Я привел эти стихи не случайно, так как ручей должен был засмеяться, увидев ножки Лауры, прекрасной как весна, когда она, отвечая на приглашение зеркальной воды и шумного песка, который образовывал маленькие островки и, желая задержать ее, соперничал с водою, - разулась и опустила свои ножки в воду, где они казались лилиями, лежащими под стеклом.
Но вот Лаура ушла (слова эти кажутся мне столь же полными значения, как выражение: "Здесь была Троя"). Ее встретили родители, весьма взволнованные, ибо отсутствие дочери показалось им слишком долгим, - настолько велика была любовь, которую они к ней питали. Как верно почувствовал это трагический поэт {7}:
Как тесны узы крови,
Которыми связала
Отца с ребенком мощная природа!
Они осыпали ее ласками, хотя Хремет и бранит Менедема {8} за такое поведение, ибо Теренций не одобряет проявления родителями любви к детям.
Тем временем один из слуг Лисардо сообщил Фенисе, служанке Лауры, что здесь находится его господин. Слуга и служанка быстрее поладили между собой, поскольку менее заботились о своей чести. Он сказал ей, что они не взяли с собой никакой пищи, ибо Лисардо вполне мог довольствоваться одним созерцанием Лауры, - ведь слуги не умеют скрывать своих естественных побуждений и потребностей, которые с такою силою духа подавляют в себе люди благородного происхождения.
Фениса рассказала об этом Лауре, которая зарделась от стыда, как свежая роза; кровь взволновалась в ней, ибо сообщение о настойчивости глаз Лисардо вынуждало ее примирить в себе сердце и честь, желание и рассудок. И тихонько, чтобы как-нибудь не услышала ее мать, она сказала Фенисе:
- Никогда больше не заговаривай со мной об этом!
Фениса поверила суровости ее лица и лаконичности ее слов. Должен пояснить вашей милости, что слово это означает краткость, ибо лакедемоняне не любили длинных речей; мне кажется, что если бы они дожили до наших дней, то им пришлось бы немедленно умереть. Как-то раз пришел ко мне один идальго и заставил меня целых три часа выслушивать историю подвигов его отца в Индиях; когда же я наконец предположил, что он хочет, чтобы я написал обо всем этом книгу, он вдруг попросил у меня денег
Итак, Фениса поверила Лауре, совсем как это бывает в завязках комедий, и, зная о ее скромности, ничего больше не стала ей говорить. Но Лаура, увидев, что Фениса оказалась послушнее, чем ей хотелось, спросила ту, когда они остались одни:
- Как мог этот кабальеро отважиться прийти в наш сад, зная, что здесь должны находиться также и мои родители?
- Потому что он любит вас уже два года.
- Два года? - спросила Лаура. - Он так давно сошел с ума?
- Лисардо вовсе не похож на сумасшедшего, - возразила служанка, потому что столько ума, скромности и благоразумия, при такой молодости, я не встречала ни в одном мужчине.
- Откуда ты его знаешь? - спросила Лаура.
- Оттуда же, откуда и вы.
- Так он поглядывает и на тебя? - продолжала влюбленная девушка.
- Нет, сеньора, - ответила ей лукавая служанка, - ведь вы одна во всей Севилье заслуживаете такой безумной любви, какою он вас обожает.
- Значит, он меня обожает? - спросила, улыбаясь, Лаура. - Кто тебя научил таким словам? Может быть, достаточно просто сказать, что он меня любит?
- Вполне достаточно, - сказала Фениса, - раз вы не отвечаете на такую любовь; а если бы вы любили его так же, как он вас любит, каким счастьем для вас обоих было бы пожениться!
- Я не хочу выходить замуж, - возразила Лаура, - я хочу стать монахиней.
- Этого не должно быть, - ответила Фениса, - потому что вы одна у родителей и они оставят вам в наследство пять тысяч дукатов дохода, а стоимость вашего приданого составит шестьдесят тысяч, не считая тех двадцати тысяч, которые вам оставила ваша бабушка.
- Послушай, что я тебе скажу, - ответила ей на это Лаура, - не смей никогда мне больше говорить о Лисардо; он найдет девушку, достойную его любви, про которую ты столько говоришь, я же не питаю к Лисардо никакой склонности, хоть он и не сводит с меня глаз целых два года.
- Хорошо, сеньора, - возразила Фениса, - только слишком уж часто упоминаете вы имя Лисардо, чтобы я могла поверить, что ваше сердце никогда его не вспоминает.
Тем временем настал час обеда, и слуги накрыли на стол, - да будет известно вашей милости, что эта новелла не пастушеский роман {9} и ее герои обедают и ужинают каждый раз, когда к этому представляется случай, И тут Лаура сказала Фенисе:
- Жаль мне, Фениса, что этот кабальеро из-за меня ничего не ел.
- Разве вы не приказали мне, чтобы я с вами не заговаривала о нем?
- Это правда, - отвечала Лаура, - но я говорю вовсе не о нем, а о его обеде. Умоляю тебя, сделай так, чтобы наш повар дал тебе что-нибудь для него, и отнеси это его слуге - так, как будто ты сама об этом позаботилась.
- Мне это по вкусу: ведь это все равно, что отнести нищему милостыню, которую дал другой человек, - забота ваша, а старания мои.
Так Фениса и сделала; взяв каплуна, двух куропаток, немного фруктов и белого хлеба - все, чем богата Севилья, она отнесла это, куда ей было указано, и сказала:
- Пусть Лисардо кушает себе на здоровье, потому что ему это посылает Лаура.
Влюбленный кабальеро, преисполненный благодарности за эту милость, принялся за еду с таким рвением, что слуги его, придя в отчаяние, осмелились ему сказать:
- Если ваша милость будет так кушать, то что же останется на нашу долю?
- Вы, - отвечал Лисардо, - вовсе недостойны милостей Лауры, и потому, если я что-нибудь и не доем, то сохраню это себе на ужин.
Может быть, вашей милости это покажется жестокостью со стороны Лисардо, а быть может, вы возразите: "Мне кажется всего лишь, что он сильно проголодался", и вы будете правы, если только вам неизвестно, чем питается счастливый влюбленный в такие минуты.
Все же, чтобы вы не считали его невежей, я могу вам сообщить, что он дал слугам два дублона, стоимостью каждый по четыре дуро, - в те времена такие еще бывали, - с тем чтобы один из них отправился в Севилью и купил все, что ему только захочется. Однако они этого не сделали и, поделив деньги между собой, направились к загородному дому, где служанки накормили их досыта. Лаура видела все это, и ей это доставило большое удовольствие. Слуги Лисардо не скрывались от ее родителей, и когда те, пожелав узнать, что они за люди, спросили у них об этом, они назвали себя музыкантами. Желая развеселить Лауру, отец ее предложил им войти, чему они чрезвычайно обрадовались, и когда принесли лютню, которая всегда находилась в загородном доме или, возможно, была привезена служанками Лауры, - а некоторые из них любили потанцевать на мавританский лад, - Фабио и Антандро запели прекраснейшими голосами:
Между двух ручьев, рожденных
Вешним солнцем из снегов
В день, когда по просьбе дола
Растопило их оно,
Злополучный и забытый,
Ибо тем, кто ею полн,
Дарит только огорченья,
А не радости любовь,
Сильвио сидел печально
И следил за бегом вод,
Насмехавшихся беспечно
Над отчаяньем его.