Ваше горячее одобрение моим отчетам, конечно, не могло не порадовать меня. Тем более, что я разделяю Вашу веру в святость исторической памяти, в святость правдивого слова. Именно поэтому я должен начать с главного признания: во время пребывания в Новгороде я перешел в православие, был крещен отцом Денисом и получил новое имя, которое пока не решусь доверить бумаге. В Москве никто не знает моего прошлого, я для них - новгородский толмач, получивший место подьячего в Посольском приказе. Для посольского дьяка Федора Курицына рекомендации его старого друга - отца Дениса - было вполне довольно. Мой немецкий акцент укрылся за новгородско-псковским выговором, так что по языку уже никто не опознает во мне иностранца.
Десять лет назад я приехал в эту страну страстно верующим юнцом, убежденным в священном долге каждого католика - расширить власть римского престола до Уральских гор и Ледовитого моря. Здесь не место описывать весь путь сомнений и колебаний, который привел меня к переходу в православие. Приведу лишь запавшее мне в душу сравнение отца Дениса: "Вера - вино. Религиозные обряды - кубок. Вера соединяет нас с Господом. Обряды - с отцами, дедами, соплеменниками, верующими так же, как мы".
Мой кубок распался. Отец оказался еретиком-гуситом, соплеменники грозят гибелью. Но вера моя жива. Вино ее сохранится в новом кубке. На это надеюсь, об этом молюсь, этим живу.
Очень хорошо представляю себе, что, дочитав до этого места, Вы правоверный католик - пожалеете о своем послании. Пожалеете и задвинете ящик с моими прежними отчетами в самый темный угол хранилища. Но, уповая на Провидение, в слабой надежде на то, что этого не произойдет, я позволю себе откликнуться на Ваш призыв и написать на пробу очередную хронику прошедшего года.
Самым важным событием в Московии был, без сомнения, новый поход князя Ивана на Новгород. Уверен, что Вы уже знаете, как началась подготовка к нему прошлым летом, как союзные города и князья один за другим присоединялись к великому князю, присылали свои ополчения, так что в октябре 1477 года из Москвы уже выступило большое войско, которое быстро увеличивалось в пути. Был послан приказ псковичам также идти войной на Новгород. Те было пытались отговориться, ссылаясь на страшный пожар, только что опустошивший их город. Однако присланный князем Иваном воевода заставил их выступить в поход, и вскоре их войско стало лагерем у впадения Шелони в озеро Ильмень, замкнув кольцо осады.
Примечательно, что сразу после присылки из Москвы разметных грамот, объявлявших о начале войны, Новгородская господа вынесла постановление, которое показалось мне проявлением настоящего благородства. Всем иностранным купцам было позволено покинуть город и увезти свои товары в Псков или в Ливонию. Конечно, уважение к чужой собственности - это священный завет любой купеческой республики, на этом вырастает ее могущество и богатство. Но сохранить это уважение и в условиях войны, когда каждый рубль на счету, когда на конфискованные у иностранцев деньги можно было бы снарядить новый полк, - такой поступок заслуживает быть сохраненным в памяти народов.
Из опыта прежних походов москвичи знали, что новгородцы, обороняясь, первым делом сжигают окрестные монастыри, чтобы подступившему врагу негде было укрыться от зимней стужи. Дабы помешать этому, князь Иван приказал татарской коннице под командой царевича Даньяра совершить бросок, занять монастыри и удерживать их до подхода главных сил. Операция удалась, и московская армия смогла разместиться в просторных помещениях окрестных монастырей и храмов. Половина ратников была разослана по окрестностным селам добывать провиант. Обозы с мукой, рыбой и мясом текли также и из Пскова. А в Новгороде скоро начался голод и мор еще хуже, чем в войну 1471 года.
Все свидетели отмечают, что успеху москвичей способствовал итальянский инженер Аристотель Фиораванти. Князь Иван снял его со строительства Успенского собора, чтобы воспользоваться его познаниями в военном деле. Подготовленная итальянцем артиллерия вела непрерывный обстрел Новгорода, причиняя сильные разрушения и пожары, нагоняя страх на жителей. Лед на Волхове был не очень надежен, поэтому под руководством Фиораванти корабельные мастера соорудили понтонный мост, позволявший осаждающим легко перебрасывать отряды с одного берега на другой.
Вы можете спросить: "А что послужило поводом к войне?"
Если бы во мне оставалась жива юношеская наивность, я повторил бы Вам тот перечень "обид и неправд", который московский князь всенародно перечислял в своих грамотах и посланиях. Что якобы пришли к нему новгородские послы летом и назвали его не "господином", как раньше водилось, а "государем". И он якобы отправил в Новгород своих послов с запросом: что, мол, сие значит? Не хотят ли они иметь его своим полным государем? А новгородцы-де на это возмутились и заявили, что никогда его государем не называли. То есть выставили лжецом. И в подтверждение растерзали на Вечевой площади тех послов, которые допустили такую оплошку. Разве может снести такую обиду помазанник Божий, поставленный самим Господом над всей Московией? Нет, не может. Так что - коней седлать, в трубы трубить, из пушек палить!
Так бы я объяснил еще лет десять назад. Но жизненный опыт неизбежно наполняет наш разум цикутой цинизма, и нам никуда не спрятаться от горькой уверенности: поводом, причиной этой войны, как и всех прошедших и будущих войн, явилась, являлась, будет являться все то же - соблазнительная слабость противника. Соблазн этот навеки останется неодолимым для любого владыки и его воинства, которое видит в войне единственное оправдание - а порой и единственный источник - своего существования.
Подавленные, голодные, обескровленные, усталые новгородцы слали одно посольство за другим к князю Ивану с просьбами о мире. Но на каких условиях? Требования московского повелителя возрастали с каждым разом. Наконец, убедившись в беспомощности осажденных, князь Иван потребовал полного подчинения вольного города своей власти. Никакого веча, никакой господы, никаких посадников - все должны подчиняться только наместникам, присланным из Москвы. Половина церковных и монастырских земель конфискуется в пользу княжеской казны. Обвиненных "изменников" судить и карать не в Новгороде, а в Москве.
Не имея сил сопротивляться, город принял эти условия и открыл ворота победителю. Был составлен специальный текст присяги. Воеводы, посланные князем, принимали присягу в палатах архиепископа у новгородской знати. Во всех пяти концах города население било челом и целовало крест на верность князю Ивану. В конце января к нам в Посольский приказ пришла из Новгорода княжеская грамота, в которой говорилось: "Вотчину свою, Великий Новгород, привел в свою полную волю и учинился на нем государем, как и на Москве".
Вскоре потянулись из Новгорода обозы с добычей и "подарками", с высылаемыми и арестованными. Среди арестованных была и Марфа Борецкая с внуком. Этой несчастной и гордой женщине довелось пережить гибель своих сыновей, крах всех надежд и упований, падение и разорение родного города. Страшная судьба.
А в марте в Москву был привезен знаменитый вечевой колокол. Под ликующие вопли толпы его повесили среди других колоколов соборной колокольни в Кремле. Вырванный язык вольного города. Неужели это действительно конец четырехвекового могущества, блеска, богатства? Должны ли мы извлечь урок? Но какой? Не ждет ли такая же судьба Флоренцию, Геную, Венецию, мой родной Любек? Мне хотелось сказать ликующим москвичам: "Кто вырывает чужие языки, может очень скоро лишиться своего". Но счел за лучшее попридержать эту непокорную часть нашего тела, которая так часто ввергает нас в различные беды.
Итак, мы можем сказать, что для Новгородской республики конец света наступил на четырнадцать лет раньше обещанного срока. Что бы ни происходило в городе дальше, это будет уже история другого государства.
Досточтимый брат Владислав! Это письмо уйдет к Вам в Вильнюс с надежным человеком, поэтому я позволил в нем говорить о сильных мира сего тоном, не вполне подобающим мелкому служащему Посольского приказа. Но свое новое имя открыть пока не решусь. Очень удачно, что Вы владеете эстонским. Я тоже выучил этот язык и в будущем смогу воспользоваться им для писем, содержание которых должно быть скрыто от посторонних глаз. Если Вы захотите продолжать переписку с "вероотступником", лучше пользоваться окольным путем: отправлять письма в Новгород, отцу Денису, в церковь Иоанна Предтечи. Ему я могу довериться, он знает, как переправлять мне послания в Москву, на мое новое имя. Если же "нет", давайте расстанемся без гнева и поплывем дальше, каждый своим предназначенным путем, искать Господа в безбрежном Творении Его.
Стефан Златобрад
Фрау Грете Готлиб,
в Мемель из Москвы, июль 1478
Милая, милая Грета!
Прошло, кажется, уже больше двух лет с моего последнего послания, отправленного тебе в Мемель. Ты, наверное, думаешь, что я или умер, или попал в тюрьму, или потерял рассудок, или еще каким-то образом утратил связь с этим миром. Но нет, судьба пощадила меня: только вынудила бежать в другой город, сменить имя, начать новую жизнь.
Я почти смирился с необходимостью порвать все свои прежние связи, включая и тебя. Но вот неделю назад случайно встретил на базаре русского купца, который отправляется по торговым делам в Ливонию и имеет намерение посетить - среди прочих городов - также и твой Мемель. И так остро возникло во мне желание послать весточку тебе, что я тут же, вернувшись домой, сел писать это письмо. Купец уезжает завтра - нужно спешить.
Помню, в одном из писем я просил тебя описать, что ты видишь из окна своего дома? Тебе интересно, что вижу сейчас я?
Под окном моей горницы - спуск к Москве-реке от Кремлевских ворот. С утра шел сильный дождь, земля размякла, да еще сотни три богомольцев из Твери перемесили своими сапогами и лаптями дорожную грязь. Несчастная баба с ведрами на коромысле третий раз пытается подняться по склону. Ноги ее скользят, подол уже в грязи, ведра проливаются, катятся вниз.
На фоне серых облаков блестят купола церкви Ризположения, а правее и выше маленькие фигурки каменщиков бесстрашно ползают в поднебесье. Там, под руководством итальянского мастера Аристотеля Фиораванти, возводят новое здание Успенского собора.
Конечно, я предпочел бы снимать жилье в каком-нибудь уютном домике на окраине города. Но мне, как и другим подьячим, приходится жить в самом Кремле, чтобы всегда быть под рукой на случай внезапных приказов. Мой начальник, дьяк Федор Курицын, часто получает распоряжения не только от бояр, но и от самого великого князя, и тогда мы кидаемся разыскивать нужные грамоты, переписывать и переводить послания, отправлять гонцов во все концы Московского государства или даже за пределы его.
Почти весь прошедший год мы занимались главным образом новгородскими делами. В распоряжении великого князя оказались огромные земельные угодья, конфискованные у новгородских монастырей, и их нужно было распределить между княжескими слугами, ратниками, боярами. Одновременно нужно было расселять по городам Московии высланных новгородцев. И вот это последнее занятие доставило мне возможность сделать одно доброе дело, которое, может быть, зачтется мне в день Страшного суда.
В середине лета отец Денис сообщил мне, что в число высылаемых из Новгорода попали родители Людмилы Алольцевой, купец Корниенков с женой. Соседи донесли на них (не знаю, ложно или нет), что они во время осады выступали против князя Московского, давали деньги на укрепление городских стен. Все их имущество было конфисковано, и им приказано было уехать, взяв лишь то, что они могут унести на себе. Отец Денис был встревожен судьбой двух стариков, просил меня разыскать их в Московии и, по возможности, помочь.
Почти неделя ушла у меня на поиски. Я бродил по постоялым дворам и монастырям, где временно размещали изгнанников, расспрашивал, встречал у городских ворот новые обозы. Зрелище бесконечной череды изможденных, запуганных, отчаявшихся людей останется в моей памяти надолго. Как пересохшая река обнажает камни, песок, водоросли, илистое дно, так и голод обнажает мертвое основание нашей плоти: ребра, череп, ногти, волосы, слизь. Кажется странным, что этим живым скелетам удается двигаться почти бесшумно, скрывая под дряблой кожей перестук костей.
Стариков Корниенковых я бы никогда не узнал. Пристав проверил свои списки и подвел меня к топчану, на котором лежали на рогоже два тела, завернутых в драные кафтаны.
- Этим уже недолго осталось, - сказал он.
Корниенков открыл глаза, с трудом приподнялся, сел. Вгляделся в меня в полумраке монастырского зала, не узнавая. У меня с собой была склянка с медовой водкой, я дал ему глотнуть. Он немного оживился, стал благодарить растерянно и униженно.
- Меня прислал отец Денис, - сказал я громко. - Помните его? Он крестил ваших внуков.
- Как же, помню, помню его... И на заутрене у него был не раз... Еще до войны... Хороший поп, задумчивый... В церкви Иоанна Предтечи...
- А дочь ваша где? И муж ее, Алольцев? Почему вы не поехали к ним в Псков? Они бы помогли.
- Не было дозволено... Только в низовую Русь высылали... Вот так, без всего... Все у нас отняли, всего лишили... А как деньги вышли, так и кормить перестали...
Я сбегал на базар, принес им горячий пирог с капустой, горшок щей, вяленой рыбы. Еще купил два теплых одеяла. Видела бы ты, как они накинулись на еду. Старуху бил озноб, она не могла донести ложку до рта. Нам пришлось помогать ей, кормить, как ребенка.
- Вот вам немного денег, - сказал я на прощанье. - Постараюсь прийти завтра, как только освобожусь. И буду хлопотать о вас в Кремле. Господь милостив, уповайте на Него. Увидит Он страдания ваши и пошлет вам вдруг ангела-спасителя.
Оставшиеся деньги я отдал приставу и строго наказал во всем старикам помогать. Слышала бы ты мой тон большого начальника! Подьячий из Кремля важная птица для простого пристава.
Недели две ушло у меня на то, чтобы подкормить стариков, вернуть им способность двигаться без посторонней помощи, выходить к монастырской стене, отдыхать на лавке под весенним солнцем. Я рассказал об их судьбе своему начальнику, дьяку Курицыну. Он припомнил, что в его подмосковной деревне Малые Мытищи недавно умер управляющий и ему нужно подыскивать нового. Не согласится ли Корниенков занять эту должность? Бывшему новгородскому купцу он готов доверить свое имение без колебаний.
О такой удаче можно было только мечтать! Я сам отвез окрепших Корниенковых в деревню Курицына, помог им устроиться на новом месте, проверил, чтобы колодец в доме управляющего был расчищен, дрова заготовлены, дыры в крыше заделаны.
Жена Корниенкова хорошо знает лечебные травы и умеет врачевать старческие недуги. При мне она соскребла белые волокна с внутренней стороны еловой коры, варила их в горшке и потом мазала мужу больные места на ногах этим наваром. Но, конечно, не все недуги ей известны. Корниенков пожаловался несколько раз, что сердце у него по утрам вдруг будто бы замирает на минуту, а потом пускается вдогонку за потерянным временем. Видимо, перенесенные потрясения не прошли бесследно. Вспоминаю, что у епископа Бертольда был такой же недуг и наша добрая матушка доставала для него заморское зелье из Аравии под названием "кофе", которое ему хорошо помогало. Пожалуйста, спроси у своего мужа, не завезли ли кофе в Мемель. Я приложу к письму немного серебра. Буду очень благодарен, если вы сможете купить для меня этого зелья (оно похоже на мелкие коричневые бобы) и прислать сюда.
Когда я уезжал из Малых Мытищ обратно в Москву, Корниенковы обнимали и благословляли меня как родного сына. А я был счастлив, что смог помочь родне Алольцевых, которые так много сделали для меня.
Милая, милая Грета! Как причудливо судьба играет нашими телами, перемещая их по земным просторам на сотни миль. Сначала оторвала у стариков Корниенковых дочь Людмилу, унесла ее в Псков. Потом схватила их самих и силой уволокла еще дальше от дочери - в Москву. И у нас с тобой: то перенесла тебя в Мемель, сократив вдвое расстояние, разделявшее нас. То снова увеличила его, отшвырнув меня из Пскова в ту же Москву. И как же непостижима при этом благость Господня, которая позволяет нашим душам сохранять неразрывную нежную привязанность друг к другу через сотни разделяющих миль.
Прощаюсь на этом, моя любимая сестра, и спешу отнести письмо и деньги московскому купцу, наверное, уже увязавшему свои тюки с пенькой для мемельских корабельщиков.
Всегда твой - когда-то Стефан Златобрад, а ныне... Но нет - пока еще не решусь доверить бумаге свое новое имя.
Эстонский дневник
Господи, благодарю!