заиндевелые острозубые скалы.
Бойцы держались за хвосты лошадей, но лошади, спотыкаясь, уже не оставались на месте, а, соскальзывая, скатывались вниз. Каждую минуту любая из них вместе с уцепившимся за ее хвост красноармейцем могла сорваться в пропасть, но пока, прокатившись несколько метров, они все же удерживались, вставали, вновь и вновь лезли вверх.
За четыре первых часа подъема никто не разговаривал. В морозном, прозрачном, как будто стеклянном воздухе слышались только отрывистые понукания да произносимые вполголоса, с хрипотцой, ругательства и ободряющие слова. Пот струился по бледным от усталости лицам, вороты гимнастерок были расстегнуты...
В пять часов дня, когда отряд одолел первый подъем и достиг небольшой, заваленной громадными камнями площадки, Швецов приказал сделать привал, но запретил курить. Бойцы повалились на снег. Лошади в непреоборимой усталости тоже ложились рядом с людьми; другие стояли по колено в снегу, привалившись на бок. Видно было, как туловища их подавались взад и вперед от частого и напряженного дыхания.
Худодод, сидя на круглом камне и запрокинув голову, с беспокойством вглядывался в темное облако, сползавшее навстречу отряду. Оно спускалось, как опрокинутая круглая чаша, наполненная грязной растрепанной ватой. Швецов подошел к Худододу, положил ладонь на его плечо, подмигнув глазом, указал на облако, тихо спросил:
- Ну как, парень, думаешь?
Смысл вопроса Худодод понял и, цокнув языком, покачал головой. По его мнению, дело оборачивалось неладно.
Через полчаса, одевшись в шинели, красноармейцы снова поползли вверх. С гор потянул холодный ветер; налетая порывами, он дул все сильнее. Мелкая ледяная пыль, бросаемая ветром, со злобной силой била по лицам, рассекала их в кровь. Изможденные бойцы садились на снег, закрывая глаза руками, набрасывая на головы полы шинелей; переждав порыв ветра, вставали, ползли снова, подталкивая обессиленных лошадей. От ветра и снежной пыли глаза слезились, слезы, смешанные с кровью, выступавшей из рассеченных льдинками лиц, тут же заерзали, причиняя острую боль...
Швецов понимал, что, если ветер хоть немного усилится, катастрофа неизбежна. И раздумывал: не лучше ли, пока не поздно, пока люди еще не окончательно обессилели, повернуть назад? Но мгновениями в разрывах мятущегося темного облака уже виднелась седловина перевала. До него оставалось не более трехсот метров. Швецов взглянул на часы, - было восемь с половиной часов вечера, солнце уже давно скрылось за гребнем горы, с неприятной быстротой надвигались сумерки.
Швецов опасался, что, даже достигнув перевала, но попав в свирепую снежную бурю, отряд окажется в ледяной ловушке и, потеряв в темноте и снежном буране направление, замерзнет. Он снова подошел к Худододу и молча, глазами, спроси его: продолжать ли путь? Худодод, сам вконец измученный, не отрываясь смотрел на подступившее вплотную облако, прислушивался к ветру, напряженно думая, что-то рассчитывал. Потом оглянулся на растянувшихся по склону красноармейцев, облизнул свои окровавленные губы и решительно махнул рукой, показывая: надо идти. Швецову нравился этот молодой и решительный парень: чувствовалось, что ему, безусловно, можно довериться.
И, повернувшись к бойцам, Швецов закричал:
- Еще немного, ребята! Облако расходится, скоро ветром его унесет!
Бойцы ничего не ответили, но сидевшие на снегу приподнялись и снова медленно поползли вверх.