«…Вы не поверите, друг мой, но когда этот жадный чурбан полез в овраг за змеиным медом, то свалился прямо в эту сладкую пакость. Барахтался и верещал он, не описать, уморительно, и я велел не вытаскивать его. И пока этот дурак не утонул, я хохотал так, что рысак мой дрожал и пританцовывал».
Из письма, чей автор имел странное чувство юмора
Рем молчал.
Он сидел напротив меня, опустив подбородок на столешницу, и безмолвствовал. Глаза его были закрыты. Желтоватое лицо обрюзгло. Прямо перед его носом остывал серый, как волосы самого Рема, окорок. Остывал и покрывался тоненькой пленкой жира. Сухолюд, казалось, не дышал.
Мне становилось страшно.
Чтобы придать себе уверенности, я с фальшивой непринужденностью осмотрелся по сторонам, оценивая сегодняшний вечер трактира «Смеющаяся тень». Несмотря на то, что сегодня должна была быть облава со стороны городской стражи, в зале было не протолкнуться. Было даже веселее, чем обычно: завтра обещала прибыть торговая флотилия Империи Сай, что сулило нашему брату все что угодно, начиная от гарантированного профиля на все тот же пьяный вечер в этом трактире, вплоть до состояния на четыре поколения вперед. Этот священный праздник, впрочем, я на этот раз пропускал, в то время как недалеко от нашего с Ремом столика уже несколько раз срывалось и начиналось заново экстренное собрание мелких карманников. Они яростно и азартно делили доставшиеся им портовые районы, в то время как ордеры на купеческие кварталы и гостиницы уже лежали в карманах элиты.
В самом центре зала сейчас было весело и беззаботно. Там пустели бутыли и не просыхали кружки, сочинялись на ходу эпические саги, полные хвастовства и ереси. Танцевали и пели лучшие демоницы с ангельскими личиками, слышались клятвы и ставки, меняли хозяев кожаные мешочки. Я видел десятки знакомых лиц, видел лица приятные, видел лица полезные, замечал рожи, по которым следовало вдарить как следует или хотя бы ободрать в карты… Но и этого я сегодня не мог себе позволить.
Мне нужно было сохранять максимальную чистоту восприятия, чтобы успеть увернуться от ножа Рема.
— Облава через двадцать минут, господа! — крикнул Каффа в зал. — Двадцать минут! Прошу сохранять бдительность и поглядывать на часы! Стражники в последнее время очень обозлены! Все это помнят?!
В самом плохо освещенном углу за двумя сдвинутыми столиками зловеще перешептывались ассассины. На пять шагов от них пролегала зона карантина, границы которой не нарушали даже мухи. Головорезы по капельке цедили что-то из крохотных наперстков, и жуткими кинжалами вырезали на столешницах некие планы, карты и схематические наброски Хозяин трактира, достойный и преисполненный терпимости Каффа, материально страдал от этих ассассинских брифингов, но, как и любой недавно женившийся человек, хотел жить и здравствовать. У меня было, что ему посоветовать, однако пока он был в недосягаемости за осажденной со всех сторон стойкой.
Собрание карманников за моей спиной вновь пошло по борозде, о чем говорил пролетевший мимо деревянный протез. Вращаясь как метательный нож, он влетел в карантин душегубов.
«Треск!»
Деревяшка разлетелась в щепки.
Я сразу узнал этот протез: он принадлежал Старейшине карманников Полуногому Газу. Эту замену правой ноги, он использовал как скипетр зыбкой власти. Я мгновенно обернулся и посмотрел на полыхающие руины собрания. Там было жарко, Полуногий карал. И не просто карал, а со слезами священной ярости. Прыгая на одной ноге. Ворье ползало вокруг крепкого старца на коленях и молило о пощаде. У меня на этот счет были громаднейшие сомнения, но к эпицентру драки уже спешила прелестная Пеппи.
Покачивая своими знаменитыми бедрами.
Трижды эту девушку крали лихие заезжие головорезы и солдаты удачи. Трижды все мы, посетители «Смеющейся тени», сплачивали свои силы, находили ее, наказывали похитителя, и возвращали невесту нашему трогательному Каффе.
Пеппи мгновенно успокоила Полуногого, и усадила его обратно на тронную бочку. Полуногий жаловался ей как родной матери и показывал пальцем в сторону душегубов. Девушка улыбнулась и ненадолго ушла в подвал. Вернулась она с настоящим, мастерски выточенным из кости протезом. Полуногий долго придирался к нему, обнюхивал и оглядывал. Постучал по стене, чтобы проверить акустические свойства и примерил к культе. Новый скипетр был хорош. Старейшина, со вздохом, протянул Пеппи десять профилей. Девушка забрала только пять, и пожелала всем хорошего вечера и целых зубов. Карманники смущенно заржали. Далее их собрание невозможно уже было отличить от политической процедуры избранного Кабинета тэнов.
Я поскреб запущенный подбородок и взялся за кружку, стараясь не смотреть на Рема. Окорок уже не дымился. Черные глаза сухолюда были открыты, но он ничего не видел. На окорок села муха и принялась осторожно его исследовать. Рем не пошевелился. У меня не выдержали нервы.
— Рем, — позвал я неуверенно.
Серый сноп жестких волос неподвижно высился над столешницей.
— Я отдал свой ордер на гостиницу «Гнездо Величия» Геку, — сказал я с наигранным спокойствием, ожидая вызвать незамедлительную реакцию.
Рем закрыл глаза.
У мухи намечался отличный ужин.
С фальшивой же непринужденностью, я принялся глотать пиво, отчетливо стуча зубами о металл кружки.
— Пятнадцать минут, господа!
— Да-да!
— Не бойся, никто тебя даже не подозревает!
— Ладно, пошли, Дин.
— Кто-то из вас заплатил? Давайте-ка сюда круглое.
Рем был одним из тех самых «змеевых понаехавших сухолюдов!», которые вечно докучают доброму люду и занимают рабочие места коренных. А так же торгуют наркотиками и портят женщин.
Он был символом темных представлений Авторитета об этом маленьком народе, обитающем на небольшом скоплении капиллярных островов называемым Менада. Широко известно, что на этом архипелаге много сопок из которых постоянно струится какой-то недружелюбный дымок. В безветренные дни местность буквально тонет в ядовитом тумане. Пионеров Авторитета эти края приняли лихорадками и отеками легких. Экспансия не задалась. Первооткрыватели лишь завязали несколько контактов с местным населением, которое с изумлением наблюдало за тем, как блевали на их родные берега могучие рыцари Автора. С тех пор низкие люди, названные менадинцами, получили весьма предвзятое представление о долговязых пришельцах.
У самих островитян с большой землей сложилось куда лучше. Климат материка открыл у сухолюдов природные таланты, в которых отдельные люди видели воплощение природного шулерства. Менадинец здесь соображал гораздо быстрее, его жизненные токи ускорялись, отчего раны заживали на коротышках как на сырой глине. Они не были чувствительны к большинству ядов, острот и сарказмов. Не боялись расовых анекдотов и Пенной чумы, которая могла выкосить за неделю город и три деревни. Но пуще всего необъяснима была их способность переваривать и усваивать все, что хоть отдаленно напоминало пищу. На материке менадинцы могли выжить где угодно, лишь бы там обитало хоть что-нибудь кроме камней. Впрочем, лично я не стал бы спорить на то, что среди голых скал сухолюд не сварит себе похлебку из собственных ногтей и пары свежих гранитных булыжничков.
Все эти обстоятельства усугубили их снисходительное отношение к физическим возможностям континентальных людей и вообще всей Поздней расы. Проще же говоря, они ни в грош нас не ставили и не особо скрывали это. Но Рем…
Рем был «змеевым понаехавшим сухолюдом!».
До встречи со мной он сменил десяток банд, из каждой уходя не прощаясь и прихватив общак. Рем умел жить на широкую ногу. Как только недовольство им в одном городе превышало некий предел, за которым его начинали разыскивать все, кто мог держать оружие в руках, мой друг переезжал в новый. Города постепенно заканчивались, доверчивые уголовники — тоже. Рем догадался работать один и начал обносить церковные сокровищницы. И это в фанатичном Авторитете, ох-хо. Никто и никогда этим не занимался. Во всяком случае я не слышал о таких идиотах.
Не удивительно, что в этот раз Рем получил отрезвляющий пинок под зад. Беспредел рано или поздно привлекает внимание людей, которые просто не заметят твоей крутости. Места культа имели протекторат Кабинета тэнов, а Рем, к тому же, постоянно забывал надеть маску. После того, как ему довелось пережить камеры Гротеска, Сухолюд чуть подразжал кулаки. Повзрослел.
Так он оказался на нашем пороге.
Я взял над ним шефство. О, Первый, с каким трудом принял я тогда это поручение от Председателя. А как же. На тот момент я искренне считал себя приемным сыном Вельда, членом его маленького избранного круга. Манкировал ордерами, скрывал собственные доходы от нашей налоговой, не стесняясь шел по головам. Более того, я ведь был не просто парнишкой с улицы, я был и остаюсь по крови родовитым аристократом, и пришел в гильдию не новичком, и даже не любителем, а почти профессионалом.
Рем немедленно отменил всякую иерархию между нами и подавил бунт. А когда я, молодой, самовлюбленный и яростный ворвался в кабинет Вельда, тот привел меня в чувство и доступно объяснил, где я не прав и почему. Ни с того ни сего мне был поставлен ультиматум на таких жестких условиях, что я, поджавши сбитый хвост, вернулся к Рему и протянул ему руку.
И не зря, как предвидел мудрый Вельд. Его, Рема, сила, моя выучка, его хитрость, моя выучка, его несгибаемость и моя выучка: все это сделало наш тандем неожиданно рентабельным. Нет, я признаюсь: много было наломано дров, испорчено бессчетное количество планов, искалечено немало охранников, но Рем хватал каждую брошенную мной мысль налету. Я понимал Председателя. Менадинцы самой природой были созданы для воровства.
Была у Рема Тан’Тарена еще и почти мистическая сила. Он был идеальным анархистом. Говоря иначе, он редко подчинялся законам, иногда даже природным. Да что там природным, иногда этот сероволосый негодяй и ренегат игнорировал даже законы логики! Как объяснить то, что Рем мог винной бутылкой разбить стальной шлем на голове стражника? Или карабкаться по отвесной стене без единого выступа?
Это было выше моего понимания.
Так или иначе, мы с Ремом давно уже спасали друг другу жизнь за кружку пива в этом трактире. Иногда сухолюд требовал окорок. Но он мог пожирать их в неограниченных количествах, что подталкивало меня на ответную любезность. Когда жизнь ему спасал я, то требовал немного-немало одного маленького рассказика Рема о его прошлом. И как же пыжился, как мучился этот метровый коренастый человечек, когда выдавливал из себя отдельные образы своей жизни. Образы были, как ни странно, совершенно безобидные, но чрезвычайно для меня интересные, потому что я ни разу не был на Менаде и не особенно надеялся посетить…
Я еще раз огляделся.
Толчея постепенно редела, растворяясь в сумраке зала и тумане всевозможных испарений. Вот уже утомленные девочки-официантки взялись за метлы и тряпки, вылез откуда-то кот Бормотун и вразвалочку пошел на кухню орать и тереться о ноги хозяев.
Хорошо и необыкновенно уютно было в это время в трактире. Поскрипывали еще теплые половицы, приглушенно сплетничали и мило хохотали служанки, трещал засыпающий огонь в большом камине из неотесанного мрамора. Оргия цеплялась за раскачивающиеся люстры, опрокинутые стулья, пузырящиеся лужи на полу.
Я сидел, глядя на высыхающее дно моей единственной за сегодня кружки, и старался не шевелиться.
В центре безобразного массива сдвинутых вместе стульев и столов, еще держалось некое оживление. Это доигрывали тройную карточную партию Гек, Вальтер и Мэр. Вокруг толпилось с десяток любопытных. Они уже опасались давать советы, и только отирали потеющие затылки.
Выиграл Гек. Он залез на стол и принялся жонглировать утварью, постоянно требуя, чтобы ему подбросили чего-нибудь еще. Вальтер запустил в него своим проигранным золоченым кушаком и посмотрел на меня. Я сочувственно улыбнулся. Вальтер жестами предложил мне подкараулить Гека в подворотне и выпотрошить его. Я вежливо и с сожалением отказался. Вальтер понимающе покивал и, забрав уничтоженного Мэра с собой, ушел. Тогда к нам подошел Гек.
— Загребись, — сказал он.
— Не сомневаюсь, — кивнул я. — Много нарезал?
Гек, осклабившись, предъявил кушак, который он завязал в узел на манер мешочка. В мешочке гремело и перекатывалось.
— Не понимаю, — сказал он, искренне не понимая. — Что с вами двумя происходит? Зачем ты отдал мне ордер? Вы что, на пенсию уходите?
— Отличная выпивка сегодня была, правда Гек? — выразительно сказал я.
— Ну да… — Гек понимающе посмотрел на окоченевший окорок и неподвижного Рема. — Я все понял. Вы, ребята, хотите убить старика и узурпировать власть. Пойду, сдам вас за второй такой же кушак. Хотя нет. Второго такого не найдешь. Ладно, если передумаете убивать нашего старика, просто найдите меня. А меня вы найдете легко, идите на свет, шум и веселье… — бормотал он уходя.
Зеваки последовали за ним как алчная стайка рыбок-паразитов. Все было ясно. И когда сгорбленная спина последнего свидетеля великого Гекова триумфа скрылась в дверях, это произошло.
Я вздрогнул и выронил кружку. Она почему-то бесшумно стукнулась об пол, и покатилась, описывая круг.
Рем хохотал.
Он хохотал так, что содрогался столик и раскачивался висящий над нами канделябр, он хохотал так, что Бормотун, паникуя, схватил недоеденное цыплячье крылышко в зубы, и пятнистым ядром вылетел на улицу. Рем хохотал так, что служаночки зажали приоткрытые от удивления рты ладошками.
И когда последний звонкий выдох вырвался из твердой груди, Рем набросился на остывший окорок. Морщась, поминутно подкладывая себе в тарелку слипшиеся закуски, он сосал вино прямо из горлышка, рыгая и отдуваясь между глотками.
— Каффа! — крикнул он, плюясь жилами и костями. — Каффа! Тащи все, что осталось на кухне!
— Рем… — сказал я негромко.
— Престон, — он посмотрел на меня сияющими глазами. — Ты знаешь, как я ценю твои шутки, Престон. Я посмеялся. А теперь заткнись и дай мне пожрать! Признаюсь, ты меня подловил на этот раз, — он с сожалением потряс пустой бутылкой и поставил ее под стол. — Я чуть было не купился. Иногда невозможно понять шутишь ты или нет. Ладно… Змей с тобой, — он с наслаждением откинулся на спинку кресла и воинственно рыгнул. — Эх, ты молодец. Я тоже отдам свой ордер, и рвану на Песчаное Солнце. Знаешь че? Я слышал, что там еще не изобрели нижнего белья, но уже есть свое ученье о любви. Вот это я называю местом, которое боженька приберег для себя. Поедем вместе или ты решил отдохнуть со своим сраным вкусом и со своим сраным достоинством? Наденешь вечерний костюм…
— Рем, — сказал я.
— …сделаешь укладку волос…
— Рем.
— …возьмешь трость…
— Рем.
— …наймешь кортеж…
— Рем!
— …а потом просто как обычно нажрешься на этом светском рауте и утром проснешься со свиньей под боком и неприятным ощущением греха в штанах…
— Рем! — я отобрал у него вторую бутылку. — Я не шутил. Я. Не. Шутил.
— Ну конечно, — покивал сухолюд, возвращая себе бутыль. — А я сегодня постираю флаг Авторитета на котором сплю. Слушай Престон, в чем змеева проблема?! Хохма второй раз — не хохма. Я понимаю, ты хотел произвести на меня впечатление. Я понимаю, как важна тебе, сопляку, моя похвала и одобрение, но я уже сказал все, что мог. Эй! Ты лучше отдай мне бутылку!
— А то что? — воскликнул я, хватая бутылку второй рукой. — Пнешь мне под коленку? Рем, я смею тебя заверить, что это не шутка!
— Если это не шутка, то тебе лучше прямо сейчас бежать и запереть себя в подполе! — С этими словами он запрыгнул на стол и ногой уперся мне в грудь. У меня перехватило дыхание, и пробилась слеза, но бутылку я не выпустил. — Не думал, Престон, что ты свихнешься от зависти к моему таланту!
— Полистайте словарь, сударь! — предложил я, выкручивая бутылку. — Слово талант означает некую полезную способность, а не красный бархат на заднице!
Это был удар ниже пояса, и я отдавал себе в этом отчет. Но мне уже нечего было терять. Если что-то и могло задеть Рема, так это чечетка на его постыдной тяге к пижонским вещичкам. На его родине истинно мужским одеянием считался покрытый жиром наряд из звериной шкуры.
Я играл ва-банк.
Рем затрещал от негодования и, не в силах разжать челюсти, яростно замычал мне в лицо. Назревало страшное.
— Ваша еда, господин Тан’Тарен, — вежливо сказал Каффа. — Позвольте мне поставить ее на стол.
Еда для Рема была священна, и он на время ушел за баррикады. Сухолюд медленно слез на свое место, и благосклонно принял дары Каффы. Потом избрал самый большой кусок мяса и с размаху вонзил в него нож, глядя, при этом, на мою шею. Через секунду рот его забился достаточно плотно, и я заговорил с трактирщиком.
— Еще два стола, любезный Каффа?
— Да, — простонал он, мгновенно наполнившись слезами. — Еще два, господин Престон!
— Воистину, это дело требует немедленного разрешения, — сочувственно кивнул я.
— Бесплатно! — Каффа тут же припал передо мной на одно колено. — Все это бесплатно господин Престон. Всего один совет, умоляю вас!
— Что ж, — я посмотрел на этого грандиозного и совершенно безобидного громилу, трясущего предо мной сцепленными пальцами, — у меня есть для вас кое-что. Вы слыхали о черном дереве?
— Черном дереве? — старательно повторил Каффа. — Нет. Нет. Никогда.
— Из этого дерева избранные Сайские воители с величайшим трудом вытесывают для себя нагрудные пластины, — объяснил я, протягивая ему конверт. — Вот, возьмите это и отправляйтесь завтра с утречка в порт. Там найдете Руда. Вы ведь знаете Руда?
— Конечно, господин Престон, — Каффа с благоговением принял от меня конверт. — Должен мне двадцать профилей.
— Отдайте ему этот конверт, и он выведет вас на нужного человека. Сайский торговец мебелью. Он продаст вам несколько столов из Черного дерева. Такие столы ассассины даже поцарапать не смогут.
Громила довольно долго благодарил меня, не забывая макать душегубов в дерьмо. Вполголоса, конечно же.
— Ведь даже бумагу и перья им клал, — шептал он, подливая Рему бульон из чугунного котелка. — Все напрасно. Портят подлецы столешницы. А что они пьют? Постоянно просят подать яду. Причем такого, что я даже понюхать его боюсь. Недавно капелька попала служанке на руку, так она неделю без сознания провалялась!
Каффа оглянулся, и почесал поясницу.
— А едят только маринованных гадюк. Где я им добуду столько маринованных гадюк? Вы не поверите, специально нанял на кухню змеелова, что б меня в койке не зарезали… Эх, гусак я старый, — он спохватился. — Друзья, хочу напомнить, что через пять минут начнется облава.
— Да, Каффа, мы помним, — сказал я. — Вот только господин Рем пока не доел свою гордость, а потому мы еще чуть-чуть посидим.
— Как изволите, — тряхнул кочаном трактирщик. — Оба выхода открыты, — он заговорщицки мне подмигнул и оставил котелок на столе.
Рем придвинул котел к себе и залез в него головой. Раздался сосущий звук, и я понял, что сухолюд дает мне время высказаться.
— Друг, — сказал я со вздохом. — Я знаю, что желание мое кажется тебе фарсом последней степени, пьяным авантюризмом, ребячеством, наконец, — котел забурлил утвердительно. — Но я вынашивал эту идею пять нерестов! Пять нерестов я видел ее перед собой, как тебя сейчас, и теперь мне кажется, что я потяну это дело.
— Кажется?! — Рем вынырнул из котла.
Мне в лицо попал бульон, но я мужественно утерся.
— Ах, тебе, сукиному сыну, кажется? Знаешь, что казалось Штирсману, когда он решил забраться в казармы Белой гвардии? Что это здорово поднимет его репутацию. Его даже вешать не стали, просто выкинули посреди трущоб Кмерхи. Одна нога здесь, другая — там.
— Рем, ты знаешь, что я вор по зову сердца, — сказал я терпеливо. — Ты знаешь, чем я пожертвовал. Если у меня есть талант, то талант этот должен требовать шедевров, понимаешь? Не спасую в этот раз, стану настоящим художником.
— Ты станешь этим, — Рем подтолкнул ко мне блюдо с костями. — Представим на секунду, что ты не обделался. Глупая мысль. Ну и что дальше, Сливочный? Тебя все равно потом зарежет Председатель. Он наденет перчатки и подвесит тебя за шары где-нибудь на видном месте, чтоб не падала дисциплина. Вельд не любит, когда его простые правила нарушаются. Не приближаться к Миркону — простейшее из них. Даже малолетний дурак вроде тебя способен его запомнить.
— А ты, я смотрю, становишься все послушнее, — процедил я, выбирая из блюда косточку подлиннее. — Мы с тобой, как будто бы давно распределили роли. Я — прикрываю наши спины, ты — рвешься на подвиги. Теперь, значит, все наоборот. Коллективная ответственность, круговая порука, «простые правила», все это вытаскивает из тебя…
Я поднял кость на уровень глаз.
— Одну за другой. Одну за другой. Знаешь, дружище, я пойду один. От правильного Рема мне не будет никакого толка.
Лицо Рема окаменело. Держу пари, сейчас на нем можно было выбить картину первобытной охоты, а сухолюд не почувствовал бы даже легкого покалывания.
— Ты действительно думаешь, что я наступлю в этот невидимый капкан? — спросил он бесцветным голосом. — Сливочный, ты себя владыкой умов возомнил?
Я подпер кулаком подбородок.
— Думал тебя спровоцировать.
Рем забрал у меня провокационную кость и задумчиво отгрыз кончик.
— Частично тебе это удалось, — признал он. — Змей Хладнокровный, я действительно начинаю сдавать в этом загоне. Что скажет Вельд… И когда это начало меня волновать?
Я приложился к ополовиненному кувшину.
— А я тебе о чем? — удар по столу. — Мы тонем в рутине. Мы перестали развлекаться и начали работать. Шесть дней в неделю стрижем баранов, а потом уныло пьянствуем. Тебе хоть нравится вкус этого вина? Это уже не тот божественный нектар, который раньше охлаждал наши горящие от азарта глотки. Это пойло для двух уставших башмачников, которые хреново прибивают подметки на хреновые сапоги, заказанные хреновыми клиентами.
Рем хмыкнул и одобрительно покивал.
— Что есть, то есть. Сначала у тебя не стоит на работу. Потом перестает стоять на девок.
— А-ха. Я ничего не чувствую, Рем. Становлюсь неосторожным, беспечным. Как и ты. Думаешь, я не вижу? Мы будем выносить квартирки лавочников, пока нас самих не вынесут вперед ногами. Так и будет. Не хотел об этом говорить, но Вельд превратил Компанию в стойло для рабочих лошадок.
Вино действительно вызывало тоску.
— Ладно, хорош нагнетать, Сливочный. Вельд стареет, хочет занять устойчивое положение. Пока он не дает нам пойти вразнос, Гигана смотрит на него вполглаза. Это и наших задниц касается. Вельд хоть и пустил парней по колее, но Компанию он любит.
— Это я знаю. Но мне больше невмоготу. К змею сайцев, они такие же увальни, как и местные купчишки в большинстве своем. Я хочу, чтобы смерть дышала мне в затылок, понимаешь?
Я почистил зубы большим пальцем.
— Ну так что, мне брать на тебя билет?
Рем посмотрел на меня и улыбнулся.
— Что с информацией?
— Задействовал старые связи, — сказал я, протягивая сачок к бурлению. — Сегодня мы будем знать о Мирконе ровно столько же, сколько знает об этом Незримый легион Авторитета. Мы — герои, Рем.
— Ты говоришь так, словно я уже трепыхаюсь в твоей лодчонке, Престон, — сказал Сухолюд, грозя мне пальцем. — Еще ничего не решено, понял, ты, дешевый искуситель? Теперь иди к змею, и надейся, что я не всажу тебе арбалетный болт в спину, когда ты решишь, что обманул меня…
— Через неделю, в полночь, в точке номер два, — сказал я невозмутимо, прислушиваясь к звукам, доносящимся с улицы. Там, невыносимо гремя металлом, подкрадывались к дверям удальцы из городской стражи. — Все необходимое возьмешь в тайнике на крыше. Там есть ритуальная бижутерия, которой отгоняют нечисть.
Рем ухмыльнулся, пригладил вздыбленную копну, взял с собой недоеденного цыпленка, и пошел к подземному ходу.
— Господин Престон! — взволнованно крикнул Каффа.
— Я знаю, знаю. Честное слово, Каффа, мне иногда кажется, что они устраивают эти идиотские набеги, только для того, чтобы конфисковать ваше прекрасное вино и поглазеть на Пеппи и служанок.
Каффа восторженно оскалился и помахал мне конвертом. Я подошел к лестнице на второй этаж и быстро по ней взобрался. В этот момент стражники собственными лбами вынесли парадное, и одновременно, судя по визгу на кухне, набежали с черного хода. С глубоких тылов, с улицы, залаял сержант, призывая пустой зал не препятствовать действиям властей. Зал не препятствовал. Стражники, гремя и лязгая, бегали по нему, заглядывая под столы, и простукивая половицы наконечниками копий.
Я стоял на крыше, глядя на затаившийся во тьме город, следящий за мной желтыми глазками освещенных окон. Я чувствовал, что, возможно, я ошибся. Я ошибся в первый раз, когда позволил себе поверить в это. Я ошибся во второй раз, когда не позволил себе разувериться. Город наблюдал за мной, зная, что когда-нибудь, — через минуту, — я сорвусь с этой крыши и побегу. Побегу во тьму. В любом случае. Так не все ли равно насколько глубока она будет?
В глубинах Пустого океана едва зримо мерцали светозвери.
Порой даже на дно опускаешься только преодолев кучу испытаний, оставив на колючках лоскуты чести, отваги, веры… Любви. Хотя, казалось бы, спускаться гораздо проще, чем карабкаться вверх. Достаточно лишь бездействовать.
Однако есть избранные неудачники, вроде меня, которые даже в клоаку бесчестия и безнадежности попадают только изрядно взмылив булки.