— Да, — сказала Мисаки, держась за грудь.
— Легкие все еще беспокоят тебя, — сказала Хиори. — Я знаю, денег сейчас мало, но, может, мы могли бы сложить сбережения и отправить тебя в город на рентген. Нам можно хотя бы вызвать эксперта сюда…
— Нами, Хиори, ты переживаешь за меня?
— Конечно, — сказала Хиори.
— Ты такая хорошая, Хиори… — она не могла найти утешения в прикосновении Хиори. Она видела ранганийца на подруге, подавляющего ее, и она ощущала ненависть. — Ты такая хорошая. Ни один мужчина не должен это потушить. Ни один.
— Мисаки, я не понимаю…
— Слушай, Хиори-чан, — Мисаки сжала руку Хиори. — Может, это ребенок твоего мужа. Может, нет. Это не важно.
— Как ты можешь так говорить?
— Потому что ребенок не принадлежит отцу! — вспылила Мисаки, гнев в голосе удивил ее. — Кто говорит, что дети принадлежат их отцам? Мы вынашиваем их, питаем внутри нас, приводим в мир, воспитываем их. А потом эти мужчины думают, что могут просто забирать и убивать их!
— Мисаки…
— Какое право у гадкого ранганийца на ребенка от тебя? Какое у них право? Рёта был сыном Дая, но и твоим. Мамору был сыном Такеру, но и был моим. Он был моим!
Боль заставила Мисаки опустить взгляд, и она поняла, что ударила по татами, ломая бамбуковые полоски, оставляя трещину в полу. Изумо заплакал у ее груди.
— Прости, — Мисаки прижала ладонь к глазам. — Прости, Хиори-чан. Я не помогаю. Я… должна идти, — она поклонилась. — Я заменю татами и доски. Передай Чоль-хи и Ацуши, что я извиняюсь.
— Мисаки… — Хиори смотрела на подругу со смесью тревоги и страха, но никакие эмоции не могли убрать глубокую печаль из ее глаз. Мисаки не могла дольше смотреть на нее.
— Мне так жаль, — она поклонилась еще раз и убежала из хижины.
Покинув Хиори, Мисаки бродила. Делая вид, что проверяла соседей, она ходила по деревне. Она навестила Катакури Маюми и ее отца-калеку, Хисато, который закончил делать крышу их хижины, женщин Мизумаки, почти закончивших свой дом, и волонтеров Гинкава, которые начали работать над хижиной для детей, оставшихся сиротами после атаки.
Мужчины Амено собрались у оснований приюта, поприветствовали ее и поклонились, но она решила не беспокоить их, заметив, что они нервничали, пытаясь разделить припасы. Судя по тому, как им было тяжело, им нужна была помощь Такеру с цифрами, но он едва участвовал в восстановлении, вернувшись с вершины горы. Он исправил бы цифры, но не участвовал в планах, оставив все Котецу Каташи, который все еще приходил в себя после потери ноги, и Квану Тэ-мину, который все еще испытывал трудности в общении с жителями Кусанаги.
Не желая думать о Такеру, Мисаки вклинилась в разговор Котецу с Кваном о планах построить хижины прочнее в грядущие месяцы, хотя она ничего не понимала в планировке деревни и строительстве. Когда солнце село, и огни стали угасать, Мисаки уже всех посетила, оставалось только пойти в дом, в спальню. К Такеру.
Дом было темно, когда она прокралась. Изумо давно уснул, привязанный у ее груди, и он не шумел, когда она опустила его в «колыбель». В темноте Мисаки нашла четыре спящих пульса — Хироши, Нагаса, малышка Аюми и Сецуко. Женщина спала в одной комнате с детьми с тех пор, как дом опустел. Она уже не могла спать с мужем, и Мисаки полагала, что ей было спокойнее спать с семьей, как было у нее самой в детстве.
Сецуко пошевелилась, Мисаки выпрямилась у колыбели.
— Эй, милашка, — буркнула она, что было забавно слышать во тьме. — Ты поздно, — она звучала утомлённо, но в радостном плане, от дня труда.
— Знаю, — шепнула Мисаки, желая присоединиться к Сецуко на полу, разделить ее радость. — Прости. Прошу, спи дальше.
Она подумывала остаться тут, с подругой и детьми, крепко спать, окруженная любовью. Но это не могло обсуждаться. Женщина, которая спала вне главной спальни, была женщиной, от которой отказались. А Такеру пока еще не отказался от Мисаки.
Отойдя от колыбели Изумо, она покинула комнату тихого дыхания и милого биения сердец. Даже зимой комната, где спал Такеру, была холоднее других. Многие сильные теониты, включая брата Такеру, имели такой сильный пульс, что Мисаки ощущала его на расстоянии баундов. Сердце Такеру билось тихо, но уверенно. Его дыхание едва двигало воздух. Если бы не жуткий холод, который он источал, Мисаки не поняла бы, что ее муж был там, спал на их футоне. Она была рада, что Боги наделили ее беззвучностью змеи. Она скользнула под одеяла рядом с Такеру, не разбудив его.
Ей снился день, когда она билась с Мамору в додзе. Только в их руках были не боккены. Мамору держал свой красивый змеиный меч. Мисаки держала Дочь Тени.
— Осторожно, — Мисаки смутно понимала, что тренировка с таким оружием была опасной. — Я не хочу навредить твоему мечу.
— Уверен, он будет в порядке, — сказал Мамору спокойно, и от этого страх Мисаки вырос. — Маморикен сильный.
— Маморикен? — медленно повторила Мисаки. — Это не… у твоего меня нет имени.
«Пока нет, — кричала далекая ее часть. — Нами, прошу, еще нет. Дай моменту задержаться. Дай мне остаться с ним».
— Конечно. Это Защитник.
— Нет…
— Разве не это ты сказала мне делать, — сказала Мамору. — Защищать тех, кто мне важен, любой ценой?
— Я этого не говорила.
«Я не говорила «любой ценой». Никогда…».
— Но ты меня назвала, да? — сказал Мамору. — Когда я родился?
— Нет!
— Ты знала, что я был таким, когда я был еще в твоей утробе. До моего рождения я уже…
— Нет! — Мисаки ударила, забыв, что Сираденья все еще была в ее руке. Стекло попало по плоти. Она и Мамору опустили взгляд. Рана зияла в его боку. Она убила его.
— Каа-чан… — Мамору не злился, когда посмотрел в ее лицо. Хуже. Он выглядел изумленно. — Почему? — спросил он голосом, полным обиды. — Почему?
Глаза Мисаки открылись, она села, но Мамору стоял у футона. О, Нами…
— Ты не должна была бросать меня, — с укором сказал он, теперь он злился. — Почему ты оставила меня там одного?
Мисаки хотела заговорить, но будто замерзла изнутри, как было во все разы под ее мужем, когда она пыталась не дать себе отпрянуть. Может, долго пролежав на этом футоне, она забыла, как двигаться? Даже ради сына?
— Почему ты делаешь это? — осведомился Мамору, его ньяма росла, ледяная, как у его отца. — Почему ты держишь меня тут? Почему делаешь это со мной?
«Я не хотела, — пыталась сказать Мисаки, а холодная джийя Мамору поднималась по стенам, формируя шипы изо льда. — Прости! Сын мой, мне так жаль!» — но из ее открытого рта не вырвалось ни звука.
Плоть отделялась от его шеи и лица, треща, пока она сгорала. Он был мертв, когда его тело сгорало, но не этот Мамору. Этот Мамору визжал:
— ПОЧЕМУ ТЫ ОСТАВИЛА МЕНЯ?
Лед понесся к Мисаки, шипел, столкнувшись с адским огнем…
Она проснулась. В этот раз по-настоящему — реальный пот покрывал ее кожу, реальные слезы были на ее лице, ужасный ледяной шип впился в ее живот, но недостаточно твердый, чтобы пробить кожу. Сломав шип своей джийей, она села и в ужасе огляделась. Она слышала раньше о сотворении во сне, феномен, когда сон джиджаки был таким ярким, что его джийя активировалась, но с ней такого еще не слушалось. Ее джийя во сне подняла лед на стенах комнаты, длинные шипы указывали на футон.
Неровное дыхание рядом с ней привлекло внимание к ее мужу. Такеру был на коленях, глаза были огромными в свете луны, и он — о, Нами! — истекал кровью! Один шип пронзил его правую руку, а другой задел его бок. Он прижимал ладонь к шее. Когда он опустил ладонь, она была в крови.