Новый Мир ( № 3 2002) - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3

Прячась в свою же тень

* * *

Да что, в самом деле, случилось?Ну, рад умирать, ну, не рад.Ведь это от музыки чиселсвобода — не так ли, Сократ?Ее еще нужно услышать,а если ты глохнешь, щегол,не проще ли струнами вышитьдля голоса темный чехол?Не в такт и не счетом уйти мысогласны — а с тем, что болит,не звук, а лучи паутиныпокинуть — не так ли, Эвклид?Не жалуйся, лютня, что узкопоследнее было жилье.Ах, музыка, музыка, музыка,ведь я еще помню ее.

* * *

Облако частью облака тень бросает на всеоблако, делая облако мрачной по виду тучей,выпростать ли теперь ему молнии лезвиёили разбиться вдребезги, будет решать случай.Как бесприютен мир! Не для меня — для тех,кто еще бесприютней меня, еще безутешней,кто вообще не хочет глядеть в пустоту наверхбесконечную, если не получилось в здешней.Я пропускаю время, данное мне затем,чтоб разделить их страх, бьющий сквозь темный, карий,горький их взгляд, — а я, прячась в свою же тень,их бросаю — и так всеми брошенных тварей.Прежде всего тебя, и тебя, и тебя, и тебя.Так-то. А кто вы еще, как не сироты-вдовы, —с кем задирал я голову в небо, словно трубя?Кто вы, уже не важно. Сами знаете, кто вы.

Баллада

Пионы линяли, как птицы.На древний фамильный наделв шлифованные чечевицыс веранды помещик глядел.Он думал, что жизнь без изломаскучна; что растут сыновья;что дома и вправду соломаедома под трель соловья.Романс тенорком патефонапро то, как искрится бокал,под таянье перьев пионаиз спальни жены проникал.Он вспомнил, как с женщиной в шалипарижских бульваров виноон пил. Но портреты внушалисо стен, что он только звено —лишь звенышко в роды и роды.Он вспомнил, как гулила князьцыганка и дам из колодытаскала, к столу наклонясь.Да было ли это? А еслии было, то что? Почемута женщина шеями к рельсеприпасть предлагала ему?Потом еще с конки, с площадкиглядела… Задумчиво онсигарку подносит к лампадке,на рыхлый уставясь пион.

* * *

Как курильщик, кальяном сипя и дымяна чужом тюфячке, угольками прожженном,так, раскинувшись, сонная дышит земляпо каким, не понять, адресам и эонам —не искать же в кудрях кучевого рунаили в щелке тире между цифрой и цифрой,ту, что «где» и «когда» для вселенной однаи блюдет: астролябия, маятник, циркуль, —и сама созерцатель того, что саманаплела, безуханных нанюхавшись маков,и пригубив в ручье виноградного сна,и откашляв слюну нарциссизма и накипь.Нежный замысел — о, как он был не похожна натуру, которая просто скульптура!Так натурщица в зеркале видит чертежвместо тела и шепчет растерянно: «дура».Вот и все — значит, вот те и родина вся:свой же череп, своих же видений набросок,вещь в себе. Значит, жить надо нам — не прося.Ничего. Ни ее, ни небес, ни березок.

* * *

— Вы одна, и я один. Нам бы… — Да пошел ты!— Жаль. А то пучок нарвал я иван-да-марьи,грубо-фиолетовый, примитивно-желтый —лучших в нашем не нашел полуполушарье.От сплошной стены Кремля до сплошной Китаялуг да луг у нас, кой-где тронутый футболом,почему и вся-то жизнь бледная такаяв два малярных колера с именем двуполым.— Что вы хочете сказать? — Две-три вещи. То естьчто страна у нас — трава с огоньками станций,что вобще родимый край — то, где ездит поезд,и что есть еще балет, дед-и-баба-танцуй. —Не болтайте языком. — Языком и вытру.Да, картинка дешева — но ведь не дешевка,в первом классе выбрал сам бедную палитру,ржавый фиолет чернил и сиротский желтый.Тем оно и бередит Лермонтову душу,что былинкой восхищен и ничтожной тварьюна обломках корабля выплывший на сушуи целует, не стыдясь слез, иван-да-марью.

* * *

В автомобиле с тихим двигателемв лес послеливневый еловыйпусть бы проселком шины выкатилименя под марш высоколобыйШопена в исполненье Горовица,заряженного мной в кассетник,чтоб с мирозданьем пособороватьсяв сверканье игл — из сил последних.

Коршун

Коршуны плачут…

«Агамемнон»

Коршун — откуда он вынырнул, коршун,на гору ветра взобравшийся шерп!Зренье — как крови неотпертой поршень,крылья — как месяца черный ущерб.Только как будто он в страхе сегодня,в страхе, растерян, как ласточка хил,всех отчужденней, всех тварей безродней,всех обреченней. Что с ним, Эсхил?Что-то же хочет он выразить, коршун,визгом, холодным, как режущий серп,незаглушаемым, жалобным, горшимужаса им облюбованных жертв.Это вспоровший брюшинную полостьголос, но не предсказаний и притч,а не его, им не признанный голос —к битве, заведомо гибельной, клич.Он проиграл ее. Он умирает.Пусть не сейчас — но уже предалажизнь. И задел уже хвост его краемвсплывшие без левитаций тела.Он не согласен, он борется. Коршунон! И, не зная, как выместить зло,что-то еще выясняет с сотворшимволю, и небо, и клюв, и крыло.

* * *

На какой бы ни пришел вокзали кого бы я ни провожал,сердце, словно плакальщица, воет.Где тот дух, что вдохновлял женуслать бесслезно мужа на войну!Впрочем, не жена я и не воин.Да и с глаз долой, из сердца вон —не про нас. И то, что телефонесть, не только скорбь не уменьшает,а, наоборот, как речь с кассетдействует — речь тех, кого уж нет,тех, чью речь ничто не заглушает.Эта скорбь — единственная вестьсмерти о себе: что, дескать, есть.Не наверняка, но нам довольно,потому что, если нет, отъезд —дым, а то с чего глаза так ест,или тромб, а то с чего так больно?Может быть, себя через вокзалсвет потусторонний показал:дом, который тени населяют,чтоб исчезнуть из него, кудакто — и, в бездну канув, поезданам пустое место оставляют.