- Встать в строй.
- Есть.
Так первый раз капитан Пономарев столкнулся с рядовым Саловым.
Прошло несколько месяцев. Пономарев присматривался к своему метису тофу - кто-то из родителей у него был русским. Капитана раздражало и порой сердило вечно унылое, желтовато-болезненное лицо Салова, его ссутуленные плечи. Он почему-то искал в его облике что-нибудьнеобычное. Конечно, тогдакапитаннезнал, чтоСалов убежит, пройдет сотни километров по бездорожью, тайге до родного села, но, кажется, уже тогда капитан предчувствовал, что этот парень должен решиться на что-то отчаянное, безрассудное, и поэтому, быть может, присматривался к нему.И однажды обнаружил особенное. Как-то с группой солдат капитан выполнял боевую учебную задачу. Пришлось заночевать в поле. Салов задумчиво, тихо сидел у костра. Молчал, только изредка отвечал на вопросы. Отсветы огня плескались на его лице. Он рассеянно взглянул в сумрачную даль, потом на ротного, и ротный неожиданно открыл - или ему так показалось, - то необычное, что искал: он подумал о бьющем из щели световом луче, который нежен, тонок, беззащитен; ломайте его, рубите, хватайте руками, но ничего с лучом невозможно сделать, и чтобы его победить - нужно просто устранить источник. Такой неожиданный образ пришел к капитану, когда он встретился со взглядом Салова: его узкие, азиатские глаза, казалось, источали какое-то отчаянное упорство. Взгляд был прямой, словно луч, но в то же время мягкий, нежный, незащищенный, и капитан не выдержал, отвел свои глаза.
Сбежал Михаил Салов с батальонных учений; накануне капитан Пономарев собрал всю роту, чтобы, как он выразился в себе, взбодрить, поднакачать солдат.
Собрание шло своим отлаженным чередом, и, как приметил капитан, Салов скучал, отвернувшись к окну. Лил дождь, на сером, загустевшем небе сталкивались, сливались или разламывались на куски тучи. Солдаты засмеялись: за трибункой стоял рядовой Переверзев, крепкий белоголовый деревенский парень, и, часто моргая, всматривался в бумагу, которую он смущенно перебирал своими большими толстыми пальцами; он читал о том, что бойцы покажут себя на учениях так, что ими будет гордиться родина. Но неожиданно запнулся:
- Мы быстро выведем из автопарка всю тухнику...
Его глаза глупо расширились, он близко к лицу поднес бумагу и еще раз прочитал:
- Тухнику...
Робко взглянул на ротного, - это он написал ему выступление и, видимо, из-за спешки сделел досадную ошибку.
- Наверное, Переверзев, технику, - подсказал ротный, подбадривающе, но все же строго улыбнувшись.
- Точно, товарищ капитан! - засмеялся Переверзев, потирая загорелую плотную шею.
За Переверзевым вышел ефрейтор Богданов, и красиво, долго, без бумаги говорил об армейской дружбе, долге, чести. Ефрейтор косил голубыми глазами в сторону капитана, а тот слегка покачивал головой, словно говорил: "Да, да, верно, ефрейтор Богданов". И это подбадривало ефрейтора, который еще надеялся уволиться в запас младшим сержантом. Собрание закончилось привычно - тихо, деловито, спокойно. Солдаты по команде вышли из душной комнаты, а Салов остался на месте и рассеянно смотрел за окно. По стеклам резко бил дождь, тучи густо посинели, разрослись. Капитану стало почему-то жалко солдата, но, ломая минутную слабость, он строго сказал:
- Всем выйти из комнаты.
Салов покорился.
В четыре утра ротный вошел в казарму. Он был досиня выбрит, его сильные мускулистые ноги облегали начищенные до блеска яловые сапоги, словно он приготовился к какому-то важному торжеству. Четким, но тихим шагом, скрипя новой портупеей, он прошел в спальню, и в душную тишину ворвался его резкий, но красивый своей бодростью и свежестью голос:
- Рота, подъем! Боевая тревога!
Мгновенно по расположению стали бегать заспанные дневальные; дежурный сержант, рупором подставив к губам ладони, кричал:
- Всем строиться возле ружейной комнаты для получения автоматов и противогазов!
Капитан Пономарев с удовольствием наблюдал за своими солдатами. Их, представлялось, подбросило на кроватях при первых словах его команды. Тела подрагивали, солдаты так сильно разволновались, что не могли, чувствовал капитан, сколько-нибудь трезво оценить, что же происходит. Каждый что-нибудь искал, хватал, натягивал, ругаясь или улыбаясь. Наполовину одетыми бегали между кроватями, натягивая гимнастерки и пилотки на ходу. Беспорядочно, не по правилам намотав на ноги портянки, выскакивали в проходы и бежали к ружейной комнате, возле дверей которой выстроилась большая очередь. Но она быстро таяла. Солдаты забегали в ружейную комнату, хватали каждый свой автомат, противогаз и подсумок с магазинами и буквально вылетали на улицу, на бегу застегивая ремень с подсумком и штык-ножом.
Ротный вышел на улицу. В лицо резко ударил сырой холодный ветер, и свежесть приятно взбодрила голову. Под ногами глухо хлюпала грязь. Спереди, сзади, с боков он слышал тяжелое дыхание. Солдаты, звякая амуницией, автоматом, не особо разбирая дороги, бежали по грязи, забрызгивая себя и друг друга.
Пока двигатели прогревались, капитан Пономарев присел на крыло автомобиля отдохнуть. Снял фуражку, стер с лица пот; холодок пощекотал залысину. Он наблюдал за бегающими по автопарку солдатами с канистрами, наполненными водой, с рукоятками, с какими-то деталями от машин. Немного пофилософствовал: "Прекрасно, когда людям вот так все ясно, понятно, каждый знает свое место и роль. Никаких лишних чувств не надо".
- Вы готовы к построению в колонну? - спросил у него комбат Куприянов.
- Так точно, товарищ подполковник.
- Молодцы. Опережаете нормативы на восемнадцать минут. Стройте радиостанции в колонну и - вперед!
- Есть.
Капитану стало приятно и легко после слов комбата.
- Выезжай, выезжай, не тянись! - поторапливал он водителей, показывая вытянутой рукой направление движения.
Капитан с холодноватым, строгим видом выслушал доклады командиров взводов о готовности экипажей покинуть техпарк. Двигатели шумно работали; под колесами всхрустывал ледок и растекалась грязь; резкий свет прожекторов слепил солдат и офицеров. "Все идет хорошо. Моя рота первой выехала, - с гордостью подумал капитан Пономарев, с улыбкой наблюдая за бестолковой суетой на соседних стоянках, на которых еще и половину автомобилей не завели. - А если бы война? Кто больше пользы принес бы: я со своей требовательностью, порой непомерной взыскательностью или вон те командиры рот?"
Он выстроил колонну на центральной дороге, запрыгнул в головную машину и по рации дал команду трогаться. Острый, как кинжал, свет фар ворвался в сырую темноту, моторы мощно взревели, и колонна медленно, словно неповоротливое огромное животное, потянулась в степь, не спеша, но уверенно набирая скорость. Через три-четыре минуты автомобили уже на высокой скорости ехали по шоссе. "Моя рота стала самой сильной в полку", - подумалось капитану. Он себя чувствовал окрыленно, словно не ехал, а летел.
Вскоре прибыли на место. Капитан выпрыгнул из кабины и - замер: внимательно смотрел на степь и копошившихся возле автомобилей людей большой красный солнечный глаз, и капитану подумалось как ребенку, что приподнял из-за горизонта свою огромную голову разбуженный шумом великан и наблюдает за непрошенными гостями. Глаз то суживался, то расширялся - над ним, подгоняемые ветром, проплывали палевые вытянутые облака. Лучи стремительно неслись в тучную темноту, и ночь быстро таяла. Капитан Пономарев неожиданно почувствовал себя маленьким и беспомощным перед этим серым широким небом, в котором - как в котле пенится, пузырится кипяток или смола - двигались, расползались и сталкивались искрошенные облака, перед этой белой, распахнутой на все четыре стороны ангарской степью, в которой было таинственно тихо, сумрачно. Вдали призрачно курились озера и болота. "Чудно, странно, - подумал капитан, - мне вдруг показалось, что вся моя жизнь, все мои волнения, тревоги и беды - какая-то мелкая, несерьезная и даже эгоистичная суета в сравнении с тем, чем и как живет степь с небом. У них как бы это правильно сказать? - настоящая, нужная, красивая, что ли, жизнь, а у меня как-то все мелковато, искусственно. Но - прочь, прочь лирику!" велел он себе, улыбнувшись.
Солдаты быстро, слаженно разворачивали станции: устанавливали двенадцатиметровые антенны, протягивали телефонные кабели к командному пункту, запускали "движки" - дизельные электростанции, - монотонно заработали в холодных кунгах обогреватели. Включили для прогрева радиорелейные станции и аппаратуру дальней связи. Часть роты, выполняя учебное боевое задание, расположилась в тридцати километрах севернее; с ними нужно было установить связь.
Когда солдаты разворачивали радиостанции, капитан Пономарев ходил и считал их, - он уже давно себе сказал: за солдатами надо смотреть в оба, у них в голове один ветер. Но капитану все же было неприятно от таких мыслей, и он никогда не высказывал их вслух.
Неожиданно недосчитался троих. Еще раз, но тщательно, пересчитал.
- Нету! - досадливо сжал он за спиной пальцы.
Подал команду строиться.
- Где самовольщики? - строго спросил у роты.
Солдаты молчали. Капитан приказал взводному:
- Лейтенант Яценко, пожалуйста, просмотрите все радиостанции.
Лейтенант, молодой, тонкий, вздохнув, выполнил приказание.
- Никого нет, товарищ капитан.
- Что ж, будем ждать, - спокойно сказал ротный, догадываясь, куда могли уйти солдаты, - скорее всего за спиртным в ближайшую деревню.
Простояли полчаса. Все озябли под сырым ветром. Капитан тоже мерз, но с невозмутимо-спокойным лицом прохаживался перед строем, закинув руки за спину. Он знал, что к выполнению боевой задачи рота должна приступить через три часа, а пока, решил он, можно повоспитывать солдат, чтобы потом други было неповадно бегать в самоволки. Он встретился глазами с Саловым,который угрюмо смотрел вдаль.
Неожиданно Салов шагнул из строя.
- Вы куда, рядовой Салов? - удивился капитан так, что у него расширились глаза.
- Я? - Было очевидно, Салов с трудом понимал, что и зачем совершил. Так, - шевельнул он плечом.
- Не понял.
- Замерз. - И вернулся в строй.
Капитан покачал головой, но промолчал.