Новый мир. № 3, 2004 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 9
Марианна ГейдеКоралловые колонии
Гейде Марианна Марковна — лауреат литературной премии «Дебют» за 2003 год. Родилась в 1980 году в Москве. Окончила философский факультет РГГУ. Живет в Переславле-Залесском. Книга ее прозы и стихов готовится к изданию «Новым литературным обозрением».
* * *
и не было ни одного среди всехживущих, кто мог бы всерьез исповедовать мне свой грех,говорит железная печка: не трехногому котуисповедовать мне свою хромоту,не одноглазому скворечнику на сосновом шестеисповедоваться в своей слепоте,тот, кто был гостиницей для перелетныхптиц, пастбищем для животных,вместилищем легиона, —ни один не карается по статьеизвестного мне закона.ни девочка, бегущая в шкуретысячи лесных тварей,ни тот, кто из ласточкиных перьевцелебное зелье варит,ни тот, кто разговаривает на непонятном наречье,не будет услышан железной печью.то лукавый королевич скрывается за заслонкойи слушает, что-то ему расскажетдевчонка, вымазанная в саже.то королевна с пескариками в решетеза портьерой прячется в темноте:только люди слушают, добровольно принявтяжесть ненаследованных ими прав,а больше никто не будетслушать того, кто сам себя неустанно судит.* * *
коралловые колонии, выстраивающие остов,к двадцати пяти годам почти вымирают, послесебя оставляя почти скелет, на котором посленевидимые ткачи непрерывно латают тканивплоть до того момента, когда их стянетвлажная гниль и меня наконец не станет.укладчики мозга в черепные коробкивначале сгибают трос, податливый и подвижный,затем в искривленьях его пролагают тропки,вкладывают на дно, прилаживают как нужнои сверху смыкают створки.стеклодувы легких по шажку отпускают дыханье,садоводы кишечных полостей высаживают растенья,прядильщики нервов смачивают слюноюнити свои, обрывают и снова тянут,и все они были землею, а стали мною,а когда не станет меня, то снова землею станут.* * *
спит дитя, накрыв щекой разжатую руку,словно к этому лбу никогда ни пядине прибавит еще неведомая наукаили сказанное другими забавы ради,спит и видит сон, как к нему подходитягненок или какое-нибудь другоеживотное, и по ребрам его проводитсвоей безрогою головою,и в ладонь шершавую морду прячет.а проснувшись, дитя не вспомнит, что это значит.спи и ты, моя голова, и вы, руки, и вы,ноги, впитавшие бурую кровь травы,и жирный ил, и сухую глину,от которых в изножье белая простынязапечатлеет охоту на мраморного коня,а мстительное полотно разрисует складками спину.спи, правая ступня, спи, левая ступня,спи, самая мелкая часть меня.спи, простуда, усни, ангина,молчите, последние хрипы в бронхах,ум уснет, голова побежит вдогонку,голова Горгоны, запрятанная в кошелке,бессовестно подглядывает сквозь щелку.а ей навстречу кто-то, перстом грозя,отвечает: за снами шпионить нельзя,они пугливы, как влюбленныев затонувшем монастыре,они удаляются на заре,а у тех, кто ходят всю ночь, бессонные,они засиживаются до полудня(в будни это особенно неприятно),и оставляют под глазами синие пятна,и оставляют на шее вампировые укусы.а по ночам не спят только кошки и трусы:они боятся дня, любят электрический свет,они зависят от движения разных планет,у большинства из них довольно странные вкусы.лучше спите, брови, спите, веки, спите, ресницы,вам ничего не приснится, я за это ручаюсь,вчерашний сон сегодня не повторится,потому что так почти никогда не случается,вчерашний день сложится, как бумажка,в чашку, или кораблик, или прыгающую лягушку,и ты удивишься тому, что ночью из прожитогополучается совсем на него не похожее,и то, что было внутри, становится кожей.* * *
так внутрь глины целой, надавливая слегка,гончар опускает сведенные пальцы, покане образует вмятину, а после разводит, покапустота внутри не достигнет размера задуманного горшка.так нога мерно и мерно снует вперед и назад,а затем взлетает, потому что скорость и так велика.так сжимает горлышко, чтобы стало буже,и острый нож прижимает к ножке, чтобы стала ровней,так смачивает ладонь водой и оглаживает снаружи.а после сушит, подрезав донце струной.а после, боже мой, что после станет со мной —могла бы подумать, если могла бы думатьчашка, ожидающая свой страшный суд,потому что ее поставят в печь и на ночь запрути двести, триста, четыреста градусов выставят на табло,вплоть до градуса, при котором плавится стекло,до градуса, при котором плоть превращается в прах.ты ведь прахом была, и больше чем прахом тебе не быть,сказал бы чашке гончар, если бы мог говорить.* * *
пусть руку мою раскрошат, как воскресный хлеб,на двенадцать и две фаланги, из коихпять о пяти щитах, высеченных из кости,и пусть пребывает так, пока не придет покой имой хлеб опять притворится моей рукою.ты, пальмовая ветвь в ладони,ладонь в ладони и пальмовая ветвь,сама себя свивающая в вервь,сама себя снедающая в твердь,сама себя вжимающая в плоть,ты, колесо, раздирающее не меня, —раздирай сильней,ты, пальмовая ветвь, обратишься в плетьи будешь петь над моей спиной до скончанья дней.но вы будете, будете, а все равно меня не забудетеи ничего не забудете, потому что ничто не забудется,и за вашими спинами будет — когда вы будетесовсем другими, и сами себя разлюбите,и приблудитесь к старости с кроткими головами,а я и тогда останусь стоять за вами.Выступление на торжественной церемонии награждения лауреатов независимой литературной премии «Дебют-2003» 18 декабря 2003 года
То, что я скажу, может показаться и поверхностным, и чрезмерно общим, но, к сожалению, сам жанр краткого публичного выступления предполагает эти недостатки.
Всякий род творческой деятельности предполагает акт самовыражения, самореализации, но литературное творчество парадоксальным образом совмещает в себе этот акт с совершенно ему противоположным — актом самоотчуждения, метафорически, а иногда и неметафорически представляющим собой своего рода самоубийство. Дело в том, что всякая деятельность человека — художественная, техническая, производственная — предполагает отчуждение продукта, получаемого в результате. И всякий продукт, кроме формообразующего акта человеческой воли, имеет нечто в качестве материи — даже если речь идет о музыке или математике, в основе которых лежит чистое время. Но для литературного творчества материей является язык, то есть та стихия, которую Мартин Хайдеггер назвал «домом бытия», в которой только и раскрывается человек в своей человеческой сущности. Поэтому за любым состоявшимся литературным текстом всегда прозревается трагический конфликт между языком и автором, осмелившимся сделать его чуждым по отношению к себе самому, и этот конфликт, в сущности, является главной формообразующей компонентой, обеспечивающей целостность текста. Литература — или ее наиболее радикальная часть — может объявлять о смерти того или иного жанра, о смерти автора, говорить о невозможности высказывания от первого лица или, напротив, утверждать необходимость такого высказывания, она может идти по пути механической фиксации языковых изменений или, напротив, развивать усложненные повествовательные конструкции, но главное свое противоречие — невозможность и необходимость сделать язык из среды обитания объектом своей деятельности — она никогда не будет в силах решить. И опять-таки парадоксально, однако именно по этой причине любой человек, одержимый созданием текстов, — а присутствие такой одержимости я считаю необходимым, хотя, разумеется, и не достаточным условием литературной деятельности, — любой такой человек должен осознавать свой долг разрешить эту задачу по-своему, именно в индивидуальности этого волевого усилия заключается возможность самореализации в литературном творчестве. И в бесконечной аппроксимации к разрешению этого конфликта, возможно, заключается сама суть динамики литературного процесса.