— Его тело? — спросила Сецуко, странно спокойная.
— Ну… тела нет, — объяснила Мисаки. Волонтеры создали плиты льда внутри дома Мацуда, где собирали тела. Но от Мацуды Такеру почти нечего было собирать. Его кости были сложены в корзину. — Волонтеры забрали его мечи, но его джийя в смерти была так сильна, что вся кровь в его теле стала шипами льда. Это было зрелищно, — добавила Мисаки. Может, леди не стоило так описывать нечто кошмарное, но она думала, что Сецуко хотела бы знать.
— Зрелищно? — довольное лицо Сецуко показало, что Мисаки правильно подумала.
— И жутко.
— Что ж, — Сецуко выдавила смешок. — От тебя это высокая похвала!
Уголок рта Мисаки дрогнул, но она не могла ответить на улыбку Сецуко. Часть нее надеялась, что удар по голове Сецуко убрал воспоминания об атаке на дом Мацуда, резне, которую устроила Мисаки, но если Сецуко было не по себе на одной скамье с монстром, она не подала виду, склонившись вперед.
— Расскажи мне больше, — сказала она.
Больше? Она хотела знать больше о жуткой смерти своего мужа?
— Я не видела еще такую смерть джийи, — сказала Мисаки и постаралась описать жуткие шипы. — Я не знала бойца, который был бы до конца так грозен в бою. Судя по полю боя, он забрал с собой несколько фоньяк в миг смерти, а до этого убил около сотни.
Сецуко странно улыбнулась, это было на грани между дикостью и восторгом.
— Это мой муж, — сказала она, в глазах были слезы.
«А это моя Сецуко, — подумала Мисаки, сжимая ее ладони, — яркая, прочная, даже перед немыслимым».
— Слышишь это, Аюми-чан? — Сецуко улыбнулась сквозь слезы малышке, которая проснулась и зашумела в ее руках. — Твой отец — герой и божество!
Мисаки хотела бы силу Сецуко. Она думала много лет, что у нее была сила — изображать улыбку сквозь боль и гнев — но честная способность улыбаться от сердца была тем, что у нее не было. Потому она шла за Робином, как мотылёк за огнем. Потому Сецуко была и всегда будет самой красивой женщиной в мире.
— Идем, малышка, — Сецуко встала, потёрлась носом об Аюми, вызывая ее смех. — Выразим уважение.
— Я же сказала, тела нет, — сказала Мисаки.
— Да, — улыбка на лице Сецуко увяла, она посмотрела на Мисаки. — Но мне нужно попрощаться с храбрым племянником, да?
Мисаки удивленно посмотрела на нее. Она только проснулась.
— К-как ты…?
Сецуко прижала ладонь к лицу Мисаки, провела нежно большим пальцем под ее глазом.
— Ты обычно не плачешь, сестренка, — мягко сказала она. — Я еще не видела у тебя такие красные глаза.
Что-то на лице Мисаки пробило спокойствие Сецуко, потому что на миг она показалась печальнее, чем Мисаки когда-либо видела ее. Ладонь потянула Мисаки за щеку. Она приняла приглашение, прислонилась головой к груди Сецуко.
Никаких слов. Беззвучная поддержка.
Мисаки закрыла глаза, вспомнив, как мама держала ее в бурю, убеждая детей, что ветер и гром им не навредят. Мисаки знала, что уже не ощутит такое утешение, которое она не могла предложить своим детям.
— Думаю, я должна извиниться, — сказал Сецуко, — раз мой муж уже не может сделать это сам.
— О чем ты?
— Такеру вернулся защитить нас по его приказу… Он мог послать Мамору и… — и Мамору был бы еще жив. Мисаки старалась не думать об этом. — Прости.
— Это не твоя вина, — сказала Мисаки. И не вина Такаши. Он должен был понимать, что место на передовой было верной смертью, и что тот, кого он послал на гору, будет управлять домом Мацуда без него. Такаши мог сам поменяться местами с Такеру, но Мамору был слишком юным. Мальчик четырнадцати лет не мог возглавить семью, не то что деревню в кризис.
Она игнорировала голосок в голове, который требовал узнать, поему Мамору не мог пойти на гору с отцом. Почему Такеру не настоял на этом? Как он мог оставить сына умирать без спора? Как?
— Это было необходимо, — настаивала Мисаки, словно это могло ослабить боль. — Тебе не нужно извиняться передо мной.
— Мм, — Сецуко гладила спину Мисаки. — Но кто-то должен.
Поток трупов на носилках двигался по горе весь день. Было ужасно слышать крики горя и отрицания от членов семьи, которые встречали каждое новое тело, но для Мисаки было куда ужаснее видеть, как тела несли в тишине. Некоторые из тех людей умерли со всеми, кто мог их помнить. Они лежали одни на ледяных плитах, никто не горевал по ним.
Сецуко ушла поговорить с рыбаками, которые собрали кости ее мужа. Мисаки стояла перед телом Мамору, одна ладонь лежала на голове Нагасы, другая — на плече Хироши. Она пыталась объяснить сыновьям. Нагаса не понимал. Как он мог в его возрасте? Он тряс Мамору, спрашивая, почему он не просыпался.
Нагаса сжимал рукав Мамору, а ладонь Хироши медленно скользнула к лакированным ножнам меча брата.
— Мамору-нии-сан был первым сыном… — медленно сказал он.
— Да, — ответила Мисаки.
— И… дядя Такаши был первым сыном.
— Был, — сказала Мисаки, глядя на Хироши. Она смотрела, как он прищурился, его пятилетний разум тщательно работал над иерархией, в которой он родился.
— И я…
Хироши не знал слово «наследник», но было ясно по вопросу в его глазах, что он понимал смысл.
За один день он из второго сына стал наследником Мацуды. Даже если он полностью не понимал перемену, он ощущал это. Его маленькие плечи напряглись, словно физический вес упал на них. Он сжал кулаки, и Мисаки поняла, что ее второй сын, крепкий, как лед, со дня рождения, дрожал. Когда она посмотрела в его глаза, она увидела то, что никогда там не видела. Даже когда он бился с солдатом в четыре раза больше него. Страх.
— Я еще недостаточно большой, — сказал он. — Недостаточно сильный.
— Нет, — Мисаки попыталась улыбнуться Хироши, гладя его волосы, опустила ладонь на его плечо. — Ты еще недостаточно большой, но ты довольно сильный. Ты сильный, Хиро-кун.
Хироши будто не слышал ее.
— Он еще не может уйти, — он смотрел сквозь нее, будто бредил. — Не может.
— Он уже умер, Хиро-кун. Мы ничего не можем с этим поделать.
— Но он не может, — лицо Хироши исказил гнев, взгляд был рассеянным. — Я его еще не догнал.
Нагаса рыдал, Хироши тихо дрожал под ее руками, и Мисаки поняла, как важен был для них Мамору. Не только первый сын, но и на десять лет старше братьев, он был для них таким большим. Он был ориентиром и мостом между ними и далеким взрослым миром. Для Нагасы он был другом и защитником. Для Хироши, может, он и не был другом, но был важнее: тем, за кем он гнался.
— Я еще не догнал его.