По смерти своего мужа, она разделила все свои драгоценности на три части: одна из них была возвращена казне, другая часть была распределена между ближайшими ее родственниками, и третья, самая обильная часть, пошла на пользу благотворительной деятельности. Великая Княгиня ровно ничего себе не оставила, не исключая и своего обручального кольца; единственное украшение, которое она носила, был деревянный крест, висевший на белой ленте вокруг ее шеи. Одета она была зачастую в серое или белое ситцевое платье, храня белые шерстяные для боле важных событий. Когда она хотела незаметной пройти по городу, она одевалась в черный цвет, с черной косынкой на голове, но иногда носила серое платье и косынку, и тогда ее узнавали, и с благоговением приветствовали.
Особенным вниманием и поддержкой с ее стороны пользовались все учреждения церковного, благотворительного или научно-художественного характера. Горячо ратовала она также за сохранение наиболее ценных бытовых обычаев и преданий, которыми так богата была жизнь старой любимой ею Москвы.
Все храмы, созданные ею, особенно главный храм обители, построенный по новгородско-псковским образцам известным архитектором Щусевым и расписанный кистью Нестерова, отличались выдержанностью стиля и художественною законченностью внешней и внутренней отделки. Церковь-усыпальница, помещенная ею под сводами этого последнего храма, также вызывала общее восхищение своею умиротворяющею теплотою.
Богослужение в обители всегда стояло на большой высоте, благодаря исключительному по своим пастырским достоинствам духовнику, избранному настоятельницею: время от времени она привлекала сюда для служения и проповеди и другие лучшие пастырские силы Москвы и отчасти всей России. Для нее, как истинной христианки, не было, по выражению Гоголя, "оконченного курса" и она всю жизнь оставалась ученицей, одинаково добросовестной, как и смиренной. На всей внешней обстановке Марфо-Мариинской обители и на самом {276} ее внутреннем быть, как и на всех вообще созданиях Великой Княгини, кроме духовности, лежал отпечаток изящества и культурности, что было непроизвольным действием ее творческого духа.
Ее богатые от природы дарования изощрены были не только широким, многосторонним образованием, но и сведениями практического характера, необходимыми в домашнем обиходе. "Нас с Государыней (т. е. Императрицей Александрой Феодоровной) обучали в детстве всему" - сказала она однажды в ответ на вопрос, почему ей известны все отрасли домоводства.
И все содействовало ей в поисках высшего совершенства.
2 апреля 1910 г., она заменила светские одежды на монашеские в церкви св. сестер Марфы и Марии, одновременно с 30 другими женщинами, жаждущими оказаться ей полезными в ее борьбе с людскими страданиями.
То была удивительная служба, запечатлевшаяся в памяти всех, принявших в ней участие. Велик. Княгиня покинула мир, в котором она сыграла яркую роль, чтобы войти, по ее же собственным словам, в более великий мир, в мир бедных и страдающих. Епископ Трифон, в Mиpe известный как князь Туркестанов, дал ей эту одежду с пророческими словами: "эта одежда скроет Вас от Mиpa, и мир будет скрыт от Вас, но она в то же время будет свидетельницей Вашей благотворной деятельности, которая воссияет пред Господом во славу Его".
Его слова оправдались. Сквозь серую одежду сестричества деятельность Велик. Княгини блестела божественным лучом и в конечном итоге привела ее к мученическому концу.
Великая Княгиня Елисавета Феодоровна была редким сочетанием возвышенного христианского настроения, нравственного благородства, просвещенного ума нежного сердца и изящного вкуса. Она обладала чрезвычайно тонкой и многогранной душевной организаций. Самый внешний облик ее отражал красоту и величие ее духа: на ее челе лежала печать прирожденного достоинства, выделявшего ее из окружающей среды. Напрасно она пыталась иногда под покровом скромности утаиться от людских взоров: ее нельзя было смешать с другими. Где бы она не появлялась, об ней всегда можно было спросить: "кто это блистающая как заря, светлая, как солнце?" (Песнь Песн. VI, 10). Она всюду вносила с собою чистое благоухание лилии быть может поэтому она так любила белый цвет: это был отблеск ее сердца.
Трудно отдать себе отчет в том, что никому уже больше не удастся встретиться с этим существом, настолько отличавшимся от всех остальных, до такой степени превышавшего {277} средний уровень и приковывавшем к себе всеобщее внимание своей необычайной красотой и очаровательностью, а также бесконечной своей добротой. Привлекала она людей без всякого на то усилия с ее стороны, и всем казалось, что она витала в высших сферах, содействуя при этом и другим подняться на ту же высоту. Она никогда никому не давала чувствовать степени своего превосходства над км бы то ни было, а наоборот, и при этом без ложного самоунижения, умела вызвать в каждом, присущая таковому лучшие его качества.
Ее душа чужда была односторонности. Женственность соединялась в ней с мужеством характера; доброта не переходила в слабость и слепое безотчетное доверие к людям; дар рассуждения, который так высоко ставят христианские подвижники, присущ был ей во всем, даже в лучших порывах сердца. Этими особенностями своего характера она обязана была отчасти своему воспитанию под руководством своей бабки, Английской Королевы Виктории. Английский отпечаток несомненно лежал на всех ее вкусах и привычках; английский язык был ей ближе родного немецкого.
Сосредоточив свою деятельность вокруг обители Великая Княгиня не порывала связи и с другими общественными учреждениями благотворительного или духовно-просветительного характера. Едва ли не самое первое место среди них принадлежало Православному Палестинскому Обществу, которое было вызвано к жизни ее почившим супругом В. К. Сергеем Александровичем. Унаследовав от него председательство в этом обществе, она подражала ему в заботах о Сионе и о русских паломниках, устремившихся в ев. Землю. Ее заветным желанием было самой приобщиться к ним, хотя она уже посетила ранее святые места вместе с покойным Великим Князем; но непрерывные дела мешали ей надолго оставить Poccию для Святого Града. Увы! никто тогда не предвидел, что она придет в Иерусалим уже по смерти, чтобы найти себе здесь место вечного упокоения.
В палестинском деле она проявляла не только любовь к Святой Земле, но и большую деловую осведомленность, как будто она непосредственно руководила всеми учреждениями Общества. В последние годы пред войной ее занимала мысль о сооружении достойного Русского имени подворья в Бари с храмом в честь Свят. Николая.
С наступлением войны она с полным самоотвержением отдалась служению больным и раненым воинам, которых посещала лично не только в лазаретах и санаториях Москвы, но и на фронте.
{278} Вдовствующая Императрица, молодая Государыня и Великая Княгиня Елизавета Феодоровна разделили между собой оба фронта:
Восточный или Германский, и Южный или Австрийский, не говоря уже о Турецком фронте, хотя и меньшого масштаба, но по ожесточенности борьбы не уступавшему первым двум.
Государыня и Велик. Княгиня привлекали в свою организацию все слои общества, должностных, высшего и низшего чина, лиц, государственных служащих и всю иерархию женского общества. Красный крест на белом фартуке виднелся на всех тех, которые имели возможность оторваться от своих домашних очагов и посвятить себя на великое дело войны и победы. Никакая жертва не считалась слишком большой - деньги сыпались как бисер, да и жизнь в это время ставилась ни во что.
Клевета не пощадила однако ее, как и покойную Императрицу, обвиняя их в излишнем сочувствии к пленным раненым германцам. Великая Княгиня перенесла эту горькую незаслуженную обиду с обычным ей великодушием.
Революционную бурю она встретила с замечательным самообладанием и спокойствием.
В первый день революции, 1-го марта 1917 г., взбунтовавшаяся толпа окружила ее дом, к которому также подъехал экипаж, полный людей, большею частью из выпущенных на волю арестантов, пришедших за ней, чтобы доставить ее в зал городской думы в качеств германской шпионки. Она услала всех испуганных женщин в заднюю часть дома и вышла к пришедшим за ней людям. "Что вам от меня нужно" - спросила она.
"Мы пришли за вами, чтобы предать вас суду. У вас спрятано оружие и германские князья скрываются в вашем доме".
"Войдите, - сказала она- ищите везде, но пусть лишь пятеро из вас войдут".
"Оденьтесь, чтобы идти с нами" - заявили они. "Я настоятельница монастыря, - сказала она - и должна сделать кое-какие распоряжения и проститься с моими сестрами". Она собрала сестер в церкви для пения молебна. Затем, обращаясь к революционерам, сказала: "Войдите в церковь, но оставьте ваше оружие у входа". Они последовали за нею. После молебна она подошла ко кресту, приглашая революционеров следовать за нею. Под влиянием ее необычайного спокойствия, они пошли за нею и приложились ко кресту. "Теперь идите за поисками того, что вы думаете у меня найти".
Священник о. Митрофан Серебрянский пошел с ними, и они вскоре вернулись к шумящей вне монастыря толпе, со словами: "это монастырь, и ничто больше". Обаяние всего ее облика было так велико, что {279} невольно покорило даже революционеров. Один из них (по-видимому студент) даже похвалил жизнь сестер, сказав, что у них не заметно никакой роскоши, а наблюдается только повсюду порядок и чистота, в чем нет ничего предосудительного. Видя его искренность, Великая Княгиня вступила с ним в беседу об отличительных особенностях социалистического и христианского идеала. "Кто знает", заметил в заключение ее неведомый собеседник, как бы побежденный ее доводами, "быть может мы идем к одной цели, только разными путями", - и с этими словами покинул обитель. "Очевидно, мы недостойны еще мученического венца",- ответила Настоятельница сестрам, поздравлявшим ее с столь благополучным исходом первого знакомства с большевиками. Но этот венец уже недалек был от нее...
Опасность как будто миновала. По прошествии некоторого времени члены Правительства, в состав которого в то время все еще входили умеренные элементы, отправились в Общину, чтобы извиниться за беспокойство, причиненное этой группой арестантов и заверить Велик. Княгиню о их непричастности к таковым. Она их приняла и справилась о ход революции.
"Вы хотите слышать от нас правду" - спросили они.
"Да, я хочу, чтобы вы всегда говорили мне правду".
"Сегодня первый день социальной революции, и у нас нет никаких средств борьбы с надвигающейся на нас волною анархии. Мы пришли просить Ваше Высочество переехать в Кремль, где нам будет легче Вас охранять".
"Я не выехала из Кремля с тем, чтобы вновь быть загнанной туда революционной силой. Если вам трудно охранять меня, прошу вас отказаться от всякой к этому попытки".
Она продолжала жить в Общине, ухаживая за солдатами в своем госпитале, в котором она также бесплатно кормила наибеднейших людей; в общем она не внесла какой бы то ни было перемены в свой образ жизни, кроме как той, что она с еще более одухотворенным пылом приступала к молитве. Живя тихо и спокойно, она безропотно отдала себя всецело воле Божией. В то время как большевизм окончательно разнуздался, в апреле 1918 г. Великая Княгиня отправила одному старому другу нижеследующие строки:
"Необходимо направить все мысли на чудную нашу страну, чтобы узреть все совершающееся в ней в настоящем свете, и иметь возможность сказать: "да будет Твоя воля", когда наша возлюбленная Россия подвергается полному развалу. Помните, что Святая Православная Русская Церковь - против которой не {280} устоят и врата ада, - все еще существует и существовать будет: до скончания веков. Те, которые могут в это верить, без сомнения узрят сокровенный луч, сияющий сквозь мрак в самый разгар бури. Но все же я уверена в том, что карающей Бог - Тот же Любящий. Я часто читаю Библию за последнее время, и если мы верим в Высшую Жертву Бога Отца, пославшего Сына Своего на смерть и воскресение для нашего спасения, то чувствуем мы одновременно и присутствие Святого Духа, осеняющего нам путь, и наша радость будет вечной даже при условии, если наши ограниченные людские сердца и умы пройдут через путь тяжелых испытаний. Подумайте о буре - в ней имеется одухотворяющее, также как и ужасающее элементы; одни боятся от нее укрыться, другие поражаются ею, глаза же некоторых открываются и они видят в ней величие Божие. Не является ли это правдивой картиной нынешнего времени. Мы работаем, молимся, надеемся, и каждый день все более и более чувствуем в себе высшее сострадание.
То что мы живем - является неизменным чудом и другие люди начинают понимать то же самое и они приходят к нам в церковь, чтобы найти покой для своих душ.
Молитесь за нас, дорогая. Всегда Ваш старый и верный друг",
Затем следует "пост скриптум", который читался с глубокой признательностью тем лицом, к которому строки эти были обращены: "Спасибо за дорогое прошлое".
У нее не было и тени озлобления против неистовств возбужденной толпы: "народ - дитя, он неповинен в происходящем, - кротко говорила она: - он введен в заблуждение врагами России".
Она пишет одному из старых друзей: "Poccия и ее чада в данный момент не ведают что делают, на подобие больного ребенка, которого каждый во много раз ценит в таком состоянии, чем когда он весел и здоров. Каждый стремится облегчить его страдания, помочь ему и научить его терпеливо переносить все невзгоды. Это как раз то, над чем я с каждым днем больше и больше задумываюсь". .
Не приводили ее в уныние и великие страдания и унижения, выпавшие на долю столь близкой ей Царской Семьи. "Это послужит к их нравственному очищению и приблизит их к Бoгy" - с какою то просветленною мягкостью заметила она однажды.
В течение последних месяцев 1917 года и в начале 1918-го советская власть, к общему удивлению, предоставила Mapфo-Mapиинской обители и ее начальнице полную свободу жить, как он хотели, и даже оказывала им поддержку в смысле обеспечения, населения обители: жизненными продуктами. Тем тяжелее и {281} неожиданнее для последней был удар, постигший ее на Пасхе, когда Великая Княгиня внезапно была арестована и отправлена в Екатеринбург.
Но наступившие страдания могли бы быть избегнуты, если бы она этого пожелала, но Великая Княгиня пошла на сей путь добровольно. Весною или летом 1917 г. шведский министр приехал в Москву по особому поручению Германского Императора, чтобы посоветовать Велик. Княгине покинуть Poccию, где ужасающие происшествия должны были неминуемо свершиться. Шведский министр, будучи представителем нейтральной державы был принят Велик. Княгиней, и он настаивал на ее последовании совету Германского Императора. Она внимательно выслушала его и ответила, что ей тоже казалось, что ужасающая времена не за горами, но что она решила разделить судьбу той страны, которую она считала за свою, и не может оставить на произвол судьбы сестер своей Общины. После этого она встала и прием был таким образом закончен. Так Великая Княгиня собственноручно подписала свой смертный приговор.
В первые дни революции даже большевики не решились сразу покуситься на Высокую Настоятельницу Общины. Немецкое командование в лице графа Мирбаха добилось согласия большевицкой власти на вывоз заграницу Великой Княгини. Но сама Великая Княгиня категорически отказалась покинуть пределы России. Мирбах после Брест-Литовского мира два раза просил Великую Княгиню принять его и оба раза получил отказ. Она отказалась от каких либо сношений с представителями вражеской державы. Русским же Великая Княгиня говорила: "я никому ничего дурного не сделала: буди воля Господня!"
Наконец большевики послали ей распоряжение покинуть Москву и присоединиться к Государю и его семье в Екатеринбурге.
Она просила дать ей два часа, чтобы сделать необходимые приготовления для дальнейшего пути, но ей в этом было отказано.
Выехала она под конвоем латышской гвардии и в сопровождении преданной ей послушницы сестры Варвары.
Ей сказали, что на новом месте она будет сестрой милосердия. Ей предоставили отдельное купэ в дороге и все удобства. Она очень радовалась предстоящей встрече со своей сестрой Императрицей и была этим воодушевлена в дороге. Оставленная же ею обитель пребывала в это время в слезах и печали. Однако, прибыв в Екатеринбург, Великая Княгиня не получила свидания с семьей Государя. Послушнице удалось быть у дома царственных Заключенных для какой-то передачи и видеть только через щели забора самого Государя где-то в саду или у окна.
{282} Известно, что Великая Княгиня дважды снеслась со своим. духовником отцом Митрофаном Серебрянским. Первый раз она написала ему, что латышские солдаты вначале очень грубо с ней обращались, но затем стали гораздо снисходительнее, вследствие чего они были заменены русской гвардией, солдаты которой были бесцеремоннее и жесточе. Второе письмо заключало в себе просьбу, чтобы Московский Патриарх, который тогда еще был на свободе, ходатайствовал о получении для нее разрешения перейти на вегетарианскую пищу, к которой она привыкла. Святейший Патриарх Тихон пытался при помощи церковных организаций, с которыми на первых порах считалась большевицкая власть, принять меры к ее освобождению, но безуспешно. Потом пребывание Великой Княгини в ссылке обставлено было одно время даже некоторыми удобствами: она была помещена в женском монастыре, где все сестры в ней принимали самое искреннее участие; особенным утешением для нее было то что ей беспрепятственно разрешено было посещать церковные службы.
Весной 1918 г., вслед за прибытием Государя с Семьей из Тобольска, в Екатеринбург были привезены из Перми и помещены в грязной гостинице Великий Князь Сергей Михайлович с его слугой, по фамилии Ф. Ремез, Князья Иоанн, Константин и Георгий Константиновичи, и Князь Владимир Палей, 20 лет. С ними плохо обращались, поместили всех в одну комнату, кормили впроголодь, но позволяли иногда выходить на улицу и они могли встречаться с людьми и навестить даже знакомых.
В конце мая Великую Княгиню и всех ее родственников перевезли в Алопаевск по близости от Екатеринбурга и поместили в "Напольной школе" на краю города под охраной караула. Великая Княгиня с разрешения властей сначала ходила в церковь, много работала в огороде, своими руками полола грядки и устраивала цветочные клумбы, рисовала и много молилась. Завтраки и обеды ей подавались в комнату; остальные заключенные кушали вместе.
Было какое то общение с населением, потому что к здравствующим членам царственного дома из вещей Великой Княгини попало полотенце деревенского грубого полотна с вышитыми голубыми цветами и надписью, орфографию которой сохраняем: "Матушка Великая Княгиня Елисавета Феодоровна не откажись принять по старому русскому обычаю хлеб-соль от верных слуг царя и отечества, крестьян Нейво-Алопаевской волости, Верхотурского уезда".