- Что ты, Саша! Если ты не приехала бы, я всеми правдами и неправдами примчался бы в Покровское, к тебе.
Александра неожиданно спросила:
- Вася... Вася, почему ты избегаешь смотреть в мои глаза?
- Нет, нет! - чего-то испугался Василий и стал ходить по комнате, поскрипывая половицами. - Видишь - я смотрю на тебя! Мне нечего скрывать! Экая ты!..
Они молчали. Александра, будто ей стало холодно, плотно закуталась в свою пуховую шаль и пододвинулась в угол. Не смотрела на Василия, отчего-то избегала его глаз и как-то пристально следила за снежинками, прилипавшими к окну. Василий ходил, угрюмо поднимая взгляд.
- Ты забилась в угол - боишься меня?
- Ты сильно изменился... с тобой что-то происходит... Мне тревожно за тебя.
Василий остановился перед Александрой. Она подняла на него взгляд кроткий и ломкий, как соломинка.
- Саша, - промолвил Василий и повалился на колени к ее ногам. - Милая моя Саша, мне так плохо. Помоги мне, как тогда, в детском саду, убежать... в другую жизнь.
- В другую жизнь? - тихо и испуганно спросила Александра и погладила Василия по голове, ласково, успокаивающе.
- Да. Понимаешь, я - вор и ничтожество, - быстро произнес он и закрыл ладонями глаза.
Руки Александры замерли, сползли на плечо Василия. Он не решался взглянуть на нее.
- Вор? - прошептала она. - Что, Вася, ты украл?
Василий резко поднялся и стал быстро ходить по комнате:
- Нет, нет! Я никогда, никогда не расскажу тебе всего. Это страшно, мерзко! Я хочу, Саша, хочу вспоминать наше прошлое. Давай вспомним, как мы убежали из детского сада.
Александра глубоко задвинулась в угол, побледнела, сжалась.
- Вася, пожалуйста, успокойся... Да, наш побег... начудили...
Василий прервал ее:
- Саша, давай прямо сейчас убежим... убежим в новую жизнь, то есть я хотел сказать, начнем жить по-новому, по-другому. - Он подбежал к ней и потянул за руку к двери. Она уперлась ногами в пол и разрыдалась.
- Но станем ли, Вася, мы там другими, изменимсяли? Далеко ли убежим от самих себя?
Василий отпустил Александру, присел на стул, склонил голову.
- Вася, Вася...
Снова незримо, но неумолимо поднялось в его сердце таинственное, пугающее, в созвучии похожее на сухой кашель слово грех. Василия ощущал его уже не отвлеченно, не чужеродно, а - словно бы частью своего тела, души.
- Перед кем грешен? - сказал он, раскачиваясь на стуле. - Перед тобой, Саша, перед мамой, которая так билась всю жизнь, чтобы ее дети были счастливы. Грешен перед всем чистым и праведным в мире. Это не высокие слова, это - так! Может, Саша, грех мой шире? Моежеланиелегкой, богатойжизни - негрех? То, что с шестнадцати лет я ступил на путь наживы любыми способами - это не грех перед самим же собой, чистым, незапятнанным ребенком, юношей? Ты, Саша, видела, как все мое стало выпячиваться, расти в нечто громоздкое, безобразное, уродливое, а теперь, рядом с тобой, я понял - я действительно стал уродом, сам себя сделал таким. А кто же еще? Если, Саша, ты не приехала бы, то я, может, никогда так о себе не подумал бы. Хотя - кто знает! Как ты догадалась, что сильно нужна мне?
- Вася, у меня же есть сердце.
- Да, да, конечно. Прости. Скажи, а у меня есть сердце?
- У тебя большое доброе сердце... Вася, умоляю, расскажи, что с тобой произошло? Я помогу тебе.
- Понимаешь, во мне не достает мужества... Я тебе обязательно все расскажу, но не сегодня и даже не завтра. Мне нужно собраться с силами.
Александра подошла к Василию, склонила к нему голову. Он взял в ладони ее лицо и долго смотрел в ее глаза.
- Люблю, - шепнул он.
- Люблю, - отозвалась она, и они впервые соприкоснулись губами.
Но в сердце Василия было тяжело.
Через два дня он проводил Александру на поезд; она не хотела уезжать, но он настоял. Закрылся в своей каморке;всю ночь не спал.
"Теперь, кажется, я все свое вспомнил, - устало подумал он рано утром и подошел кокну. - Что дальше? Как я должен жить? Я чувствую, что меня еще тянет к Коровкину - он должен принести мне деньги. Деньги! Но мне страшно. Я боюсь. Как за окном бело! Хочу на улицу, противно сидеть в этой каморке, здесь, наверное, даже стены пропитаны всем моим. Подальше отсюда! Какой мягкий под ногами снег. Наступила настоящая зима. Я предчувствую: что-то новое, свежее, как этот снег, появится в моей жизни. Я иду. Но куда? Разве это важно? Я иду по снегу, белому, сочному, молодому, дышу морозным воздухом утра, думаю о Саше, маме, сестре, обо всем, что было хорошего и доброго в моей жизни... Кто там впереди? Коровкин... Он тоже идет по снегу, его тоже носит и терпит земля..."
- Здравствуй, Васек, здравствуй, мой хороший. За деньгами идешь? Возьми, возьми свою долю.
- Мне страшно жить, - сказал Василий, отстраняя руку Коровкина с деньгами.
- Что с тобой? Возьми деньги - они тобою честно заработаны.
- Честно, - усмехнулся Василий. - Я варю солдатам бурду, примешиваю в котел всякую гадость, чтобы скрыть кражу, а вы... про честность?
- Говори тише. - Прапорщик настороженно прищурился на проходящих мимо солдат и офицеров. - Что с тобой стряслось?
- Я вам сказал - мне страшно жить. У меня теперь много денег. Я, можно сказать, богат и свободен. Свободен в несвободном месте - в армии: что хочу, то и делаю. Но какая это свобода! Я самого себя стал бояться. Разве я так хотел жить?
- Глупец, говори тише. - Прапорщик был, как обычно, спокоен, суховато строг. - Чего ты боишься? Разоблачения?
- Нет! Если меня раскусят и посадят, я буду только рад.
- Глупец! Чего же ты боишься?
- Себя! Гад я, ничтожество...
- Говори, наконец-то, тише. Задави в себе слабину, вытри слюни и сожми зубы. Я так живу. Ты думаешь, что я толстокожий, что мне не бывает мерзко?
- Я больше не могу!
- Молчи! На больше! - Коровкин протянул Василию пачку денег. - Бери!
- Нет.
- Бери. Не пугай меня.