ЛЕВ ШИЛОВ: НЕЗАВЕРШЕННОЕ
(Звучащий альманах “Голос Гумилева”)
К сегодняшнему дню я рассказал о всех звукозаписях, которые успел выпустить на CD-носителях знаменитый звукоархивист Лев Шилов (1932 — 2004)1. Некоторые из них он готовил к изданию, будучи уже тяжело больным, одновременно не оставляя без своего попечения Отдел звукозаписи Гослитмузея. Лишь одну шиловскую работу — переиздание Звучащего собрания сочинений Корнея Чуковского (в формате mp3) я отложил для весеннего обзора этого года, поскольку в апреле исполняется 125 лет со дня рождения Корнея Ивановича.
Однако, купив недавно в магазине диск“Владимир Маяковский. „Про это”. Читает Лиля Брик”,выпущенный известной аудиофирмой “АРДИС” в 2005 году, и прочитав на нем не вполне понятную мне “сопроводиловку” — “Руководитель проекта Лев Шилов. Продюсер проекта Б. Фридман”, я увидел, что дело живет и без его зачинателя. Некоторые шиловские диски, о которых мы рассказывали в наших обзорах, тот же “АРДИС” напереиздавал после смерти Л. Ш. со своим оформлением2, и каждый раз это были именно переиздания. Никакого официального компакта “Лили Брик” при жизни Шилова издано не было, кроме пробных (даже не “методических”!) экземпляров, один из которых (2004) хранится у меня с шиловской правкой в черновике будущей аннотации. Стало быть, передо мной довольно неожиданная премьера!
…О ней я расскажу в свой черед, и довольно скоро, а пока, пожалуй, рискну: представлю, пользуясь случаем, самый последний диск, составленный Львом Шиловым, — тем более что и выверенная распечатка оформления, и матрица аудионосителя у меня сохранились, будучи подаренными “на память”. Заветный гумилевский альманах был доведен им, что называется, до сдачи в производство, но эту уникальную пластинку он, кажется, не успел довести до окончательного продюсирования. Впрочем, поживем — увидим. Итак,неизданное.
Голос Гумилева. Звучащий альманах.[Государственный Литературный музей]. (Выступления на вечерах памяти поэта, воспоминания, размышления. Фонографические записи авторского чтения Н. Гумилева, 1920 г.). Сувенирное издание.
© Государственный Литературный музей, 2004. Научное издание.
p ЮПАПС, 2004.
Общее время 72.49. Перепись с фоноваликов произведена Н. Нейчем и Л. Шиловым. Звукорежиссер проекта С. Филиппов. Дизайн В. Лазутин.
Этот сопроводительный текст — первая-вторая страницы прилагаемого к диску буклета (заглавная картинка — знаменитый силуэт работы Е. Кругликовой, с “утиным” носом поэта и двумя Георгиевскими крестами на его кителе). А на предпоследней — добросовестно перечисляются “литературные диски последних лет с записями авторского чтения, подготовленные при участии Студии ИСКУССТВО и Государственного Литературного музея”. Между прочим, идентичный текст содержался и на буклете к официально изданному компакту с записями Марии Петровых (2003), о котором мы рассказывали ровно год назад (“Новый мир”, 2006, № 2).
Оказывается, кроме Гумилева Шилов готовил к изданию диски, посвященные Максимилиану Волошину и Марине Цветаевой3, а также мечтал об аудиопроекте “Коллекция профессора С. И. Бернштейна”.
Представляя летом позапрошлого года (“Новый мир”, 2005, № 6) пластинку “Голоса, зазвучавшие вновь…” с одной-единственной записью Гумилева — стихотворением “Словно ветер страны счастливой…” (Канцона-1), я ненавязчиво сообщил в сноске под страницей перечень всех сохранившихся гумилевских записей, то есть дал краткую аннотацию большей части этого самого не существующего пока еще диска4.
Интернет не заставил себя ждать, и на форуме сайта Александра Курлова со товарищи “Николай Гумилев. Электронное собрание сочинений”<http://www.gumilev.ru>тем же летом процитировали сей перечень с горящим вопросом: “Я думал, что сохранилась только „Канцона”, никто не в курсе, где находятся эти материалы, и задумывается ли кто-нибудь об их издании?..”
Отвечаю: “материалы” — в отделе звукозаписи Литературного музея. Что же до “задумок”, то я собираюсь нанести преемникам Шилова официальный визит уже в этом году и передам вопрос им самим.
После публикации “Канцоны” на диске “Голосов…”, а за пару лет до того — на малотиражной аудиокассете5 “ветер страны счастливой” пошел гулять по всемирной Сети. И вот, в подборке стихотворений живущего в США Дмитрия Бобышева “Звездоречь” (“Новый мир”, 2004, № 5) мы прочитали:
...Внезапно голос, вне его тела,
запел не о смерти, но о той,
что чайкой в сердце ему влетела
и, тоскуя, мучила красотой.
Незадолго перед концом и
как бы чуя, что всё — тщета,
эту рыцарскую канцону
на валик с воском он начитал.
Артикулировал, даже выл и:
“Мне душу вырвали” — он горевал.
Между Ржевкой и Пороховыми
вырыт ров и накопан вал…
Помню, я успел рассказать Шилову об этом стихотворении, благо обычно стихи готовятся в печать задолго до того, как в нее сдаются. Он был рад и грустно-шутливо посетовал, что Сергей Игнатьевич Бернштейн не дожил “до поэтизации” своей работы в Институте Живого слова. Где, кстати, и сам Гумилев тоже преподавал.
…Они договорились с профессором о записи во время “трудовой повинности” — совместной уборки снега на Знаменской улице. Институт Живого слова уже два года как успешно функционировал и даже — все в том же в голодном Петрограде — сумел выпустить том “Ученых записок”. 11 февраля 1920 года в созданном Бернштейном “Кабинете изучения художественной речи” Гумилев начитал на фонограф стихи из трех своих последних — по времени выхода — книг: “Колчана”, “Костра” и “Фарфорового павильона”. Ну а поскольку он придавал огромное значение, о чем не раз говорил слушателям на своих занятиях, звучащей стороне и чужого, и своего стиха (“Я говорю и думаю ритмически”), то они с Бернштейном тут же договорились продолжить работу. На слова Бернштейна о том, как он рад, что на валиках записано чтение таких разных произведений, как “Китайская девушка”, “Осень”, “Канцоны” и фрагмент из “Мика”, Гумилев заметил, что и проза его наиболее адекватно может быть воспринята слушателем только в авторском исполнении.
Словом, пообещав записать на валики и прозу, а также привести на запись жену, с которой он, впрочем, уже два года как был в разводе, Гумилев ушел заседать в редколлегиях и вести занятия в студиях. Только в конце апреля они с Ахматовой посетили лабораторию, и Гумилев прочитал Бернштейну отрывок из “Золотого рыцаря” и “Эзбекие”:
Я женщиною был тогда измучен,
И ни соленый, свежий ветер моря,
Ни грохот экзотических базаров —
Ничто меня утешить не могло,
О смерти я тогда молился Богу
И сам ее приблизить был готов…
Весной 1908 года Гумилев по дороге из Парижа заезжал в Киев, где, уже не в первый раз, безуспешно предлагал Ахматовой замужество. Потом они коротко виделись в Царском, потом Гумилев опять был в Киеве — теперь уже по дороге в Египет. В знаменитом каирском саду Эзбекие, измученный неразделенной любовью, он в последний раз пытается покончить с собой — и… навсегда прощается с подобными помыслами. Вера Лукницкая пишет, что, судя по рассказам Ахматовой, именно та поездка в Египет навсегда сняла опасность самоубийства6. Одним словом, сад Эзбекие так сильно впечатался в сознание Гумилева, что и через десять лет он вернулся в него, заново переживаятечувства,темысли.
Да, только десять лет, но, хмурый странник,
Я снова должен ехать, должен видеть
Моря, и тучи, и чужие лица,
Все, что меня уже не обольщает,
Войти в тот сад и повторить обет
Или сказать, что я его исполнил
И что теперь свободен…
“Эзбекие” закрывал собою сборник “Костер”; в шиловском альманахе это стихотворение — последняя, десятая (или — двенадцатая, если считать разбивку на две канцоны и разные фрагменты пьесы “Дитя Аллаха”) запись голоса Николая Гумилева.
Примечательно, что в нескольких жизнеописаниях Гумилева, а таких описаний и хроник выпущено за последние пятнадцать лет достаточно, мне не встретилось и упоминания о работе поэта с Бернштейном в феврале и апреле 1920 года7. Видимо, к таким вещам относились как к чему-то уж совсем проходному. Или попросту не знали о них. Получается, если бы Бернштейн не делился с Шиловым воспоминаниями и записями из рабочего дневника, мы также не знали бы об этих датах и этих сеансах.
И еще одна странность, уже, так сказать, “шиловского” порядка. На упомянутой аудиокассете, предшествующей подготовленному “под ключ” диску, гумилевскую первую канцону комментирует… сам Шилов; он же представляет интереснейшие воспоминания современника Гумилева — Николая Тихонова, а затем — вошедшее в компакт-диск чтение актера Антона Шварца и имитационную декламацию Бернштейна. При прослушивании этих фонограмм мне, представьте себе, слышится характерное потрескивание-поскрипывание иглы звукоснимателя на виниле! Но никаких виниловых дисков типа “Николай Гумилев” я что-то не припоминаю…
На компакт-диске нет ни Тихонова, ни шиловских комментариев. И это обидно.
Главная ценность компакта — 11 неизвестных треков авторского чтения самого поэта, однако и другие составные части альманаха весьма примечательны.
Открывает альманах маленькое выступление Владимира Солоухина на одном из первых вечеров памяти Гумилева во второй половине 80-х годов. Коротко сказав о том, что поэт жив в нас самих и наряду с другими большими поэтами давно стал “золотым сердцем России”, автор “Владимирских проселков” прочитал стихотворение “Выбор” из второго гумилевского сборника “Романтические цветы” (1908):
Не спасешься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право —
Самому выбирать свою смерть.
Вслед за этим маленьким, длящимся менее двух минут треком следует почти двадцатиминутное выступление академика Вяч. Вс. Иванова, который, замечательно прочитав почти автобиографическую гумилевскую “Память” и “Заблудившийся трамвай” (Иванов считает это стихотворение предтечей всего поэтического сюрреализма XX века), рассказал о влиянии на Гумилева Уильяма Блейка, поделился своими соображениями о еще не проявившемся значении африканских изысканий поэта и, под шумные аплодисменты, закончил словами о том, что “нам не нужно, чтобы нам разрешали русскую культуру”, которой “мы должны быть достойны”.
Атмосфера раннеперестроечного времени, в котором проходили первые вечера памяти Гумилева, отлично сохранилась и в семнадцатиминутном публичном выступлении сына поэта Льва Гумилева, который, говоря о влиянии “родового” ландшафта на поэзию, трогательно оговаривался: “…оно дало возможность моим папе и маме, простите, моим обоим родителям, сосредоточиться на том, что их интересовало…” Что же до самой этой атмосферынового времени,то она явственно начинает проявляться после записки из зала, которую огласил ведущий (я опознал в нем одного из первых публикаторов Николая Гумилева, редактора легендарного тбилисского издания его стихов и нынешнего главного редактора “Нашего наследия” Владимира Енишерлова). В записке спросили, помнит ли Лев Николаевич,какчитал стихи его папа. Сдержанно похвалившись своей “исторической” памятью, напомнив себе и слушателям, что последний раз он видел отца в семь лет, а слышал его чтение — в пять, Л. Н. прочитал “Сомалийский полуостров” из книги “Шатер”8. Начал он с небольших уточнений: “Сымитировать?” — “Ну, просто прочитайте”, — ответствовал Енишерлов. “Но он менее картавил, чем я”, — заметил Лев Николаевич. И прочитал свою “реконструкцию”, как ни странно, картавя меньше, чем обычно, — очень напевно и ритмизированно9.
А вслед за этим чтением прошелся по “неокретинизму” литературных журналистов (в “Литгазете” писали, чтоуланГумилев плохо ездил верхом): “Вот если бы я написал редактору… кто там редактор — Чаковский, кажется? (смех в зале. —П. К.) — …написал бы, что он плохо ездит в метро или на трамвае, ну вот, это было б примерно адекватно (аплодисменты. —П. К.)”. Развивая темунепониманияи прочитав “Пьяного дервиша” (“Виночерпия взлюбил я не сегодня, не вчера, / Не вчера и не сегодня пьяный с самого утра”), Лев Николаевич — опять же трогательно похваставшись своей находкой “прототипа” этих стихов, скалькированных с текста персидского поэта-исмаилита XI века Насира Хосрова, — остроумно показал, как они могут быть восприняты в свете горбачевско-лигачевских постановлений о пьянстве.
И наконец, если бы вы знали, как мне жаль, что, иллюстрируя свою мысль об отношении к природе у Заболоцкого и Гумилева, Лев Николаевич не увлекся и не прочитал хотя бы до середины отцовскую “Поэму Начала”! Жаль потому, что среди тех петроградских фонозаписей есть чтение Николаем Степановичем половинки 4-й и целиком 5-й части этой поэмы. Представьте себе последовательное прослушивание двух декламаций: отец — и сын его, почти через семьдесят лет.
Исполнительница роли блоковской Незнакомки актриса Лидия Ильяшенко (Панкратова) (в записи слышно, что вопросы ей задает Л. Шилов) рассказала в этом альманахе о своей короткой дружбе с Гумилевым, о его манере поведения, о его ухаживаниях с помощью ежедневной доставки ей на дом гиацинтов…
И как бы предваряя фонозаписи чтения самого поэта, Лидия Степановна попыталась охарактеризовать собственно тип авторского чтения Гумилева: “Очень хорошо читал… особенно не тонируя… но в высшей степениграмотно,очень доходчиво… Тенор слегка с баритональной окраской. Читал он великолепно”.
Конечно, эта простая характеристика не похожа на ту, которую дал гумилевскому чтению известный дуэлянт Максимилиан Волошин, готовя план своей статьи 1917 года “Голоса поэтов”: “Зоологические звуковые имитации, лиры, обтянутые золотой бумагой, и фразы, старательно распяленные на пеонах, как новые перчатки”. Кстати, это пышноцветье так и не вошло в окончательный текст волошинской статьи.
Через год после второй записи, в апреле 1921-го, Сергей Бернштейн побывал на большом вечере Гумилева в петроградском Доме литераторов. В своей рабочей тетради Сергей Игнатьевич записал для будущих исследований голоса поэта такой совет: “В исполнении Гумилева следует отличать лирический стиль от эпического. В последнем много элементов смыслового стиля, хотя в целом он все-таки лежит в плоскости стиля фонетического. В нем только сглаживаются особенности фонетического стиля в тех случаях, когда они вступают в резкие противоречия со смысловой стороной текста. К исполнению в этом стиле относится большинство стихотворений из сборников „Огненный столп” и „Шатер”…”
Однако все это пусть и очень правильные, профессиональные, красивые, но — слова. Когда ты остаешься один на один с отзвуком голоса трудолюбивого человека, чудесного поэта-гордеца и отважного русского офицера, согласно легенде докурившего перед расстрелом свою папиросу; когда, включив одно и то же стихотворение многократно, слышишь легкую картавость, слышишь его напряжение, — перед тобой начинает проявляться поэтический портрет его души. Проступает и его облик, такой, каким я вижу его на одной из последних фотографий: какое-то слегка захламленное помещение, Николай Степанович в длинном пальто с меховым воротником, одна рука в кармане, в другой — мундштук…10 Вот, декламируя “Осень”, он чуть ли не вскрикивает: “Трудно преследовать лошадь / Чистой арабской крови”… Вот, читая отрывки из пьесы “Дитя Аллаха”, он внятно интонирует, драматургически разыгрывая голоса участников певческого “разговора”: за Гафиза говориттак,за птиц —эдак. Это можно расслышать11.
Я уже писал как-то, что в шиловской описи фонозаписей голос Гумилева проходил под псевдонимом некоего писателя — Николая Степанбовича. В ушедшем году минуло ровно двадцать лет, как эта остроумная маскировка потеряла свой смысл, оставшись частью новейшей истории, персонажами которой все мы еще недавно были.
1 Рассказал и о CD-альманахе “Футуристы и о футуристах”, выпущенном в конце 2004 года в память о Шилове, но полностью им подготовленном — за исключением оформления — к изданию (см. “Новый мир”, 2006, № 8). Разнообразные труды ближайшего коллеги Льва Алексеевича — звукорежиссера Сергея Филиппова (1951 — 2004), выпущенные в свет, также, казалось, были охвачены нами в полном объеме, включая редкий компакт-диск “Алексей Крученых. „Встают на цыпки тучки…””. Этот “методический” CD был составлен нынешним заведующим Отделом звукозаписи Александром Бабулевичем и посвящен памяти Сергея. Совсем недавно я узнал и о последней, по-видимому, тиражной работе Филиппова — тройном архивном CD-собрании “Давид Самойлов”. Рукотворный диск был выпущен в количестве пяти экземпляров. Вдова поэта Галина Ивановна Медведева любезно пообещала помочь мне в подготовке обзора, посвященного этой кропотливой работе.
Кстати, пользуясь случаем, хочу выразить свое, мягко говоря, удивление от того, что изданный в прошлом году диск “Олег Даль. „Наедине с тобою, брат...””, выпущенный компанией “1С-Паблишинг”, не содержит в своей аннотации имени Сергея Филиппова.
2 Передо мной два таких диска: “Лев Толстой. Статьи и письма” (2005) и знаменитые “Голоса, зазвучавшие вновь” (2005). Примечательно, что в переизданных “АРДИСом” “Голосах…” (напомню, уже издававшихся Львом Шиловым и Гослитмузеем в 2002 и 2003 годах) шиловская статья в буклете сокращена до четырех абзацев и подписана теперь уже двумя фамилиями, то есть самим составителем и, к сожалению, неизвестным мне “продюсером проекта”. Или это, предположу, известный коллекционер и предприниматель, поддержавший пафос шиловской работы в самый последний период жизни Льва Алексеевича? Не знаю.
3 В цветаевскую пластинку должны были, насколько я знаю, войти воспоминания современников поэтессы: Г. Адамовича, И. Эренбурга, В. Сосинского, Л. Либединской. Стержень волошинского же диска должны были составить прежде всего сохранившиеся фонозаписи голоса поэта.
4 1. “Китайская девушка”. 2. “Осень”. 3-4. “Канцоны”. 5. “Мик” (отрывок из поэмы). 6. “Гондла” (отрывок из драматической поэмы). 7-8. “Дитя Аллаха” (отрывки из пьесы). 9. “Поэма Начала” (отрывки). 10. “Утешение”. 11. “Золотой рыцарь” (отрывок из новеллы). 12. “Эзбекие”.
5 Аудиокассета:Николай Гумилев. Стихи. [Государственный Литературный музей. Собственное издание. Тираж ограничен]. Составитель Л. Шилов. Редактор С. Картушев. Оформление и производство С. Филиппов.
6 См.: Лукницкая Вера. Николай Гумилев. Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. Л., 1990, стр. 67. См. также: “Анна Ахматова. Н. Гумилев. Стихи и письма”. Публикация, составление и примечания Э. Г. Герштейн. — “Новый мир”, 1986, № 9.
7 Возможно, где-то эти два визита и упоминаются, но ни в книге Веры Лукницкой (1990), ни в составленном Вадимом Крейдом сборнике “Николай Гумилев в воспоминаниях современников” (1989), ни в подробнейшей (и откорректированной видными специалистами) “Хронике” Е. Степанова (в 3-м томе Собрания сочинений Гумилева, 1991), ни — даже — в свежайшей 750-страничной биографии Н. Г., написанной Владимиром Полушиным (“ЖЗЛ”, 2006), их нет.
8 Лев Гумилев читал это стихотворение наизусть, опираясь на первое издание “Шатра” (1921). В той книге оно называлось “Сомали”.
9 Из бесед с поэтом-монархистом Николаем Брауном, отсидевшим в 70-е по печально известной 72-й статье (см. сайт христианской газеты Севера России “Вера”-“Эском”:http://vera.mrezha.ru), я узнал, что его отец, известный ленинградский поэт Николай Браун, многие годы хранил в памяти манеру чтения поэтов серебряного века, в том числе — гумилевскую декламацию (“Отец точно помнил, что они выделяли, что читали глухо, что звонко, точно повторял обертоны их голосов и все это передал мне в наследство”).
10 Эта фотография опубликована, в частности, в книге Владимира Полушина “Николай Гумилев” (М., 2006). Сохранился, кажется, и тот мундштук.
11 Помогает услышать живого Гумилева, повторюсь, и имитационное чтение Сергеем Бернштейном “Рабочего” — в 1964 году, и редкая запись исполнения “Заблудившегося трамвая” — знаменитым чтецом Антоном Исааковичем Шварцем в 1926-м, через пять лет после расстрела поэта