— Убил, — сказала Мисаки. Зачем врать и следить за словами, если ее мужу было все равно? — Хорош, что этот меч не только легкий, но и острый — резать просто и невысокой женщине, и, как оказалась, мальчику.
— Тебе не стоило допускать такое, — сухо сказал Такеру. — Он слишком юн.
Мисаки была так возмущена, что могла лишь смотреть на него.
— Ты должна была проследить, чтобы дети были спрятаны, — сказал он. — Твоя работа, как женщины, не биться…
— А твоя работа? — осведомилась Мисаки. — Как насчет твоего долга оберегать семью?
— Мне было приказано защитить тебя, Сецуко и детей…
— Я защитила Сецуко и детей, — лицо Мисаки исказил гнев. — Пять человек были со мной в доме, когда ранганиец выломал двери, и все они с нами, — ее оскал стал хищным, она ощущала жажду крови в зубах. — С тобой был один наш сын. Один. И где он сейчас?
— Мисаки…
— Где он сейчас, Мацуда Такеру? — хищно спросила она. — Где он сейчас?
Глаза хищника разглядывали его лицо, безумные от голода. Она не просто оскорбила его, она ударила по самому больному месту. Там должен быть гнев. Хоть что-то должно быть.
Он смотрел на нее без эмоций.
— Не нужно так со мной говорить, — сказал он. — Возьми себя в руки.
Мисаки сжала кулаки, армия оскорблений подступила к языку, но она замерла от стука босых ног по полу.
Хироши появился из-за угла в коридоре.
— Каа-чан?
Мальчик замер, глядя на родителей. Он без эмоций на лице посмотрел на Такеру, на Мисаки, на черный меч в руке матери. Если вид оружия, которым он убил другого человека, как-то повлиял на него, это не проявилось на лице. Но он понял, что он влез в непростой разговор родителей, потому что упал на колени.
— Простите, Тоу-сама, Каа-чан, — он поклонился как взрослый мечник. — Ребенок проснулся.
— Скажи Сецуко с ним разобраться, — сказал Такеру без интереса.
— Нет, — сказала Мисаки, не дав Хироши послушаться. — Все хорошо. Я разберусь.
— Мы еще не закончили, — Такеру шагнул к Мисаки, словно хотел загнать ее в спальню и поймать.
Мисаки подняла Сираденью между ними в обратном хвате, рукоятью вперед. Грудь Такеру ударилась об тупой край меча из зилазенского стекла, и он замер. Мисаки смотрела в его глаза с вызовом. Ее поза пока не была агрессивной — даже не защитной — но это могло измениться с быстрым поворотом меча. Еще шаг, и Мисаки или придётся отступить, или повернуть запястье и ранить его. Это было ему решать.
Он не двигался.
«Так я и думала», — прорычала хищная часть Мисаки.
— Думаю, мы закончили.
Опустив Сираденью, она прошла мимо неподвижного мужа и растерянного Хироши, покинула коридор.
Изумо извивался в колыбели — это была не совсем колыбель, а выдвижной ящик, куда постелили одежду. Мисаки отдала старую колыбель женщине с ребенком младше, чей дом был разрушен.
— Эй, малыш, — она похлопала живот Изумо, но не могла поднять его с Сираденьей в руке. — Я буду с тобой.
Она потянулась за колыбель, вытащила цветочные ножны Сираденьи из места, где спрятала их. Быстрый взмах джийей убрал с клинка засохшую кровь фоньяки. Убрав Сираденью в ножны, она снова спрятала оружие и села на колени, чтобы поднять Изумо.
— Йош, йош, — она качала его, успокаивая.
Руки малыша двигались, пока он плакал, бесцельно шлепали по его лицу. Пока Мисаки смотрела, несколько слез с его щек улетели к пальчикам от притяжения его джийи. Соленые капли мерцали в воздухе миг, а потом упали на татами.
Мамору и Хироши тоже двигали капли воды, когда у них стали прорезаться зубы, Нагаса — когда начал ходить. В отличие от них, Изумо не становился холоднее, пока становился сильнее. Он не обжигал как маленький таджака, но его скромное человеческое тепло было как у нескольких детей-адинов, каких держала Мисаки.
Не только температура тела Изумо была приятной. Мисаки полюбила ощущение его ньямы, не твердой, а мягкой, не бьющей по ее холоду, а окружающей ее, пока они не таяли вместе, становясь жидкими. Он приносил давно забытое чувство изменений, плавности и свободы.
Мисаки дала ощущению четвёртого сына у груди успокоить ее гнев.
Она планировала остаток дня помогать Такеру и Сецуко разбирать обломки дома, но когда представила, что увидит Такеру снова, она не смогла этого сделать. Она укутала Изумо, повесила его у груди и выскользнула из дома, чтобы навестить Хиори.
Визиты в домик Хиори не были приятными, но ее подруга нуждалась в общении. И в этот миг Мисаки была готова пойти в Ад, только бы Такеру там не было.
Хиори встретила ее вежливо, как всегда, пригласила Мисаки в тесное холодное место, извинилась, что у нее не было еды — будто у кого-то из них была еда.
— Прости за холод, — сказала она. — Мальчики еще помогают мне с изоляцией.
— Я живу с Мацудами, — сказала Мисаки. — Я привыкла к холоду.
— Я переживаю, — призналась Хиори, когда они сели на татами.
— Почему?
— Этот ребёнок… не ощущается как Рёта во мне.
— Все мои мальчики ощущались по-разному, — сказала Мисаки. — Хироши был куда холоднее других…
— Он не ощущается как джиджака.
Мисаки замерла.
— Еще не так много времени прошло, чтобы понять, что ты беременна, Хиори-чан. Уверена, еще рано говорить такое.
— Возможно… — ладонь Хиори лежала на ее талии, ее большой палец нервно гладил оби.
Со всем жутким хаосом в жизни Мисаки она все еще ужасалась тому, что терпела Хиори. Если ребёнок был от ее мужа, жизнь будет сложной. Без поддержки семьи ей придется растить ребенка — неприятная перспектива для девушки, которую растили быть домохозяйкой. И работы в Такаюби для нее толком не было.
Если то был не ребенок Дая, все будет куда хуже. Мисаки в бессонные ночи долго думала, как помочь Хиори в худшем случае. Как она могла облегчить жизнь подруги? Ее осторожность мало помогла. Все узнают, что случилось. Хиори будет жить всю жизнь со стыдом, хоть не была виновата. И ребенок… Мисаки боялась, представив, как люди отреагируют на ребенка, но не показала свою реакцию. Хиори нужна была помощь со стрессом.
— Уверена, все будет хорошо, — Мисаки старалась утешить, хоть и не искренне. Она ощущала только гнев. Давящий и кипящий гнев. Он рос в ее груди, вызывая боль, от которой она кривилась.