Никас сидел на краю крепостной стены. Сложив руки на коленях, он смотрел вниз, чуть подавшись вперед. Километровая, откровенная во всем пустота завала его, дразнила, подначивала. Порывы ветра налетали с разных сторон, то отговаривая, то помогая. Ему было достаточно сделать небольшое усилие, напрячь бедра, оттолкнуться руками. Расколотому телу не придется драться с Максиме. Расколотому телу не придется терпеть поражение и видеть смерть друзей. Расколотому телу не придется побеждать!
Вот она. Твоя дверь. Пожарный выход.
Ты ничего никому не должен.
Ведь твой кредитор, у которого были на руках все долговые обязательства — исчез.
Никас качнулся вперед, но тут черная лапа помахала узловатым кривым пальцем перед его носом. И правда, подумал Никас. Он встряхнулся. Подался назад. Соблазнительно, но очень предсказуемо. Человек потер камень, на котором сидел. Потом закинул на край левую ногу, упершись пяткой, и вздохнул, так пронзительно, что самому стало смешно. Печально улыбаясь, он посмотрел направо и увидел Котожрицу. Она стояла в пяти шагах от него и смотрела чуть искоса.
Улыбка мгновенно исчезла. Никас отвернулся и сказал глухим голосом, полным сожаления:
— Привет. Ну как ты?
Рыцарь Любви взглянул на человека узкими зрачками, разрезающими голубовато-зеленую радужку. Она сделала шаг по направлению к нему и остановилась, поглаживая пальцами собственную руку.
— Я… У меня все прекрасно. Я очень быстро восстанавливаюсь. Это свойство любви, восставать из пепла.
— Это хорошо, — с трудом выдавил из себя Никас. — Я рад.
Он замолчал, по-прежнему глядя вниз. Укрепления, лабиринты ловушек и ям, скрыл какой-то маслянистый туман зеленовато-синего цвета. Он поднимался снизу, выдыхаемый тайными подземельями. Теперь казалось, что под стенами тихо дышало спящее море и спокойные волны его, накатывали, словно сны. Изредка в нем что-то мерцало и двигалось, но Никас не мог разглядеть деталей.
Кто-то завозился вплотную к нему. Котожрица села рядышком и свесила ноги вниз.
— Я тоже думала об этом множество раз, — сказала она, опершись на руки и запрокинув голову назад.
— О чем? — мрачно переспросил Никас.
— О том, чтобы уничтожить свое воплощение.
В небе кто-то неодобрительно заворчал.
— Ну и ну, ребятки, — фыркнуло Солнышко, — ну и ну. Это что за разговорчики? Я, конечно, ненавижу вот так встревать в чужой интим, но предупреждаю: если вы двое решите там взяться за руки и сигануть как два подростка под кайфом, я поймаю вас обоих и так потом выпорю, задницы будут сиять ярче, чем я. Это понятно?
Никас буркнул что-то, но слабо улыбнулся.
— Это ты не любишь встревать в чужой интим? — весело воскликнула Котожрица. — Расскажешь это кому-нибудь, кто знает тебя хуже, чем я. Не волнуйся, мы в порядке.
Солнышко сделало следящий жест лучом и вернулось к прежнему занятию: помощи на стене и домогательствам.
— Ты хотела уничтожить свое воплощение? — спросил Никас после долгого молчания. — Почему?
— Потому что, если б я распустила все свои образы, они бы все равно потом собрались в какой-нибудь другой прим. Но это была бы уже не я. И все. Больше никаких воспоминаний.
Никас испытующе смотрел на нее.
— До того как посвятить себя служению Пушистым богам, я сама была главой одного культа. Культа Последней Любви. Там собирались сущности настолько отчаявшиеся найти взаимную привязанность, что они готовы были пойти на сделку с одним… С одной тварью. Это была сущность-синоним одержимости. Выглядела как жадная черная плоть, натянутая на большое сердце, вытесанное из карнеола. Она могла выполнить желание просителя и, пожрав его самое сокровенное, самое оберегаемое пространство внутри, создать призрак истинной любви. Призрак был недолговечен, но ярок. Он выходил к просителю из гудящего сердца. Брал его за руку, и несчастный образ обретал такое счастье, что я… Я в такие момента стояла рядом и плакала от счастья вместе с ним.
Рыцарь любви кошачьим движением смахнул слезу со щеки. Она осталась висеть на кончике безымянного пальца, а потом сорвалась вниз. Никас недолго следил за ее полетом, пока позволяло зрение. А потом спросил:
— И какова была твоя роль во всем этом?
Котожрица скребнула острыми ногтями по камню.
— Как я уже сказала, я организовала культ вокруг этого существа. Его звали Дилиджитис. Он не мог самостоятельно передвигаться и искать жертв. Видишь ли, культ Последней Любви не зря так назывался. Одержимость забирала у образа так много концентрации вместе с его мечтами, что он рассеивался вместе с призраком. Они погибали одновременно. Моя роль. Роль моих культистов. Она заключалось в том, чтобы находить отчаявшихся и приводить к Дилиджитису. Их всегда было достаточно. Ведь не найти еще проще, чем потерять.
Никас начал понимать, к чему она ведет, но не перебивал.
— Я делала это, потому что наслаждалась их счастьем. Видеть, как измученная душа наконец-то обретает давно желаемое, на тот момент было для меня единственным смыслом жизни. Жаль, я не могу описать, как это было прекрасно, как захватывающе, оглушительно… Красиво. А через несколько часов не оставалось ни призрака, ни просителя. Я искренне верила, что помогаю нуждающимся. До того момента, как один из просителей вдруг отказался от ритуала в последний момент. Дилиджитис разозлился, но его недовольство было ничто по сравнению с моим гневом. Я будто обезумела, Никас. Я ревела и сулила образу кары. Я клялась, что он больше никогда не сможет войти в храм Последней Любви. Что он идиот, слабак, ничтожество, неспособное получить желаемое, даже если оно само идет к нему в руки.
Мимо прошагала колонна позитивных рыцарей, которая собиралась занять это участок стены. Никас подождал, пока утихнет громовой лязг сабатонов и сказал:
— Кажется, для тебя катарсис был важнее, чем для самих просителей.
Губы Котожрицы дрожали.
— Я… — Она сжала пальцами щеки. — Да. Я питалась их счастьем. Я сама стала одержима. Мне нужно было видеть, как они раскрываются навстречу судьбе. Образ ушел, оставив меня в дикой фрустрации. Мне было больно, я ощущала жажду, словно вампир, упустивший добычу. Но мне хватило сил не провалиться в это состояние. Я осознала, что не помогала им, а скармливала. Да, скармливала этому существу, получая выход бесконечно приятного тепла, которое ласкало меня.
— Ты сама была одинока? — спросил Никас без осуждения.
— Нет, — покачала головой Котожрица. Слезы сделали ее внешность странной, словно нарисованной. — Вокруг меня всегда кто-то был. Они занимались со мной сексом, кто-то даже говорил, пытался стать другом. Это удалось только Альфе. Но я ценила попытки. Однако, чувство причастности, для меня, оказалось спрятано не в сексуальности, не во внимании. Даже не в силе доверительных бесед. Я постоянно чувствовала, что мне чего-то не хватает. Одиночество бродило вокруг меня, готовое поймать в ловушку, но я пряталась за бесконечными связями. Однажды я, прошедшая через десяток отборных парней, пьяная от страсти, зашла в этот проклятый храм. Неприметный, почти пустой. И там я увидела, как такой же случайный зевака нашел Дилиджитиса. От одного вида произошедшего далее, я кончила несколько раз. Это было великолепно. Я насытилась светом чужой радости. Не знаю, что это: извращение или уродство. И почему именно это так заводило меня. Дилиджитис тоже почувствовал мой отклик. И мы… Договорились. С того момента, я заманила к нему сотни образов. Сотни. О, фантазия.
Позади них раздавались команды и выкрики. Разворачивались пункты боепитания, огромные цистерны со сжатым отрицанием, лежали на устойчивых платформах. Воины руководили строительством дополнительных укреплений и артиллерийских точек. Ширина стены позволяла здесь же тренироваться. Летали странные механизмы Воли, цитирующие тезисы упорства и смелости.
— Здесь становится шумно, — произнес Никас. — Пройдемся?
Котожрица быстро кивнула.
Они встали и пошли по краю щита, а потом пересекли его и спрыгнули на железо надстройки. Стена преображалась на глазах, Воля была настроена использовать все свои ресурсы. Нужно было уходить отсюда, чтобы не попасть ненароком под тяжелую пяту строительной техники.
— Ну как вы? — раздался голос Солнышка. — Нужна помощь?
Оно вовсю принимало участие в подготовке обороны. Сотни рук-лучей поднимали грузы, держали каркасы, убирали мусор и, конечно, шлепали по ягодицам всех, кто имел неосторожность нагнуться.
— Все в порядке, — сказал Никас. — Спасибо.
— Тогда дай-ка мне пятеру, мужик, — протянуло Солнышко игриво.
Никас дал пять сверху, пять снизу, пять из-за спины, и пять через правое колено. Кроме того, двойное пять с прыжком.
— Отлично, — сияющее лицо растянулось в улыбке. — А ты не плачь больше, кошечка, хорошо?
И смахнуло эфемерным пальцем слезу с ее подбородка.
После этого Котожрица и Никас добрались до грузового лифта, который как раз собирался отправиться вниз за новыми полезными тяжестями. Они сели в центре платформы на куске какой-то не пригодившейся трубы.
— Так что было дальше? — спросил Никас.
— Я ушла из храма, и долгое время истязала себя, — надтреснутым голосом проговорила леди-рыцарь. — В наказание. Упала на самое дно. Никогда я не позволяла еще так над собой издеваться. Я… Прошла через такие гадости. Однажды я отдалась банде негативных тварей. Во мне прорезали отверстия для членов. Из ран текла кровь, смешанная с семенем.
Никас приподнял бровь, но ничего не сказал.
— А потом, валяясь в луже нечистот, как утопшая крыса, я вдруг услышала своим притупленным восприятием какое-то хныканье. Я поползла к нему, скрипя зубами от боли, потому что его беспомощность, отчаянье и страх беспокоили меня сильнее, чем раны. Это был котенок, еще не научившийся есть самостоятельно, почти младенец. У него совсем заплыли глазки. Шерстка слежалась от грязи. Хвостик кто-то откусил. Это была Шу-Шу. Я выходила ее как родного ребенка. Заботясь о ней, я преображалась. Исцелялась. Забота стала моим щитом от прошлого. И от одиночества.
— Значит, ты не всегда выглядела так?
— Нет, раньше, я была похожа на черноволосую бледную госпожу, — улыбнулась Котожрица. — Кошки изменили во мне все. В том числе и внешность. Я так рада, что нашла их.
Они помолчали, наблюдая за тем, как уходят вверх башни города. Лифт мягко гудел и подрагивал. Никас положил ладонь на хрупкое плечо сущности. Пальцы ощутили дрожь и нарастающее тепло. Котожрица коротко взглянула на него и несмело улыбнулась.
— Что скажешь? — спросила она. — Так себе история, да? Особенно по сравнению с тем, что сейчас чувствуешь ты. Мой случай гораздо проще. Но я так хочу тебе помочь. Сделать хоть что-то. Позволь мне позаботится о тебе. Я могу доставить удовольствие. Только не закрывайся, не уходи. Прошу.
Аркас убрал руку с плеча. Котожрица испуганно посмотрела на человека. И тут он мягко поцеловал ее, коснувшись носом щеки. Он ощутил аромат чистоты и свежести, шелковую гладкость губ, приветливое тепло, страстное сдавливание. Ласковые пальцы легли на основание челюсти Никаса, а потом скользнули вверх, взъерошив волосы на затылке. Котожрица чуть прикусила нижнюю губу журналиста, поцеловала заросший подбородок, и, склонив голову вправо, коснулась губами шеи. Никас шумно выдохнул и зарычал.
Он взял ее за талию, чувствуя пульсацию страсти, простукивающую обоих, словно горячий молоточек, бьющий в голову, сердце и пах. Прошелся пальцами по шелковой мантии вверх и вниз, наслаждаясь жаром, проходящим сквозь ее ребра.
Котожрица повернулась к нему спиной, прижалась, поймала правую руку Никаса и положила себе на грудь. Тот инстинктивно сжал, зарывшись носом в ароматные волосы, и услышал тонкий протяжный стон. Этот искренний звук пойманной добычи, распалил его еще сильнее. Черный коготь зацепил ворот рясы. Послышался треск разрываемой ткани.
— Прямо здесь? — спросила Котожрица, со смесью страха и желания. — И это существо тоже будет участвовать?
— Да. Нет.
Цинизм только помог освободить рыцаря любви от одежды. Коготь до конца распорол рясу на спине, и та легко скользнула с обеих сторон, словно сброшенная вторая кожа. Затем, чудовище со смешком скрылось внутри человека. Никас прижал ладонь к горячему атласу кожи на пояснице и подтолкнул вперед. Котожрица послушно встала на четвереньки, прогнув спину. Ее волосы закрыли раскрасневшееся лицо, касаясь платформы серебристыми кончиками. Ряса под коленями смягчала прикосновение холодного металла. Сущность дрожала от предвкушения.
Позади нее Никас силой мысли сорвал с себя защитный костюм и тот унесся до поры, став бесплотными мыслями. Человек заворожено смотрел на то, что рыцарь показывала и отдавала ему. И он не собирался отказываться. Не потому, что его терзала похоть. Он понимал, что разрядка нужна им обоим. Дело было не только в заботе или особых чувствах. Но всего лишь: перед лицом близкой смерти, все что остается, это жить. Жить.
Он поцеловал ее упругие ягодицы и прошелся языком по крестцу, от чего Котожрица впала в эротическое исступление. Она дышала, высунув язык, и чуть покачивала тазом.
— Сделай это, — простонала она из-под рассыпавшихся волос. — Умоляю. Быстрее.
И правда. Лифт скоро достигнет земли. Вид человека, развращающего образ Любви, может немного покоробить рабочих и солдат.
Никас вошел.
Котожрица сладострастно вскрикнула, потом завыла, когда он начал двигаться. Она вся отдавалась этому процессу, стремясь навстречу толчкам, и скоро они оба уже рычали, стонали и выдыхали страх, отчаянье и усталость. Солнышко наверняка наблюдало, наблюдали случайные сущности в окнах башен, механизмы, летающие вокруг. Но им было все равно. В этот момент они любили только себя и друг друга, думали только о себе и друг друге, между их плотью, реальной и фантастической уже не было разницы. Разряды страсти и любви щелкали и трещали между нижней частью живота Никаса и попкой рыцаря.
Она кончила на секунду раньше, потом Никас в истоме отвалился от нее, словно теряя сознание. Усевшись на металл, он почти сразу вернул свой костюм, обтянул себя броней, закрыл уязвимое тело. А потом лег на спину и тихо засмеялся. Котожрица лежала на боку, на подмоченной рясе. Она уже не дрожала: ее трясло как при лихорадке. Но через несколько секунд она тоже засмеялась.
Они одновременно поднялись. Рыцарь любви подобрала свою одежду и произнесла критически:
— Да уж.
Никас помог ей соединить рваные края на спине, и они почти сразу схватились, словно пропитанные клеем. Через минуту она уже была как новая. Все такая же чистая, ароматная, цельная.
— Отзывы будут? — спросила Котожрица улыбаясь.
— Финал был предсказуем, — не удержался журналист.
Они оба засмеялись и обнялись. И простояли, сжимая друг друга в объятьях до самого конца. До тех пор пока лифт не остановился в промышленной зоне, где суеты было еще больше. Шагали многотонные погрузчики, ревела подъезжающая техника, бригадиры по очереди ревели в мегафоны.
Котожрица поцеловала Никаса в щеку, и они отступили дуг от друга, а потом пошли прочь, потому что к лифту уже тащили грузы. Забираясь все дальше в город, они шли по улочкам, которые были всего лишь пространством между башнями. Некогда темные, пыльные, пустынные, теперь они были ярко освещены. Здесь тоже трудились рабочие в хромовых униформах. Они устанавливали ловушки, баррикады и стены, закрывая одни проходы и создавая другие.
— Это он, — слышал Никас, проходя мимо. — Это жертва. Ты поможешь нам? Скажи, ты поможешь?!
— Сделаю, все, что смогу, — отвечал Никас. — Знаешь, я почти привык к этому, — сказал он, посмотрев на Котожрицу.
Та вопросительно дернула ухом.
— К тому, как меня называют. Раньше это меня задевало, но теперь, я понимаю, что жертва не только я. Все здесь находятся под сужающимся колпаком обстоятельств. Но я один, кто может что-то сделать. Должен. Хочет.
Он улыбнулся.
— Я хочу спасти вас. Тебя.
Рыцарь улыбнулась в ответ, но неуверенно, затаив грусть в уголках губ.
— Я не уверена, что хочу жить за твой счет. Послушай, это будет звучать как дешевое оправдание, но я понятия не имела, насколько тяжело вам приходится. Альфа был ближе ко всему этому, он был посвящен в тонкости и перед тем как ушел, рассказал мне все. И я хочу сказать, что это отвратительно. Жестоко. Бездушно. Я даже могу сочувствовать Максиме. Возможно, ее подвела собственная стойкость. Ты только представь, каково ей носить это внутри себя так долго. Мне кажется, что она — справедливое наказание. Наше.
— Нет, — сразу же ответил Никас. — Если и есть темные стороны у справедливости, то это коллективная ответственность. Я накопил немного житейской мудрости и часть ее гласит, что нельзя, — слышишь меня? — нельзя обвинять кого-то в желании жить. Это бессмысленно. И средства могут быть самыми разными. Одиночество наша общая беда и мы всегда справлялись вместе. Мы давали вам носителей, а вы нам сладкие сны, фантазии, мечты. И сейчас, я хочу стать тем, кто продолжит это сотрудничество.
Котожрица остановила его, взяв за руку. Потом схватила за ворот костюма двумя пальцами и притянула к своим губам. Они страстно, отрешившись ото всего, целовались, закрыв глаза.
— Я только надеюсь, — прошептала она, согревая дыханием подбородок Аркаса, — что ты не уйдешь не попрощавшись. Я надеюсь, что я смогу жить со всем этим.
— Сможешь, — загрубевшие пальцы прошлись по нежной щеке. — Люби кошек. Они этого заслуживают.
— Ты говоришь как Альфа, — она вдохнула запах его шеи. — По-моему, мы оба хотим вторую серию.
— Определенно.
Они, с трудом сдерживаясь, нашли сумрачный, никем еще не потревоженный переулок, кончавшийся тупиком. Здесь, правда, стояли уже какие-то ящики, и покоилась тренога с вычурным строительным прибором, но они помешать не могли. Хотя Никас и повалил все что мог, когда они с Котожрицей пятились подальше в сумрак, не в силах оторваться друг от друга.
В нише, на теплом кожухе урчащего генератора, сущность попросила человека избавиться от высокотехнологичных штанов с накладками из прочнейших сплавов. Тех, как ни бывало. Котожрица мурлыкнула и покрыла нижнюю часть живота Никаса поцелуями, жгучими, долгими, приносящими вспышки глубочайшего наслаждения. Затем она сделала то, чего он ждал, но не мог даже намекнуть этому светлому существу, чтобы она занялась таким грязным, пошлым и восхитительно приятным делом.
После, она подняла полы рясы и забралась на него сверху. Никас задержал дыхание, предвкушая новый виток удовольствия и все равно не смог остаться молчаливым и сдержанным. Став единым целым, они одновременно застонали. Котожрица положила ладони на его грудь, давая их сердцам общаться через ее чувствительную сущность. Улыбаясь, между гримасами эйфории, она смотрела в глаза Никаса, и тот отвечал ей взаимностью, пока не настало время действовать жестче и активнее.
Разжав пальцы на ее ягодицах, он мягко повлек сущность вниз и положил под себя. Никас не хотел давить на нее своим весом, но рыцарь сама взяла его спину в замок, скрестив лодыжки. Он начал двигаться и они оба снова сошли с ума от остроты и яркости происходящего.
Уже после, сидя плечом к плечу, они смотрели на то, как пятно искусственного света приближается к их убежищу. Рабочие и их техника.
— Ты не жалеешь ни о чем, что осталось там? — спросила Котожрица, поглаживая его руку.
— Где? — спросил Никас, вынырнув из глубины спокойствия, снизошедшего на него.
— В мире, из которого ты пришел.
Человек усмехнулся. Возвращение к этим воспоминаниям уже требовало от него определенных усилий. Он отвык считать себя пришельцем, его лишь беспокоила слабая ностальгия. Или скорее тревога. Надо вернуться. Вернуться. Но куда? И зачем? Теперь здесь его дом. Здесь все значительнее, важнее, в тысячу раз актуальнее, чем все, что происходило с ним там. Он вспомнил мать. Разве что она может по-настоящему обеспокоиться тем, что он больше не говорит с ней по видеосвязи. Она осталась в Греции, потому что там был похоронен отец, и она не могла оставить его могилу. Во время кризиса после гибели группы Никаса, она часто звонила ему, пока не поняла, что отвечает он в лучшем случае раз из десяти. Они договорились, что он будет сам звонить ей в моменты, когда будет чувствовать себя лучше всего. Она была доброй и терпеливой женщиной.
Сколько пройдет времени, прежде чем ее ожидание перерастет в беспокойство? Она наберет его номер, но машинный голос скажет ей, что такого абонента больше не существует.
— Все что там осталось, мне теперь кажется менее реальным, чем ваш мир, — медленно произнес Никас. — Но, да, мне бы хотелось попрощаться с несколькими людьми. Хотя бы дать им знать, что случилось.
— Это возможно, — вдруг сказала Котожрица.
Никас изумленно посмотрел на нее.
— Повтори.
— Я думаю, что могу помочь тебе в этом, — серьезная, как гранитный бюст, проговорила Котожрица.
Воля упала на колени и застонала, сжимая руками живот.
Она почувствовала схватки совсем недавно, но не успела даже выйти из своего зала. Плод, оставленный ЛПВВ, развивался слишком быстро, превратив ее плоский живот в тяжелую выпуклую ношу. И так же быстро он собирался покинуть лоно матери.
Вокруг собрались ее механизмы, но она отогнала их, чувствуя, как нечто прокладывает себе путь внутри, вызывая острую боль и паралич. Она с трудом отползла к своему трону, и замерла, опершись локтями о ступени. Живот спазматически сокращался и растягивался. Что же это такое, думала Воля, скалясь от боли платиновыми зубами. Что это безжалостное существо поселило в мое чрево?
Плод протискивался по родовому каналу, хватаясь пальцами за ее внутренности. Воля Низко выла, напрягая таз, чтобы сократить время пытки. Несколько раз она готова была, словно бы расколоться, но так и не переступила грань. Никогда она еще не ощущала ничего подобного. Даже величайшие из ее детей, никогда не причиняли ей такую боль. И ощущение величия. Воля могла расслышать благодарность плода.
Спасибо тебе. Ты делаешь хорошее дело.
Из ее родового канала показалась маленькая янтарная рука младенца. Она словно потрогала воздух, а потом сжала пухлые пальчики в кулак.
— Пресвятая фантазия, — прохрипела Воля. — Это должно закончиться. Немедленно.
Словно пожалев измученную мать, новорожденный попытался повторить трюк своего отца и переместится в пространстве. Послышался легкий свист разрываемой реальности, и Воля увидела безволосую головку. Еще раз. Стальную вырвало собственной расплавленной сущностью. Сквозь дурноту она пыталась разглядеть черты умиротворенного личика. После третьего скачка, она ударилась затылком о ступени и замерла, не в силах даже согнуться.
В воздухе перед ней парило дитя ЛПВВ. Оно во всем напоминало отца, почти ничего не взяв от матери. Лишь одна деталь: странное черное вкрапление, в центре крохотной груди, которое почти полностью перечеркивало ее. Воля не могла понять, что это такое. Осколок металла? Осколок? Почему?
В этот момент в ее покоях раздался оглушительный хлопок, и рядом с невесомым младенцем, появилось… Оно. Израненное тело заживало, вытекающие соки твердели, дорожки блестящей смолы рассыпались. А на лице, тихо шелестя мрамором, менялась, менялась, менялась маска.
— Ты смог… — с трудом произнесла Воля.
Не дав ей договорить, ЛПВВ схватило плод, и разбил хрупкое тело об пол. Новорожденный разлетелся в пыль, словно сверкающий прах прокатился волной по гладкой поверхности.
— Нет! — закричала Воля, срывая голос. — Зачем? Зачем? Чудовище! Я встану…
Она завозилась, опираясь на руки.
Не обращая на нее внимания, ЛПВВ подняло то единственное, что осталось от его нежной копии. Черный стальной осколок. Медленно, словно опасаясь, оно поднесло его к трещине на груди. А потом аккуратно вставило. Грани сошлись идеально. ЛПВВ окутал бесшумный ореол собственной реальности. Оно пропадало в круговерти событий, непонятных никому, кроме него. Потоки миллиардов судеб омывали его, как весенние ручьи омывают камень.
Воля качалась на непослушных ногах. С усилием она шагнула вперед, отводя назад руку. Лезвие выдвинулось только наполовину и застряло. От усилий хозяйки вытолкнуть его, оно печально заскрипело, но Воля не обратила на это внимание. Охваченная материнским гневом, она выбросила руку вперед и рассекла пустоту. ЛПВВ уже ушло. Воля, не совладав с инерцией, упала на пол и застонала сквозь зубы. А потом покачала головой.
Вскоре она уже с молчаливой решимостью чинила себя на собственном троне. Она будет делать это столько, сколько понадобиться. Неважно как часто ее будут разбивать и калечить.
Воля неискоренима.
Голова Никаса лежала на коленях Котожрицы. С помощью Солнышка, они забрались очень высоко, оставшись вдвоем на белой крыше, которая теснила само небо. Несмотря на высоту, здесь царило почти полное безветрие. Изредка легкий ветерок приподнимал локоны рыцаря и прикасался ко лбу Никаса холодными пальцами.
— Тебе нужно уснуть, но, засыпая, думать о человеке или людях, которых хочешь увидеть, — почти пропела Котожрица.
— Это будет просто сон? — спросил Никас.
— Вы встретитесь во сне. Если они спят, то это будет сновидение. А если бодрствуют, то греза, наваждение. Но это будет именно человек, его разум, а не твоя фантазия.
— Я понял, — Никас потерся затылком о ее колени. — Осталось только заставить себя уснуть.
— Используя силу Пушистых богов, я передам тебе их благословление, — очень серьезно сказала Котожрица. — Благородную сонливость. А теперь сосредоточься на своих любимых, а я напою тебя из кубка дремоты.
Аркас представил мать и Ольгу. Вместе. Как они сидят за столиком летнего кафе. Светит солнце. Официант только что принес два апельсиновых фреша. Они разговаривают о чем-то, прыскают журчащим смехом, словно рассыпая хрусталь. Как это умеют женщины. Они сегодня собираются пойти в кино и по магазинам. А он будет их шофером, притворно вздыхающий, но довольный, что все хорошо, что они вместе, и это время великого счастья закончиться нескоро. Может быть, никогда.
Котожрица массировала его голову странно покалывающими пальцами, что-то мурлыкая. Никасу показалось, что в него действительно вливается баюкающая сила. А потом его рук коснулись мокрые носы. Они благосклонно обнюхали его. Кто-то свалился справа у плеча и принялся урчать, вылизываясь перед сном. Руки стали ватными. Другой призрак улегся в ногах, удобно положив подбородок на человеческое колено. Ноги онемели. Третий устроился на груди и дыхание Никаса замедлилось. Стало глубоким и спокойным.
Затем Котожрица поцеловала его в лоб.
Никас захлопнул дверь кабриолета, снял с себя пиджак, оставшись только в легкой кремовой рубашке, и закинул его на заднее сиденье. Он полной грудью вдохнул нагретый, но еще свежий воздух поздней весны. А потом пошел по красиво выложенной тропинке в сторону кафе. Он с удовольствием разглядывал аккуратно подстриженные кусты, в которых шмыгали разноцветные птички. Декоративные статуи из железных прутьев. Флажки с забавными картинками.
Где-то шумел искусственный водопад. Жужжали шмели. Хлопали теннисные ракетки. Играла музыка, тихая настолько, чтобы не выбиваться из гармонии фоновых звуков.
Аркас медленно, предвкушая встречу, обошел белое с зеленым, здание кафе и вышел на террасу. Он услышал голос матери, которая рассказывала что-то Ольге. У Никаса заколотилось сердце. Он не видел их столик из-за ажурных перегородок, но они находились буквально в десяти метрах. Что он скажет? Как начать эту безумную историю. И, главное, как закончить?
Мама, Оля, простите. Я никогда не вернусь. Я спасаю человечество от негатива. Может на стол забраться, чтоб повнушительнее? А может соврать что-то? Но что? Куда я мог уехать, так, чтоб ни одной весточки? Что я за сын? И друг.
Нет. Как ни безумно это звучит, но я должен сказать правду. Что я попал в место, — он прошел еще одну перегородку, — особое место, из которого не возвращаются. И что там я обрел цель, — еще перегородка, — особую цель, от которой нельзя отказываться. Не печальтесь обо мне, — да сколько же их?! — ведь я делаю это, потому что люблю. Вас. Всех.
— Привет ма… — Никас застыл.
Он мгновенно превратился в собственную восковую фигуру.
— Привет, мой медовый пряничек, — улыбнулась Максиме. — Садись, я уже сделала заказ. Все как ты любишь: огромная чашка сопливого благородства. Я попросила официанта навтыкать побольше соломинок, чтоб ты мог втягивать его в себя как можно быстрее.
Никас молчал, не двигаясь с места.
— Что? — Максиме поправила ворот изящной алой блузки. Та уже отсырела в области груди и покрылась черными пятнами. — Ты сам пришел.
— Нет, — каркнул Никас. — Не может быть.
— Я сама немного озадачена, — женщина выпятила нижнюю губу. — По-моему мы уже все сказали друг другу. Или ты хотел просто напоить меня и развести на быстрячок в кустах? Я видела здесь беседку в глубине черемуховой рощи. Можем пойти туда. Да садись же ты!
Никас не сел, а рухнул на стул.
— Я ведь хотел увидеть мать, — проговорил он тоскливо.
Потом подался вперед и сложил руки на столешнице.
— Похоже, что нет, — Максиме потрогала живые цветы в вазе.
Они отшатнулись от нее, словно действительно были живыми.
Подняв ожесточившийся взгляд, Аркас глядел, как она достает булочку из корзинки, и нюхает, словно пробку от бутылки с дорогим вином.
— Я любила запахи еды, — сказала она с улыбкой. — Могла ничего не есть днями и не страдать от этого, но запах свежего хлеба сводил меня с ума. Муку привозили не часто. Иногда мы грызли сухари неделями. Мне-то ничего, но раненые не могли их раскусить. Приходилось давать им кашу из дробленого хлеба в воде. Но никто не жаловался. Все знали, что в других местах, ближе к фронту еще хуже. Гораздо. Там за эту кашу могли отдать отцовские часы с руки.
— Что это за война? — спросил Никас. — Из какого ты вообще времени?
— Для тебя я в любом случае гость из недалекого прошлого, — булочка была разломлена. — А война… Это была война нищих. Мой вертолет был единственным. Представляешь? Целая страна горит в гражданском конфликте, а раненых перевозит один-единственный вертолет. И тот подарен добрыми дяденьками из-за океана. Смешно. Эти дяденьки подарили его нам в обмен на ресурсы, которые выкачивали из наших земель. А наши лидеры еще и закупали у них оружие. Обе стороны. Это была война абсолютного, всепоглощающего безумия. В ней не было ничего человеческого, потому что воевали те, кому нечего терять, за крохи, не стоящие кровопролития. Ты когда-нибудь видел женщин, раздавленных траками гусеничной техники? А подростков, развешенных на деревьях, потому что они могли держать оружие? Детей, с болезненно раздувшимися животами, роющихся в мусоре, словно крысы. Их внутренности были закупорены пищевой пленкой, которая пахла чем-то съедобным. Они грызли даже консервные банки. Большинство умирало от кишечной непроходимости.
На стол, перед Аркасом, легло широкое блюдо с муляжом курицы, скрученной из жирных, грязных и пахучих целлофановых пакетов. Рядом улыбчивый официант поставил стакан, на треть полный грязной густой водой.
— Приятного аппетита, — пожелал он елейным голосом и удалился.
Аркас медленно смахнул тарелку и стакан на землю.
— И теперь ты перенесла привычную среду обитания сюда, — мрачно проговорил он.
Максиме хихикнула.
— Возможно. Об этом я не задумывалась. Считаешь, что я просто обставляю новое жилище по своему вкусу?
— Я думаю, что ты запуталась в своих целях, и уже не уверена в том, что мотивы твои достаточно серьезны.
Максиме положила половинки булочки на стол, вздохнула, и откинулась на спинку стула.
— Опять ты за свое. Какой-то психоаналитический блеф. Мой ум, несмотря ни на что, упорядочен. Я точно знаю, Никас, что люди не заслуживают страстей. Они используют их во зло.
— Они… — Никас осекся. — Хорошо, давай не будем тратить время на бесполезные споры.
Максиме воспряла и повеселела.
— А чем тогда займемся?
Никас встал, поднял столик, сбрасывая все, что на нем было на пол, и отшвырнул его в сторону. Потом припал на одно колено и протянул женщине руку.
— Я приглашаю вас на танец, мадемуазель. Вы ведь мадемуазель?
— По-моему, да, — задумалась Максиме, улыбаясь до ушей. — Не вижу следов от кольца на пальце. Как и у вас, милсдарь. Вы свободны?
— В такой компании, возможно, что уже и занят.
Максиме расхохоталась.
— Тогда я согласна.
Она приняла его руку, и они оба выпрямились. Никас осторожно прижал ее к себе. В этот раз пятно на груди немного нервировало его. Казалось, Одиночество алчно присматривается к его сердцу. Но потом он отбросил этот страх, ему отвратительна была мысль, что он может как-то задеть своим отношением Максиме.
Та положила обрубок руки на его плечо.
— Странновато, да? Ты когда-нибудь танцевал с девяноста пятью процентами человека?
Аркас усмехнулся и медленно повел ее, кружа, из терассы на зеленый луг. Музыка усилилась для них двоих, а солнце нырнуло к горизонту, чтобы закат нежно разогрел чувства.
— Ты гораздо больший человек, чем я, — сказал Аркас негромко.
— Что? — Максиме положила подбородок на его плечо.
— Я говорю, что никогда еще не был так близко с кем-то настолько сильным. Воля рассказала нам, как ты смогла укротить Одиночество. Это… Слушай, может быть ты и есть символ того, что мы можем с ним справиться, если не будем поддаваться искушению пожалеть себя.
— Подожди, — Максиме сняла белые босоножки и отбросила их. — Мягкая травка, ух!
Никас нетерпеливо притянул ее к себе.
— А я-то думала, что я символ трусости. Нежелания следовать путем героического самопожертвования.
— Позитив просто не знал иного пути.
Максиме фыркнула.
— Нет, знал. Я иду по нему. Вопрос трусости здесь стоит очень остро, как мне кажется. Кто по-настоящему боится делать необходимые вещи? Я или они? Нужно уметь проигрывать, Никас. Они не умеют. Страх заставляет позитив думать, что правы они. Но прав тот, кто сильнее. Это истина, которую невозможно оспорить. Ведь речь идет не о грубой, невежественной силе. Это, помимо прочего, сила морального превосходства. Я стою выше вас, потому что знаю больше. Видела больше. И сделала куда больше.
Никас закрыл глаза.
— Как ты вообще оказалась пилотом спасательного вертолета? Ты ведь возила наркотики.
— До войны, да, — ответила Пророк. — Как-то раз я, в жопу пьяная, шла по улице и увидела девочку рядом со входом в хибару. Малышка просто сидела там, обхватим руками коленки, а из дверей торчали женские ноги. Все в язвах. Я бы не обратила внимания, но что-то мне в этой девочке показалось знакомым. Знаешь, как будто в зеркало посмотрелась. Я зашаталась в ее направлении. В общем, оказалось, что ноги принадлежали ее матери. Приходил папа. Папа требовал деньги на дозу. Они долго ругались в дверях. А потом папа ударил маму. Вот и все.
Вокруг собирались люди. Они стекались со всех сторон, чтобы замереть в удалении, наблюдая за танцем. Никас искал взглядом мать, но — тщетно. Он встретился именно с тем человеком, которого звало сердце.
— Я дала девчонке денег. А потом облевалась и вырубилась. Она накрыла меня какой-то дерюгой. Наутро мы похоронили ее мать. Я ведь жила среди этих людей, думала я. Они — моя плоть и кровь. Многие из них давали мне кров и пищу. И что делаю я? Меня затрясло, почему я стала такой равнодушной? Какое-то время я потратила, чтобы отыскать тех, кто помогал мне, и вернуть долг. А потом грохнула война. У нас и больница-то настоящая была одна на всю столицу. Я пошла туда, чтобы предложить хоть какую-то помощь. Им нужен был пилот. Иностранцы не хотели ехать. Я поняла, что это знак. И вот… Я начала спасать людей. Не как раньше. По-настоящему. Полюбила, почувствовала, что теперь я не одна. Что я кому-то нужна.
Люди вокруг начали меняться. Глубокие тени скрыли их лица, а позы стали сгорбленными. Они подняли руки перед собой, согнув узловатые кисти, словно ждущая стая крыс.
— Это негатив? — спросил Никас. — Зачем ты его привела?
— Он идет сам, — Максиме не отрывалась от его плеча. — Ты все еще не понял? Он идет сам. Присоединяйся к нам, Никас. Ты ведь не герой позитива. Ты не сможешь организовать его так, чтобы составить мне конкуренцию. И ты не хочешь этого. Ты любишь меня.
Никас молчал.
— Мы пойдем вместе, выжигая все, что может болеть, — теплый шепот ласкал мочку уха. — И когда дойдем до конца, станем свободны. И все остальные — тоже.
Шипяще-каркающий хор вторил ей:
— Освободи нас!
В глазах Максиме была мольба. Искренняя просьба одуматься. Аркас почти физически ощущал притяжение между ними. Он не хотел отпускать ее обратно в темноту. Он готов был уничтожить весь негатив вокруг нее, готов был вытянуть ее из любой трясины, готов…
Предать позитив?
— Нет, — с сожалением произнес Никас.
Он ощутил скорбь, такую, словно разбил что-то неповторимое, что никогда больше не возникнет в первозданном виде. Он почти осознал себя неправым. Трусом, готовым терзать других ради беспомощных, затертых идеалов. Но потом за его спиной словно возник Все. Встала Котожрица. Выпрямился Неунывающий. Усмехнулся Альфа. Кивнула Воля. Улыбнулся Ригель.
— Нет, — снова повторил Никас.
Максиме медленно отпустила его, скользнув по щеке пальцами и начала отходить во тьму. Солнце, проведя по земле подолом алого платья, укрылось за горизонтом.
— Но я спасу тебя! — крикнул он неясному силуэту. — Я не отпущу тебя, Максиме! Я одолею негатив!
Тот бросился на него.
Кольцо тошнотворных оборотней начало смыкаться, опрокидывая беседки, снося качели, вытаптывая клумбы, расплескивая озерца. Никас размял плечи и расставил клешни как Шива, ожидая вечного врага. Он был готов к бою и предназначению. Черная масса ударила в него со всех сторон с силой, которая вызвала раскат грома.
— Сильнее, убогие вы переживания, надуманные проблемы, неудачи, которые никто никогда не вспомнит, бейте сильнее! — азартно ревел Никас. — Я знаю вам цену! Вы исчезнете, стоит только проявить силу характера! Вы ничто! Ничто!
Он разрывал их на части, избивая кусками тел прибывающих тварей. Трава сгорала в лужах кислотной крови. Аркас поднимался все выше, на горе булькающей плоти. Она испарялась удушливым туманом, и вскоре ничего не стало видно. Человека накрыла тьма. Он бил, резал и кромсал, пока не понял, что не чувствует сопротивления.
Тогда Никас огляделся и увидел Максиме. Она стояла в пятидесяти метрах от него. Уже в лохмотьях, сгорбившаяся, отчужденная. Рука Одиночества держала рукоять меча, полулежащего на земле.
— Подходи, — услышал Аркас. — Закончим танец.
Он рванулся вперед. И мчался как ветер, желая оказаться вплотную к ней. Ее улыбка была у него почти перед глазами, когда он почувствовал, что падает.
Котожрица, рыча сквозь зубы, держала его за руку. Никас болтался над пропастью, пытаясь прийти в себя.
— Я не могу… — пискнула рыцарь. — Тяжело.
Черная лапа схватилась за край, и Никас подтянулся, перевалившись на крышу. Он тяжело дышал, закрыв лицо ладонями. Котожрица обняла его, прижавшись лбом к груди.
— Я не уследила, — произнесла она извиняющимся тоном. — У тебя была такая блаженная улыбка на лице, словно ты оказался в раю. Я расслабилась. А потом началась фаза какого-то кошмара. Ты вырвался из моих рук и побежал к краю. Я едва успела схватить тебя.
— Прости, — выдохнул Никас. — Кое-что произошло, пока я спал.
— Это она? — догадалась Котожрица. — Она ворвалась в твои видения?
Последовавшая пауза заставила рыцаря поднять голову.
— Она не врывалась?
— Нет, — признался Никас.
Он отнял ладони от лица и сел. Котожрица пыталась поймать его взгляд.
— Ты хотел встретиться с ней?
Никас почувствовал стыд, разочарование и усталость.
— Я хочу помочь ей. Но не понимаю как. Не знаю, что нужно сделать. Если б я понял, как ее переубедить, вы все были бы уже в безопасности.
— Мне кажется, дело не только в этом, — Котожрица облизнула нос, глядя в сторону. — Она очаровала тебя. Ты колеблешься.
— Не говори так.
— Ты можешь встать на ее сторону в самый ответственный момент. Можешь?
Аркас взорвался.
— Я уже говорил, что нет! Потому что…
— Почему? — бесстрастно спросила рыцарь. — Я помню, как мы с тобой встретились. Как ты злился. Ты готов был оставить нас уже тогда.
Она рискнула посмотреть на него. Лицо человека было спокойным. Он смотрел на город, сложив руки за спиной, будто капитан, посетивший главную палубу.
— Что бы ни случилось дальше, — медленно сказал он, — я сделаю все возможное, чтобы спасти всех, кого могу. В том числе и ее. Я был эгоистичен, слишком восприимчив, слишком растерян. Но теперь я понял все. Уроборос дал мне возможность прожить несколько жизней, и я больше не держусь за существование. Я человек средних способностей, люди гораздо лучше меня погибали, жертвуя собой. Я должен умереть, чтобы дать возможность другим творить и дальше. Ведь они могут создать сущность, которая когда-нибудь одолеет Одиночество. Или, хотя бы, не дать такой красавице как ты исчезнуть. Чтобы встать на правильный путь, нужно лишь стремиться к добру. Нужно создать оппозицию негативу. Пусть даже ты будешь совсем один. Вы занимаетесь тем же самым. Поэтому я не предам вас. Ты слышишь меня?
Вместо ответа, Котожрица вскочила и обняла его, вздрагивая от всхлипываний.
— Я вся принадлежу тебе и кошкам, — прошептала она. — Что бы ни случилось дальше.
Никас ласково погладил ее по волосам.
— Кстати, — он вспомнил о чем-то. — Я тут задолжал кое-что Неунывающему. Пойдем, отыщем его.
Подземелья цитадели были настолько глубоки, что сама Воля не могла с уверенностью указать, где их нижняя точка. Ее дети постоянно расширяли и усложняли свое жилище, делая его крайне запутанным. Это был лабиринт лабиринтов, термитник, чья королева была наверху, а не внизу. Его холодные коридоры, ходы и лазейки, были наполнены такой же холодной жизнью. Механизмы взаимодействовали, создавая друг из друга что-то новое, чтобы порадовать мать, строили, разрушали, переделывали, постоянно занимая себя созиданием. Они не знали о своей цели, но Воля хотела увидеть, чего они могут достичь, будучи свободными. Выйдут ли они когда-нибудь, отрицая ее главенство, или всегда будут сидеть там, стремясь к совершенству. И каким оно будет.
К сожалению, теперь они были обречены, как и она. Но еще не знали этого. Они все так же ползали, перекатывались и шагали, создавая движение, такое приятное и обнадеживающее, хоть и непредсказуемое.
Но кое-где, в той самой, мифической нижней точке, все замерло. Там происходило что-то очень странное. На дне воронки, сохранившей следы от резьбы гигантского бура, застоялось отработанное масло, кислота и другие химические жидкости. Механизмы внимательно следили за ней разнообразными окулярами. Складывалось впечатление, что они чего-то ждали, хотя было совершенно непонятно, что интересного может случиться с этой отвратительной смердящей жижей.
Что-то шевельнулось в ней.
Окуляры подались вперед.
Зеленая чешуйчатая лапа медленно поднялась из жижи, словно рука утопленника. Она вцепилась в склон воронки и подтянула за собой остальное тело. Настолько гротескной твари не видели еще в этой цитадели. Раздался гомон машинных голосов и скрип шасси.
Существо ползло по склону, стряхивая с хвоста капли жидкости. Его не атаковали, потому что негативные сенсоры защитников не улавливали в этом чудище зла, несмотря на его вид. Оно преодолело последние метры одним скачком и предстало перед механизмами. Отдаленно напоминающее человека, оно было сильно изуродовано саркомами и разросшимися костями. От него исходил густой запах тины, гниения и смерти. Эта болотная тварь прибыла издалека.
Механизмы, анализируя его, начали прогнозировать, что не стоит оставлять такого заразного чужака в живых. Они навострили тысячи орудийных установок, одновременно сзывая своих братьев по внутренней связи. Огромный механизм, похожий на броненосца, протиснулся через туннель и занес длинные манипуляторы над уродством, посетившим их.
— Нет, — сказало оно приятным женским голосом.
Его грудь затрещала и разделилась напополам, а затем раскрылась, словно створки какой-то спасательной капсулы. Механизмы отступили, сканируя происходящее. Из красного нутра повалил пар, и показалась темнокожая женщина, одетая в военную форму. Она спрыгнула на землю, дружелюбно оглядев встречающих.
Существо позади нее, став чем-то вроде опустевшего скафандра, медленно завалилось назад и упало обратно в воронку. Тяжело скользя и подскакивая на неровностях, оно достигло дна и с шумом погрузилось обратно в жижу.
По цифровой сети механизмов пронесся сигнал, который можно было растолковать как: «чего?»
Женщина улыбнулась белыми ровными зубами:
— Могу я увидеть Волю?
Неунывающий и Все находились в штабе на стене. Позитивный прим выслушивал доклады офицеров и бригадиров, а старец разбирал какой-то мелкий механизм, который он сам добыл охотой. Его за это никто не пожурил, потому что было огромное количество дел поважнее. Все с превеликим любопытством откручивал гайки, снимал уплотнители и вращал пальцем шестеренки. Он так был захвачен изучением искусственной жизни, что не сразу заметил Аркаса и Котожрицу.
— Все, как у тебя дела? — спросила рыцарь. — Что ты…
— Узри же! — воскликнул тот. — Я объединил два начала! Мое и Воли.
И он встал с ящика, на котором сидел. Внутри что-то квохтало и шуршало. С торжественностью, которая воспламенила его глаза, Все сдвинул крышку и показал Котожрице странноватую сущность, напоминающую заводного цыпленка, с вкраплениями живой плоти. Клюв у него был металлический, череп покрывал маленькие лампочки, а вместо крыльев вращались колеса.
— Кудах! — высказался это чудесный гибрид и принялся стучать клювом по древесине, ровно выдерживая ритм.
Полетели мелкие щепки.
— А! — воскликнул Все радостно. — А-ха-ха-ха! Я сотворю новый вид! Сильный и сострадательный в одно время!
Он вдруг сгорбился и тяжело уселся обратно на ящик. Котожрица знала, что Все еще не до конца смирился с тем, что он просто сущность, созданная для определенной цели. Древнему образу было непросто принять это. Его сила была подарком людей, но он не мог пользоваться ей, потому что не принимал своей природы. Котожрица пыталась говорить с ним, но Все отстранялся, полностью погруженный в свои размышления.
Она села на корточки рядом с ним и погладила курочку.
Никас тем временем обошел группу образов, стоящих у стола Неунывающего и протиснулся прямо к его плечу. Тот как раз отчитывал за что-то начальника по снабжению.
— Так не годится! По плану вы должны были загрузить этот участок стены отрицанием давным-давно. А теперь я узнаю, что подъем только начат! Вы думаете, что негатив даст нам время раскачаться?! А, Никас, привет, ты что-то хотел?
— Давай отойдем на минуту, — предложил тот. — Я хочу поговорить. Это важно.
— Конечно, — кивнул Неунывающий. — Я сейчас вернусь, — остальным.
Они вышли через заднюю дверь дота, оказавшись в относительном уединении, среди ящиков и строительных блоков. Никас посмотрел в чистые, голубые глаза прима, согревающие искренностью и добротой, и сказал:
— Прости, я сломал твой меч.
— А, ты об этом, — Неунывающий почесал затылок. Потом похлопал по ножнам, в которых сейчас плотно сидел другой клинок, заметно уступающий в роскоши. — Да я не рассчитывал его потерять. Особенно накануне сражения. Особенно таким образом. Ты понимаешь, о чем я. Простите плохие парни, я буду сражаться ножкой от табуретки, потому что человек сожрал мой меч.
— Да, это звучит ужасно, — усмехнулся Никас. — В любом случае, я хочу исправить то, что натворил.
— Лучше того, что у меня сейчас есть, ты не найдешь, — сухо ответил Неунывающий. — Тот клинок был особенным. Воля выковала его для меня из чистой мотивации и света. Надеюсь, он был не слишком острым на твой вкус.
Никас снова не удержался от улыбки.
— Смешно тебе, да? — осведомился Неунывающий.
— Ладно, ладно, друг, прости, — Никас приобнял его за плечи. — Понимаешь, я могу создавать образы силой мысли. Я научился этому. В пределах разумного, — добавил он, увидев радостное изумление прима. — Я не смогу создать нам армию. Но вот меч. Достойное оружие для тебя.
Светлый воин недоверчиво смотрел на него.
— И что для этого нужно?
— Мои творческие силы, — Никас задумался. — Знаешь, когда я смотрю на тебя, ты сам напоминаешь мне оружие. Закаленное, заточенное, отполированное, верное. А ну, возьми меня за руку.
— Зачем?
— Просто возьми, так я смогу ощутить твою чистоту и крепость рукопожатия.
— Ты в конце не заставишь меня раздеваться, чтоб увидеть мою безупречную ковку?
— Надеюсь, до этого не дойдет, — пообещал Никас.
Неунывающий снял латную перчатку и протянул белую, как свет, пятерню. Аркас закрыл глаза. Он ощутил благородную мощь, доверху наполняющую рыцаря. Его открытость, преданность, силу убеждений. Он бы хотел иметь такое рукопожатие. Не оставляющее у собеседника никаких сомнений в твоей благонадежности.
В сознании Никаса появилось что-то. Набросок, выступивший на бумаге фантазии. Это был длинный, узкий, почти как шпага, отливающий платиной меч. Он был идеально сбалансирован, остер как бритва, но безопасен для хозяина. Он был крепок, надежен, скромен, практичен. Только его гарду, немного загнутую кверху, покрывали голубые, как глаза Неунывающего, самоцветы. Рукоять была снабжена кольцами кастета, чтобы воин мог бить врага по зубам, и не боялся, что клинок выпадет из рук.
А на вершине рукояти грозил всем маленький сжатый кулак — один из многочисленных символов воли.
— Это… — прошептал Неунывающий. — Я и подумать не мог.
Никас открыл глаза, потому что меч засиял в его сознании. И увидел его перед собой. Тот висел в воздухе, издавая тихий звон, словно какой-то волшебный артефакт. Его обрамляла тонкая аура света.
— Возьми его, — сказал Никас, отпуская руку воина. — Теперь он твой.
Неунывающий медленно потянулся к мечу. Тот качнулся в его сторону, словно признавая владельца. Рукоять мягко легла в ладонь прима.
— Он великолепен, — ошеломленно проговорил Неунывающий. — Это же…
— Это ты, — серьезно сказал Никас. — Этот меч такой, каким я тебя вижу. Каким ты, на самом деле и являешься. Я верю, вы оба не будете знать поражений.
— Спасибо, — негромко ответил прим, разглядывая подарок на свету Солнышка. Искры бегали по лезвию, словно хотели сорваться в бой. — Меч, выкованный Волей, был безупречен, но это оружие, созданное на моих глазах человеком, не знает равных. Мы, он и я, не подведем вас.
Аркас молча кивнул. Они сдержанно обнялись и похлопали друг друга по плечам.
— Никас! — донеслось из ворот дота. — Неунывающий!
Показалось взволнованное лицо Котожрицы.
— Ну что там опять? — спросили они в один голос.
— Воля прислала сообщение. Вы срочно должны идти к ней. Похоже, у нас еще один гость.
Эта сущность выглядела в точности, как ее хозяйка, но без злобного ока посреди груди. Когда Никас впервые увидел ее, вбежав в покои Воли, сердце его на мгновенье упало, но потом он понял, что ошибается. Он рукой остановил Неунывающего, обнажившего новый меч. И покачал головой остальным.
— Это не она.
Воля стояла рядом с незнакомкой.
— Я подтверждаю, это не она. Но это и не образ. Впервые вижу нечто подобное. Негатива в ней нет абсолютно, хотя его примеси встречаются во всем, что есть в Многомирье. Я не понимаю, что она такое.
Как Никас за несколько секунд понял, что к чему, он и сам не знал. Наверное, все дело было в том, что привычный толчок: любви, сочувствия и безнадежности не потревожил его, когда он увидел знакомые черты.
Он медленно подошел к двойнику и спросил:
— Кто ты такая?
Лже-Максиме улыбнулась ему. Никас внимательно смотрел на ее форму. Он узнал нашивки одной неспокойной страны, находящейся на таком же неспокойном, но прекрасном континенте. Он понял, что это была за война. И, по красному кресту, понял наверняка, кем была Максиме. Припоминая прошлые обрывки информации, и складывая их воедино, Аркас мысленно составил картину ее прошлого, хотя важнейшей детали все еще недоставало. Он не знал, что ее сломило.
— Я — Совесть, — мягко произнесла гостья. — Отколовшаяся часть души. Меня потеряла женщина, которая известна вам под именем Максиме. Без меня она совершает поступки, которые раньше вызывали у нее гнев.
Часть души? Никас чувствовал внутри себя странное покалывание и холод. Цинизм что-то бормотал, но не мог ясно выразить свое мнение.
— Ты можешь заставить ее вспомнить о принципах? — спросила Воля.
— Могу, — кивнула Совесть. — И сделаю. Я пришла, чтобы омрачить ее торжество. Я не хочу, чтобы в конце она ощутила радость от содеянного. Если это произойдет, вся ее история станет совсем не такой, как задумывалось. А пришла я издалека. Из мест, где было совершено первое преступление против Многомирья.
— Топи Безнадежности, — сразу же сказал Неунывающий. — Ее поход начался с этого. Ничего не скажешь, прогулка достойная уважения. Как тебе это вообще удалось?
— Жертва, — коротко ответила Совесть.
Никас мрачно усмехнулся.
— Еще один хороший образ погиб? — спросил он.
Сущность молча смотрела на него. Потом приблизилась и, не обращая внимания на предостерегающий окрик Котожрицы, погладила по щеке.
— Я чувствую эхо привязанности. Моя заблудшая хозяйка думает о тебе.
— Что именно? — Никас отстранил ее руку.
— Она жалеет о твоей смерти.
Котожрица не выдержала.
— Пусть пожалеет о том, что ждет ее! — крикнула она, подскочив ближе.
Медленно повернувшись, Совесть печально покивала рыцарю:
— Именно этим я и хочу наградить ее. Стыдом.
Появилось ЛПВВ. Все отшатнулись от хлопка и от нового вида полубога. Он сменил цвет на карминовый, маска Девела глубоко вросла в голову, а зародыши идей внутри него, теперь внимательно смотрели на присутствующих черными мышиными глазками. Никасу показалось, что они улыбаются, глядя на него. Криво, недоброжелательно.
Воля хотела напасть, но все эти непроницаемые пуговки разом обратились на нее, и непреклонный образ замер на полушаге, раскрыв рот.
— Оно поможет нам, — тихим голосом произнесло ЛПВВ, указав на Совесть. — Спрячьте это в человеке. И когда он сойдется с врагом, сможет увидеть его слабость.
— Что с тобой произошло? — спросил Никас у ЛПВВ. — Это маска Девела?
«Я оступилось», — услышал он у себя в голове. «В поисках силы для борьбы с Геноцидом, я перешло черту, которую само установило. Теперь я знаю о себе все. Я его отражение. Никас Аркас, я надеюсь, что погибну в схватке с ним. Не приходите ко мне на помощь. Ты слышишь? Не приходите. Клянись мне».
— Клянусь, — вымолвил Никас, не в силах спорить. — Как мне… — начал он устало, — «спрятать» внутри себя Совесть?
— Я стану незначительной частью твоего тела, — услышал он голос Максиме.
Никас коснулся уродливой язвы на голове, который раньше был его ухом. И нащупал хрящ, мочку, раковину. Все было на месте. Невинность же пропала, и никто в зале не мог сказать, что видел, как она исчезла.
— Когда придет время, — вновь услышал человек, потирая новообретенный орган, — я нашепчу тебе правду.