«Что вы понимаете в джийе воина?» — гневно подумала Мисаки.
— Простите, — она опустила голову. — Я перегнула. Я больше не буду так делать.
— Надеюсь, — фыркнул Сусуму. — Мацуда бьются с чистой водой, без грязи. Нам не нужна твоя грязная кровавая магия Цусано, и воину не нужны советы женщины.
Мисаки поймала гнев и беспощадно потушила его, не пустив на поверхность.
— Простите меня, Мацуда-сама.
Каждый раз, когда чувство долга Мисаки подводило ее, и она хотела парировать свекру, она останавливала язык, несмотря на желание мстить, напоминая себе, что замечания не могли навредить сильнее, чем этот мужчина уже страдал. Он всю жизнь провел в разочаровании — наследник имени Мацуда был слишком слаб, чтобы исполнить Шепчущий Клинок, его презирали его родители и превзошли сыновья.
Как единственный мальчик среди дочерей, Мацуда Сусуму был единственной надеждой его поколения показать силу и талант его предков. Он не достиг Шепчущего Клинка. В отчаянии его стареющий отец научил сыновей Сусуму, как только они подросли. Такаши и Такеру оказались сильнее отца, овладели Шепчущим Клином, будучи подростками.
И что случалось с мужчиной, который всю жизнь и душу посвящал одной цели, но провалился? Мисаки полагала, что после многих лет разочарований он стал сморщенной оболочкой человека, который радовался только, мучая тех, кто был моложе и лучше него. Самым жестоким, что Мисаки могла сделать с гадким свекром, было служить, улыбаться и рожать детей, будто ее ничего не беспокоило. Самым жестоким было бы служить ее цели, как он не смог.
Она ушла от Мацуда Сусуму с поклоном и робкой улыбкой, вернулась к сыну.
— Смотри, Каа-чан! — Мамору сиял. — Я так могу. Я это делаю!
— Хватит, — Мисаки опустила ладони на ладошки мальчика, останавливая его джийю.
Его улыбка пропала.
— Почему?
— Я не должна была показывать тебе… Тебе не нужна эта техника. Прошу… забудь то, чему я тебя научила.
— Я не могу использовать ее снова?
Мисаки помедлила.
— Может… — она понизила голос до шепота. — Оставь ее для неприятных случаев, — сгущение крови могло спасти жизнь бойца на поле боя, и она не собиралась говорить сыну в лицо, что чистота техники была важнее его жизни. — Только для таких случаев, — строго сказала она.
— Да, Каа-чан.
С того дня Мисаки старалась помнить, что Мамору не был ее. Его достижения не принадлежали ей. Они принадлежали его отцу и деду. Научив Мамору основам, Мисаки перестала лезть в его развитие. Вскоре он пошел в школу, где настоящие бойцы — мужчины родов Мацуда, Икено и Юкино — учили его силам, как подобало мужчинам.
Мисаки была снова беременна. Она ощущала ньяму ребенка внутри, выдавливала улыбку. Она вытерпела боль родов без слез, без жалоб, она могла сделать это снова. Она не понимала, что больнее рождения еще одного сына Мацуда было потерять его.
— Ты потеряла его? — прорычал Мацуда Сусуму. — Как это понимать?
— Я… — Мисаки попыталась ответить, но голова закружилась. Линии татами стали кривыми, плыли под ее коленями. Комната накренилась. Она выбралась из пропитанной кровью кровати, где пытались принять роды, помылась и оделась, когда повитухи сказали, что свекор требовал аудиенции. Фины даже не закончили ритуалы очищения. У нее всегда было много сил, и она хорошо терпела боль, но у этого были пределы. Ее тело дрожало. Татами стал волнами. Может, если она упадет, пол проглотит ее и смоет все это…
— Глупая наглая женщина, — говорил где-то вдали свекор. Она пыталась слышать его, но доносились только кусочки. — Сыновья… сильные сыновья… причина… единственная, по которой ты тут, — он звучал недовольнее, чем обычно. Мисаки уперлась ладонью в пол, а потом упала лицом в приятные волны. — Жалкое зрелище! Ты стоила мне внука, но тебе хватает наглости не говорить. Ты — эгоистичная женщина.
— Я… — Мисаки пыталась выдавить голос. — Прос…
ХРЯСЬ!
Она уловила удар до того, как щеку обожгло. И она осознавала, что Мацуда Сусуму бил сильно, как для старика.
— Если не можешь дать этой семье сыновей, ты бесполезна, — в тумане Мисаки уловила радость в голосе Сусуму. Наконец, она доказала, что была разочарованием, как он всегда говорил. Она не справилась с единственной целью. Она оказалась ниже него. — Не забывай, почему ты тут.
Мисаки поднялась на локтях, но не могла найти силы сесть ровно на коленях.
Сусуму над ней фыркнул с отвращением.
— Она — твоя женщина. Разбирайся с ней.
— Да, Тоу-сама, — сказал второй голос.
Такеру.
Мисаки так растерялась, что даже не поняла, что ее муж был в комнате. Он был таким неподвижным, ледяная ньяма так напоминала его отца, что он просто пропал на фоне. Старик ушел из комнаты, и Такеру медленно зашагал, пока не остановился у «своей женщины».
Его босые ноги возникли перед Мисаки, а с ними — край его хакама, и вдруг она ощутила тепло слез в глазах. Это было почти облегчением. Она много лет играла хорошую жену, сдерживая горе, но она уже не была хорошей женой. Она подвела его. Теперь можно было плакать. Это же ожидалось, да?
Даже если бы у нее были силы поднять голову, она не посмотрела бы на него. Как она могла? Она потеряла его ребенка. Он точно злился…
— Идем, Мисаки, — его голос был спокойным. — Тебе нужно отдохнуть.
Она не двигалась.
Такеру сел на корточки, прижал ладонь к ее щеке там, где его отец ударил ее. Жест был утилитарным — холодный предмет, чтобы ослабить боль. Он даже не пытался смотреть ей в глаза.
— Ты можешь встать?
— Простите, — голос Мисаки был тонким, слезы, застрявшие в горле, мешали ему выйти. — Такеру-сама, простите.
— Все хорошо, — он просунул руку под ее колени, другой обвил ее плечи. — Я тебя отнесу.
Такеру, как всегда, обходился с ней как с хрупкой куклой. Может, ощущал, как напряжена она была под его ладонями, и не хотел ее пугать. Может, думал, что все женщины были так хрупки, что прикосновение могло их сломать. Было невозможно понять мысли Такеру за бесстрастным выражением. Порой Мисаки это радовало. Теперь ей было невыносимо одиноко.
Она обмякла, он поднял ее на руки и вынес и комнаты. Она не знала, задрожала из-за его ньямы или по другой причине, но дрожь началась и не могла прекратиться. Это был не просто холод, не просто горе. Это была паника, вед она поняла, что он не собирался кричать на нее. Она не собиралась плакать. И если она не могла даже плакать… что за матерью она была?
— Соберись, — Такеру не смотрел на нее, глядел на пол мимо ее плеча. — Ты будешь в порядке.
Но Мисаки не была в порядке. Она была слабой, бесполезной, эгоистичной. Так ее звал Мацуда Сусуму. Она была монстром, который даже не плакал, потеряв ребенка. Какой муж звал это порядком? Какой мужчина с бьющимся сердцем мог так сказать?
Такеру опустил ее на футон, и Мисаки впилась пальцами в его хаори из последних сил.
«Останься, — отчаянно думала она. Он не мог бросить ее тут с ее тьмой, не способную плакать и двигаться. — Останься, останься».
— Отпусти, — сказал Такеру без эмоций.
Но ладони Мисаки сжали сильнее. Если он уйдет сейчас, она станет камнем.