Новый Мир. № 4, 2000 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2
Анатолий НайманЖизнь, убегая
* * *
Тихий рассвет и городской ревполчаса-час не раскачивают весы,полчаса-час реверансов, учтивых проб,видимы, но не лают слепые псы,полчаса-час выясняется, кто есть кто,только потом загорается светофор,первые расставляет цугом авто,и, закипая, лава плывет во двор.Кровь отзывается на стадионный шумтой же температурой, с которой знойтихого утра под горностаем шубчерной вспухает кисточкой и белизной.Так разгоняют друг друга грохот и свет,грохот и свет; остальное вообще — ничто.Именно так начинался двадцатый век.И двадцать первый. И, кажется, двадцать вто…* * *
Длиннее дни, но все равноприходит вечер и темно.На свете больше тьмы и мглыоказывается, чем света,и там, где мгла и тьма, там мы,а свет лишь сфера — цвет и схемавне нас. Мы провели в отцеи матери десятилетьябеспечные, и нам во тьмеестественнее, чем при свете.Нас тянет в ствол, вовнутрь. Бревноесть свет, когда горит, и пламядлиннее дня, но все равносамо есть ночь, как ночь — мы сами.Нас тянет — нас с тобой — во тьму,вглубь, головой под одеяло,там жизнь не та, что на свету,там дня ни много и ни мало,а просто день. Вернее, дни.Без черт. Там светятся не лица,а наши вдалеке ступни.Как нимб. Как бабочка. Как птица.Антифон
— Что ты так пляшешь, легкий ягненок,в поле под солнцем, в сумрачных яслях,ножками хрупок, ребрами тонок,что это, что ты, чем ты так счастлив?Или, надеешься, смерть заблудилась,пьяная жизнью, в градах и весях?Или попал в редкую милость?Что ты так пляшешь, чем ты так весел?— Если бы ветер не затыкал мнедалью гремучей ноздри и уши,я с языка бы выплюнул камнии прокричал слово пастушье,как его чуял, как его слышалв теплом закуте, в воздухе горном,как его голос шкурку мне вышил,черную белым, белую черным.— Разве оно не про гибель и жертву?Разве тебя не затем оно кличет,чтобы ты стал кровью и шерстью?Каждый твой день — разве не вычет?Ветер по крайней мере не выдаст:душит, глушбит, налегает всей тушей,но называет выпасом выпас,а не блаженством дудки пастушьей.— Да, но когда поднимает на плечи,прежде чем сделать шерстью и кровью,тело мое пастушонок, мне легче,словно мой вес вытекает любовью,словно я волос, словно я брызга.Вот что я крикнул бы, горло прокашляв,если бы ветер хищно не рыскал.Вот отчего, плача, я счастлив.Младенцу
На-ка охапку ромашек —просто за то, что люблю, —равных по алгебре нашейжелтому с белым нулю.Или примерь, раз уж гладьювышито платье, жасмин:веткой вплетется на свадьбув лиф, а завянет — простим.Не выплавлять же из бронзык шраму губных лепестковльнущую свастику розы,видимую в телескоп,то есть гвоздями тычинок,вбитыми в корень креста,вновь ковыряться в причинах,чья и зачем красотав аксонометрии тюрем,в печени черной, в тоске,в том, что где гвозди, там Дюрербьет молотком по доске.Вот оно, начал о здравье —жди, что снесет в упокой:что подарю, сам и граблютой же дарящей рукой,жизнь проводя в разговорах.В общем, ромашку, жасмин,клевер — держи-ка весь ворох:ангел, ты справишься с ним.Fuga et vita[1]
I
Ушло единственное, что было, — как кровь ушла,как с языка слюна или влага и соль из глаз,как тень из комнаты в коридор — ни рубца, ни шва,щелкнули клавишей на стене, и свет погас.Только на то и хватает за жизнь ума,чтобы понять, что она всегда позади.Только жизни и есть, что она сама,она и ее заклинание: не уходи.Не потому так плохо, что то ушло,в чем вся любовь была, все дыханье мое,а потому, что было так оно хорошо,что без него нет хорошего. Без нее.II
Я был, лишь где ты была,где звезды, как ни сложись,вырезывает топор-пилатебя по общим лекалам, жизнь,где сплошь, как клейма, твои следына всем, на каждом шагу,на каждом зерне, и звене воды,и крови, и на моем мозгу.Я ничего не знаю кромбетебя, но знаю, что что ни встреть,тобой не оттиснутое в уме,то будешь не ты, а смерть:пусть я наткнусь в ней на красоту —тем горше: без красотытой, где в благоуханном поту,с кровью под кожей — ты.* * *
Абзацы книг — это ребра рыб,спасенных в аквариуме от потопаи бегства моря, — но не интригпоклевки и дарвинского поклепа.Они используют вертикальстихии, а не таблицу видов,ведь рыба — рыцарь, одетый в стальтех звеньев, что склепаны в щит Давидов.А книга — рваный и в узелках,но блеском ртутным кипящий бредень,и отражает в нем сыпь зеркалкогорты волн и над каждой гребень.И постоянно ныряет умза край страницы, поскольку верит,что мир — на китовом скелете чум,и где он стоит — очевидно, берег.Прогулки Марго.
I
Мемориальный серебряный стерженьрва вместе с лебедем, как его Фидийвысек, от плющенья в лезвие сдержансумраком парка. И все это видетьнекому. Нет никого, кто б заметил —лучше сказать, кто б узнал, — этот зяблыйоттиск июльской Вселенной: на местенет никого, кому я показал бы.Разве что кто-то невидимо дальнийхочет любить эту воду и птицу,так же, как я, и держать это втайне,так же, как я, сорок лет или тридцать —кто-то, кто видов, изъятых из тленья,ищет — куда ему выдало паспортновое, мне незнакомое племя,в гербе которого русло и ястреб.II
Остывала скала, как слоеный пирог,и разряженный лес наступал,как слепой, натыкаясь клюкой на порог,и, как дети, шумел водопад.На пути черепаха стояла, спеша,я ее перенес на травуи услышал, что чья-то сказала душа —не моя, — что еще я живу.Или это был дух? Ведь вокруг ни душия не видел. А может быть, вздох?«Жив», — сказал — и прибавил кому-то: «Глуши».Цвету, что ли? Но цвет не заглох.Он стоял в форме купола, панциря, призм,синий, рыжий, какой-то еще.Как виденье слепого. Как собственно жизнь.Жизнь. И слава. И осень. И всё.* * *
Что говорят к концу? Что земля есть плавноетело; что Рим и Иерусалимне уступят один другому ее; но главное,что она организм и он неделим.Что еще? Что арбе, поворачивая,ни на миг не сменить направленья колес,и поэтому то, что в земле есть горячего,роет две борозды по образчику слез.Что же в ней есть холодного, то — гармония:стадо холмов и мышц посреди колоннадребер и рощ; связь их все церемоннее —кожа скрывает жар, но сама холодна.То — рудники и магма, а это — дерево,сложенный, как собор и скала, кипарис,для которого солнце, садясь, отмериваетпод колокольню верх и под шахту низ.Стало быть, не обязательно, что что искусственно,то неестественно. Просто жерло утрат,свет поглощая, всхлип испускает — устноеслово, то самое, что к концу говорят.Что говорят? Что говорят — то теряетсяв шуме воздуха. Говорят, что земля —это пауза и она повторяется,как двойная прерывистая колея.* * *
Если, маленькая кукушка,ничего мне не прокукуешь,это значит, что очень скорокуковать ты будешь напрасно —все равно тебя не услышу.Найман Анатолий Генрихович родился в 1936 году в Ленинграде. Поэт, прозаик, эссеист. Живет в Москве. В № 10 «Нового мира» за 1997 год был напечатан его роман «Б. Б. и др.», получивший редакционную премию.