Николай Иванович вошел на кухню с ремнем и. насупив серые, величественные, похожие на крылья брови, сказал:
- Вот увидишь: буду шалопая пороть!
- Сядь ты! Порщик выискался! - прикрикнула Мария Селивановна, умевшая в решительную минуту разговаривать с мужем.
Николай Иванович, может быть, еще что-нибудь сказал бы, носкрежетнулзамоквход-ной двери и все увидели уставшего, бледного Илью, вяло снимавшего куртку и обувь.
- Ты что, вагон с сахаром разгружал? - спросил отец, пряча, однако, ремень в карман. - Где был так долго?
- У товарища... билеты готовили, - ответил Илья и вздрогнул, увидев Аллу.
Мать встала между отцом и сыном и сказала:
- Посмотри, Илья, какая у нас гостья.
Отец что-то невнятно сказал и ушел в спальню. Алла сидела не шевелясь, опустив голову. Илья долго находился в прихожей, притворяясь, будто не развязывается шнурок на ботинке.
- Скорее заходи на кухню, - поторопила мать, - чай остывает. С Аллой поужинаешь. Быстрее!
Илья вошел на кухню, но на Аллу не взглянул.
- Кушайте, - сказала чуткая Мария Селивановна, - а я пойду по хозяйству похлопочу.
Илья и Алла молчали. Не завязывался у них тот легкий, перепрыгивающий от одной темы к другой разговор, который начинался, стоило им встретиться. Илья не знал, о чем разговаривать;лгать или говорить что-то фальшивое, наигранное он не мог. Алла знала, что намеревалась сказать, но волновалась и не решалась произнести первую фразу. Они сидели рядом, напротив, но не видели друг друга в лицо, глаза в глаза.
Молчание, не видение друг друга становилось уже неприличным и невозможным - Илья посмотрел на свою подругу. Он увидел, что она бледная, сутуло склонила плечи, губа подрагивает; жалость коснулась его сердца. Алла тоже подняла глаза и увидела - чего в школе в толпе и суете не замечала посуровевшие, худые скулы, сильный взгляд, ставшие гуще усики, и она поняла, что Илья уже не тот мальчик, которого она знала до этой злополучной, поворотной весны, а - парень, мужчина, который нравится женщинам. И мысль о женщинах, особенно о разлучнице, заставила Аллу вздрогнуть.
- Ты мерзнешь? - спросил Илья хрипловатым от молчания голосом, но каким-то нежно-тихим, как показалось Алле, будто бы хотел, чтобы слышала его только она.
- Н-нет, - вымолвила она сухими, отвердевшими губами.
- Подлить чаю? - сказал он так же тихо.
- Подлей, - почему-то шепнула она и покраснела.
Они помолчали, и каждый притворялся, что очень увлечен булочкой и чаем.
- Что ты пишешь или рисуешь? - спросила Алла .
- Так... ерунда...
- Все же? Покажи.
- Пойдем.
Прошли в комнату Ильи, и он небрежно показал последние рисунки. Алла увидела обнаженные тела, причудливо изогнутые, фантастические, непонятные для нее, но своей чуткой душой пробуждающейся женщины поняла - он рисует ту женщину и все то, что у него было с ней. Алле стало так обидно и горько, что закололо в глазах, но слезы не потекли: казалось, покалывали не слезы, а иголки.
- Интересно, - сказала она нарочито сухо и небрежно отодвинула от себя рисунки. - А что ты еще нарисовал? - неожиданно для себя ядовито, зло сказала она, по особенному, как-то шипяще произнеся "еще" и дерзко, смело посмотрев в глаза Ильи.
- Так, ничего, - равнодушно ответил он или тоже притворялся.
Алла видела, что Илья теперь не творил, а - "пошличал", как она подумала. "Где доброта его картин, где милые мордашки, где наивные, прекрасные радуги Вселенной, где чистота и искренность?" Она прикусила ноготь. Потом сказала, ясно произнося каждое слово:
- Давайвместеготовиться к экзаменам? - Ответа не ждала. - У меня завтра родителей не
будет дома... весь вечер... Приходи.
Илья сразу понял, зачем Алла приглашала его, он понял, на какую жертву ради него решилась она. Но мощное животное чувство, разогретое в нем этой весной, задавило то детское чувство страха, переживания за близкого, родного человека, каким издавна, с далекого раннего детства была для него Алла, сломило, отодвинуло это нежное чувство, которое вспыхнуло, блеснуло в нем на секунду, две или три, и он холодно сказал:
- Жди. Буду в шесть.
Он пришел к Алле на следующий день ровно в шесть. Она дрожала, не сопротивлялась, а, как связанная по ногам овца, обреченно ждала ножа.
Потом она сказала:
- Илья, мне нехорошо. Пожалей меня.
Он лег рядом с Аллой, молчал и морщился.
- Ты теперь только мой, да?
- Да, - отозвался он.
Но от нее он пошел не домой, а к Галине.
21
Илья обнимал Галину, целовал, но она, как-то очень светло, ласково улыбаясь, уклонялась и просила:
- Погоди, мой мальчик, погоди...
Однако Илья, в предвкушении, не хотел слушать ее, а настойчиво целовал и обнимал. Щеки Галины розово и свежо налились, блестели черные глаза, - она действительно была хороша.
- Галя, ты сегодня какая-то необычная. Что с тобой? - спросил раскрасневшийся Илья, отступив от нее, настойчиво отвергавшей ласки.
- Скажи, скажи, миленький, только не ври: я тебе хотя бы чуток нравлюсь?
Он сидел на диване, а она склонилась перед ним на корточки, прислонила щеку к его колену, как преданная собака, снизу смотрела в его глаза и, улыбаясь, но уже тревожно, ждала ответа.
- Ты же знаешь... - отвернул свой ломкий взгляд Илья. - Ты такая странная сегодня.
Она вздохнула, ничего не сказала, уткнула голову в одеяло. С минуту посидела тихо, затаенно. Потом неожиданно подняла на Илью свои прекрасные глаза и ясно, чисто, счастливо- улыбчиво пропела:
- Я жду ребенка.
Илье показалось, что Галина светится, столь светлой, возвышенной была ее улыбка.