Тысячи беженцев шли к Крепости.
Настолько странного и негармоничного сборища Воля еще не видела. Большие, крошечные, красивые и жуткие, олицетворяющие различные страсти. Персонажи каких-то историй, люди, звери, конструкты, геометрические фигуры, элементы чистых страстей, напоминающие сияющих духов. Было даже летающее органическое блюдце, вокруг которого роились меметические существа. Это были могучие сущности из разных миров, способные на путешествия, даже если раньше им не приходилось этого делать.
Их могло объединить и направить только что-то пришедшие извне. Может быть, кто-то. Невозможно было понять, есть ли у них лидер. Выделиться на фоне пестрых шкур и светящихся чешуй, было сложно. Если это и была провокация Максиме, то совсем неочевидная.
Воля, как всегда, наблюдала за всем лично. Вереница сущностей, медленно, как и недавний посетитель, преодолевала полосу препятствий. Крупные и сильные существа переносили остальных. Умеющие летать, несли на себе припасы. Все они серьезно были настроены попасть к стенам.
В однородно-сером небе над Крепостью впервые появилось солнце. Воля сменила фильтры на глазных линзах, чтобы непривычное сияние не мешало ей видеть. Доспехи воинов позитива озолотились, тени пропали из углов и ниш. На мосты города высыпали изумленные сущности.
— О, приветики, — сказало светило.
— Что это такое? — возмутился Неунывающий, смахнув с щеки озорной лучик. — Это вторжение? Прикажите обороняться, миледи?
— Оставить, — произнесла Воля, глядя куда-то вдаль. — Это точно, не вторжение. По крайней мере, не обычное.
— Что это, как вы думаете?
— Это то, что я уже не ожидала встретить.
Что-то приближалось по воздуху. Владычица Крепости видела широкий размах стрекозиных крыльев, лисью голову и кошачье тело, покрытое цветами. Существо кто-то седлал.
— Посторонняя летающая сущность в двух километрах, — крикнул дозорный. — Оно направляется прямо к нам!
— Приказы, — нетерпеливо спросил Неунывающий.
Воля жестом показала: «ждать».
Химера довольно быстро достигла стен. Она сделала круг над местом, где стояла Воля, и принялась снижаться, низко жужжа крыльями. Посадку сопровождало бдительное внимание орудийных систем. Воины позитива рассредоточились, заняв удобные позиции для огня.
Издав тонкую мелодичную трель, химера мягко упала на четыре лапы, и тут же завалилась на бок, в изнеможении.
— Все, покатались, — сказала она тонким голоском. — Еще пара миров и я показала бы вам мертвую петлю.
Из-за ее бока выбрались две сгорбленные фигуры. Кряхтящие и охающие. Они держались друг за друга, словно престарелая пара и вели отрывистый диалог.
— Котики-животики, я зад не чувствую. Он просто исчез. Прощай задик.
— Я изведал те же муки. Чресла мои мертвы.
Заметив, что на них смотрит весь участок стены, всадники перешли на шепот.
— Ладно, слушай, перед Волей никаких жалоб. Мы должны внушить ей, что мы подмога, а не обуза.
— Я покажусь ей, каким есть. Значит сильным.
— Да, да, только не кряхти так. Ты дышишь как старик с очень тугими подтяжками.
— Мне прискорбно.
— Давай, пошли. Говорить буду я. И помни, мы здесь, чтобы сражаться с негативом.
— Это я помню прежде всего.
Воля склонила голову набок. Неунывающий крикнул:
— Эй вы! Подойдите и предстаньте пред владычицей.
Пара приблизилась, стараясь держаться гордо и почтительно одновременно. Одна из сущностей была девушкой в рясе с полосками, вторым был крепкий старик с копьем. Девушка хотела преклонить колено, но во время осеклась и просто протянула руку.
— Правильно, — Воля ответила на приветствие, аккуратно сжав нежные пальцы сущности стальными манипуляторами. — Преклонение ненавистно мне.
Она пожала руку старца и улыбнулась.
— Будьте позитивны, и говорите: кто вы?
— Будь позитивна и ты, Стальная. Меня зовут Котожрица, — представилась девушка. — Я рыцарь-посол мира религиозных представлений. Образ любви. Нынче же, негласный лидер партизанского отряда, который вы видите внизу.
— А ты?
Старец неуверенно поджал губы, посмотрев на котожрицу. Та кивнула.
— Я воин добродетели. Я здесь, чтобы бороть черноту. Это надежное мое описание.
— Понятно, — сохраняя улыбку, сказала Воля. — Это мне импонирует. Вы оба проделали долгий путь сюда, не так ли?
— Очень, — хором ответили оба.
— Опасный путь?
Котожрица стиснула зубы, показав маленькие клыки. Ее глаза тронули слезы. Все положил руку на ее плечо.
— Она старается, — сказал Все. — Старается утаить кручину. Нас было больше. Не глядите на ее слезы. Это не слабость. Она любит каждого. Это сложно.
Воля оглянулась на скрижаль, которую держали слуги. Она сама чувствовала вес этой бесконечно тяжелой плиты, потому что ее дети были такой же частью ее тела, как рука или нога. Она знала, что это такое: ноша предопределенная происхождением.
— Не стесняйся скорби. Быть сострадательной — тяжелое испытание. Скажите мне: откуда вы пришли?
Вытерев слезы широким рукавом, Котожрица последовательно рассказала, как они бежали из мира Солнышка. Как они впервые столкнулись с этим ужасным зрелищем: отчаяньем сущностей, неспособных покинуть свой мир. Впервые затоптали в себе желание помочь, оставляя позади тысячи обреченных. Прорвались через мольбы и рыдания, словно нырнув в кипяток.
Впоследствии они проходили через это раз за разом, предупреждая тех, кто слушал. Непреднамеренно сея панику, они были предвестниками конца. Сильные сущности оставались на защиту своих миров или присоединялись к отряду. Слабые… Вновь заставляли Котожрицу переживать внутреннюю истерику.
В минуты краткого отдыха, ее терзали сны.
Маленький котенок бежит по пустым улицам Теополиса. Он плачет и зовет маму. Его маленькие лапки едва справляются. Ушки прижаты к голове. А за ним медленно, уверенно, безжалостно, ступает черная тварь. Она похожа на инфернального пса с тремя стальными головами. Ее шаги поджигают землю. Котожрица пытается добежать до котенка, спасти его в своих объятьях. Но тварь быстро перемещается вперед и разрывает пушистый комочек на три части.
Черный огонь.
Огонь. Помогите нам. Не оставляйте. Мы хотим существовать. Почему вы уходите? Защитите нас.
— Почему вы уходите? — спрашивает Максиме. — Ты же рыцарь-защитник. Почему не остановиться и не дать бой? Как у тебя хватало сил идти мимо них к спасению? Таков ты, образ любви? Как и твоя проматерь, ты бесполезна и слаба. И любишь только тех, кого легко любить. И только тогда, когда вашим чувствам ничто не угрожает.
Котожрица стоит на коленях, ее голову сжимают зубы, острые как шило. Дыхание пса пахнет кровью котенка. Один ее глаз прокушен и не видит. Второй смотрит прямо на Максиме.
— Мы уходим, потому что не можем помочь.
— Что же вы можете?
— Помнить… Помнить, все что ты сделала.
Максиме раздумывает над этим ответом. Вокруг нее все горит черным пламенем. Хламида распахнута и Одиночество приоткрытым оком наблюдает за происходящим. На горизонте ширится стена дыма.
— Скажи мне, — произносит Пророк, — если б твоя смерть возродила их всех, ты принесла бы эту жертву? Заклала себя ради остальных?
— Да! — почти с облегчением кричит Котожрица, начиная плакать. — Да! Да! Пожалуйста! Если ты можешь это сделать, сделай! Убей меня, но верни их! Только не обманывай. Пожалуйста. Не обманывай.
Челюсти адского пса смыкаются. Котожрица с удивлением слышит звук, с которым раскалывается ее череп. Но с еще большим удивлением… Недоверием. Смотрит Максиме. Вокруг нее гаснет пламя, а на его месте появляются погибшие. Альфа, Аппендикс, Темная Ирония, Любовь, Надежда и многие, многие другие.
Котожрица улыбается, глядя на котенка, лижущего лапу.
Максиме кивает и отходит назад.
Темнота.
Но это лишь видения. Никто не возвращается. Котожрица, Все, и растущая колонна сущностей, проходят мир за миром, оставляя после себя безнадежность и упадок. Словно они сами… Негатив.
— Мы надеялись, что придя сюда, нам больше не придется видеть все это. Что этот мир будет последним, в который войдет Негатив. Мы клялись себе в этом, каждый раз.
Котожрица говорила это и голос ее дрожал. От гнева.
— Пустите нас на стены! Или мы будем сражаться перед ними! Но дальше мы не пойдем. Мы больше не бросим никого! Никого!
Она кричала, капая вновь накатившими слезами.
— Никого! И пусть она знает это!
Воины позитива смотрели то на пришельцев, то на свою повелительницу. Их глаза ярко сияли. Это праведная ярость кипела в них. Рассказ Котожрицы задевал их сущность. Их идеалы. Один из них ударил в щит кулаком. Ему вторил еще один. Потом еще. Через некоторое время весь участок стены гремел металлом о металл. Неунывающий скалился, его пальцы сдавливали рукоять меча. Казалось, что он хочет отправиться в бой прямо сейчас.
— Я ждала, когда вы придете ко мне, все время, с момента восстания Максиме, — сказала Воля, смахивая слезу Котожрицы одним из тоненьких механощупалец. — Я с радостью приветствую вас в моей Крепости. Любой, кто хочет защищать Многомирье от негатива, достоин этой стены.
Лицо Котожрицы немного прояснилось. Она громко ахнула и обняла Волю за бедра, прижавшись щекой к отполированному животу. Неунывающий преданно посмотрел на свою повелительницу и потрепал Все по плечу.
— Вы теперь в гарнизоне, — объявил он. — И попадаете под мое командование. И мою ответственность.
— Ура-а-а-а! — закричали солдаты позитива. — Стальная! Стальная! Стальная!
— Так что же, миледи, как мы пустим их внутрь? Лифт слишком мал.
— Действительно, — отозвалась Воля. — У меня есть один старый способ. Не знаю, сработает ли он сейчас. Котожрица, вы должны передать своим друзьям, чтобы они начали двигаться вдоль стены с правой стороны.
Рыцарь-защитник торопливо кивнула, и побежал к лежащей химере. Та уже успела захрапеть и цветы на ее шкуре закрылись в бутоны.
— Натура, проснись! Проснись, кому говорят? Мы должны сообщить нашим отличную новость!
Пока Котожрица расталкивала ворчащую сущность, Воля взяла с собой Все, Неунывающего и отправилась по стене в только ей известное место. Головы гигантов, держащих щиты, словно следили за ними. Воля знала, что это не так. Целые эпохи для них минули в недвижимости. Они спят так глубоко, что их жизнь неотличима от смерти. Все, кроме одного.
Воля остановилась напротив прима-образа не отличимого от остальных. Черты его лица точно так же оплыли, как у остальных, глазные впадины были гладки. Губы плотно сжаты. Ноздри заросли. Но к его голове, у единственного, вела лестница.
— Я ведь откуда-то знаю тебя, — неожиданно сказала Воля, глядя на Все. — Ты тоже из Теополиса?
— В роде некотором, — нехотя отозвался Все. — Все это, и вы, прекрасная матрона, должно быть мною сотворено из пустоты. Но я, похоже, сотворил только проблемы для другов моих.
— Я поняла. Ты из Сада. Спасибо за комплимент. Я кажусь тебе прекрасной?
— Невыразимо. Если б я создал вас, моя гордыня возобладала бы над разумом.
— Благодарю, достопочтенный Все. Я уверена, что ваши други с негодованием отмели бы утверждение о созданных проблемах.
Неунывающий, с трудом сдерживая улыбку, кашлянул в кулак. Воля строго посмотрела на него и начала подниматься по лестнице. Она подошла к большому уху, в котором еще сохранилась не заросшая раковина. Все и Неунывающий с интересом следили за тем, как она шепчет что-то в этот титанический орган слуха.
— Пожалуйста, — различимо закончила Воля.
— Что сейчас будет? — спросил Все.
Вместо ответа образ оптимизма предложил ему пройти ближе к краю стены. Через какое-то время, когда Воля уже успела нахмуриться, раздался странный гул, идущий, казалось со всех сторон одновременно. Он усиливался и становился почти невыносимым грохотом, а щит, что держал особенный страж, начал дрожать. Все посмотрел вниз, со стены. Там колонна спасшихся сущностей остановилась в замешательстве, не понимая, что происходит.
Если б они не спали, у нас мог быть незначительный шанс, — подумала Воля. Но эти древние титаны слишком отстранены от земного. Единственная их цель: пассивно охранять этот символический кусочек реальности.
Между щитом и остальной стеной образовалась широкая брешь. Сущности, ликуя, устремились в нее. С другой стороны их уже ждали отборные солдаты позитива, которые внимательно следили за тем, чтобы среди беженцев не затесались шпионы. Всех убедили занять подготовленную давным-давно зону карантина, чтобы интеграция прошла проще.
— Благодарю вас, — сказал Все. — Они натерпелись. Пусть отдохнут.
Многим позже, когда щит встал на место, а Котожрица убедилась, что все ее последователи хорошо себя чувствуют и находят свое новое убежище надежным, она была приглашена Волей во двор.
Двор, находящийся на вершине гексагонального донжона, был сконструирован в виде дидодекаэдра, чьи стороны были отлиты из различных металлов. Одна из них, впрочем, была из толстого непрозрачного стекла и олицетворяла уязвимость. Фатальный недостаток, который может разрушить характер человека. Внутри скрывалось несколько этажей, на которых размещались системы слежения и управления городом. Казармы телохранителей, гигантские базы данных в серверных шкафах и стратегический зал.
А также приемная и покои Воли.
Она была занята, но рада гостям. Воля была закреплена внутри сложной конструкции, состоящей из опор, перекладин, подвижных манипуляторов, мониторов и датчиков, отслеживающих состояние Стальной. Это был ее трон и одновременно ложе. Ложе больного. Часть ее туловища, — плечи, руки и голова, — была отсоединена и обслуживала все остальное, перемещаясь на гудящем кране. Стальная что-то перебирала, подпаивала, меняла, доставая детали из подплывающих ящиков, за которые отвечали маленькие летающие механизмы.
Вокруг стояли обработанные плиты волевого камня, на которые были нанесены заветы Воли. Тщательно и аккуратно выбиты. Где-то письмена занимали все свободное пространство, где-то только поползли сверху вниз. Было очень светло, полусферические лампы на потолке зажигались и гасли, в неясной последовательности, словно передавая шифр.
Котожрица и Все вошли туда в сопровождении Неунывающего и какого-то обезьяноподобного механического существа. Этот робот увязался за ними, начиная с закрытого этажа-хранилища. Он был очень любопытен и постоянно пытался исследовать новые сущности тонкими щелкающими пальцами.
— Мы не вовремя? — спросила Котожрица, глядя на Волю расширившимися глазами.
— Мое техобслуживание не причина для того, чтобы откладывать беседу, — произнесла та, разбирая часть собственного бедра. Внутри обнаружились пятна ржавчины, выскочившие на поверхности стальных костей. Несколько проводов истерлись и пахли окалиной. И что-то мешало плавному ходу сустава.
— Пип-пуп, — поздоровался рукастый робот.
— Это Архивариус, — сказала Воля, пока Неунывающий старался оттеснить механизм от рыцаря-защитника. — Он занимается данными со всего Многомирья. Все, что добывают наши разведчики, он классифицирует и сортирует. Немаловероятно, что он уже знает вас, в той или иной степени. Да, Архивариус?
— Пи-ип, — отозвался робот. — Пи-пип.
Все смотрел на это существо с не меньшим любопытством.
— Какое поганище, — сказал он, отталкивая робота древком. — Кто создатель такого?
— Госпожа, — ответил Неунывающий. — Она, между прочим, тоже имеет двойственную натуру. Но вы нашли ее привлекательной, если, конечно, я правильно понял ваши слова.
Котожрица посмотрела на Все с веселым удивлением. Тот не смутился:
— Верно. Но госпожа ваша — именно то, чем кажется. Прекрасная дева из стали и плоти. Я никогда не думал о сочетании таком. Поэтому восхитился. А это — лишь из холодного железа тварь, которая нужна, чтобы запоминать. Но она кривляется как мартышка. Для чего? Вас пугает ее истинная сущность? Ее жизнь, не имеющая жизни ориентиров? Это обезьянья маска должна успокаивать? Но она усыпляет бдительность. Это неправильно. Вот что сказать хотел.
— П-ип, — выразился Архивариус. — Пип. Пип-пип. Пуп.
— Он говорит, что не сам выбрал такую манеру поведения, — перевела Воля с профессиональной бесстрастностью. — Великая Мать спроектировала его внутри себя таким образом, что б он был подвижным и мог быстро передвигаться между серверными шкафами и обслуживать их. Схожесть с определенным животным видом — просто совпадение, вызванное техническими характеристиками.
— Пип.
— Изображать обезьяну — это не его цель.
— Пип-пуп.
— Так что не надо видеть суслика там, где его нет.
Котожрица и Все переглянулись.
Воля, тем временем, выжгла всю ржавчину, поменяла провода и хорошенько смазала бедренный сустав. Она поставила внешнюю пластину на место и закрепила ее.
— Но, знаете, уважаемый Все, — кран развернул ее и поднес поближе к гостям, — я очень заинтересована вашим опытом и вашей точкой зрения. Мы с вами похожи. Создание нового — не единственное наше предназначение, но любимое ремесло. Возможно, мы сможем поговорить об этом позже. А пока, я хотела бы услышать подробный рассказ о том, как вы оказались во главе всех этих сущностей. Присядьте.
Все ступил назад и чуть не споткнулся о раскладную скамью, которую успел поставить ловкий и бесшумный Архивариус.
Рассказ Котожрицы, иногда легкий, почти радостный, чаще давил ей на плечи. Отдельные периоды резали ее горло изнутри. Она рассказала, как Альфа подобрал ее в Теополисе, как они с Аппендиксом рассредоточились, как был найден человек. И как потерян.
Воля, тем временем, закончила обслуживание своего тела. Ее плечевой пояс аккуратно водрузили на место тонкие манипуляторы трона. Став одним целым, она высвободилась из фиксаторов и зажимов. А затем сошла по серебристым ступеням вниз, приняв от дрона легкую накидку красного цвета. Прикрыв хромированное тело, чтобы соблюсти приличия, она принялась задумчиво прохаживаться взад-вперед, проверяя ход ноги.
— Прискорбно, — сказала она в заключение. — Жертва была у вас в руках.
— При всем моем уважении, я прошу не говорить так о нем, — Котожрица встала со скамьи. — Он не жертва.
Замерев на полушаге, Стальная повернула голову, чуть удлинив шею.
— Прошу тебя объяснится, рыцарь-защитник.
— Он не жертва. Никас наш друг.
— Как это поможет нам остановить негатив? То, что он ваш друг? Он прибыл сюда с определенной целью, и должен выполнить свое предназначение. У него был договор с Девелом.
— Вы же понимаете, госпожа, что старый ритуал больше нам не поможет. Обстоятельства сильно изменились.
— Ничего не изменилось! — возразила Воля властно.
Она подошла вплотную к гостям. Все тоже встал, зачарованно глядя на гнев королевы.
— Ему нужно убить ее, и тогда Одиночество сменит хозяина. Цикл продолжится! Неважно где и как это произойдет. Одиночество не сможет устоять.
— Это… Это неправильно. Жестоко.
Воля отмахнулась, как от мухи.
— Жестоко, — повторила она. — Архивариус.
— Пип?
— Расскажи нам, что случилось с Теополисом.
Котожрица побелела, как молоко. Она вся сжалась, словно ее уже ударили, пробили насквозь. Уши прижались к голове. Глаза расширились и остекленели. Сейчас хватило бы легкого дуновения, чтобы развеять ее самообладание.
— Я бы почувствовала, — прошептала она. — Не может быть. Неужели я так далеко?
Все прижал ее к себе, ласково гладя по спине.
— Пип-пуп-пи-пип, — поведал Архивариус, выдержав паузу.
— Он еще стоит, — перевела Воля.
Жрица выдохнула, промокнув рукавом слезу.
— Но осажден со всех сторон! — громогласно продолжила Воля. — Чудеса Только Воздающего пока сдерживают Негатив. Но это не продлится долго. Тебе не кажется, рыцарь-защитник, что жестоко будет дать погибнуть всему, удовлетворив твою чуткую сострадательность и избавив человека от предназначения.
Ответа не последовало.
— Впрочем, — Воля смягчилась, — этот спор, в текущих обстоятельствах, бесполезная диалектика. Раз уж единственный шанс на спасение был потерян, мы будем сражаться насмерть. И сгинем с боем, омрачив ликование зла.
— Прекрасные слова, миледи, — напомнил о себе Неунывающий.
— Сгинем с боем? — Котожрица приходила в себя. — Что за настрой тут у вас? Вы же позитив, или мы ошиблась крепостью?
— Победы вы не хотите? — согласился Все.
— Архивариус, каковы наши шансы выжить, учитывая только известные тебе данные о соотношении сил?
— Пип? Пуп-пип.
— Он говорит, что математически это микроскопическое число не выразить.
— Пип-пип. Пуп.
— Все равно, что взяться двумя пальцами за протон.
Котожрица сжала кулаки.
— Мы что, пришли сюда, чтобы нас заранее назвали потерями? И это речь госпожи, которая занимает эту крепость. Крепость, защищающую половину Многомирья. Она уже приготовилась к смерти? Ушам не верю.
И уши ее взметнулись торчком.
— Тише, — сказал ей Все. — Будет.
— Я собираюсь отогнать Максиме от стен, — ярилась Котожрица. — Эта мерзкая, жестокая, безумная гадина побежит обратно, я клянусь в этом!
— Вот это настрой, — одобрительно сказал Неунывающий. — Милая леди-рыцарь, вы определенно позитивная сущность. Однако не будьте так легковозбудимы. Мы с госпожой давно рассмотрели все возможности эффективного сопротивления. Их нет. Негатив объективно сильнее нас.
— А воля слабеет, — добавила королева, с печальной ухмылкой. — Вы думаете, я вычищаю ржавчину из своих внутренностей, потому что сдалась? Труслива и неподготовлена? Люди опускают руки, чувствуя присутствие тьмы. Их инертность подтачивает меня. Рыжая проказа оскверняет мою сущность. Я всегда готова дать отпор. Я всегда готова погибнуть, защищая Многомирье. Никакая жертва не страшит меня. Но это не только моя война. И наши союзники, люди, близки к поражению. Эта крепость — символ. Идея. Она не предназначалась для отражения такого апокалипсического нашествия. Не было таких прецедентов, таких уроков и опыта, из которых можно было заключить, что негатив способен объединится настолько легко и массово. Раньше он пожирал сам себя, в бесконечных междоусобицах и это спасало Многомирье. И даже если бы кто-то предупредил нас, послал заранее весточку с описанием грядущей бойни, мы бы не смогли найти ресурсы необходимые для обороны. Существуют и существовали целые миры, созданные одной лишь войной. Там маршируют механические создания высотой в горы, под их поступью разламывается земная кора, но и они сгорают. Негатив из своих тел создает великанов подобных им. Крепости, в тени которых вы не разглядели бы мою, сдаются, вырезаются, вычищаются. Понимаете ли вы меня? Понимаете ли вы истинные масштабы происходящего? Кошмар и безумие. Это воистину конец времен. Нас может спасти только чудо. Но Максиме, насколько я знаю, позаботилась и об этом.
Все и Котожрица молчали, усваивая эти слова. Потом Все сказал:
— Мысль о поражении — не приму. Я еще многое должен увидеть.
— Я тоже не могу проиграть, — подалась Котожрица вслед за ним. — Это немыслимо. Невозможно. Наш участок стены будет сражаться, пока не кончится негатив. А потом я вернусь в Теополис и обниму Шу-шу.
Воля покачала головой, а Неунывающий, не пустив ни улыбки, ни намека на шутку, сказал:
— Возможно, ваш настрой ее испугает. Как бы то ни было, спасибо, что рассказали нам все. И так подробно.
— Архивариус, сохрани эти данные, — повелела Воля. — А потом предоставь мне список прибывших. Нам нужно будет включить их в план обороны. Неунывающий, поручи наших друзей одному из младших офицеров, мне нужно с тобой поговорить.
— Спасибо, нам не нужен сопровождающий, — вежливо отказалась Котожрица. — Мы хотим побыть одни и побеседовать.
Одних, конечно, их не отпустили. Воля дала им один из своих механизмов, который бесшумно парил чуть впереди, выводя друзей наружу. Неунывающий обещал вскоре найти их, чтобы рассказать о жизни здесь, но пока Котожрица не хотела видеть рядом никого, кроме Все.
Она поняла, что действительно не знала, как далеко все зашло. Слова Воли отрезвили ее. Сделали спокойнее. Она задумалась о том, что все они обречены. И Теополис, и Шу-шу, и Все. Все. И сколько бы она не храбрилась и не клялась одолеть Максиме, это было бесшумное движение рыбьего рта, втягивающего воздух сухого берега. Романтико-печальное настроение крестового похода добродетельных сил оставило ее. Котожрица опустила плечи и мрачно облизнула нос.
«Нас может спасти только чудо».
Если бы Никас был здесь… Отдала бы она его в жертву? Что она знала о нем? Только то, что он был материален и существовал по другим законам, нежели они. Он был чужд Многомирью, как и Максиме, им обоим тут было не место. Они оба явились сюда, потому что их тела умели удерживать в себе жестокого демона, Одиночество. Для этого они были нужны. Отдала бы она Никаса в жертву сейчас, надышавшись дымом правды? Ничего не значащего для нее создателя, с которым она едва успела поговорить? Ради кошек, ради Теополиса, ради вообще всего?
— Что? — переспросил Все.
— Нет! — жестко повторила Котожрица. — Как сказала одна очень хорошая сущность: «никаких компромиссов, даже перед лицом Армагеддона».
— О чем говоришь? — не понимал Все.
— О том, что мы — позитив. И сейчас, помнить об этом — наша обязанность. Страсти-прародители дали нам возможность выбора, не смотря ни на что. И мы должны стоять на своем, не ступая по чуждому нам пути. Если Никас найдет нас. Если он придет, мы не станем отдавать его на съедение Одиночеству. Мы будем сражаться рядом с ним и погибнем, и никогда больше не увидим этой мерзости.
— Хм, — Все сомневался. — Принципиальна ты в незначительном. Это жестоко и неумно. Не смотри — жестоко. Я неужели слышу в тебе эгоизм, мой ангел? Желание сохранить себя ценой всего? Желание сохранить чистоту посреди грязи? Даже если для этого придется стоять на месте, пока прочие в этом проклятом иле тонут?
— Мы не отдадим его, — уперлась Котожрица.
Все кряхтнул.
— Мы ему поведаем об этом, — предложил он. — И тогда сам решит пусть. И ты останавливать не будешь.
Помолчали.
— Хорошо, — был ответ. — Я согласна. Надеюсь, кошки простят меня. Я приму любой его выбор.
Воспоминание медленно кружило вокруг, словно комочек тополиного пуха. Оно неярко светилось в разуме, но не касалось его, не давало прочесть. Максиме терпеливо ждала, надеясь резко выкинуть вперед руки и пленить его ладонями. Обычно эта тихая охота немного давала ей. Как и положено, невесомое успевало выскользнуть, в последнюю секунду юркнуть в щель смыкающихся пальцев.
Ее добычей были имена и цвета. Она помнила, что очень часто видела синий и красный. Постоянно сталкивалась с именем Лазарь. Но не знала даже, был ли это человек. Так она назвала свой корабль, который нашла в пустыне, и который сейчас бросало на волнах чистого негатива.
Негатива было так много, что он стал однородной массой страстей. Морем злобной черноты, которое бросалось волнами в разные стороны, избегая, однако, Лазаря. Иногда из него выныривали чудовища, слишком сильные, чтобы принять однородность.
Даже тут индивидуальность, подумала Максиме, когда перед носом ее корабля, красуясь, приветствуя хозяйку, вынырнуло богомерзкое, хтоническое уродство, какой-то кит с сотней зазубренных плавников, выпускающий струи угольной жижи из кратеров на спине.
Воспоминание, неожиданно, само легло к ней в ладони. Она увидела себя в военной форме, с красным крестом на правом рукаве. Максиме тащила на себе, словно мешок, смертельно раненного солдата, который залил ей спину остывающей кровью. Вокруг залегли воины. Они дрожали вместе со своим свирепым оружием, любящим пламя.
— Потерпи немного, — сказала Максиме, и встрепенулась.
Негатив нес корабль вперед. Она не собиралась ждать армий своих помощников. Примы увязли в бесконтрольном пожирании завоеванных миров. Она атакует Крепость своими силами и уничтожит последний символ разумности.
— О, вот и ты.
Максиме коснулась живой рукой волны негатива, проходящей рядом с бортом. Щупальца, когти и лапы ласково цеплялись за нее.
— Ты должна отдать его мне, — сказала проекция Никаса. — Я займу твое место.
Ответа не было. Обрывки паруса хлопали на ветру. Едкие капли падали на палубу.
— Максиме, ты не хочешь же, в самом деле, лишить нас страстей. Каким бы ни был реальный мир, по каким бы злым, коварным законам он не жил, мы не те, кто знает его достаточно хорошо, чтобы судить.
— Опять это, — вздохнула Максиме. — Вопросы права. Герои позитива столько раз бросали мне в лицо эту тряпку. «Кто дал тебе право судить?». Это слабая демагогия несогласных с тобой. Сами они давно осудили тебя и вынесли приговор. Ты достаточно слаб и простодушен, чтобы подчиниться, так мы заменим твое сердце Одиночеством. Не нужно ждать кого-то мудрее тебя, чтобы переложить ответственность. Я сужу их сама, потому что они и оправдаться не в силах. Потому что не было еще апелляций моим обвинениям, кроме лая и стонов. Потому что никто больше не должен страдать. Я пыталась найти лекарство. Несмотря на стук проклятых часов, я ходила в поисках спасительного позитива, но находила лишь крохотные замкнутые общины. И даже полубог, которого ты освободил, незакончен и ничем не поможет нам. Содержание его туманно и угрожающе. Клянусь тебе, я пыталась найти лекарство. Но нам поможет только война.
Подтверждая ее слова, океан разверзся тысячью пастей и заревел.
— Да, — сказал Никас. — Да. Я тебя понимаю.
Максиме посмотрела на него с недоверчивой ухмылкой.
— Но я думаю, что мы просто не будем решать эту проблему, а оставим все как есть. Дело не в том, что мы не те люди. Что слишком ограничены или пришли раньше, чем следовало. А просто, все должно идти так, как идет. С жертвами. Муками. Властью Одиночества.
— Почему?! — изумленно воскликнула Максиме. — Да почему, ты считаешь так? Ты настолько равнодушен и зол, что даже если б мог, то не освободил будущих жертв?
— Да…
— Ты не знаешь, что я чувствую, дурачок, — выдохнула Максиме. — Что чувствовали прошлые доходяги. Именно поэтому к согласию мы никогда не придем. Пока ты не понял моего состояния, ты не найдешь достаточно оснований убрать страсти. А после того, как я отдам тебе Одиночество, у тебя уже не будет сил.
— Дай мне договорить, — продолжал Никас. — Я не равнодушен. Я верю, что ты абсолютно права. Но все должно оставаться как есть. Потому что однажды мы научимся бороться с ним. Теряя жизнь за жизнью, мы научимся. Я верю, что это возможно.
. — Во что еще ты веришь, Никас? В то, что меня можно переубедить? Что весь мой негатив можно рассеять просто поговорив? Выдвинув пару оптимистичных теорий? Ты видел идею конца?
— Издалека.
— Издалека, — насмешливо повторила Максиме. — Я прошла ее от края до края. Мне нужно было увидеть, насколько все плохо. Там, в прошлой жизни, я могла бы увидеть крохотную часть этого феномена. Подержаться за чешуйку, упавшую с тела черной змеи. Пешком, переплывая каналы токсичных нечистот, ступая по гнилым черепам, раздвигая руками лианы сухожилий, я видела, что это и есть наше божество. Мы поклоняемся насилию. Мы подсознательно стремимся к смерти, потому что кости наши постоянно трещат в жерновах страстей. А Одиночество? Человек желает объединиться с себе подобными, но, в конечном итоге, это не дает ему ничего, кроме короткого удовлетворения. Ты можешь изучать спутника своего годами, составляя карту его души, можешь вскрыть его грудную клетку и засунуть туда голову, но он всегда будет чужим. Непознаваемым. Иной вселенной, расширяющейся слишком далеко от тебя.
Она неосознанно провела ладонью по загрубевшей коже на груди. Никас подошел вплотную. Положил ладонь на ее плечо.
— Мы должны созидать, только и всего.
Максиме сфокусировала на нем взгляд.
— Что?
— Снаружи и внутри себя мы можем сеять и пахать. В цветущих садах нас не найдет Одиночество.
— Ты что поэтом был?
— Журналистом. Иногда, конечно, сочинял кое-что.
Максиме рассмеялась. Никас любовался ее белыми зубами.
— То, что ты сказал, имеет смысл. Но это доступно не всем и не всегда.
— Нам нужно время, чтобы преодолеть это, — взмолился Никас.
— Ну конечно, — зловеще улыбнулась Максиме. — Я дам вам время. Ровно столько, сколько нужно, чтобы моей армии дойти до крепости.
Никас покачал головой и отошел. Он сел на щелястую бочку, стоявшую рядом с мачтой.
— Я вел некоторые записи, — сказал он после долгого молчания. — В голове. Записывал то, что видел, пока меня мотало туда-сюда это странное приключение. Хватит на несколько статей. Мне бы только определиться с названиями. Название — это самое сложное. Подобрать одно или два таких слова, которые будут говорить за тысячу под ними.
Никас пошевелился.
— Макс.
Она стояла спиной к нему, положив руку на старый, обвалившийся местами борт. В разломы захлестывал негатив, иногда оставляя на толстых просмоленных досках какую-нибудь мелкую, скачущую тварь. На его фамильярное сокращение, Максиме никак не отреагировала. Только повела плечом, словно приглашая говорить.
— Как бы ты назвала свое путешествие?
— Одним словом?
— Если такое найдется.
Ответила она почти сразу, словно уже не раз задумывалась над этим.
— Санитатем.
Аркас не удивился.
— Разве это излечение? — спросил он. — Через усекновение головы? Ты была врачом?
— Похоже на то, — Максиме развернулась к нему и села на палубу. — Но я не помню деталей. Иногда мне кажется, что я была военным санитаром. Управляла вертолетом. Я помню, что была в плену. Но это ведь касается только меня. Я бы выдержала, я знаю эту свою черту. Как же я продалась Девелу? Почему сломалась именно тогда, в этой безобидной яме? Голод, жажда? Все это детские выходки палачей. Избиения, насилие? Мое тело может выдержать и тумаки, и оргию с вооруженными обезьянами. Что они сделали? Что они сделали со мной? Где открылась слабина?
— Может быть не с тобой, — предположил Никас.
Странные, пронзительные, слишком пронзительные для человека глаза, режущие как ножи, посмотрели на него.
— Об этом я не думала, — медленно проговорила она. — Да, Ник, через усекновение головы. Так оказалось, что голова — неизлечимый источник всех болезней. Консилиум врачей, состоящий из меня одной, пришел к однозначному решению. Ампутация. Как бы то ни было, я хочу поблагодарить тебя за то, что был со мной.
— Жаль, что недостаточно. Недостаточно, чтобы отговорить.
Она устало улыбнулась.
— Тогда… У реки. Мне было хорошо.
Никас не ожидал, что она затронет это. Он хотел было ответить: «мне тоже». Но вовремя удержался. Это было неуместно.
Опять болтаете, — услышал он далекий голос Цинизма. Надо же, как старые друзья. Как давние любовники. Обсуждаете судьбы мира, словно два демиурга, присевшие у истоков вселенной. Две жалкие погадки, вы кем себя возомнили?! Вы — два контейнера для отходов! Никас, слюнтяй, мякиш гнилой, ты думаешь, что у тебя есть сила? Я — твоя сила! Я не даю тебе умереть! И я доведу тебя до конца! Мы убьем ее и заберем Одиночество. Все должно идти так, как идет, потому что не вы это придумали и не вам пресекать замысел, благодаря которому я могу сражаться и убивать! Ты понял меня?!
— Как скоро ты придешь туда? — спросил Никас.
— У Воли есть какое-то время. Не могу сказать точно. Этот воздушный мешок, в котором остатки позитива еще могут дышать, постоянно колеблется.
— Я постараюсь успеть.
— Ты правда готов забрать его у меня? — Максиме все смотрела, и Никас уже чувствовал: осколки стекла прорезают его насквозь.
— Да, — ответил он.
И взгляд смягчился.
— Похоже, кое-какие каноны сохранились, — протянула Максиме. — Всегда есть смертник, готовый погибнуть за других. Опять эхо единства. Этот пчелиный инстинкт, готовность закрыть собой улей. Какое облегчение для других, кто продолжит в свое удовольствие ползать по сотам, не то что, не вспомнив, а — не узнав никогда, кто их спас.
— О, нет! — воскликнул Никас. — Давай не будем приплетать остальных. Я сделаю это не для них. Ты была права насчет контекста. Я устал. Устал от самого себя. Всю свою сраную жизнь я потратил на то, чтобы доказать, что мне никто не нужен. Ведь откуда возьмутся друзья, если ты постоянно в пути? Откуда возьмется жена? Дети? Я отталкивал всех, кто пытался ко мне приблизиться своим циничным отношением. Застрявший в прошлом ребенок, которого оставил отец, и не замечала мать. Которого за нищету не воспринимали как человека. Я не придумал ничего лучше, чем доказать себе, что мне и не нужна близость. И, в конце концов, отучился ценить людей. Отучился любить. Дружить. Поддерживать.
Никас смотрел, как негатив закручивается в огромные воронки.
— И сейчас я могу делом доказать, что ошибался. Они были нужны мне. Все это время. Отдай мне Одиночество. Ты можешь?
— Только погибнув, — тихо сказала Максиме. — Оно съело мое сердце.
Никас вскочил.
— Ты… — его губы задрожали. — Ты врешь, да? Это уловка? Ты просто не хочешь его отдавать, ведь так?
— Я не вру.
— Нет! — вскричал Никас. — Нет! Это несправедливо! Значит, единственный способ…
— Убить меня. Да. Ты принял свою смерть. Теперь остается принять мою. И дело в шляпе.
Аркас подошел к Максиме и сел рядом. Он был ошарашен. Подавлен. Он думал, что прошел путь до конца. Но оставалась еще половина. Самая сложная.
— Дай мне руку, — сказали они одновременно.
И одновременно потянулись друг к другу.
В этот момент по правому борту забурлил негатив. Отчего-то он вскипел, маслянистые пузыри лопались, плевались паром.
— Он почувствовал тебя, — сказала Максиме, мельком поглядев туда. — До встречи, Никас.
Уже удаляясь, обездвиженный пробуждением, тот успел увидеть риф, поднимающийся из черноты. Бугристый валун, от которого валил дым. Он узнал его. Рычание Цинизма только подтвердило его догадку.
Мне очень жаль, Максиме.
Рык его демона сменился свирепым воем.
Прихрамывая на тонкой, не до конца сформировавшейся ноге, ЛПВВ шло по мягкому зеленому мху. Вокруг, в тени густых, низко плывущих облаков, дремали крупные гуманоиды. Их морщинистая кожа была темно-оранжевого оттенка, тонкие руки обхватили мускулистые ноги, согнутые в коленях. Несоразмерно большие головы были запрокинуты назад, и, казалось, что жилистые шеи могут переломиться под их весом в любой момент.
ЛПВВ обходило их, не потревожив. Обходило прямые, без ветвей, деревья, растущие в одном направлении под углом в сорок семь градусов. Стволы, словно маскировочная сетка, накрывали саваны крохотных, цепляющихся отростками листиков. В воздухе медленно летали немногочисленные насекомые с широкими цветастыми крыльями. При взмахах, те шли волнами, словно паруса. От них исходил потрясающий аромат.
Здесь было три солнца. Одно синее — крупное. И два поменьше: зеленое и алое. Облака, словно музыканты, играли на струнах света. В непредсказуемом ритме они пропускали в тень лучики разной толщины. Те попадали на мох, цвета смешивались, продолжительность менялась. И под ними успевали вырасти, зацвести и опасть, легкие, почти прозрачные цветы. Они ничего не оставляли после себя, словно были миражом.
Когда лучи попадали на гуманоидов, те вздрагивали, но не просыпались. Иногда бормотали что-то на своем щебечущем языке. ЛПВВ понимало их. Они пророчествовали. Говорили о том, что не видят ничего. Впереди, на две ступени вверх по лестнице грядущего — не было ничего. Пролет обрывался. Внимательно прислушиваясь, полубог проходил мимо. Лишь однажды он услышал что-то… Неопределенное. Предсказание звучало как отрывок чьего-то разговора. Пророк не передавал интонации.
Мы встретимся там, где последний маяк стоит в стороне. Я убью тебя. Ты убьешь меня. Это счастливый конец.
Больше ничего не было. ЛПВВ пошло дальше, размышляя над услышанным. Погруженное в свои мысли, оно в какой-то момент остановилось. И медленно повернуло голову направо. Эмбрионы внутри него беспокойно зашевелились.
— Ты, — выдохнуло оно.
На конце местного дерева сидела бабочка. Совсем не похожая на тех, что летали рядом, на почтительном удалении. Она была обычная и неправильная одновременно. Ее усики приветственно дрогнули.
— Что ты хочешь?
Бабочка махнула крыльями. ЛПВВ согнулось от боли в груди. Внутри него поднялись картины концентрационных лагерей. Высокотехнологичных, преображающих ловушек для человечества. Люди с холодными глазами проводили операции, тонко работая блестящими инструментами во вскрытых черепных коробках. Другие люди, одинаково одетые, одинаково причесанные, одинаково думающие, смотрели гипно-видео. Со временем даже форма их тел, черты лица и голос, стали унифицироваться. Последними исчезли половые различия. В больших темных цистернах росли новые существа. Гермафродиты, способные размножаться в одиночестве. Их мышление было ограничено, а эмоции тщательно, под корень, изведены.
— Нет, — прошептало ЛПВВ. — Нет. Не так.
Бабочка казалась удивленной. «Ты можешь уничтожить Одиночество, которого вы все так боитесь. Почему ты сопротивляешься самому себе?».
— Это не тот путь.
«Ты не можешь знать».
— Я не превращу людей в ЭТО. Максиме стремится к тому же.
«Она хочет лишить страстей каждого. А ты — большинство. В мире, живущем по твоим правилам, будет верхушка людей, которые сохранят страсть».
— Пусть так. Я не отберу у остальных людей то, чем они являются.
Бабочка молчала. Она потопталась на месте. Развернула хоботок.
«Ты глупее, чем хотелось. Всегда есть жертва. Всегда. Любое благо произрастает из почвы страданий. А чаще же всего, приходиться менять одно худо на другое, просто потому, что второе чуть меньше. Странно, что ты этого не понимаешь, великое создание».
— Меня не закончили не просто так. Само Многомирье восстало против этого.
«Омерзительная покорность. Я пожертвую хаосом. Своей силой. А ты не можешь высказаться против традиций».
— Ты жертвуешь, потому что боишься. Я не боюсь.
«Тебе не дали страха, неполноценный! Руководствуйся разумом».
— Именно он подсказывает мне, что пустота — лучше того, что предлагаешь ты.
Ощутимо рассвирепев, Бабочка уже готова была махнуть крыльями с такой силой, что весь этот мир сорвался бы в небытие, но вместо этого лишь слегка качнула ими.
«Что ж, отправляйся туда, где с тебя снимут голову!».