Словно их терзает зависть.
Наконец слова потоком
С уст коралловых сорвались,
И виновная немедля
Обвинительницей стала.
Фабио твердит Филида,
Что внушать любовь не вправе
Тот, чьи дерзостные речи
Малодушье прикрывают.
Фабио же, уязвленный,
Отвечает в оправданье,
Что любовью безнадежной
В нем убита вся отвага.
Наша Сусанна была чрезвычайно довольна искусством Мендосы и, когда он кончил петь этот романс, спросила дона Феликса, любит ли он музыку. Вместо него ответил Мендоса, заявив, что иногда они поют вместе. Сусанна захотела послушать их, и они исполнили такой диалог (один как бы спрашивал, а другой отвечал):
"Паскуаль, прошу вас дать
Мне любви определенье".
"Это то, что лишь мученья
Нам способно доставлять".
"Но, скажите, отчего
Вся любовь - одна кручина?"
"Неизвестна мне причина,
Следствие же - таково".
"Паскуаль, я жажду знать,
В чем искусство наслажденья".
"В том, чтоб сладость упоенья
Горькой болью завершать".
"Больше добрых слов от вас
Слышать я хочу о страсти".
"Больше боли и несчастий,
Чем отрады в ней для нас".
"Что мне дать и что отнять
Может у меня влеченье?"
"За блаженное мгновенье
Годы вы должны страдать".
"Сильвия мне взгляд дарит
И спешит со мной расстаться".
"Раз глядит - чего бояться?
Бойтесь, если не глядит".
"Вправе ли влюбленный ждать
За любовь вознагражденья?"
"Не поддаться вожделенью
Значит - после не рыдать".
Самое приятное в этом музыкальном жанре - гармония двух все время чередующихся голосов. Таково было мнение, впрочем, и Сусанны, которая все вечера, когда отца не было дома, проводила в развлечениях подобного рода. Проходя однажды мимо ее комнаты, Мендоса застал ее еще лежащею в постели. Ее пышные волосы, длинные и вьющиеся, не слишком при этом темные, были небрежно разбросаны по плечам, а черные глаза, окаймленные густыми бровями и ресницами, казались двумя солнцами, окруженными густою тенью. Сусанна не употребляла румян, а потому ее плоть цвела красками свежести и здоровья, которые подарил ей сон. Розоватый перламутр ее тела постепенно переходил в снежную белизну лица, а дивные ямочки щек состязались в цвете с алой гвоздикою губ, которые, приоткрываясь в улыбке, обнажали ленточку ослепительно-белых жемчужин. На ней была тафтяная сорочка соломенного цвета, отделанная черной с золотом бахромой и с такими широкими рукавами, что, поднимая руки, она небрежно открывала их почти до плеч. Мендоса хотел удалиться не боязни показаться нескромным, но Сусанна позвала его, и он робко подошел к двери.
- Войди, - сказала она, - и скажи мне, о чем ты мечтаешь; ах, если бы обо мне... Но увы, ты не любишь меня.
- Госпожа, - отвечал Мендоса, - кого же я должен любить сильней, чем тебя? Ведь я твой раб, а ты обращаешься со мной так, как если бы я был твоим господином.
Ты же стоишь любви каждого, кто имеет хоть каплю разума.
- Я твоя раба, Мендоса, - отвечала Сусанна. - Не сомневайся в этом, ибо любовь столь могущественна, что изменяет сословия и сокрушает империи, чья гибель, таким образом, зависит порой от случая, а не от естественного хода вещей. Искренне говорю тебе, меня очень печалит и прямо-таки приводит в отчаяние, что твоя вера не позволяет мне выйти за тебя замуж. Из всего того, что я узнала в Испании, откуда я приехала ребенком, я поняла ложность нашей веры, поняла наше заблуждение, и я тебя полюбила с самого первого взгляда. И раз мое несчастье привело меня в то состояние, в каком ты меня сейчас видишь, а твое чувство ко мне достигло той степени, что склонило твой разум к ногам моих желаний, я решила сделать тебя владыкою всего, что мне принадлежит, но так, чтобы брат твой не знал о моей безумной страсти. И это вовсе не потому, чтобы я не желала бы ему довериться, тем более что он уже знает, до какой степени ты мне нравишься, а просто потому, что мне будет совестно, если он узнает, до какого бесстыдства я дошла, ибо тогда он будет презирать меня. Вы, мужчины, уж так устроены, что, достигнув цели своих желаний, начинаете презирать самую прекрасную женщину. Ведь вы считаете, что, утратив то преимущество, которое дает нам целомудрие, мы становимся вашими рабынями и что тогда вы уже можете по отношению к нам позволить и своим рукам, и своему языку любую дерзость.
Мендоса смотрел на нее, не зная, что сказать, ибо есть такие слова, на которые ответом могут быть только действия. Они понизили голос и уговорились встретиться ночью, когда в доме все улягутся. Мендоса сошел во двор, где дон Феликс чистил скребницей берберийского коня, на котором Давид иногда ездил в Тунис. Он сел напротив дона Феликса и стал следить за его работой. Дон Феликс спросил его:
- Что с тобою? Ты как будто чем-то взволнован и даже покраснел от смущения!