— Нет, — честно сказала Мисаки, — я никогда не была такой сильной, как ты, как и талантливой. Но я была решительной и готовой биться грязно.
Из трех друзей, которые боролись с преступлениям на улицах Ливингстона, Мисаки единственная не попала в новости и на карты. На то была причина. Жар-птица и Белокрылка были символами, привлекающими внимание. Они выходили на улицу, чтобы их видели, слышали и боялись. Никто не боялся их Тени, пока не становилось поздно.
Мисаки была хищником в засаде. Ее излюбленной тактикой было ударять по слабому месту преступника раньше, чем он замечал ее в тенях. Если он видел ее раньше, чем она атаковала, у нее оставался элемент неожиданности, редкие бойцы ожидали, что девушка-кайгенка будет так яростна. И если бы дошло до боя клинок к клинку, у нее было много сюрпризов.
Мисаки использовала один из своих любимых маневров. Она взмахнула и промазала. Как все, Мамору решил использовать шанс, пока она лишилась равновесия. Но она поменяла хватку на боккене. Пока Мамору начинал взмах, она устремилась к нему. Его боккен задел ее голень, в настоящем бою она пострадала бы от серьезной раны, но ее клинок оказался у его горла.
— Я победила, — выдохнула она, когда Мамору тихо охнул. — Почему ты меня подпустил?
— Я повелся на финт.
— Лишь на миг, — она следила за его глазами. — У тебя было время исправиться, и с твоей скоростью тебе хватит мгновения.
Мамору покачал головой.
— Этого было мало. Ты была слишком быстрой.
— Нет, — сказала Мисаки. — Десять лет назад я была слишком быстрой. Сейчас ты медленный.
Когда Мисаки напала снова, Мамору не пустил меч к шее — может, потому что уже ожидал атаку. Его ответный удар был ужасно быстрым, но Мисаки ожидала его и пригнулась. Боккен Мамору просвистел в пустом воздухе над ее головой. Как всегда он взмахнул слишком сильно, сам лишил себя равновесия. За миг до того, как он восстановился, Мисаки ударила по его лодыжкам, выбила из-под него ноги боккеном.
Мамору рухнул на спину, но Мисаки охнула от боли, когда они оба выпрямились. Она не напрягала так колени годами, и они скрипели в протесте.
— Ты в порядке? — спросил Мамору.
— Порядок, — заявила Мисаки. — А ты — идиот. Мы с твоим отцом медленнее тебя. Знаешь, почему мы проходим твою защиту?
— Я… — Мамору посмотрел на свои руки. — Я слишком напряжен.
Мисаки кивнула.
— И ты взмахиваешь слишком сильно. Это создает брешь, и в миг после этого ты уязвим.
— Я не знаю, что ты…
— Я покажу. Нападай.
Мамору сделал, как сказали, и Мисаки поняла с болью в предплечьях, что он начал биться серьезно. Она оставалась в защите, пока он не взмахнул слишком сильно.
— Вот! — воскликнула она и бросилась вперед.
Мамору, со своими сверхчеловеческими рефлексами, смог отпрянуть. Боккен Мисаки задел его кимоно.
— О, — понимание озарило его лицо, он посмотрел на свою грудь.
— Видишь? — сказала Мисаки.
— Да! — радостно воскликнул Мамору. — Вижу!
Против кого-то быстрее или крупнее он оказался бы разрезанным пополам.
— Как мне это исправить? — спросил он, глядя на нее с пылом.
— Сначала тебе нужно расслабить плечи и перестать так сильно сжимать меч.
— Точно, — Мамору выдохнул. — Я попробую.
— Потом нужно сохранять тело расслабленным во время атак, — продолжила Мисаки. — Ты пытаешься рассечь мишень, а не ударить по ней молотом. Тебе не нужно замахиваться так сильно.
— Но если не замахнуться сильно, как я что-то разрежу?
— Уверенностью, — сказала Мисаки. — Если атака быстрая и решительная, тебе не нужно вкладывать в нее все мышцы, — если бы она билась так сильно, как Мамору, уже выдохлась бы. — Атака — последнее решение, твоя жизнь или жизнь твоего противника. Если в твоем выборе нет уверенности, ты не справишься. И если ты не вложишь всю решимость, ты провалишься.
— Тогда… — напряжение вернулось в тело Мамору, сжимая рукоять деревянного меча. — Я — неудачник.
— Что? Я этого не говорила.
— Но я такой. Я — неудачник! — Мамору ударил себя боккеном по голове. — Во мне слишком много сомнений. Тоу-сама сказал, сомнения делают меня слабым, и он прав. Я не могу…
— Мамору, Мамору! — Мисаки не дала ему ударить себя еще раз. — Думаю, ты все делаешь сложнее, чем нужно.
— Что? — он моргнул, глядя на нее, красное пятно появилось между его глаз.
— Твоя иллюзия о Кайгене сломалась, понимаю. Но подумай, неужели это меняет твою причину сражаться?
— Я… наверное, нет? — Мамору нахмурился. — Просто неправильно, ведь люди сражались и умирали, а мы даже не узнаем правду об этом. Я не знаю, хочу ли биться за Империю, которая так не уважает корону. Воинов не помнят, несмотря на их подвиг…
— Ты бьешься, чтобы тебя помнили? — спросила Мисаки.
— Я… не это имел…
— Я спрашиваю честно, — сказала Мисаки. — Ты бьешься ради личной славы? Чтобы имя Мацуда Мамору вошло в историю? Или ты бьешься ради трепета? Или привилегии служит императору? Тебе нужно ответить на эти вопросы. Найти уверенность можно, если знаешь вне всяких сомнений, за что ты борешься.
— А… где ты нашла уверенность, Каа-чан? — спросил Мамору. — В твои школьные дни, когда ты была на пике, за что ты сражалась?
Наконец, вопрос, на который было просто ответить.
— Я билась, чтобы защитить тех, кто был мне дорог, — сказала Мисаки. — Это было просто. У моих друзей были высокие идеалы. Я просто не хотела, чтобы они пострадали. Некоторые звали меня эгоисткой — и они были правы — но я была честной с собой, и это делало меня неудержимой. Я не сомневалась в том, почему билась, и я могла рассечь все.
— Каа-чан… — голос Мамору стал тихим, будто он боялся задать вопрос, который был на его языке. — Ты убивала кого-нибудь?
— Нет.
В Рассвете Мисаки ходила на уроки боя и медицины, а потом училась резать с клинической точностью. Она ударяла преступника по слабым точкам, делая его неспособным биться, а потом сгущала кровь, чтобы она не вытекла вся до прибытия властей. Она забирала сухожилия, глаза и конечности, но не жизнь.
— Я еще никого не убивала, но… — Мисаки потерла кожу между большим пальцем и указательным, где появлялась мозоль.