— До свидания, Елена Борисовна, — вежливо попрощался Максимилиан.
Мы сделали несколько шагов, после чего мне в спину прилетел вопрос.
— Да, Машенька… А на каком языке твои братья общаются между собой? На татарском? Я не разобрала.
— На немецком, — ляпнула я первое, что пришло в голову. — Они — казанские немцы. Там, в Казани, большая община, поощряющая культурные традиции далекой родины.
— Ясно… — пробурчала Елена Борисовна.
«Вот же вредная баба! — подумала я. — Все заметила, каждое слово подслушала! Ей бы в разведчики идти. Такой талант пропадает!»
— Вы учились в этой школе? — тихо спросил Максимилиан, беря меня под локоть.
— Да. Работу в холле наверняка сняли за давностью лет, но она действительно там висела. Мне всегда удавались акварели с тушью и цветным карандашом. Одно время я подумывала выучиться на иллюстратора книг, но…
— Но?
— Не прошла по конкурсу на художественный факультет, отнесла документы в библиотечное училище, чтобы год не пропал… Впрочем, это давняя история.
— Вы сможете нарисовать мне план дома? Этой школы искусств?
— Зачем? — нахмурилась я.
— Ночью прогуляюсь, взгляну, не лежит ли где наша собственность. С планом мне будет легче ориентироваться на местности.
— Это же… Вы задумали грабеж! — догадалась я. — Не рассчитывайте, что я буду вам потворствовать! Никакого плана я рисовать не буду! И школу искусств вам грабить запрещаю.
— Ограблю без плана, — пожал плечами он. — Дурное дело — не хитрое.
Я попыталась воззвать к его порядочности. Номер вышел дохлым и разве что развлек пару-тройку прохожих, краем уха услышавших наши препирательства. Подходя к воротам дома, мы разругались вдрызг — вернее ругалась я, а Максимилиан молчал и ухмылялся.
Меня, как слабую женщину, пропустили в душ первой. Вторым пошел Феликс, которого я снабдила мылом, мочалкой и полотенцем. Максимилиан тем временем поставил на плиту кастрюлю с бульоном и попросил меня дать ему какую-нибудь посуду.
— Ну не через край же нам его хлебать, Мария Александровна! — вещал он из комнаты. — Неудобно. Трудно определить, кто сколько съел. Тому, кто кушает последним, приходиться глубоко засовывать голову в кастрюлю…
— И ему глаза щиплет! — отозвалась я, припомнив старый анекдот.
Максимилиан рассмеялся.
— А что это у тебя в кастрюле, Машенька? — поинтересовался вошедший в кухню Жека, укладывая голову мне на плечо. — Вкусно пахнет.
— Макс бульон сварил, — ответила я и дернула плечом.
Жека недовольно отодвинулся и заявил:
— Пахнет-то вкусно, а жрать небось невозможно!
— Мы тебя на обед и не приглашаем! — отрезала я и поставила на стол три суповые тарелки.
Жека что-то прошипел и скрылся в своей комнате. Вслед за ним в коридор притащился цветник. Лиза где-то потеряла бантик, а Розочкин галстук покрывали пятна.
— А мы так хорошо прошлись, — заверезжали они, ухитрившись вдвоем повиснуть на Максимилиане. — Песни попели! Цветочки отнесли!
— Рад за вас, — кивнул Максимилиан. — Да, кстати… Лиза, постирай трусы, если тебе не трудно.
Я посмотрела, как он вытаскивает из кармана джинсов мокрые скомканные трусы, и покраснела. Какие, простите, мысли придут Лизе в голову о нашей прогулке? Ничего целомудренного, я уверена! Вот мерзавец, подставил все-таки…
— А мне что сделать? — надулась Розочка. — Лиза трусы стирает, Машка еду готовит, а я как бедная родственница!
Я поперхнулась от возмущения. Пожалуйста, меня уже зачислили в гарем! Падишах поймал мой негодующий взгляд и ехидно улыбнулся.
— Ты, дорогая, поможешь мне хвост от песка ополоснуть! — сообщил он. — А то мы на пляже валялись в антисанитарных условиях, испачкались хуже некуда.
— Сейчас, — деловито сказала Розочка. — Только галстук сниму.
И умчалась переодеваться.
— Что вы себе позволяете? — зарычала я. — Все эти гнусные намеки на пляж и трусы…
— Между прочим, я говорил только правду, — промурлыкал он. — И еще… Вы обратили внимание на Розочкину реакцию при слове «хвост»? Вот оно, отношение нормальной женщины. Вы не фригидны, Мария Александровна?
— Хам, — коротко ответила я и спряталась в комнату, грохнув дверью.
Барон поднял уши.
— Хам, — повторила я для ясности. — Хам и быдло. Думает только о сексе. В связях неразборчив и циничен по отношению к женскому полу. Не смей с ним дружить, понял? Он хуже Горшкова. Правильно его жена дули крутила. Нет, не правильно. Надо было что похуже показывать!
После этой гневной речи я улеглась на диван и задремала. Разбудил меня телефонный звонок. Экран смартфона отобразил имя «Жанна». Я, толком не проснувшись, поднесла телефон к уху и вздрогнула от вопля:
— Маша! Привет! Поехали на дачу! Отдохнем, сходим на речку, рыбку половим.
При мысли о речке я передернулась и вежливо проговорила:
— Не могу, госпожа Колокольчикова. Дела. Мне надо Игнатову деньги отдать — он мне ноутбук делает.
— Хахаля нового выгулять, — хихикнула Жанна. — Так?
— Какого хахаля? — нахмурилась я.
— Ну не знаю, кто там тебя по больничному саду на руках носит, — промяукала она. — Только Ирка мне вчера звонит и рассказывает: лежу в палате после аппендицита, тоска смертная. Смотрю, говорит, в окно, а там Машку мужик в приемный покой тащит. Здоровый такой, симпатичный. А за ним еще один красавец плетется.
— Ира меня с кем-то перепутала!
— И тебя, и Барона… — хмыкнула Колокольчикова, — Она же немедленно в сад вылезла и проследила, как вы в такси грузились. Ты, часом, не беременна?
— Ирка меня с кем-то перепутала! — с нажимом повторила я. — Ладно, Жанна, меня зовут. Попозже созвонимся, поболтаем.