Новый мир. № 7, 2000 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 6
Анатолий КобенковРаздоры бытопорядка
* * *
…Там кот любил любоваться мышкой.Там уж вылакивал молоко.И было грустно с хорошей книжкойпроститься враз, а с плохой — легко.Там говорили, что жизнь — «что дышло»,а вместо «срам» говорили «страм»,и в каждом доме был коврик вышит:над речкой храм, да и в речке храм.Там пели мало, грустили множко,случались смерти, гудела пьянь.Там на окошках сидели кошкии голубая цвела герань.А девки там ну не то чтоб крали,но все в них было — и там, и тут;мы их хотели — с собою звали,сперва откажут, потом придут…Там я в учительницу влюбилсяи написал ей: «Ай лав Вас эм».Зачем я жил там? А так — родился.Зачем уехал? А ни за чем.Очерк
Алексею Комарову.
Я бы, конечно, писал о другом,но день случился таков,что в одночасье да через домхоронят двух мужиков.Мертвые: выше травы — лежат,тише воды — не глядятв серое небо, где солнца шматтучи с утра когтят.Живые: им до лежанья пять,может быть, три часа,а до того, как лежмя лежать,еще языком чесать.Бабы: к этому подошли,к другому — не разберешь,какой был вытащен из петли,какой налетел на нож.Парни: над этим стакан бабах,над тем по стакану тож.Поди разберись, от кого на губахгоречь — не отдерешь.Дети: постарше крутят любовь,помладше — при леденцах.Племя младое меж двух гробов,как меж колен отца:«Ехали-ехали, в ямку — бух!»Весело детворе,проще простого считать до двух:ямки сегодня две…Там, где ямки, там тишина,глина, слезливый снег,те же граждане, та же страна,небо — одно на всех:справа леса да слева леса —тем, кто останется там,птичьи да заячьи голосабудут слышней, чем нам;слева, где Саша лежит, — светло,справа, где спит старик,землю бедную повело,разодрало на крик;там, где просекой лес прошит,окошки — один к одному.То ли кладбище к ним спешит,то ли они — к нему…Жизнь обозрима предельно, а смерть —как она ни близка,сказала нам: «На меня смотретьлучше издалека».* * *
Старый джазмен,чьи остатки волосразноцветны, как гул дискотеки(польская хна, ассирийская басма, российская сивость),старый джазмен,чей слух переперчен Армстронгом,а пересолен: где — Каунтом Бейси, где — Диззи Гиллеспи(черные блюзы, белая ночь диксиленда),старый джазмен,прикупивший и домик, и шлюпку,чтобы глядеть на Байкал и бродить по Байкалу(зубы корявы, а пузо — огромно и лаяй,руки лохматы, а щеки — что колкий шиповник), —старый джазменуверяет меня, что оставилгам ресторана и грохот эстрады за-радидревней старухи, чей дом «через дом», чьи напевыежевечерне он слушает, сладко рыдая.— Ах, как поет! — говорит он, — ах, как она плачет!Это не голос, — твердит он, — а Божье стенанье:Фицджеральд Эллабайкальской старухе не пара.Я восседаю со старым джазменом при грядке —влажные сумерки нас накрывают попоной,белые звезды над домом джазмена пылают,а через дом нарождается странная песня.Голос старушечий в диком узоре из ритмов,в странном пасьянсе из звуков и слов и мелодийходит на цыпочках, тянет мосластые рукик скалам Байкала, к старому сердцу джазмена.Если по правде, то мне этот голос не в радость —слишком криклив он, слишком плаксив он: старухаявно из правнучек тех маляров, что угодныМоцарту были и столь неугодны Сальери…Странно мне видеть тяжелые слезы джазмена,стыдно глядеть в его очи глазами сухими,горько мне думать, что старый джазмен — это Моцарт,страшно поверить, что я — это бедный Сальери…РУССКИЙ РОМАН
Все уже было, а слово найдешь — и жарко,все уже знаешь, а пишется как во снерусский роман: снег, рукавички, шарфик,черные лестницы, белые скверы, снег…— Не позвонила… — Ты не ответил… — Как ты?— Вся обревелась… — Ты как снежинка… — Ах!..— Может быть, в гости?.. — Рюмочки, люди, карты…— Мы заночуем? — Узкий диванчик, страх:вдруг нас услышат? — Где же ты? — Сладко, больно,влажная простынь. Жар… — Принеси попить!.. —Русский роман: в доме подружки школьной,стены сшибая, спящих перебудить;с мужем подружки — в кухоньке, под варенье —рюмкой об рюмку, пьяной башкой в рассвет…Русский роман: шепот и осужденье,ропот и слезы… — Ты уже выпил? — Нет. —Русский роман: стражи ночных общежитий…— Мы заночуем… — Вот полотенце… — Вотрозовый венчик из разноцветных нитейплюшевых ковриков и воробьиных нот.Вот тебе венчик: крыша — на самой кромкеголубь с голубкой… — Не уходи, постой… —Русский роман: тьма, полутьма, потемки,больше Крестовский, нежели Лев Толстой.Низкое небо, ветер, сигнальный прочерк…Память-тетрадка: захочется — перечту.Вот тебе венчик из разноцветных строчекострых снежинок, круглых окошек «Ту»,вот тебе венчик: связанный из туманаузел сюжета, петелька, узелокиз твоего обмана — рычаг романа,что при желании складывается в венок.* * *
Все восстановлено из праха…
Михаил Кузмин.
Все, что я слышу или же недослышу,было Бетховеном… Мнится, давным-давнотяжеловыйный желудь дырявит крышу,тяжелорукая глина дробит зерно.Эти пробежки — к свету или обратно,эти рожденья: звука, тоски, ростка —вышли из смерти сына, из кельи брата,из воркованья кладбищенского молотка;эти раздоры бытопорядка с миро —сопротивленьем столь тяжелы сейчасприговоренным к кисточкам и клавирам,так напрягают крылышки наших глаз,что разрыдаешься: ликам мешают лица,веку — секунда, миг заслоняет год,и для того, чтоб высмотреть ангелицу,взмахом ресницы смахиваешь народ…* * *
«Из одра и сна воздвигл мя еси»,убей мое тело, а душу спаси,прикрой меня светом, раскрой мне тетрадь,и душу укради, и сердце растрать…А я свое тело — на скользкий полокиз досок тоски на гвоздочках тревог,а я свои очи — в пустой потолок,а свои ночи — в тугой узелок… —всю жизнь в узелок, всю родню в узелок…Вот Бог, я скажу им, а вот вам порог,тропа на земли и тропа в небеси.Из одра и праха воздвигл мя еси…* * *
В. С.
Я-то и прежде об этом не мог,да и сегодня случайно:вдруг я подумал, что родина — Бог,в нас вырастающий тайно.С ним и светло и, конечно, темно,радостно и одиноко…Родина… — может быть, это письмо,может, и правда от Бога…Родина — это… А ты — про овсы,да про луга, да криницы…Родина — это та капля росы,в коей не грех утопиться.Это, конечно, и ты, дуралей,галстук за родину рвущий.Это и я, дуралей, —над твоей музой кривой хохотнувший…* * *
Человек рождается, вырастает в мужа,не тонет в воде, не сгорает во зле,потом узнает, что нисколько не нуженни себе, ни дочери, ни земле;потом человек научается плакать,потом, не вспомнив, зачем пришелна эту землю, становится прахом —и ему хорошо, и земле хорошо.Кобенков Анатолий Иванович родился в 1948 году в Хабаровске. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Автор нескольких стихотворных сборников, выходивших в Сибири. Живет в Иркутске. В нашем журнале публикуется впервые.