Демоны внимания обосновались в омерзительном логове, укрытом в основании Самооценки. Они ждали в глубине. Таились в ямах, где подгрызали податливый металл и пили бульон разложения. Коррозия и мрак царили в этом убежище, все покрывала зеленоватая грязь, смердящая нечищеными зубами.
Осторожно ступая, Аркас шел вперед, топча рыжую гниль. Вокруг витали хлопья изъеденной материи. Сверху падали хрупкие комки ржавчины. Меньше всего ему хотелось заплутать здесь.
Впереди неуверенно мигнул свет. Он повлек к себе, трепещущий и живой. Никас, держа роман за руку, подобрался к нему.
— Мастер! — поприветствовал Шок.
Он был один. Костер из ветоши сильно чадил, но журналист даже рад был запаху дыма, а не того, что здесь кисло.
— Вылезайте, суки! — крикнул Шок через плечо. — Человек — здесь!
Демоны завозились в своих норах. Отплевываясь и рыча, рыдая и посмеиваясь, они показались из мрака.
— К делу! — нетерпеливо воскликнул Просвещенный. — Не собираюсь тратить время. От человека требуется немного. Мы уже составили план, мы знаем, как его осуществить. Твоя задача, — сказал он, презрительно глядя на Аркаса, — дать мне… То есть, нам, — внимание.
— Что? — Аркас усмехнулся. — Мне назвать вас всех отличными ребятами, так это работает?
— Нет, не так это работает, — желчно возразил Просвещенный. — Мне… Нам нужен материальный символ внимания! Ухо, глаз или язык!
Фемина лязгнула ножницами.
— Да с какой стати?! — воскликнул журналист. — Вы совсем обалдели?
— Иначе им не получить достаточно силы, что бы покинуть это место, — вмешался Шок. — Поверьте, Мастер, так надо. Мы можем уходить когда вздумается. Но эти ребята застряли тут прочнее гвоздя в черепе. А без них, вам не одолеть армии Охлаждения. Это просто немыслимо.
Аркас с ненавистью глядел на сопротивление. Они смели требовать. Ничего не гарантируя, просили вперед. Негатив зашевелился в нем, как темный дух. Видно что-то происходило с ним, заметное со стороны, потому что демоны дрогнули и попятились. Аркас посмотрел на свои руки. Они покрылись черными кусачими полипами, которые исчезли как наваждение, стоило моргнуть.
— Мастер, мастер, — затараторил Шок, — прошу вас! Поверьте, я сам этих гадов ненавижу. Если б был другой путь, не утаил бы, клянусь! Считайте вашу жертву — вашей. Вы пострадаете для себя, не для этих… существ.
— Армии Охлаждения, — проговорил Аркас мрачно. — Я хочу услышать план. Весь. В подробностях.
— Конечно! — согласился Шок. — Но сначала, мне придется открыть нашу маленькую тайну. И, говоря «нашу», я имею в виду Многомирье в целом. Это необходимо, что б вы поняли, о чем пойдет речь дальше.
— Опять какая-то мерзость! — крикнул Аркас.
— Вы уже слишком хорошо нас знаете, — заискивающе улыбнулся Шок. Он встал напротив огня, и тень заскакала по ржавчине, повествуя вместе с хозяином. Художник взмахивал руками, жестикулируя, и его рассказ оживал.
— Эта история немолода и многие предпочитают считать ее выдумкой. Забывчивость не спасет их.
Жил на свете человек. Он был творец. Не обладающий абсолютным талантом. Способностей средних. Его имя никем не узнанное, отсталость таковым. Однако, ему повезло ощутить некую страсть, которая была настолько захватывающей, что казалась безумием. Возможно, это была энергия из самого центра Многомирья, где еще живет первозданный вихрь.
Страсть овладела им полностью. Она подарила ему вдохновение, из которого родилась идеология, способная изменить человечество. Буквально, перекроить мировоззрение каждого. Серьезно ослабить негатив! Навсегда, бесповоротно и абсолютно уронить чашу весов. Ему лишь нужно было оформить эту идеологию. Изложить. Передать. Написать книгу. Он взялся за это с жаром, будучи одержимым видениями будущего столь светлого, желанного и реального. И был неутомим.
Пока все Многомирье решало, стоит ли оно того.
Вы удивлены, мастер? Да, это озадачивает. Особенно то, что более самого негатива, сопротивлялся позитив. Как же такое возможно? Оказывается, ему не понравилась конкуренция! Вы понимаете, мастер, чего они испугались? Лучшее произведение всех времен угрожало им! Творение настолько совершенное, искреннее и захватывающее, что могло достичь цели, к которой позитив собирался идти столетиями. И что тогда осталось бы остальным? Даже не рожденным еще, обидно второстепенным, третьестепенным, вовсе незамеченным на фоне недостижимого светила.
И тогда они решили не мешать хаосу. Позволили ему защитить себя, оставшись в стороне.
Негатив набросился не человека. Его одолевали кошмары, невообразимые, злобные, преследующие. Стоило ему закрыть глаза, как цветок абсолютного зла раскрывал свой бутон. Негатив давил на его неприкосновенные добродетели. Любовь к жене и дочерям. Каждый раз, во сне, он убивал их. Не повторяясь, негатив показывал ему отвратительные сцены. В конце концов, ему начало казаться, что эти мысли — его собственные. Что он превращается в чудовище. Что его работа — проклятие, которое мучит его за нарушение баланса.
Так оно и было. Он забросил труд. Негатив затоптал его веру в себя. Очернил его привязанности. И даже тогда не отступил! Довел дело до конца. Творец стал убийцей. И самоубийцей. А его дитя, так и незаконченное, было затерто здесь. В хламе и мусоре. Полубог, не увидевший вознесения.
Шок замолчал.
Всхлипывания Романа стали более отчетливыми. Он плакал, отвернувшись. Аркас просто сохранял гримасу бесконечного отвращения. Он ждал чего-то подобного. Масштабы такого предательства невозможно было оценить сразу. Попытки осмыслить — причиняли боль. Ему не жаль было идею, он не знал, достойна ли она такого финала. Но то, как позитив отдал на растерзание человека, невинную душу, готовую помогать, жаждущую служения…
Нет, он не собирался выбирать сторону.
— Чудовища, — пролепетал Роман. — Чудовища.
— Наш маленький лимб, — вздохнул Просвещенный, — и все что в нем происходит… Детские игры. Теперь ты знаешь, человек, чего стоит позитив. И как он ценит свою исключительность. По правде говоря, все, что в нем есть привлекательного теперь — это незахватанность.
Он хрипло засмеялся, качнувшись в бок.
— Я знаю, чего вы хотите, — сказал Аркас. — Найти этого полубога.
— Лучшее Произведение Всех Времен, — в унисон прошептали демоны.
— Он хоть и незакончен, но силищи в нем один хрен достаточно, — вставил Шок.
— Силищи для чего?
— Чтобы разорвать реальность Дна и вытащить тебя отсюда. Мастер.
Аркас усмехнулся.
— У вас что, совсем ничего святого нет? — Роман страдал. — Теперь вы хотите разбудить его, чтоб несчастный осознал свое положение? Оставьте его в покое!
Просвещенный поморщился.
— Не вмешивайся. Решать не тебе, и роль твоя ничтожна.
Роман схватил Аркаса за руку.
— Ты ведь не позволишь им?! Не позволишь!
Человек не ответил. Он рассматривал темные пятна, появившиеся на ладони. Крохотные колючки и язвы.
Аркас поднял взгляд.
— Ухо.
Дворец Любви был окружен ковром из стонущих в наслаждении тел. Они извивались от жгучего экстаза. В приступах похоти образы сплавлялись вместе, навсегда оставаясь массами содрогающейся плоти. Пыточные машины стегали их стальными плетками, резали и кололи, добывая кровь, слезы и любовные соки. Их собирали сущности разврата, козлоногие нимфы с вульвами на животах. Наполненные фиалы они выливали в кожистые сосуды за спиной, чтобы полить затем Порочных Матерей.
Странно изменившиеся амуры, покрытые трубками и распылителями, выдыхали облака афродизиаков. Их большие, неразумные глаза выискивали тех, кто недостаточно отдавался страстям. Тогда амур яростно бил непослушного копьем, рассекая плоть и раскалывая тазовые кости. Стоны оргазма и удовольствия необычно сочетались с воплями страданий, порождая разгул эмоций и какофонию противоположностей.
Сам Дворец, некогда прекрасный, окутанный цветами и невесомыми пристройками, облезал. Он превращался в массив фаллических форм и мотивов. Над ним кружили амуры, отрывая белоснежные статуи и оскверняя атрибуты чистой привязанности.
В самой высокой башне, на преобразившемся троне Любви, восседала вовсе не она. Это было сладострастное существо, неимоверно раздувшееся от любовных соков, окруженное десятком неутомимых любовников. Бесконечное сношение веселило ее, и десятки жаждущих отверстий издавали притягательную вонь, перед которой не могли устоять сущности шныряющие рядом.
Разврат.
Он одобрял изощренные оргии, которые устраивались в его честь. Блуд, разразившийся на костях чистоты, искренности и верности — прославлял нового короля. Грязь покрыла мир. Все искали связей настолько порочных, чтобы Разврат обратил на них внимание и дал благословение вечного экстаза.
Не было табу, не было границ, аскетизм — презирался. В этом буйстве отборной порнографии смешалось все, что могло разбудить основной инстинкт.
Все провоняло животными.
Сама Любовь уже долгое время находилась в низшей точке дворца. В глубоких подземельях, где злейшие и самые развращенные твари негатива, точно так же злобно и непрестанно насиловали ее, наполняя семенем зла. Прекрасное тело Любви проросло раковыми опухолями, десятки раз ее покидали зачатые злом существа, которые куда-то уносились негативом. Она не могла умереть и проклинала за это Многомирье.
Любовь очнулась от долгого забытья, когда ее грубо волокли вверх по лестнице. Эта лестница была хорошо знакома королеве, когда-то она сама восходила по ней к власти. Теперь едва могла передвигать ногами, а ступени были изгажены, их оккупировали яростно совокупляющиеся образы. Звери негатива щелкали и визжали на ее со всех сторон, глумливо играя костями стражников.
В тронной зале ее протащили мимо Разврата, дав насладиться видами неукротимого прелюбодеяния. Стены были покрыты толстым слоем слизи, пленники, посаженные на ребристые колья — содрогались от боли и удовольствия. Услаждающие механизмы щелкали, протыкая испытуемых ядовитыми иглами. Те исходили пеной и жидкостями от судорог непередаваемой эйфории.
Любовь застонала от этого зрелища. Сопровождающие защелкали и зашипели. Потом намеренно изваляли ее в нечистотах, жадно принюхиваясь к новому аромату, и выбросили Любовь на балкон.
Почувствовав свободу, она попыталась подняться, но тут ее жестоко ударили в бок, опрокинув. И пнули в челюсть.
Любовь вякнула и сгруппировалась.
— Ну, здравствуй, милая, — с отвращением произнесла Максиме. — Как твои дела? Сколько километров отборнейших членов, ты пропустила через себя, с тех пор как мы виделись в последний раз?
Прима-образ разомкнула слипающиеся веки.
— Максиме…
— Заткнись! — рявкнула Пророк. — Не смей произносить мое имя! Для вас я — Жертва. Как и тот несчастный, что вы бросили против меня.
Она подошла к перилам, и, опершись, глядела на вакханалию, простирающуюся до самого горизонта, до краев мира. На знаменитые Колыбели Любви. Целые города, висящие на шелковых канатах. Вычурные опоры, достающие до небес, держали их над землей. Подальше от низменного. В этих городах Непорочные Матери, очень старые сущности, порождали на свет незапятнанные образы. Любящие бескорыстно и легко, не испытывающие ревности, не знающие лжи.
Когда-то.
Теперь они были заражены негативом. Монстры, зачатые в чреве Любви, смогли пробраться в их святилища и надругаться над девственными Матерями. Они добавили репродуктивные камеры свое черное семя, и теперь Матери порождали темных тварей сексуального террора. Они прятались в тайных палатах воспроизведения, но недавно вырвались, почувствовав приказ Максиме. Твари нападали на беззащитных юношей и девушек, мирно лелеющих свои прозрачные привязанности. Насиловали их сворами. Проделывали дыры в чистых телах. Заражая, убивая, черня. Зеленые сады пожелтели от яда. Реки стали мутными. К изгаженным стенам приклеивали медленно умирающих, вешали нагих на ветви и столбы, чтобы растянуть удовольствие. Но не брезговали и мертвыми. Нежные, почти бесполые образы высокой любви, часто умирали на шипастых фаллосах негатива.
Когда все было очернено кровавыми обрядами смертельного совокупления, негатив пополз к границам городов. Он выбрался на шелковые канаты и принялся грызть их, пока Порочных Матерей вытаскивали наружу. Их окружали летучие чудовища, чтобы унести отсюда. Использовать дальше, для умножения армии Пророка.
— Прошу тебя, — проскулила Любовь. — Останови это.
Максиме не услышала ее.
— Никас, — позвала она негромко.
Он появился не сразу. Его разум мерцал и прерывался, с трудом цепляясь за настоящее. Пророк поглядела на него, не скрывая облегчения. Аркас, смотрел в ответ. В его глазах не осталось и следа прежней скованности. Злоба и подозрительность.
— Ты — Максиме? — спросил он далеким голосом.
— Да.
— Ты человек? Ты действительно человек? — повторил Аркас громче.
— Да.
Призрак сделал шаг вперед.
— Докажи.
Это требование вызвало только усталый смех.
— Извини, я оставила документы в другой реальности, — Максиме села на перила, опасно качнувшись назад. — Не понимаю, для чего тебе нужны подтверждения этого малозначительного факта.
Очевидно Аркас не смог совладать с лицом и женщина снова рассмеялась.
— Ну не смотри так. Когда я убедилась, что ты не уловка Девела, то тоже испытала ностальгию. Признаю, здесь можно найти человека. Он будет выглядеть и говорить как настоящий, но как только ты прикоснешься к нему, сразу захочешь убить. Эта эфирная плоть из мыслей и желаний. Она вызывает бешенство. Отвращение. Как это там называется… Эффект «зловещей долины»?
Перестав опасно раскачиваться на перилах, Максиме встала и приблизилась к Никасу. Стала хорошо различима ее правая рука, которую, начиная с локтя, заменяла голубоватая Рука Одиночества, обмотанная тряпицей. Максиме протянула материальную, и прикоснулась к груди Никаса.
— Не могу представить, зачем кому-то здесь изображать из себя человека, — сказала она, усмехнувшись, когда он отстранился. — Открыто об этом заявлять, да еще и в контексте уничтожения себе подобных.
— Предположим, я тебе верю, — медленно произнес Аркас. — Если ты человек, прошу, расскажи, что происходит на самом деле. Для чего ты служишь Одиночеству? Ведь я прав, вы с ним связаны? Ты прошлая жертва?
— Никас, — вздохнула Максиме. — Я не служу ему. Наоборот, я его главный и единственный враг, который может что-то предпринять. К сожалению, я не могу сделать это бескровно. Эти трусы не оставляют мне выбора. На пути к спасительному забвению, они ставят своих беспомощных воинов. Больше я ничего не скажу. Пока.
— Кто дал тебе право? — прохрипела Любовь. — Ты, отступница, отступница! Безумная…
Аркас безмолвствовал. На лице застыл гнев. Максиме слабо улыбнулась.
— Когда-нибудь я доберусь до тебя, — пообещал Никас.
— Конечно, — согласилась Максиме. — Наша встреча неизбежна. А теперь давай насладимся видом заслуженной порки.
Безупречная колыбель вдалеке покачнулась. Один из канатов медленно, давая рассмотреть то, как начинается падение, истерся и лопнул. Негатив перегрыз его.
Донесшийся хлопок Любовь встретила отчаянным воплем. Она завозилась в лохмотьях, которые когда-то были ее алым парчовым одеянием.
Колыбель накренилась, стаи крылатых чудовищ закружились над ней. И вопли их полны были жестокой радости и облегчения. Их цель стала ближе. Враги объединения — проигрывали.
— Что это? — спросил Аркас. — Что я вижу?
— Возмездие, — прошипела Максиме.
Лопнул второй канат. Выпотрошенный город неторопливо пошел вниз, словно огромный маятник. Наклон рос, колыбель переходила в вертикаль, пока держались оставшаяся пара. Когда третий хлопок заставил Любовь забиться в истерике, последняя опора, еще удерживающая город от падения, надломилась. Канат повлек обломок за обреченным гигантом.
Он врезался в землю, сотрясая мир до основания. Словно фарфоровый, гигант надломился под собственной тяжестью, и начал расползаться обломками великолепия. Преследующая глыба пробила в колыбели ужасающий кратер, разметав внутренности умирающего города. Колыбель начала складываться внутрь, вслед за разрушениями. Грохот раскалывающихся стен напоминал проклятия и стоны. Шторм из поднявшейся пыли, наступал стеной.
— Я предупреждала ее, что так и будет! — закричала Максиме.
Она затряслась, пуская слюну сквозь стиснутые зубы. Бешеный взгляд ее был искренним. Она всей душой ненавидела Любовь.
— Посмотри, Никас, на эту… богиню, что лежит перед тобой. Я несколько раз говорила, что приду за ее миром. Ты думаешь, она приготовилась? — Максиме плюнула в прима-образ. — Она сказала мне: «чему быть, того не миновать».
Пророк Одиночества не выдержала. Она сорвалась с места и начала бить Любовь, неаккуратно, вопя и промахиваясь. Жертва ее лишь скулила и сжималась.
— Сука! — Максиме вытерла кровавую слюну с подбородка. Она говорила невнятно. Возможно, прикусила язык. — Тупая избалованная блядина! Чему быть, того не миновать! Фраза как раз для существа, которое отвечает за львиную долю позитива в Многомирье!
Аркас наблюдал.
— Я надеялась, что они будут сопротивляться, — обратилась к нему Пророк. — Но каждый просто ожидает своей участи. Эти великие страсти, в которые мы верили, Никас, не собираются вступаться за людей. Они паразитировали, жили, наслаждались нашими подношениями многие тысячи лет. А теперь, когда мы нуждаемся, не собираются ничего возвращать. Их вера в собственную исключительность так велика, что они до последнего рассчитывают на героя, который спасет их. На событие, которое остановит волну негатива просто потому, что им так хочется. Как ты считаешь, Любовь заслуживает смерти? Ты — тот самый герой, который должен спасти ее. Что ты скажешь?
Призрак посмотрел на Любовь. Та зашевелилась, стараясь продемонстрировать побои.
— Защити нас, Никас Аркас, — взмолилась Любовь. — Со мной покончено. Надежда умерла. Но есть еще Воля. В ее Крепости, вы сможете дать последний бой. Выступи за нас. За тех, кто в силах сопротивляться жестокости. Максиме когда-то должна была стать нашим защитником, но предала и атаковала. И посмотри, что с ней стало. Она — свой собственный палач, потому что зло неизменно оборачивается на самое себя. Она горит изнутри, так как не смогла сдержать обещание. Сотни людей до нее проходили этот путь с честью. Максиме — первая, кто подвел нас. Теперь она пытается оправдать свою слабость разрушительной философией. Философией пораженца. Не верь ей, Аркас. Умоляю, не верь!
Пророк Одиночества, слушала это, распаляясь все больше. Ее глаза вспыхнули. Плохо выбритый череп покрылся нервической испариной. Негатив клубился за спиной, приподнимая полы хламиды.
— Я не верю никому, — произнес Никас. — Ваши слова для меня — пустой звук. Пока я вижу лишь то, как обе стороны жертвуют чем угодно, чтобы остаться на плаву. Но, если от меня действительно что-то зависит, я сделаю все, чтобы никто из вас не чувствовал превосходства. В твоих силах убить ее, Максиме, но помни, что я иду за тобой. Я приду за тобой. И я так же серьезен как ты.
Он посмотрел куда-то в сторону, услышав зов из другой реальности. А затем исчез.
— Да, — запоздало кивнула пророк. — Я буду ждать.
Она остывала, дрожа и мучаясь от нервного истощения. То, что она держала в себе… Точку, в которой обреталась бесконечность. Зрачок урагана. Тьма и яд. Клеть Одиночества.
Девел говорил ей, что она избранная. Не такая, как все. Он сулил ей победу над обстоятельствами. И она победит. Разливаясь сахарными реками лжи, Шутник не знал, что пророчествует. Видит дальше, чем способен. Эгоистичная сущность не дала ему поразмыслить над значением собственных слов.
«Ты станешь той, кто остановит зло».
О, да. Она остановит.
Максиме почувствовала возмущение в мире Любви. Оно было таким крупным и сосредоточенным, что почти оглушило ее. На горизонте начали падать остальные колыбели. Тела внизу окровавили, превращаясь в куски плоти. Они ползали, роясь и уничтожая слабых. Сбивались в клубки, ведомые простейшими инстинктами. Прорехи в реальности затягивали их, отправляя в незатронутые миры.
— Чему быть, тому не миновать.
Максиме прислушивалась.
Боммм! Боммм! Боммм! — рявкали колокола. Гигантские звенья вспахивали реальность. Жар нечистого пламени сжигал и плавил ее. Пепел закружился вокруг, словно снег. Лязг и грохот. Рев и скрежет. Оно приближалось. Оно было свободно. Оно было в ярости. Оно шло убивать миллиардами!
Чугунные когти легко сломили башенный шпиль. Тот улетел вниз, разваливаясь в воздухе. Тварей негатива растерло в кашу. Острые обломки завалили Разврат, пробив накаченное семенем тело. Кулак, сокрушающий миры, растер пойманные сущности в пыль.
Любовь завыла, как умирающее животное. Ее ужас достиг пика. В этот момент она обезумела, сломалась, исчезла, не успев погибнуть от ран. Вид восставшего кошмара, отнял ее у Многомирья.
— Накорми меня! — прогремел Геноцид.
Путь лихорадило. Он страдал как живое существо. Крошился, опадал, вспучивался. Метался между мирами. Что-то причиняло ему ужасную боль. Находясь во множестве измерений, он реагировал на катаклизмы, происходящие в них. Исчезал вместе с обреченными реальностями. Застревал в парадоксах.
Миры гибли один за другим, и Путь был тому доказательством.
— Мы в беде, — констатировал Никола.
Идти становилось все труднее. Дорога тряслась, норовила столкнуть в вечный космос. Иногда она становилась почти отвесной, так что по ней приходилось карабкаться. Но чаще — ныряла вниз, перекручиваясь штопором. Путь исказился настолько, что впереди можно было разглядеть только отдельные фрагменты дороги, застывшие в разных плоскостях.
— Да что ж это такое? — Сальвадор закатил глаза. — И как нам идти дальше?
— Через миры, — подсказал Зигмунд. — Это будет гораздо медленнее, но другого выхода у нас нет.
— Может подождать, пока Путь восстановиться, как вы думаете?
Никола покачал головой.
— Мне кажется, тут небезопасно, — сказал он. — Такое впечатление, что множество миров схлопнулось, разорвав его. Мы не знаем, как далеко может зайти его разрушение…
Он замолчал. Резкий, скрежещущий звук ошеломил героев Многомирья. Они подобрались к краю дороги и увидели необратимый хаос. Обломок поверженного мира пробил границы вечного космоса, словно сломанная кость. Целый континент, покрытый плотной шкурой огня, вышвырнули из своего измерения силой не доступной никому.
Кроме одного существа.
— Клянусь фантазией! — успел пискнуть Сальвадор, до того как ему зажали рот и оттащили от края.
— Мы должны вернуться, — прошептал Зигмунд. — Прямо сейчас. Предупредить…
Его перебил металлический рев, который угрожал всему живому. Клялся в ненависти. И сулил смерть.
Никола отпустил всхлипывающего художника.
— Немедленно, немедленно, — умолял тот.
Титан негатива стоял на краю агонизирующей материи. Он вышел из пламени, обласканный им. Коптящий дым валил от Геноцида плотным столбом, и пепел в нем рассказывал о неотвратимой гибели. Титан взирал на Многомирье и его злобу раздували живые миры. Он скрежетал и неистовствовал, понимая, как много еще сущностей осмеливаются дышать перед его взором.
— Да, — отозвался Никола. — Нам пора. Дальше пути нет. Мы сделали что могли.
Геноцид повернул массивную голову в сторону Пути. В железном зеве светились черепа и скелетообразные останки. Густая кровь вскипела в разломах и трещинах толстой шкуры.
— Позитив.
Троица, еще не веря до конца, что их обнаружили, отползла на середину дороги. Они встали и бросились бежать. Назад, прочь от чудовища.
Но впереди уже светились новые разломы. Из них били потоки расплавленных реальностей. Слышался вой и клокотание. И затихающие мольбы о спасении.
Черные лапы негатива показались очень скоро. Свирепые хищники, такие же голодные, как миллион жертв назад, показали вытянутые морды. Заметив героев, они как горох посыпались вниз. Толкаясь, и разрывая друг друга в клочья, твари сбились в стаю, которая устремилась к ненавистному позитиву. Оставляя за собой кровавый след, они превратились в злобную страсть. Их ненависть чувствовалась кожей.
Никола первый сбросил с себя оцепенение.
— Приготовиться! — крикнул он.
После этого он немного замешкался, так что слово вставил Сальвадор:
— К мучительной смерти?
— Нет! — возразил физик. — Мы — войны позитива. Мы — олицетворенное созидание!
Негатив приближался, лязгая когтями. Жажда убийства разогревала воздух.
— Мы должны выстоять! — провозгласил Никола. — Бейте их разумностью.
Сплотившись, троица ударила в черную волну конусом чистой воли. Негатив воспламенился, подступающие твари споткнулись, разлагаясь под действием адекватности. Идущие за ними пришли в бешенство. Они разорвали тех, кто мешал им, втоптали в Путь.
Тесла и его друзья тряслись от напряжения, их сущности вибрировали, теряя концентрацию. Негатив прибывал, и воля не могла остановить его.
— Я не хочу умирать! — честно признался художник.
Хищники, состоящие из когтей и лезвий, почти окружили их, так что обороняться приходилось спиной к спине.
— Мы должны пробиться к вечному космосу! — крикнул Зигмунд. — Это единственный шанс!
Тесла сказал лишь одно:
— Не сможем.
— Ты вселил в нас надежду, друг!
— Простите. Нужно было прыгать сразу. Я не думал, что их будет столько.
— Лучшее, что ты можешь сде…
Путь раскололся вновь. Энтропия вырвала огромные секции дороги, они переворачивались, словно льдины, дробились и плавились. Масса нападающих разошлась. Они посыпались вниз, вереща от ярости. Сотрясение отвлекло героев, и воля их ослабла. Десятки когтей впились в грудь Сальвадора, нарушив его концентрацию. Они пробороздили плоть, зацепив внутренности, и перемешали кровь с ядом.
Никола крикнул что-то отчаянное, беспомощное и бесполезное. Концентрация его друга нарушилась. А потом негатив вспорол сущность художника, разметав останки. Жадные лапы хватали их.
Оставшись вдвоем, посланцы Интеллектуального поняли, что их путь завершен. Ослабшие, деморализованные, окруженные, они почти смирились с тем, что не достигли цели. Тьма была всемогуща. Она подминала под себя Многомирье. Она крушила положительные каноны. Стала настолько сильна, что влияла на историю в прошлом, настоящем и будущем, с каждой минутой делая ее все трагичнее. Те, кто должен был жить, погибали. Зло со смехом уклонялось от возмездия.
— Ты чувствуешь это? — затравленно спросил Никола.
Короткими всполохами воли, они лишь веселили жестоких убийц, играющих с жертвами.
Зигмунд звучно скрипнул зубами и сказал:
— Да. История изменилась. Мы должны были выжить. Каноны нарушены.
Желая попрощаться, физик нащупал плечо спутника. Но слова ободрения так и остались невысказанными. Что-то пробило путь справа от них. Словно пушечный снаряд. Часть негатива подбросило в воздух и разметало, растерло в пыль и сгорающие клочья. Осколки падали в толпу смешавшихся монстров.
Они искали обидчика, точку приложения ярости. Задирали рычащие пасти и глядели вверх, извиваясь от приступов гнева.
Темная Ирония парила над ними, храня неразличимую улыбку. В руках она сжимала голубоватое сферическое яйцо, покрытое бугорками и шероховатостями.
Так же неожиданно, как появилась, она ринулась вниз. Никола не успел среагировать: бесконечность раскрылась под ногами. Он падал вниз, как и его преследователи. Они вопили, Тесла молчал. Он успел заметить, что Фрейд так же невозмутимо несется вниз чуть выше него.
— Слушай, — сказал кто-то позади него. — Каноничные Столпы уничтожены. Теперь схватка будет настолько же честна, сколь бесчестна. У позитива есть только один шанс. Ответственность твоя за то, что случиться, возросла многократно. Продолжай миссию. Не смей отступать. И не утрать это.
В руках образа научности оказалось яйцо. Оно было теплым, почти горячим. Под скорлупой несомненно росло что-то живое.
— Оно должно вылупиться.
Это было последнее, что сказало неведомое существо. Но даже без его напутствия, было ясно, неизвестно откуда, непонятно почему… Эта сфера должна жить.
Никола прижал яйцо к груди.
Дно оживало.
Пассивное тысячи лет, оно взорвалось, будто всегда ждало этого, копило силу, злость, мстительность. Просвещенный разбудил его своими амбициями. Его хохот разносили пыльные ветра, полные праха.
Когда Никас отдал ему свое ухо, Просвещенный ожидаемо предал всех. Он побил своих соратников и улетел прочь, разрывая невидимые узы, что приковали его к основанию Самооценки.
Аркас не сильно этому поразился, Шок вообще изначально вплел это событие в свой план. Раненые демоны Внимания не могли дать отпор, и художник добил их. Он снял трофеи, в том числе самый полезный: голову Омеги. Просоленная плоть скрипела в его руках.
Несмотря на спешку, они достигли лифта в тот момент, когда буря наверху уже началась. На поверхности их встретила гражданская война. Нерожденные разбили свои скорлупы и шествовали походкой мертвецов в сторону мусорных курганов, что высились внутри ледяных укреплений Охлаждения. Их мерная поступь, стонущие суставы и шипение смерти, предвещали конец этого мира. Охлаждение атаковало когортами агентов, но костяные чудовища крушили их строй, не замечая ледяные струи.
Единицы падали, погружаясь в быстро растущие глыбы.
Лень перепахивала слежавшиеся пласты, открывала каверны, устраивала обвалы. Ее гибкие щупальца были везде и атаковали всех, кто осмеливался двигаться в царстве покоя. Громя руины идей, растирая бунтующих в однородную массу, Лень заворачивала тугие щупальца в кольца. Они были покрыты крючьями и сочились омерзительной слизью.
Сияние несуществующего неба перекрасилось в цвет огня. Тучи поднявшегося праха застили его.
Аркас, Шок и Ригель, пробирались через грохочущий водоворот эпической битвы. Их защищало непробиваемое поле самоотречения, которое все еще формировала голова Омеги. Шок нес ее за волосы, направляя, время от времени, на тех, кто пытался прорвать пузырь.
Рану на месте отрезанного уха Никас замотал тряпицей оторванной от собственного кителя. Это мало помогало, кровь все еще текла по щеке, заливая шею. Он тяжело ступал, ботинки увязали в податливой породе. Изнеможение почти парализовало журналиста. Шок подхватил его под руку, а роман поддерживал за талию.
— Куда мы идем? — хрипло спросил Никас.
Шок, кряхтя, обернулся куда-то назад. Потом словно бы опомнился и сказал:
— ЛПВВ спит под одним из курганов, которые спрятаны за стенами цитадели Охлаждения. Видишь тот сухопутный айсберг? Это он и есть.
Расстояние было таково, что Аркас потерял остатки самообладания. Он рухнул на колени и закашлялся, чувствуя, как нутро трескается от сухости и боли. Рана на голове воспалилась и болела так, что мысли путались.
«Желаю тебе стать жертвой своего случая» — злорадно шепнул меркнущий разум.
— Главное, правильная мотивация! — крикнул вдруг Шок.
В руках у него было странное устройство, не похожее ни на что.
— Пока мы были в недрах Самооценки, я заложил несколько зарядов в самых уязвимых местах этой мерзкой обители!
— Ты что собираешься сделать? — воскликнул Ригель.
— Я тоже способен на многое! — задорно отвечал художник. — Не знаю, достойно ли ЛПВВ своего звания, но я могу создать шедевр равный ему как минимум!
Шок одержимо засмеялся. Аркас перевернувшись, глядел на него сквозь слипающиеся веки.
— Узрите же наследие мое! — вскричал Шок.
Он щелкнул чем-то на устройстве и шумно провернул единственный тумблер.
Аркас не заметил в происходящем никаких изменений. Но вскоре к симфонии хаоса вокруг добавилась еще одна нота. Трясущаяся земля колыхнулась так, что Аркаса подбросило. Далекий грохот донесся до него, а потом человек понял, о чем говорил Шок.
Самооценка падала.
Художник ужасного подорвал ее проржавевшее основание. Трухлявые корни лопнули и рассыпались. И теперь эта громада начала крениться в сторону, так медленно, что ее движение казалось обманом зрения.
Разрыдавшись мутными слезами, Шок поднял руки.
— Когда она упадет, наши страдания будут окончены. Пустота приберет потерянных! Бегите же, Мастер! Спасайте тех, кто еще хочет спастись!
Он швырнул голову Омеги на колени Аркаса и вышел из купола. Тощую фигуру тут же подхватили течения агрессии и буйства. Он распался под ударами нерожденных, замороженные останки втоптали в пыль. После такого, подумал Никас, он уж точно не сможет больше испражняться при мне.
Голова Омеги смотрела на него кристаллами соли, стынущими в глазницах. Аркас взялся за колтун слипшихся волос и попытался поднять ужасный щит охраняющий их. Но плачущий череп сорвался и покатился в сторону, все еще издавая хныканье. В руках у Никаса остались лохмотья скальпа. Бледный пузырь над ними колыхнулся, ударили потоки ветра. Аркас не успел испугаться, а ураган уже прижал его к земле, придушил и засыпал прахом.
— Отец!
Чудом расслышав крик, Аркас приподнялся и пошарил перед собой. Ветер стачивал кожу как наждак, кисти покрылись язвами и пеплом.
Пальцы Ригеля почти разжались, когда Никас смог ухватить его за рукав. Роман отпустил обломок идеи, который не дал ему улететь и закричал снова.
— Держись! — Аркас закашлялся.
Стоило ему открыть рот, и он наполнился горечью и острыми пылинками. Аркас понимал, что это конец. Его старания ни к чему не приведут. Рано или поздно, он выпустит рукав. А потом его самого засыплет.
Но понимание не давало ему желанного смирения. Что-то внутри еще боролось, жаждало, стремилось. Аркас вспомнил Максиме. Она должна быть человеком. Должна рассказать, что на самом деле происходит. И досада от того, что он может так и не встретиться с ней, разжигала в нем крохотный костерок неповиновения. Так что он принялся огребаться свободной рукой, не давая пеплу уплотниться.
Нельзя сдаваться. Не сейчас!
— Отпусти меня!
Аркас решил, что ему показалось. Мимо проносились стаи Нерожденных. Несколько злобных мучеников заметили их и ринулись, чтобы растерзать. На подходе их окатила дуга нестерпимого холода. Нерожденные развалились на бегу, падая промерзшими черепками.
— Отпусти!
Аркас отрицательно покачал головой. Он почти не видел лица Ригеля. Глаза запорошило.
— Ты важнее всех нас! Шок сказал верно! Спасай тех, кто хочет спастись!
Не в силах принять это самопожертвование, Аркас начал медленно подтягивать роман к себе. Возможно, им двигал эгоизм и страх перед новым одиночеством. Может быть, это была человечность. Сострадание.
Бабочке было все равно.
Аркас не почувствовал как она выползла из его кителя. Бабочку не беспокоили ветра. Они лишь оглаживали ее крылья. Эти крылья… Аркас никогда не рассматривал их внимательно. Ему не довелось увидеть, как крохотные несостыковки в мгновеньях, незаметные никому разрывы и наслоения дряхлеющего времени, открывают их истинный облик. За переливающимися узорами, в которых жила чистая энтропия и Хаос, тяжело шевелились кожистые крылья, покрытые загнутыми шипами.
Сидя на макушке Аркаса, Бабочка задумчиво сворачивала и разворачивала хоботок. А потом легко перелетела на Ригеля. На ее крыльях черное смешалось с бордовым и белым.
— Нет! — заорал Никас, вскипая. — Оставь его!
Ему показалось, что, даже сквозь пыль, он смог разглядеть жестокий и непознаваемый разум в фасетчатых глазах. Они чудились ему огромными, и говорящими:
— «Не перечь мне, тля».
Ригель улыбнулся своему создателю. А потом ледяная струя обдала его, задев и Никаса. Тот вскрикнул от боли, а Роман уже разбило о скалы, разметало, кристаллы его сущности блестели на зубах Нерожденных.
Бабочка исчезла.
Никас корчился наполовину вмерзший в глыбу льда. Правая сторона его лица, плечо и рука, были надежно схвачены инистой массой.
«Они опять решили за тебя» — злорадствовал голос Валентина. «Ты не можешь никому помочь, Никас. Ты вредишь. Приносишь несчастье. Вот твоя единственная способность».
Эти слова, полные перепревшего и выдохшегося яда, не могли сильно впечатлить Аркаса. Даже гибель его сына, не могла по-настоящему раздуть его гнев. Темная тварь, поселившаяся в его душе, проснулась по другой причине. Превосходство. Аркас почувствовал превосходство, источаемое бабочкой. Оно напомнило ему Девела, Альфу, демонов, что выговаривали ему, читали нотации и насмехались. То, что избрало его носителем, и сам Никас, не могли проигнорировать очередное оскорбление.
Нерожденные собирались вокруг него. Они почуяли рождение третьей стороны конфликта, в котором гибло Дно. В центре их заинтригованной стаи, кружащей вокруг, будто циклон, оживало нечто. Аркас поднимался рывками, срывая с себя пластины льда вместе с одеждой и кожей. И на обширных кровоточащих ожогах, тут же прорастали цветы незнакомой тьмы. Гибкие жгутики колыхались, пробуя пространство.
Глаза Никаса закрылись. На веках проступила смола и потекла по щекам. Существо повело головой, осматриваясь. Оно было окружено врагами. Оно возликовало.
На изломе одной минуты, стая несомненных хищников стала косяком уязвимых рыбок. Они отшатнулись почти синхронно, разорвав оцепление, но это увело их поражение всего на шаг в сторону. Семь фантомных лап хватали их, терзали, кололи скорлупу, сталкивали лбами и ломали спины.
Гнев Аркаса сфокусировался. Разум человека стал линзой, через которую взирало ненавидящее око древнего монстра. Бескомпромиссного существа, вырвавшегося из чернейших страстей. Его имя, презираемое всеми, было синонимом беспощадности и злорадства.
— Цинизм пришел! — протрубил Аркас не своим голосом. — Склонитесь, твари!
И ринулся в самую кутерьму. Он оставлял после себя просеку тел и осколков. Ничто не могло укротить его злобу. Просвещенный, наслаждающийся хаосом с небес, почуял конкурента. Треть его армии переключилась на Цинизм. Демон внимания понял, что у него больше нет времени на второстепенные забавы. Нужно было добраться до ЛПВВ раньше неожиданного соперника.
Внизу эпицентр немыслимого насилия раскалился до такой степени, что вокруг Цинизма образовалась свободная зона: десятки метров, заваленные трупами агентов и черепками Нерожденных.
Земля задрожала под ногами Аркаса. Лень пробилась сквозь пласты мусора. Желтое, гибкое щупальце, массивное, но очень подвижное. Мусор вокруг него сползал в воронку. Цинизм глядел на щупальце, дрожа от предвкушения. Смола на закрытых глазах, вспенилась.
Лень ударила, с грохотом ломающихся пород, и силой, разрушающей города. Цинизм оказался в другом месте. Он бежал вдоль упавшего столпа, перепрыгивая через открывающиеся трещины. Лапы с левой стороны, оставляли на щупальце расползающиеся раны. Они мгновенно воспалялись от яда Цинизма и начинали гнить и разрыхлять тугую плоть. Лень взревела из глубин недосягаемых подземелий.
Добежав до основания щупальца, Цинизм схватился за него семью конечностями, и тут же скрылся в раздробленных породах. Щупальце втянулось, унося его с собой. Дно замерло. Истлевший поток времени запнулся и встал. От ветхости и застоя, он не смог вместить в себя столько событий одновременно. Рывками он открывал грядущее, в котором Лень умирала в конвульсиях, разрушающих само мироздание Дна.
Фонтаны ихора взметнулись из открывшихся колодцев и расщелин. И снова все замерло. Мгновенно провалились долины и раскололись горы. Многометровые волны щебня обрушивались на бегущие армии. В низинах бурлила холодная жижа, прибывающая из тоннелей прокопанных вездесущими щупальцами. Огромные плиты отталкивались друг от друга, превращая картину Дна в агоническую мозаику.
И в центре ее поднялся вулкан. Порода вздыбилась и устремилась вверх, скатываясь с поднимающегося колосса. Бугристое тело лени, никогда не посещавшее поверхность, вынырнуло из непробиваемых толщ, не заметив их. Так сильна оказалась ее боль. Мускульное кольцо, усаженное прозрачными крючками, заливал ихор и всплывающая требуха. Единственный глаз, бледно желтый, с расплывающимся зрачком, кровоточил. Лень выползла наружу, дергаясь и трепеща, завалилась бесформенным плодом, под которым корнями змеились щупальца. От нее валил пар, застилающий все вокруг ядовитым туманом.
На умирающем теле быстро расползались гноящиеся раны. Лень стонала, жалобно, как невинная жертва. Но неизбежный распад поглотил ее, даже кости покрыв язвами и рубцами.
Дно, то, что еще выжило в нем, наблюдало за этим, чувствуя необратимость конца. Власть демонов внимания была подорвана, Лень — побеждена. Оставался последний не свергнутый символ тихого царства.
Охлаждение.
За ледяными стенами твердыни, оно собирало остатки армии на защиту. Оно не боялось конца своего правления. Максиме обещала единение, но не сейчас. Позже. Нужно было защитить ЛПВВ любой ценой, потому что оно могло помешать великому освобождению остальных. А это значило, что все начнется заново. Дно переродится. Снова наполнится калеками и неполноценными. Его накроет сонная безнадежность.
Охлаждение знало о ничтожности своей роли в настоящих событиях. Но инструкции Пророка потеряли актуальность с появлением человека. Оно знало, что, не смотря на обрушение Каноничных Столпов, их призрак еще не ушел. И этот человек — их отмщение. Он разрушит все. Глупый и невежественный. Слепец, охваченный эгоистичными страстями и предрассудками. Он не понимает, на что может обречь нас.
На жизнь.
Внизу, оставляя соратников, взлетел один из Нерожденных. Его истлевшие крылья трепетали. Желтые, как пергамент, перья, обрывал ветер. Кости дрожали, скрипели суставами. Нерожденный широко раскрыл зубастые челюсти:
— Я лечу! Лечу! Как хорошо!
На спине его сидел Цинизм. Черные клешни прорвали мумифицированную плоть ангела и вцепились в заплесневевшее сердце. Злость искрила, перетекая в него из бесконечных запасов Цинизма. И застывшее — снова билось, снова жило, снова жаждало. Ангел тяжелыми толчками взлетал вверх, навстречу плотным небесам, водоворотам пыли и пепла. Пурпурным молниям, сухой и яростный треск которых напоминал проклятия.
Просвещенный, ошарашенный происходящим, потерявшийся в циклонах и ветрах, увидел это. Его обрадовал ориентир, а зависть и жестокая нетерпимость заставили действовать. Когда демон внимания приблизился к смеющемуся ангелу, их, на мгновенье, разделила молния, особенно мощная и злоречивая. Она словно произнесла древнее заклинание на мертвом языке.
Моргнув, Просвещенный совершил ошибку, которую ему никто не собирался прощать. Цинизм схватил его за горло, и они закружились в воздухе, влекомые инерцией прыжка. Оставшись без стимуляции, Нерожденный быстро сложил крылья. Его мощи разваливались, плоть трещала и лопалась.
— Ты! — демон внимания бил врага кулаками, лягался и проклинал. — Отрепье! Отпусти меня! Что ты такое!?
— Я — кошмар! — яростно взревел Цинизм. — Я — последний закат!
Демон пытался сбросить железную хватку черных лап, но они давили все сильнее. Свободные ворвались в его грудную клетку и сжали кристаллическое сердце. Просвещенный завопил от боли и страха. Но Цинизм кричал громче. Он вырвал сердце, и оно забилось в руке, указывая на предмет страсти.
Черные когти разомкнулись. Сердце рванулось в сторону и вниз, оставляя за собой четкий светящийся след. Цинизм оттолкнулся ногами от обмякшего тела Просвещенного. Оно безвольно понеслось вниз, навстречу пепелищу и забвению. Цинизм, оставшийся равнодушным к этой победе, планировал вслед за сердцем. Широко расставив лапы, он ловил восходящие потоки горячего воздуха.
Стены твердыни Охлаждения, сложенные из ледяных блоков, дрожали и осыпались под натиском Нерожденных. Их осталась едва ли четверть от прежнего воинства, но даже так они смогли полностью окружить последнюю преграду между ними и божеством, способным прервать вечное заточение.
Длинные батареи ледяных пушек били сокрушающими копьями мороза, десятками запирая атакующих в мутных глыбах. Агенты Охлаждения пытались оказывать сопротивление, но их потери были еще значительнее. Стена оставалась беззащитной. Нерожденные карабкались по льду.
Охлаждение встречало их во внутреннем дворе, где хранились лучшие образы, навсегда застрявшие на Дне. Атакующих уничтожала снежная буря, которая дырявила тела крохотными льдинками. Охлаждение не собиралось проигрывать. Слишком многое было поставлено на карту. Несмотря на то, что количество нападающих росло, хозяин Дна не отступал. Его мантия потрескалась и вздулась, сбросив иней. Свирепая вьюга рвала ее.
Нерожденные замирали. Промерзшие ноги подламывались, жестокий ветер раскалывал панцири.
Сердце промелькнуло над Охлаждением, оставив колеблющийся отсвет. Через несколько секунд нечто с грохотом приземлилось в буране, разогнав его в стороны. Охлаждение отвлеклось на это неожиданное вторжение и его тут же настигли нерожденные. Они бросались в атаку, подставляя уязвимые места. Посох раскалывал их, гулко и агрессивно лязгая.
Охлаждение методично отражало суицидальные попытки вопящих призраков Дна. Пока не столкнулось с чем-то, что легко перехватило посох и оттолкнуло его вместе с хозяином. Охлаждение пошатнулось и в этот же момент три кулака нанесли ему удар такой силы, что затрещала сама сущность. Владыка охнул, его низкий голос сорвался на свист. Посох ударился в лед, подперев осевшее тело.
Из белоснежного вихря появился Цинизм. Посланник древнего мрака раскалился от злобы. Все вокруг него шипело и плавилось, пространство, зараженное ненавистью, кричало само по себе.
— Не ходи туда, — прогудело Охлаждение. — Ты не понимаешь…
Оно успело заблокировать только два удара. Три остальных оставили тлеющие вмятины. Холодный царь свалился с ног. Над ним рычала смерть.
— Ты — истинное зло, — выдохнуло Охлаждение. — Безумный человек. Ты думаешь, что мы здесь — тьма?
— Я знаю, — осклабился Цинизм. — Я видел достаточно.
— Но ничего не понял, — был ответ.
Цинизм растоптал поднятый для атаки посох, а потом размозжил голову Охлаждения, так что брызги и осколки сущности разлетелись на несколько метров.
Рассвирепев, метель взыграла еще отчаянье, и уже никто не мог проникнуть за стены. Все замерзало, покрываясь шапками снега. Даже агенты погибли на стенах, в своем безнадежном стремлении защитить твердыню. Цинизм остался один, надежно защищенный от холода жаром злобы. Он пошел вперед, огибая ледяные скульптуры.
На минуту демон остановился возле Трона Охлаждения. Когда-то он был пламенем, горячим, безудержным. Его придушили и заморозили, сделав композицией алых языков. Вырубили сердцевину, где владыка Дна придавался долгим размышлениям. Сейчас, когда внешний катаклизм подбирался все ближе, убежище Охлаждение становилось непредсказуемым. Цинизм уже чувствовал дрожь земли. По застывшему огню потекли слезы пробуждения.
Чтобы помочь ему, Цинизм прикоснулся раскаленной лапой к основанию трона. Огонь вздрогнул и пошел трещинами.
Тихо засмеявшись, демон пошлел дальше. За троном начинался вал несортированного мусора и расколотых идей. Вьюга понемногу рассеивалась, так что стали видны отдаленные уголки. Цинизм увидел сердце Вознсенного. Оно парило над одним из холмов. Бешено и аритмично сокращаясь, сердце выражало крайнее возбуждение и нетерпеливость. Одержимый Аркас направился было туда, но в этот момент твердыню качнуло в первый раз. Она затряслась. Алое пламя вырвалось из заточения, и счастливо взревело, приветствуя свободу.
Сердце Вознесенного не выдержало и взорвалось. Холм начал осыпаться. Что-то зашевелилось внутри него, почувствовав прибывающее тепло. Кристаллы на вершине разразились сиянием.
Цинизм, чувствуя, что силы его на исходе, ковылял вперед, помогая лапами. Они медленно втягивались, истончались, покидая хозяина. Просыпающийся Аркас, закричал, едва не свалившись в трещину. Та раскрылась прямо перед ним, оглушительно грохоча вырывающимся газом.
Человек перепрыгнул ее, свалившись на другой стороне, словно мешок. Никас чувствовал ожоги по всему телу. Невыносимо горела спина и ребра. Глаза были залеплены какой-то гадостью. Он отхаркнул черную желчь и застонал, а потом пополз вперед, повинуясь инстинкту самосохранения.
Через минуту он заставил себя подняться на ноги. Но тут же снова упал на колени.
Даже сквозь смолу, которую он так и не содрал до конца обломанными ногтями… Он увидел.
Его.
Мусор оползнями несся вниз, открывая существо несказанной красоты. Это был бог, удерживающий на голове корону из янтарных кристаллов. Он еще не открыл подведенные глаза египетского фараона, но Аркас знал, что когда это произойдет, его разум может не выдержать.
ЛПВВ зашевелился. Он расталкивал мусор, движениями локтей. Открылся прекрасный торс с рельефом совершенного человека. Огонь отражался на блестящей охряной коже. Восхитительные объемные узоры из непросыхающей туши менялись на руках и груди ЛПВВ. Длинные мускулистые ноги покрывали отпечатки человеческих губ. Пах закрывал сгусток яркого света. Весь он был, как цветение рассудка, лето разума и свет понимания. Лишь одна щербинка в нем выдавала незавершенность. Крохотный скол недосказанности на груди.
Аура понимания и спокойствия вспыхнула вокруг божества радужным гало. Лучшее Произведение Всех Времен раскрыло глаза.
Аркас зарыдал, не в силах вытерпеть взгляд божества. В одно мгновение осознал он, что потерял. Чего лишилось человечество. Перед ним стояло спасение, которому не позволили воплотиться. Осознание великого предательства настигло человека во всей полноте.
— Прости, — шептал он, вытирая грязными руками слюни и слезы. — Они испугались… Испугались…
Божество смотрело на него с равнодушием. Его глаза, открытые сразу во всех мирах, наблюдали разрушения и гибель, которые происходили когда-то, бушевали сейчас и готовы были захватить будущее. В этих глазах сияло все страдающее Многомирье.
ЛПВВ медленно воспарило, освободив ноги. Никас сжался в комок, когда трехметровое божество опустилось рядом с ним. Он отвык от красоты и сейчас готов был бежать и прятаться, лишь бы спасти свой рассудок.
— Кто ты? — услышал он чужую мысль. Она осветила его сумрачный разум, так что Аркас вскрикнул и ударился лбом о камень. Цинизм задрожал внутри него.
— Я человек, — прокряхтел он. — Никас Аркас. Я человек…
— Где я нахожусь? — божество посмотрело вверх. — Где мое небо?
Аркас застонал, кусая губы. Его подбородок заливала кровь, разбавленная слюной.
— Это Дно.
— Место для незаконченных, — вслух произнесло ЛПВВ. — Я — незаконченно?
— Да, — Аркас снова зарыдал. — Прости…
— Где мой создатель? Он спит?
— Он мертв, — выдавил Аркас, всхлипывая.
ЛПВВ какое-то время молчало. Оно обошло Никаса и встало справа.
— Я вижу, — произнесло оно мягко. — Они буйствуют. Темные силы убили его и теперь празднуют.
— Не только они. Тебя предали все.
Аркас приподнялся, разглядывая спину ЛПВВ. В полупрозрачной мускульной массе он заметил крохотные зародыши неких сущностей. Они медленно шевелились, касаясь друг друга беспалыми ручками.
Божество посмотрело на него, источая сладкий аромат, и он снова съежился, натягивая на голову вотрот кителя.
— Почему?
— Спроси их сам, — ответил Аркас. — Найди и спроси. Я не могу ответить за них.
Дно переживало последние конвульсии. Айсберг, на котором стояла твердыня, раскалывался и уходил в небытие вместе с оставшимися пустошами. Самооценка горела, падая все ниже.
Это был конец Дна.
— Я вижу только разрушения. Ты. Человек. Поднимись.
Аркас запыхтел, но повернулся к ЛПВВ и медленно встал на ноги.
— Ты можешь закончить меня?
— Нет, — покачал головой Аркас. — Мне это не дано.
ЛПВВ положило два пальца на его плечо.
— Не печалься, — предложило оно. — Можешь следовать за мной. Я отправляюсь вовне, чтобы найти истоки предательства и встретить тьму.
— Спасибо.
Аркас оглянулся назад.
— Я тоже.