— Это правда, — тихо сказала Хиори. Она впервые заговорила. — Во время атаки Мисаки-сан пришла за мной, хоть бомбы уже падали. Когда я была слишком слаба, чтобы встать, она унесла меня в убежище. Если бы она не вернулась за мной, я бы умерла со своим сыном.
— Простите… я это не осознавала, — сказала Фуюхи.
— Она даже пыталась нас предупредить, — сказала Хиори, — за месяцы до новостей о бурях она пыталась сказать, что придут ранганийцы — говорила мне и Сецуко-сан. Мы не слушали, — Хиори смотрела печально на свои колени. — Ее нужно теперь слушать.
— Так ты знала, что Империи врала нам? — осведомилась Маюми. — Ты знала, что на нас нападут?
— Нет, — сказала Мисаки. — Только подозревала.
— Тогда почему ты ничего не сказала? — спросила Мизумаки Фуюхи.
Мисаки вдохнула и ответила:
— По той же причине, по какой ты не скажешь.
— Что?
— Империя не так сильна, как мы думали, но она опасна. Император владеет не самой умелой армией, но нанимает сильных убийц. Если мы выразим недовольство, боюсь, начнут пропадать люди.
— Но… Император не сделал бы так с нами! — возразила Катакури Маюми. — Наши люди защищали его границы!
— А потом он сказал сжечь их тела без ритуалов, — сказала Сецуко. — Вряд ли ему есть дело до их службы. Вряд ли он думает о нас.
— Это неправильно! — сказала Маюми, пока другие согласно восклицали. — Нам нужно что-то сделать. Нам нужно их остановить.
Мисаки покачала головой.
— Спор с Империей ничего не изменит, это только погубит нас.
— Так что нам делать? — спросила Мизумаки Фуюко, и Мисаки узнала дрожь в голосе девушки… невыносимую дрожь гнева, переходящего в беспомощность. — Что нам делать для наших мертвых? Как поступить правильно?
— Мы можем жить, — сказала Мисаки. — Мы можем сохранять жизнь Такаюби для них.
Это предложение было жалким.
— Но…
— Послушай, Фуюко-сан, — нежно сказала Мисаки. — Пару месяцев назад мой сын, Мамору, пришел ко мне за советом. Обстоятельства не важны, но он узнал, о чем Империя нам врала. Он спросил, как мог биться за Империю, которой он не мог доверять.
— И что ты ему сказала, Мацуда-доно?
— Признаюсь, сначала у меня не было хорошего ответа для него. Но он был умным — думаю, умнее своей матери. Когда я говорила с ним в последний раз, он решил, что если враги придут в Такаюби, он будет биться с ними. Приказал Император или нет, будут его помнить или нет, но будет биться, чтобы защитить народ этой горы и фермеров с рыбаками за ней. И он это сделал. Он…
Мисаки притихла, сглотнув. Она не хотела плакать при женщинах, когда пыталась придать им сил. Но им нужно было знать.
Дочери, жены и матери не одни слушали Мисаки. Хироши сидел неподалёку, случал отчаянно и внимательно. Никто не говорил с ним о смерти Мамору, только сказали, что его старший брат не вернулся. Ему было всего пять. Но он уже видел и делал многое, что не должен был пятилетний. Может, ему нужно было слушать. Если он займёт место Мамору и будет стремиться быть похожим, ему нужно услышать. Если он будет жить, зная, что он убил, то у убийства должно быть значение. Все смотрели на Мисаки с болью и напряжением. Для них это должно было что-то значить.
— Мамору умер, сражаясь, с множеством ран, включая выбитые зубы и рану в боку, такую глубокую, что он должен был умереть мгновенно. Он остался на ногах и бился.
Слезы, которые она не пускала у себя, катились по лицам других женщин.
— Такаюби была для него достаточно важна, чтобы биться с такой болью. И воины-товарищи Мамору — ваши мужья, отцы, братья и сыновья — думали так же. Империя или нет, думаю, многие из них умерли, защищая эту гору.
Она видела по лицам женщин, что достучалась до них. Они поняли.
— Они отдали жизни, защищая Такаюби, — продолжила Мисаки, ее голос стал сильнее, чем она ожидала. — Теперь нам нужно защитить ее. Это мы можем сделать для них.
— Так… ничего не делать? — сказала Маюми.
— Выживание — это не ничто, Катакури-сан, — сказала Сецуко. — Мы выживем.
— Как? Без помощи правительства мы не проживем зимой.
Сецуко рассмеялась.
— Конечно, проживем, глупая девочка.
— Откуда такая уверенность? — спросила Фуюхи.
— Потому что я делала это раньше… — Сецуко посчитала на пальцах, — двадцать четыре раза. До того, как я вышла за Такаши-саму — ньяма его душе — я жила в рыбацкой деревне у основания этой горы. В некоторые зимы еды было не так много, в хижине моей семьи было больше дыр, чем тут от пуль, но мы всегда как-то справлялись.
— Но… мы не были рыбачками, — сказала Фуюко.
— Ты права, — бодро сказала Сецуко. — У вас происхождение лучше. Вы из семей воинов, каждая. Та же кровь, что у ваших отцов, братьев и сыновей — сильных воинов — течет в ваших венах, да?
— Да, — женщины робко кивнули.
— Верно, — просияла Сецуко. — И, если простые рыбаки могут пережить зиму Такаюби, и вы, леди, сможете. Знаю, аристократы не привыкли к тяжелым временам, спать всем вместе в комнате, но вы крепкие. Вы будете в порядке.
Мисаки смотрела, как надежда медленно возвращалась в комнату, пока думала, что было обидно, что Такаши не поменялся с Такеру. Сецуко была бы — становилась — чудесной главой деревни. Редкие рыбачки могли получить верность аристократа.
* * *
— Слава богам за Сецуко, — вздохнула Мисаки, сидя на крыльце с братом той ночью. Она не спешила ложиться спать, и Казу не мог уснуть, так что ей было с кем поговорить.
— Дело не только в Сецуко-ссан, — сказал Казу. — Я слышал, многие говорили, как ты вдохновила их и успокоила.
— Я? — удивилась Мисаки.
— Ты хороша с людьми, Нээ-сан.
— Что? — Мисаки рассмеялась.
— Ты хороша в общении — поднимаешь людям дух, можешь достучаться до них. Ты всегда была в этом хороша.
Подумав, она поняла, что Казу был прав. В Ишихаме и Рассвете она говорила с другими уверенно, знала верные слова. Где-то в холоде Такеру и издевательствах Мацуды Сусуму она это потеряла.