— О чем мы говорим? — спросил Робин, услышав имя своего сына в разговоре.
— Ничего важного, — Мисаки отмахнулась. — Хироши думает, что твой сын выглядит как фоньяка почему-то.
— О, — Робин приподнял брови, глядя на Хироши. — Умный мальчик.
— Что?
— Я не собирался это упоминать… по понятным причинам, — виновато сказал он, — но… — он понизил голос. — Даниэль — фоньяка на четверть. Его мать была наполовину, и у него ее нос, — он улыбнулся Хироши, холодный мальчик шести лет не ответил тем же. — Хорошо заметил, малыш.
— Он мне тоже не нравится, — заявил Хироши, поняв, что Робин не мог его понять.
Улыбка Робина потускнела, пока он смотрел в глаза Хироши, но мягкость не пропала. Мисаки не успела извиниться за поведение сына сразу, только вечером удалось, когда дети ушли спать.
— Он не очень дружелюбный, но обычно у него хорошие манеры со старшими, — сказала она, собирая грязные палочки, сковороды и миски в кучу. — Я не знаю, что на него нашло сегодня.
— Я не обиделся, — сказал Робин, опуская кадку, которую она попросила его принести.
— Я переживаю, — Мисаки подвязала рукава, потянув за полоски ткани сильнее от раздражения. — Я не хочу вырастить вредин.
— Жестоко, — сказал Робин, Мисаки открыла окно кухни и направила воду из ведра для дождевой воды в кадку. Такеру, Кван Тэ-мин и Котецу Каташи старались восстановить водопровод в Такаюби, но рукомойник Мацуда все еще не подходил для мытья посуды.
Когда кадка наполнилась, Робин нагрел воду одной рукой. Другой он брал тарелку по одной и опускал в кадку. Мисаки крутила воду правой рукой. Когда она ощущала, что тарелка на дне стала чистой, она доставал ее левой рукой, стряхивала воду и опускала в стопку чистой посуды.
— Скажи, если станет слишком горячей, — сказал Робин, пар завитками поднимался от кадки. — Я не хочу тебя обжечь.
— Не льсти себе, — фыркнула Мисаки.
В краткие моменты, когда она вытаскивала тарелку, они почти касались, ближе, чем за пятнадцать лет. Это было почти слишком близко. Мисаки переживала бы из-за румянца на щеках, но было достаточно тускло, чтобы это не было видно. И это была нормальная реакция на жар.
Когда Робин притих, она посмотрела на его лицо, заметила, что он глядел на ее предплечья. Обычно ее кимоно скрывало шрамы, но рукава были подвязаны.
— Жутко, да? — она ухмыльнулась, вытащив миску для риса из кадки. — Я не выгляжу опасно?
— Ножи? — спросил он, кивнув на пересекающиеся линии.
— Веера с лезвиями, — Мисаки подбросила миску, превратила капли воды в пар, пока она кружилась. — Если можешь в это поверить, — она поймала миску и поставила ее с другими. Мгновение шумела только вода, шумящая между ними.
— Сколько он увидел? — спросил Робин после паузы.
— Что?
— Хироши. В «бурю»… он видел бой?
— Хуже, — сказала Мисаки и поведала Робину, что Хироши сделал во время атаки. — Я не понимаю его, — утомленно призналась она. — Не понимала с его рождения. Всех Мацуд растят как воинов, но он словно вышел из утробы, уже готовый убивать. Ты знаешь меня, я всегда была жестокой — во мне есть немного тьмы, жаждущей убивать. С Хироши… Я не знаю, что в нем. Я переживаю, что эта жестокость — всё в нем.
— Ты так думаешь?
— Как еще ребенок пяти лет мог убить мужчину?
— Чтобы защитить мать? — предположил Робин своим тоном, словно было просто верить в лучшее в людях.
— Не знаю…
— Ты помнишь моего брата, Ракеша?
— Конечно, — близнец Робина не входил в их группу друзей, но он был на некоторых уроках Мисаки.
— Он творил невероятное, чтобы мы выжили в Дисе, когда мы были маленькими. Вряд ли можно строго судить ребенка, когда он юный и под стрессом…
— Я не сказала, что винила его, — сказала Мисаки. — Он поступил правильно — за такое действие взрослый коро гордился бы. Просто… это пугает меня, Робин. Я невольно чувствую, что как-то подвела его.
— О чем ты? Уверен, ты сделала все, что могла, чтобы защитить его.
— Я не это… то есть, конечно, я жалею о своей слабости. Какой боец не жалеет? Но это не все. Мой муж — сильный воин, но он не радуется жестокости. Не так, как я… когда я была младше. Если у Хироши есть глубоко сидящая тенденция к жестокости, он унаследовал это от меня. Я должна помочь ему совладать с этим. Но он без эмоций, далёкий, как его отец, так что я не смогла наладить с ним связь. Теперь он убил человек, и я не знаю, что делать с этим. Я смотрю на него и вижу, как тот фоньяка придавил меня… я не могла его спасти.
— Ты говорила ему, что прощаешь его? — сказал Робин. — Что все равно любишь его?
— Зачем ему мое прощение? Он защитил меня. Он — маленький Мацуда, мое прощение может его оскорбить.
— Возможно. Но ему нужно знать, что у него это есть.
— Думаешь?
— Ты знаешь, что да.
Стало тихо, Мисаки поняла, что Робин был прав. Она считала себя убийцей, но простая вера Сецуко в то, что она хорошая, вытащила ее из тьмы. У каждого, видимо, было это желание на каком-то уровне.
— Просто люби его, — казал Робин. — Это я сделал с моим братом, и он оказался в порядке… — он склонил голову, — в какой-то степени.
Мисаки издала смешок, вспомнив, как яростно близнецы Тундиил спорили обо всем, от денег и политики до техник сражения.
— Ты не можешь делать вид, что одобряешь то, каким он стал.
— Но я обязан ему жизнью, — серьёзно сказал Робин, — во всем. Он — причина, по которой я вырос… Он — причина, по которой я вырос с чистыми руками. Каким бы невыносимым он ни был, как бы мы ни ссорились, он знал, что я был благодарен ему. Я должен думать, что это помогло.
— Мы — Мацуда, — Мисаки вытащила еще тарелку. — У нас никто не вышел с чистыми руками.
— Сколько их ты убила?
— Девять к концу ночи, — она взглянула на Робина, и вода в кадке замедлилась. — Что? Никаких лекций?
— Тебе нужно было защитить семью.
Мисаки скованно кивнула. Она гадала, знал ли он, как важно для нее было услышать это от него… знать, что он не смотрел на нее свысока. Нами, он был прав, да? Прощение помогало.
— Думаю, я должен поблагодарить тебя.